- Что? - недоверчиво воскликнул я. - Неужели с молочником и впрямь неладно?
Руперт как-то поблек.
- С молочником? - переспросил он, пытаясь сделать вид, что не совсем понял. - Ах, да, молочник! Н-нет, дело не в нем...
- А что же с ним? - неумолимо продолжал я.
- Честно говоря, - ответил Руперт, переминаясь с ноги на ногу, молочник, если судить о действиях, произнес:
"Молоко, мисс" - и передал бидон. Конечно, он мог сделать тайный знак...
Я расхохотался.
- Идиот! - сказал я. - Да признайте вы, что ошиблись! С чего бы ему делать знаки? Вы же сами признали, что ничего особенного с ним не было. Признали?
Руперт сосредоточился.
- Ну если уж вы спрашиваете, - сказал он, - да, признал. Может быть, он просто себя не выдал. Может быть, я был не прав.
- Что ж, - сказал я, немного рассердившись, - вы должны мне полкроны.
- Вот тут я не согласен, - суховато возразил Руперт. - Возможно, слова его невинны. Возможно, невинен он сам.
Но полкроны я вам не должен. Условия пари предлагал я, и они - такие: где бы он ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное.
- Значит?.. - сказал я.
- Значит, особенное мы увидели, - отвечал он. - Пойдемте, посмотрите, - и прежде, чем я вымолвил слово, утонул в синем сумраке дворика. Ничего еще не решив, я последовал за ним.
Проникнув во дворик, я почувствовал себя очень глупо - в полном смысле слова это был колодец. Запертая дверь, закрытые ставни, короткая лесенка, по которой мы спустились, дурацкая нора, дурацкий человек, который меня привел и чему-то радуется... Я собрался уйти, когда Руперт схватил меня за локоть.
- Послушайте! - сказал он и постучал левой рукой о ставни с такой решительностью, что я остановился. Изнутри доносилось какое-то бормотание.
- Вы говорили с тем, кто внутри? - спросил я.
- Нет, - угрюмо усмехнулся он, - но очень хотел бы.
Знаете, что он бормочет?
- Конечно, нет, - ответил я.
- А вы прислушайтесь, - резко проговорил Руперт.
Примерно минуту я стоял, вслушиваясь, в тишине аристократической улицы. Сквозь длинную щель доносился непрестанный стонущий звук, понемногу сложившийся в слова:
"Когда я выйду? Когда же я выйду? Когда меня выпустят?"
- Вы что-нибудь понимаете? - спросил я, рывком повернувшись к Руперту.
- Может быть, вы думаете, что я преступник, а не сыщик? - ехидно сказал он. - Нет, мой друг, я ничего не понимаю. Женщина эта (голос несомненно женский) не моя брошенная дочь и не одалиска моего сераля. Просто когда я слышу, как зовут на помощь и бьют по ставне кулаком - да, минуты три назад, - мне кажется, что это необычно, вот и все.
- - Простите, мой друг, - сказал я, - однако сейчас не время дли споров. Что мы будем делать?
В руке Руперта Гранта сверкнул складной нож.
- Прежде всего, - ответил он, - мы займемся взломом.
С этими словами он вонзил лезвие в щель и рассек ставни, приоткрыв кусок оконного стекла. В комнате за окном было темно, стекло казалось матовым и темным, как грифельная доска. Потом мы кое-что увидели - и отшатнулись, у нас перехватило дыхание. К стеклу приникли чьи-то глаза, настолько приникли, что окно казалось маской.
Наконец мы увидели бледное лицо и яснее услышали голос:
- Когда я выйду?
- Что бы это значило? - спросил я.
Руперт не ответил, но поднял трость и, словно шпагой, проткнул стекло. Получилась, как ни странно, очень аккуратная, маленькая дырка; и тут же из нее хлынул жалобный голос, молящий о свободе.
- Вы не можете выйти, мадам? - спросил я, наклоняясь к дыре в немалом смущении.
- Выйти? Конечно, не могу, - горестно отвечала незнакомка. - Они не отпускают. Я им говорила. Я просила - не пускают! Никто не знает обо мне, никто сюда не приходит. Они могут держать меня здесь, пока...
Воспламененный мрачной тайной, я занес палку, чтобы совсем разбить стекло, но Руперт почему-то схватил меня за руку со странной и сдержанной суровостью, словно хотел меня удержать, но так, чтобы никто не видел. Я замешкался, чуть-чуть обернулся - и застыл, как Руперт, ибо увидел, что у парадного входа стоит неподвижный, словно колонна, человек и смотрит из-за колонны во дворик. Лица мы увидеть не могли, но почему-то понимали, что смотрит он на нас. Надо сказать, я восхитился хладнокровием Руперта. Небрежно позвонив в звонок черного хода, он продолжал беседу со мной, которая и не начиналась. Темная фигура у парадного входа не двинулась, и я уж подумал, что это на самом деле статуя, но тут темно-серый воздух стал золотистым, дверь черного хода открылась, и мы увидели нарядную служанку.
- Простите, пожалуйста, - сказал Руперт, ухитряясь говорить и вежливо, и простовато, - не поможете ли бедным, убогим...
- Нет, - отвечала горничная с неповторимой жесткостью служанки, живущей у злых людей, и захлопнула дверь ему в лицо.
- Ах, ты, Господи, какая черствость! - серьезно посетовал Руперт, отходя от двери. В эту самую минуту человек у колонн исчез.
- Ну, что вы на это скажете? - хлопнув перчатками, спросил мой друг, когда мы вышли на улицу.
Признаюсь, я ответил, что ничего не понимаю. Только одно пришло мне в голову, и я сказал не без робости:
- Может, лучше обратимся к Бэзилу?
- Что ж, если хотите! - великодушно согласился Руперт. - Он сейчас как раз близко, мы условились встретиться на вокзале. Возьмем кеб? Да, наверное, все это его позабавит.
Вокзал на Глостер-роуд был по случайности пустым, и мы почти сразу увидели Гранта у билетной кассы. Сперва я подумал, что он покупает билет, но он все стоял и стоял, закрывая собой окошко. На самом деле он вступил в решительный спор с кассиром и от волнения сунул голову в самую кассу.
Когда мы его оттащили, он какое-то время мог говорить только о том, как распространяется в наше время восточный фатализм, прекрасно представленный простодушными, но тлетворными высказываниями кассира.
Наконец мы ему все втолковали. Если он слушал, он слушал внимательно, как и сейчас, когда шел с нами по освещенной улице, и мы дуэтом, с обеих сторон, рассказывали о таинственном доме, о молочнике, об узнице и о человеке у колонн. Наконец Бэзил сказал:
- Хотите туда вернуться - будьте осторожней. Лучше бы вам не ходить. Идти под тем же предлогом - плохо, под другим - еще хуже. Не сомневайтесь, тот человек смотрел на вас пристально. Как говорится, он запечатлел вас в своем сердце. Если вам хотелось бы справиться с этим без полиции, сделаем так: вы подождете, а я войду.
Шел он неспешно, раздумчиво, но мы в конце концов пришли и увидели таинственный дом. Величавый, густофиолетовый в последнем бледном сиянии предвечернего неба, он казался замком великана. Видимо, он им и был.