– Боюсь, – промолвила она, – что вам придется рассказать мне обо всем, потому что я ничего не могу вспомнить. – Ужас охватил ее вновь. – Я не падала в обморок? Больше всего на свете, – горячо добавила она, – я ненавижу женщин в обмороке!
– Между нами говоря, я тоже, – призналась миссис Хоупвелл. – Но приходится делать то, что ожидают от нас мужчины, иначе мир прекратит свое существование! Скажите, дорогая, вы в последнее время, наверное, очень мало спали и пережили много неприятностей?
– Ну… вообще-то да.
– Ха, так я и думала! Прошлой ночью, когда вы вышли, чтобы опознать нас… Кстати, дорогая, почему эту задачу поручили именно вам?
Под действием оживленного взгляда и веселого голоса миссис Хоупвелл к Мадлен начала возвращаться свойственная ей душевная бодрость.
– Видите ли, – объяснила она, – когда постучал часовой, я не могла позволить открыть дверь кому-нибудь другому. Он хотел разбудить слугу по имени Виктор – единственного из живущих в доме, кто говорил по-английски. Поэтому я призналась, что тоже говорю по-английски, надеясь как-нибудь выкрутиться. Но вы как будто сами все знаете…
– Конечно, знаю!
– Тогда…
– Дорогая, – сказала миссис Хоупвелл, – вы были спокойны, как на собрании квакеров[60], даже когда солдаты стали орать на вашего мужа. Вы сохраняли полное спокойствие и здесь, в доме, двадцать минут спустя, когда мой муж читал проповедь о том, что он может и чего не может сделать, будучи представителем нейтральной страны. Но внезапно вы грохнулись в обморок, и я велела мистеру Хоупвеллу отнести вас сюда. Видите ли, у вас в руке было два ключа…
– Боже мой, ключи! – воскликнула Мадлен. – Я потеряла их!..
На лице миссис Хоупвелл появилось выражение скромной гордости. Прекратив взволнованно приплясывать от возбуждения, она с достоинством выпрямилась.
– Дорогая моя, – промолвила она, – если вы беспокоитесь из-за спальни, где пахнет лауданумом и в которой находятся спящий кавалерийский офицер и связанный слуга в парике, то выбросьте это из головы. Этих людей до сих пор не нашли и не найдут еще некоторое время. Я заставила мистера Хоупвелла провести ночь там.
– Что?!
Миссис Хоупвелл покачала головой.
– Бедный Гидеон! – печально произнесла она. – Конечно, с моей стороны нехорошо смеяться над ним, но я не видела его в таком состоянии с тех пор, как проклятые федералисты[61]назвали его пьяницей и многоженцем!
Предаваясь грустным размышлениям, покуда Мадлен была не в состоянии произнести ни слова от переполнявших ее признательности и восхищения, Люси Хоупвелл вновь обрела жизнерадостность.
– Затем, – продолжала она, – спустя час, когда я лежала не в силах заснуть от возбуждения, я услышала, что кто-то бродит около дома. Я разбудила мистера Хоупвелла, что его порядком разозлило, и мы, никем не замеченные, спустились вниз. Это оказалась женщина по имени тетушка Анжель…
– Тетушка Анжель? Кто это?
– Жена хозяина трактира «Спящая кошка». Мало кто может понять мой французский, но я поняла почти все, что она мне сказала. Тетушка Анжель принесла сообщение для вас, и я убедила ее передать все мне. Так я узнала, что…
Внезапно по лицу миссис Хоупвелл прошла тень тревоги, которую Мадлен не могла не заметить. Очевидно, их ждали новые препятствия.
– В чем дело, миссис Хоупвелл? – быстро спросила она. – Вы не все мне рассказали?
– Нет, не волнуйтесь! – твердо, хотя не слишком убедительно ответила миссис Хоупвелл. – Но ваше положение небезопасно, и мы не должны терять времени, если хотим вывести вас из этого дома. Умоляю вас, выпейте шоколад, покуда он не остыл, и съешьте что-нибудь, пожалуйста! В любой момент нас могут прервать…
Их и в самом деле прервали негромким, но длинным и сложным по ритму стуком в дверь.
При первом ударе Люси Хоупвелл подпрыгнула и пискнула, как кукла. Но, успокоенная условным сигналом, она поспешно открыла дверь, успев придать лицу мягкое и скромное выражение перед тем, как вошел ее муж, и заперла дверь снова.
Посторонний решил бы, что мистер Хоупвелл осознает опасность сложившейся ситуации куда лучше своей супруги. Его лицо было гладко выбрито, галстук сверкал белизной, плотную фигуру облегали зеленый камзол с высоким воротником и белые брюки.
Но щеки его казались менее румяными, а волосы – еще сильнее поседевшими. Закусив губу, он поклонился Мадлен, чьи колени дрогнули, когда она присела в ответном реверансе.
– Ваш покорный слуга, миссис Хепберн, – формально приветствовал ее мистер Хоупвелл. Несколько уменьшившаяся при этом суровость вернулась к нему, когда он перевел взгляд на жену.
– Мистер Хоупвелл… – начала она, предупреждающе подняв указательный палец.
– Как вам будет угодно, мадам, – промолвил ее супруг. – Но если вы непременно должны давать выход вашей детской и неприличной страсти к интригам, то постарайтесь, по крайней мере, не вести себя в стиле пьесы эпохи Реставрации[62]. – Он указал на дверь за собой. – Три длинных удара, три коротких, затем комбинация из тех и других! Вы бы надели на нас маски, если бы их можно было достать!
– Ради бога, Гидеон, любовь моя…
– Ну хорошо! – Он снова посмотрел на Мадлен. – Теперь, миссис Хепберн, что касается ближайшего будущего…
Мадлен не была кокеткой – напротив, она относилась к искусству кокетства с глубоким презрением.
– Мистер Хоупвелл, – заговорила она, – вы и ваша жена проявили себя нашими друзьями в такой момент, когда не многие осмелились бы на это, ибо императора страшатся все. Я не могу выразить свою благодарность должным образом, так как не обладаю даром красноречия.
Подбежав к нему, она вцепилась в лацканы его камзола.
– Но, пожалуйста, верьте, что я люблю вас обоих и говорю это совершенно искрение!
Мистер Хоупвелл молча уставился в пол. После паузы он осторожно освободился от рук Мадлен, шагнул назад и откашлялся.
– Миссис Хепберн, я не стану притворяться, что мне нравится происходящее здесь. Мое положение более двусмысленное, чем вы думаете. Только два дня назад мне нанес личный визит сам император…
– Ну еще бы! – с презрением воскликнула его жена. – Он пытался произвести на тебя впечатление. Надеюсь, ты не позволил Бонн пустить тебе пыль в глаза?
Гидеон Хоупвелл, подошедший ко второму окну, чтобы отодвинуть занавесы, резко повернулся, освещенный лучами солнца.
– Как жена дипломата, дорогая моя, ты обяжешь меня, если не будешь публично именовать императора Франции «Бонн».
– Как вам будет угодно, мистер Хоупвелл. Но я хотела спросить…
– Боже мой! – перебил ее муж, увидев в алькове Иду де Сент-Эльм, что возмутило его чувство приличия. – Эта женщина все еще в постели! Мы не можем оставаться здесь, Люси. Нам нужно сразу же спуститься вниз.
– Гидеон, любовь моя, мы не можем никуда спуститься и должны сидеть тихо, как мыши, пока из трактира не приедет экипаж за миссис Хепберн. Обитатели дома в любой момент могут обнаружить связанного слугу, которому не давали снотворное! – Однако, увидев выражение лица мужа, миссис Хоупвелл перестала возражать. – Ладно, подожди минутку!
Подобрав тяжелые атласные юбки, она подбежала к алькову и задернула золото-голубые занавесы.
– Вот так! – торжествующе воскликнула женщина. – Теперь вид этой злополучной особы не будет оскорблять твою пресвитерианскую[63]благопристойность. Так что ты начал говорить об императоре?
– Я ненавижу его тиранию и милитаризм так же, как и мистер Джефферсон, – признался мистер Хоупвелл. – И все же в этом человеке что-то есть.
– Естественно, – фыркнула миссис Хоупвелл, – иначе он не стал бы императором. К тому же у него очень красивые глаза. Но знаешь, что я о нем думаю?
– Ты предубеждена против императора, любовь моя, потому что он считает женщину низшим существом, достойным того, чтобы на него смотрели, но не слушали.
Взвизгнув, миссис Хоупвелл подпрыгнула, сжав кулачки.
– Мадам, умоляю вас не забываться!
– По-моему, – воскликнула миссис Хоупвелл, – твой император – мерзкий маленький человечек, который все время играет роль!
– Играет роль?
– Да! Постоянно!