Он молчал.
— Пять лет, понимаешь?
— Думаешь, я считать не умею?
— Обращаешься со мною, как с ничтожеством, только и знаешь, что унижать да поносить, за человека меня не считаешь, думаешь, у меня уж и вовсе самолюбия нету и мною как угодно помыкать можно.
— Не преувеличивай! Что есть между нами, то есть, и ты прекрасно знаешь, почему.
— Ничего я не знаю, — возразила она поспешно и горестно. — Неужто я и в самом деле такая подлая и низкая?
— А разве я говорю, что ты подлая? Зачем впадать в крайность.
— Никакая не крайность. Для тебя что неугодно, то и крайность. А я тоже человек.
— Тоже.
— Да разве ты видишь во мне человека? Что я тебе сделала?
Анджей сел и, раскидав сено, уперся головой в согнутые колени.
— Что такого я тебе сделала? Полюбила тебя, и потому ты мстишь?
— Вовсе я не мщу.
— А что делаешь? Мстишь.
— Ну ладно, мщу! И что с того?
— Как это, что с того?
— Зачем вообще этот разговор, к чему он ведет? Все и так ясно.
— Вовсе не ясно.
— Может, тебе, а мне ясно. Просто мы не подходим друг другу. Мало ли таких супругов на свете? Мучаемся оба, убиваем друг друга.
— Ты меня убиваешь.
— А ты меня нет?
— Я всегда хотела тебе как лучше.
Анджей помолчал минуту.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — был у меня на первом курсе товарищ. Мыкался как я, и, так же как у меня, не было у него никаких надежд на собственные средства завершить образование. И что же? Недавно встретил я его. Здоровый парень, одет франтом, архитектурный кончил, работы невпроворот, через пару лет кучу денег будет загребать. Счастливец, а?
— Зачем ты это говоришь? — шепнула Зоська.
— Зачем? Мне так не подфартило. Он теперь господин архитектор, а я всего-навсего жалкий техник-строитель. Думаешь, он был способнее меня? Где там! Просто посчастливилось ему. Приглянулся он одной старой бабе, а у той было достаточно денег, чтобы пропихнуть его в институт. И выплыл парень!
— Он женился на ней?
Анджей рассмеялся.
— Так и думал, что ты спросишь об этом. По-твоему, все женщины только тем и заняты, что рыскают по свету в поисках мужей. Впрочем, успокойся. Та старая бабка уже замужем была.
Долгое время они молчали.
— Анджей! — шепнула наконец Зоська.
— Что?
— Ведь не моя же в том вина, что мама потеряла свои деньги.
— А я разве говорю, что твоя вина? Невезучий я! Впрочем, не столько невезение, сколько махинации этого злосчастного Генричка.
Зоська не любила приятеля матери, но сейчас взяла его под защиту.
— Ведь он хотел как лучше для мамы.
— Хотел! Таким манером ты любого негодяя можешь обратить в ангела.
— Не говори так. Я знаю, из-за того, что мы обеднели, тебе пришлось бросить архитектуру…
— Не надо об этом.
— Ты все хочешь отобрать у меня.
— Что все?
— Я хорошо знаю, что ты меня не любишь. Но я думала, что тогда…
— Когда?
— Когда ты говорил, что хочешь на мне жениться, было иначе. А теперь ты даже воспоминания хочешь у меня отобрать.
— Воспоминания! Что тебе за корысть от этих воспоминаний?
— Я, Анджей, нисколько не изменилась. Всегда такой была.
— Чего ж хорошего?
— Когда мне очень худо, я, бывает, молюсь о том, чтобы разлюбить тебя, освободиться наконец. Молюсь, а сама ведь знаю, что неправда все, ведь я же никогда, ни на одну минуточку на самом-то деле не хотела этого. Просто пытаюсь как-то спастись. Бывало, я думала, что бог за какие-то грехи наказал меня этой любовью, думала, а в то же время знала, что не люби я тебя — еще больше была бы наказана.
Он ничего не ответил.