Они долго ехали через пригороды и после Ричмонда свернули на автостраду. Крозетти заметил, что Пол то и дело поглядывает в боковое зеркало и рассматривает проезжающие машины с большим интересом, чем это обычно делает пассажир.
— Ну, и почему изменились планы? — спросил Крозетти, когда стало ясно, что никто не собирается добровольно что-либо объяснять.
— По двум причинам. Первая: нас преследуют две группы людей. Серьезные профессионалы, не чета тем болванам в Нью-Йорке. Вторая причина: после «представления» Джейка в баре вчера вечером его попросили съехать, и мы решили, что не стоит искать другой отель в Лондоне, а лучше сразу отправиться в Оксфорд, остановиться там и завтра утром встретиться с нашим приятелем.
— Расскажите поподробнее о профессионалах, — сказал Крозетти. — Если они такие крутые, как вам удалось их обнаружить?
— Потому что мы обратились в охранную фирму, где работают профессионалы покруче. Так, мистер Браун?
Вопрос был адресован водителю, и тот ответил:
— Да, сэр. Они «сели на хвост» мистеру Крозетти с той минуты, когда он покинул отель сегодня утром, и, конечно, следовали за вами от гостиницы иезуитов. Они едут в голубом БМВ через три машины позади нас, а также впереди, в красно-коричневом «форде-мондео» перед белым грузовиком в правом ряду.
— Браун служит в очень уважаемой и чрезвычайно дорогой охранной фирме, — пояснил Пол. — Хорошее вложение денег.
— Нам предстоит автомобильная погоня?
— Весьма вероятно. И, по крайней мере, один впечатляющий взрыв. Хотите знать, что я обнаружил в Святом Олафе?
— План местоположения Святого Грааля?
— Почти. Вы помните, Брейсгедл пишет, что ключ к шифру там, «где лежит моя мать», а его мать похоронена на кладбище церкви Святой Катерины. К несчастью, эта церковь, что пережила Великий лондонский пожар, не устояла перед сокращением численности населения старого Лондона и волной отступничества от веры. В тысяча девятьсот двадцать шестом году ее разрушили. В тысяча девятьсот двадцать первом ее приход был присоединен к приходу Святого Олафа, туда я и отправился.
— Поэтому вы и одеты как священник.
— Правильно. Отец Пол проводит кое-какие генеалогические исследования. По-видимому, когда церковь Святой Катерины стерли с лица земли, могилы перенесли на кладбище в Илфорде, но склепы были также и под церковью. В Средние века, знаете ли, людей хоронили в склепах, и они лежали там, пока не сгнивали до костей, а потом кости помещали в урны и закапывали, поскольку маленькое городское кладбище способно вместить лишь несколько поколений покойников своего прихода. В склепе имелась дверь, и в ней проделано что-то вроде окна, прикрытого маленькой прямоугольной медной пластиной с отверстиями, чтобы пропускать свет. Отверстия образовывали рисунок плакучей ивы. Когда Святую Катерину разрушили, эту пластину вместе с другими ценностями и реликвиями передали Святому Олафу, и там ее выставили в стеклянной витрине в ризнице.
— Вы ее видели? — спросил Крозетти.
— Нет. Викарий, с которым я разговаривал, сказал, что прошлым летом кто-то проник в церковь и похитил пластину. Больше ничего не украли, только ее. Очевидно, она и была тем, что мы называем «решеткой». И еще одна интересная деталь. Незадолго до исчезновения пластины церковь посетила молодая женщина. Она сделала зарисовки медных украшений храма и спросила, не осталось ли что-нибудь подобное из Святой Катерины. Викарий показал ей разные вещи, она сделала несколько фотографий и зарисовала пластину с ивой, которая спустя несколько дней исчезла.
Джейк Мишкин зашевелился, прочистил горло и сказал:
— Миранда.
Почти одновременно с ним Крозетти воскликнул:
— Кэролайн!
…однако эти двое крепко держали меня, я боролся как мог, но не сумел вырваться. Ящик был пуст, уличающие монеты разбросаны вокруг. М-р У. Ш. поднес свечу к моему лицу, говоря: Дик, что это? Неужто ты обокрал своих друзей? Меня? У него было такое выражение лица, что я малодушно разразился слезами. Тогда он по-доброму усадил меня в кресло, отослал тех, кто захватил меня, сел сам и говорит: Дик, ты не вор, и если у тебя возникла нужда, разве не мог ты прийти к своему кузену и сказать, Уилл, не поможешь ли мне? У меня снова хлынули слезы, казалось, сердце вот-вот разорвется. Я говорю: нет, вы слишком добры ко мне, я подлый предатель, а не друг вам, я так запутался в кознях, что не знаю, что мне делать, о, горе мне! Он говорит: теперь, Дик, ты должен мне признаться во всем как на духу, и никто на свете не узнает, что будет сказано между нами.
Тогда, мой господин граф, я рассказал ему все, о чем рассказывал вам прежде в этом письме. Лорд Данбертон, м-р Пиготт, пьеса о Марии, все козни. И потом то, что я узнал тем утро в «Ягненке», двое убийц, которые подобрались близко к нам обоим. Некоторое время он с мрачным видом глядел на меня, поглаживая бороду, а потом говорит: Дик, глупый мальчик, мы должны выкрутиться из этих сетей. О кузен, говорю я, простите меня. Он отвечает: ты сущий младенец в таких вещах, эти негодяя вынудили тебя участвовать в заговоре, угрожая виселицей. Однако не все потеряно, поскольку я-то не младенец.
Потом он принялся вышагивать по комнате туда и обратно и наконец говорит: ты знаешь, что мистер Вини сидит в тюрьме в Тауэре? Тот самый, который, как ты думал, принес тебе письмо от лорда Рочестера, с чего начались игры. Я говорю, нет, и что это для нас означает? Ну, он говорит, Вини и впрямь человек лорда Рочестера, раз его схватили. Говорят, он был замешан в каком-то заговоре против испанского брака. Можно не сомневаться, когда его начнут допрашивать, все дело с нашей пьесой выйдет наружу. Значит, мы с тобой должны избавиться от этой пьесы, чтобы лорд Данбертон мог сказать: нет, это просто фантазии измученного пытками человека, я ни в чем таком не замешан, и нет никого, кто подтвердил бы его ложь.
Я спросил, как нам справиться с теми бедами, что нам угрожают. Он спрашивает: а ты, парень, умеешь обращаться с мечом? Я говорю, плохо, я же артиллерист, фехтованию не обучен. Он говорит, не важно, у нас есть Спейд, м-р Уайт, м-р Джонсон, ему приходилось убивать, или так он часто говорит. Ну и я. А что вы? — спрашиваю. Ну, говорит он, разве я не сражался на дуэлях чаще, чем половина донов во Фландрии? Да, но мечи-то были ненастоящие, отвечаю я. Ты так думаешь? — говорит он. Этот меч у меня на поясе не просто напоказ, парень, и разве я не прошагал тысячу ночей через мрачные кварталы с мешком серебра, защищая его от воров с помощью оружия? Спроси Спейда, владею ли я мечом, ведь это он учил меня и называл не самым последним своим учеником. Теперь Потрясатель Копья станет Потрясателем Меча,[83] и пусть убийцы трепещут.
И вот мы все собрались: Спейд, Уайт, м-р У. Ш., м-р Джонсон и я — в гостинице «Георг» на Саутуорк. Вечером м-р У. Ш. и я вышли одни, остальные держались на расстоянии, и в конце концов мы наткнулись на этих мерзавцев. Думаю, их было трое или четверо. Я вытащил меч, но кто-то ударил меня по голове, я упал, не видел ничего, кроме темных фигур, света было мало. Когда я смог встать, то увидел, как м-р У. Ш. действует мечом, услышал чей-то крик боли: о, ты убил меня, негодяй! Потом нам на помощь подоспели остальные, но я стоял на коленях и блевал. Все равно мы победили, двое убийц были мертвы, м-р Спейд притащил свою ручную тележку, погрузил на нее трупы и сказал: они пойдут на корм рыбам. М-р У. Ш. говорит, никакой рыбы для нас, Дик, по крайней мере две недели, а то нас назовут каннибалами.
В дни, что последовали за «вечером смерти», я занимался организацией нашей поездки; в ней должны были принять участие моя семья и Крозетти. Амалия любит проводить каникулы в Цюрихе и, хотя она сама в состоянии зафрахтовать самолет, мое предложение все же приняла. Пришлось, правда, пустить слезу, вызвав у нее жалость к человеку, только что пережившему ужасную травму. Кроме того, это гораздо выгоднее, а Амалия, подобно большинству богатых людей, гордится собой, немного сэкономив.
Что касается копов, с ними никаких проблем, но и информации тоже ноль. Пойманные бандиты просто рассмеялись в ответ, когда их спросили, на кого они работают. Что касается фирмы — там счастливы, что я решил уехать и передохнуть, и с удовольствием предоставили мне полетную карточку под предлогом какой-то мелкой юридической работы в Лондоне. Я не говорил им, что планирую увидеться с наследником Булстроуда.
Я пошел повидаться с Полом, мы мило поболтали об убийстве, меня потянуло на слезы, но с помощью двух таблеток ксанакса удалось удержаться. Он вызвался лететь с нами, чтобы, как он выразился, прикрывать мне спину. Сначала я рассмеялся, но потом задумался. А как же твоя священная миссия? — спросил я. Никаких проблем, Господь сохранит. Кроме того, ему хочется провести Рождество с Амалией и детьми, он немало потрудился на ниве Господней и заслуживает отпуска. Ну, я и согласился. Время от времени, вот как тогда, до меня доходит, что брат действительно любит меня, что я не просто достойная презрения помеха в его жизни. Это всегда порождает во мне что-то вроде нервного страха. Не знаю почему. Омар хотел лететь тоже, но он находится под наблюдением на предмет возможной причастности к терроризму, и ему запрещен выезд за границу. Однако он сказал, что будет молиться за меня.
На следующее утро, пораньше, мы подобрали Крозетти у его лачуги, прихватив с собой копии шифрованных писем, просто на всякий случай. Он сказал, что оригиналы у надежного парня из нью-йоркской полиции, за бронзовыми дверями, — разумная мера. С остальными встретились в Тетерборо. Вышла неприятность с каким-то мелким придурком, без конца оравшим ругательства в телефон, я завелся. Все пассажиры в зале ожидания смотрели на меня одобрительно, но Амалия со страхом. Что? — рявкнул я. Мы перекинулись парой слов. В самолете обычное приятное обслуживание, и — мне, как всегда, везет — стюардесса Карен «Длинные Ножки» Макаллистер. Мы с ней, учитывая обстоятельства, были холодны, как мороженое, хотя во время предыдущих полетов несколько раз побывали на седьмом небе. Амалия, естественно, это унюхала. Каким образом? Может, я оставляю след на женщинах? Или лицо выдает меня, а я и не догадываюсь? Как бы то ни было, последовал сеанс плача, молчаливого плача. Хуже того — она игнорировала меня. Я не мог этого выносить, ушел на корму, вышвырнул Крозетти из его кресла и разговорился с Полом.
Помню, я жаловался на жену, нагоняя уныние, но он выслушал меня. Потом каким-то образом мы перекинулись на папу и мутти — кого из нас они любили больше; обычная тема в тех немногих случаях, когда мы разговариваем о нашем общем прошлом. И мы с удовольствием вспомнили инцидент, когда Пол, в возрасте лет семи, разбил драгоценную мейсенскую статуэтку и мутти гонялась за ним с щеткой для волос, обычным инструментом нашего воспитания. Между прочим, то была не какая-нибудь нынешняя дешевая пластиковая модель, купленная в аптеке, а твердый кусок немецкого клена из Шварцвальда со свиной щетиной — оружие, вполне пригодное для захвата Иерусалима сарацинами. В тот раз Пол попытался увильнуть от наказания, бегая вокруг овального обеденного стола и истерически вскрикивая. Мутти носилась за ним, извергая угрозы по-немецки, а мы, малыши, наблюдали за этой сценой как зачарованные. Сполна насладившись теплотой этого воспоминания, я заметил, что меня, в отличие от него и Мириам, щетка для волос никогда не касалась, поскольку я был хорошим сыном. Пол бросил на меня странный взгляд и сказал:
— Ну да, она била тебя рукой. В спальне.
— О чем ты толкуешь? Она никогда не прикасалась ко мне.
— Ты что, в самом деле не помнишь? Почти всякий раз, когда папа устраивал скандал, она затевала ссору с тобой, уводила в спальню, клала к себе на колени и била рукой по голой заднице, а ты вопил, словно заблудшая душа. Потом она укладывала тебя в постель, баюкала и бормотала всякие нежности, пока ты не умолкал. Мы с Мири подглядывали в замочную скважину. Обычно она называла тебя meine kleine Yidsehen.[84]
— Вот дерьмо! Ты это выдумал.
Он пожал плечами.
— Не веришь, спроси Мири. Мы и тогда чувствовали, что здесь есть что-то противоестественное, даже учитывая ненормальную обстановку нашего дома.
— По-твоему, я вытесняю это унизительное воспоминание? Господи, вот банальщина! И в этом объяснение моих нынешних проблем на любовном и семейном фронте?
— Нет, объяснение в том, что Господь дал тебе свободу воли, и ты решил использовать ее во грех, а не отказаться от своей непомерной гордыни и подчиниться Ему. Раз уж ты спрашиваешь.
Или что-то в этом роде. Такие проповеди всегда пролетают мимо моих ушей. Еще один интересный момент в нашем разговоре возник, когда позже я задумчиво спросил Пола: как получилось, что наши родители вообще связались друг с другом, с самого начала? Он снова бросил на меня странный взгляд.
— Ты действительно не знаешь?
— Страсть военного времени, всегда думал я. Хотя они никогда не рассказывали о своих чувствах.
— Брось шутить. Тебе никогда не казалось странным, что нацистская принцесса выбрала себе в мужья еврея? Самого еврейского еврея, если можно так выразиться.
— Таинство экзогамии?[85]
— Нет, просто она была хорошей нацисткой.
Видимо, на моем лице проступило недоумение, потому что он добавил:
— Послушай, немцы всерьез относились к идее господствующей расы. Herrenvolk[86] имеют право завоевать мир, потому что они сильны, да? И кто их главный соперник за мировое господство?
— Русские?
— Нет, русские — быдло. Евреи — вот единственные противники. Они контролируют Россию, они контролируют и западный мир, включая Соединенные Штаты. Война была борьбой против евреев. И евреи победили.
— Что? Евреев уничтожили.