— И теперь он их не получит, не забывай.
— Ну, я не оправдываю ее, но если она и обманщица, то обманщица необычная. Она не выполнила указание Глейзера, спешно куда-то переехала и не собирается отдавать Глейзеру то, на что он рассчитывает, — это верно. Только вот… Дело у нее было в самом разгаре, но… поверь, она создала в пустом лофте в Ред-Хуке целый маленький мир, построила его собственными руками. Там было ее рабочее место, а работа — в ней вся жизнь Кэролайн. Она не могла просто взять и бросить ее.
— Не знаю, дорогой. Она кажется непредсказуемой женщиной и почти… я бы сказала, ненадежной. По ее словам, над ней ужасно надругались. И ты сказал, что она, похоже, скрывается. Может, те, от кого она скрывается, добрались до нее? Что ты качаешь головой?
— Нет, я теперь совсем не уверен, что она скрывается. Я предпринял массированный поиск в Интернете. Естественно предположить, что, когда мужчина по имени Ллойд в течение десяти лет держит девушку по имени Кэролайн Ролли взаперти в качестве сексуальной игрушки, такая история должна стать громкой новостью. Но я не нашел ничего. Я перечитал кучу канзасских газет. Ноль: никаких упоминаний об этом случае. Конечно, она могла сменить имя. Тем не менее… Короче, я позвонил Патти.
Мэри Пег отметила, что сейчас на лице сына промелькнуло смущенное выражение; это вполне естественно, подумала она. Патриция Крозетти Долан, вторая по старшинству сестра Альберта, пошла по стопам своего папы и служила в нью-йоркской полиции, дослужившись до детектива третьего класса. Предполагается, что сотрудники департамента полиции Нью-Йорка не ведут расследования в интересах своих родных, однако многие это делают. Мэри Пег и сама не раз пользовалась связями дочери для собственных научных исследований. Теперь ее сын прибег к той же «тяжелой артиллерии», ха-ха!
Она, однако, воздержалась от насмешек и только спросила:
— Ну?
— Я попросил ее посмотреть по документам, скрывается Кэролайн от полиции или нет.
— И…
— Она нигде не упоминается. По крайней мере, под именем Кэролайн Ролли.
— Значит, она солгала? Насчет дяди и того, что скрывается?
— Выходит, так. Как еще объяснить? И это меня просто подкосило. Потому что… она действительно мне нравится. Это что-то химическое. Помнишь, вы с папой всегда рассказывали, как встретились в первый раз, когда ты работала на выдаче в библиотеке Реджо-парка и он пришел туда за книгами. Вы сразу поняли, да? Ну и здесь что-то подобное.
— Но, дорогой, у нас это было взаимно. Я не собрала свои вещички и не исчезла после первого свидания.
— Мне казалось, у нас тоже взаимно. Или, по крайней мере, к тому идет. И если это не так, в смысле, если я все придумал… ну тогда кто я такой? Сумасшедший маньяк, наверно.
— Пожалуйста, перестань. Ты не маньяк, поверь мне на слово. Я бы первая сказала тебе, если бы ты начал сходить с рельсов. Как, надеюсь, поступишь и ты: скажешь мне, когда старческое слабоумие поднимет свою мерзкую голову. — Она оживленно хлопнула в ладоши, словно демонстрируя, что до маразма еще далеко, и спросила: — Что же мы будем делать со всем этим?
— Мы?
— Конечно. Теперь, ясное дело, все замыкается на профессоре Булстроуде. Что тебе известно о нем?
— Ма, о чем ты? Какое отношение к исчезновению Кэролайн имеет Булстроуд? Он купил бумаги, и все. Конец истории. Хотя я поискал сведения и о нем. Знаешь, он нечто вроде «паршивой овцы».
Крозетти рассказал матери о знаменитой истории с поддельным кварто; в свое время Мэри Пег слышала об этом.
— Ах, вот кто он! — воскликнула она. — Ну, интрига усложняется, тебе не кажется? Первое, что мы должны теперь сделать, это подключить Фанни. Так тебе следовало поступить с самого начала. — Увидев недоуменное выражение на лице сына, она терпеливо продолжила: — Альберт, не думаешь же ты, в самом деле, что Булстроуд честно перевел тебе отрывок из рукописи? Безусловно, он солгал! По твоим словам, внутренний голос подсказывал тебе, что тебя обдирают, и ты не продал бы ему рукопись, если бы эта женщина не пустила в ход слезы и не нагромоздила гору лжи. Они действовали заодно.
— Немыслимо, ма…
— Таково единственное объяснение. Она обвела тебя вокруг пальца. Мне очень жаль, дорогой, но это несомненный факт — иногда мы влюбляемся в неподобающих людей. Ведь Купидон имеет при себе лук и стрелы, а не тесты личности. В юности со мной такое тоже случалось, и не раз.
— Например? — с интересом спросил Крозетти.
Предположительно бурное прошлое матери интриговало ее детей, однако она говорила о нем исключительно намеками и для увещевания. На вопросы она неизменно отвечала примерно так, как сейчас:
— Не стоит ворошить прошлое, мой мальчик. Каждый сам выбирает свой путь. — После чего добавила: — Я прямо сейчас позвоню Фанни и договорюсь о встрече. Ты можешь пойти к ней в понедельник после работы.
Против этого у Крозетти не нашлось убедительных аргументов.
Как и предполагалось, в шесть часов вечера в понедельник он появился в отделе рукописей Нью-Йоркской публичной библиотеки с бумагами в почтовом тубусе. Фанни Добровиц сидела за своим письменным столом. Крошечная, меньше пяти футов ростом, с безобразным лицом мопса — в нем тем не менее проглядывало что-то симпатичное — и яркими карими глазами, утопающими в глубоких глазницах за толстыми стеклами круглых очков. Седые волосы Фанни были стянуты на затылке в библиотечный пучок, за ухом торчал канонический желтый карандаш. Сирота из Польши, после войны она оказалась в Америке и служила библиотекарем более пятидесяти лет — в основном в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Уже около двадцати лет она изучала рукописи. Крозетти знал тетю Фанни всю жизнь и считал ее умнейшим человеком, хотя на комплименты по поводу своих энциклопедических знаний она вечно со смехом отвечала:
— Дорогой (это звучало как «да-а-гой»), я не знаю ничего («нит-ше-го»). Я лишь знаю, где все это найти.
В детстве Крозетти и его сестры пытались измыслить вопросы, на которые тетя Фанни не смогла бы найти ответ. Например, сколько бутылок кока-колы продано в Аштабьюле в 1928 году? Но Фанни неизменно побеждала и рассказывала замечательные истории о том, откуда получена нужная информация.
Итак, прозвучали приветствия, вопросы о сестрах и матери, о нем самом (хотя Крозетти не сомневался, что Мэри Пег детальнейшим образом проинформировала приятельницу о его делах) — и к делу. Он вытащил бумаги из тубуса и протянул рулон Фанни. Та отнесла их к широкому рабочему столу и разложила тремя параллельными рядами — копии того, что продано Булстроуду, и уцелевшие оригиналы.
Расправив их, она пробормотала что-то по-польски.
— Альберт, вот эти восемнадцать страниц… оригиналы?
— Да. Они выглядят как зашифрованные письма. Их я Булстроуду не продал.
— И ты скатал их, словно какой-то календарь? Постыдись!
Она ушла и вернулась с чистыми пластиковыми обложками для документов, куда очень осторожно разложила шифрованные страницы.
— Теперь давай-ка посмотрим, что мы имеем.
Она долго изучала копии через большое прямоугольное увеличительное стекло и наконец произнесла:
— Интересно. Знаешь, ведь это три отдельных документа. Вот здесь копии двух разных и еще оригинал.
— Ну да, я и сам понял. Четыре страницы — это, скорее всего, копия какой-то проповеди, меня они не интересуют. А остальное — письма Брейсгедла.
— М-м-м… твоя мать сказала, что ты продал письма Булстроуду.
— Да. Мне очень жаль, Фанни, нужно было сразу идти к тебе.
— Да, нужно было. Твоя дорогая мать считает, что тебя обманули.
— Знаю.
Она похлопала его по руке.
— Ну, давай посмотрим. Покажи мне то место, где, по-твоему, упоминается о Шекспире.
Крозетти так и сделал. Маленькая библиотекарша пристроила настольную лампу на гибкой ножке так, чтобы на бумаги падало как можно больше света, и углубилась в изучение.
— Ну, почерк не слишком скверный, — заметила она. — Мне попадались и похуже. — Она медленно прочла отрывок вслух, словно туповатая третьеклассница, а потом воскликнула: — Господи!
— Черт! — взорвался Крозетти, ударив себя кулаком по бедру с такой силой, что почувствовал острую боль.
— Да уж, — согласилась Добровиц, — тебя прилично обдурили. Сколько он заплатил?