Благородное семейство Фазан из Венеции — плод воображения автора. Чистокровному венецианскому семейству не позволили бы владеть серебряными рудниками в Перу, поскольку торговая политика Испании в отношении своих колоний отличалась известной жесткостью. Но я взяла на себя смелость предположить, что капелька испанской крови в жилах представителей моего семейства Фазан изрядно облегчила бы им проведение торговых операций в Перу, пусть даже через посредство местных factores, агентов.
Джанни, Кристина, Анна, Амалия, Санто, Пьеро Зен, Марчелла, Мингуилло, Доната и Фернандо Фазаны, Хэмиш Гилфитер, Беатриса Виллафуэрте и ее сын, сестра Лорета, Жозефа и остальные слуги и рабыни монастыря Святой Каталины — все это вымышленные персонажи. Однако же имена сестер, которые называет сестра Лорета (выгоняя их из кельи Марчеллы), принадлежат монахиням, проживавшим в монастыре в этот период. Ими я обязана Данте Зегарре, историку из Арекипы.
Сесилия Корнаро уже появлялась в двух моих предыдущих романах, «Карнавале» и «Исцелении». В нынешней книге она вполне соответствует своей вымышленной роли и образу жизни вспыльчивой портретистки, пострадавшей от любовной связи с лордом Байроном после вполне успешного романа с Казановой.
Падре Порталупи и обожающая Россини priora существовали на самом деле, хотя в их уста я вложила выдуманные мной слова. Пио де Тристан действительно был одним из самых богатых и влиятельных граждан Арекипы в те времена. Невезучий епископ Чавес де ла Роза также является реальным историческим персонажем, как и его преемник. Имя Марии Доминги Сомокурсио выбито над входом в келью, которую я выбрала для Марчеллы, но ее биография вымышлена.
Некий Матео Казаль действительно предпринял попытку распять себя в Венеции в начале 1800-х годов.
Палаццо Эспаньол в реальности не существует, во всяком случае под этим именем. Но на Гранд-канале, напротив церкви Санта-Мария делла Салюте, и впрямь расположен изумительно красивый небольшой дворцовый комплекс Контарини-Фазан. У Палаццо Контарини-Корфу имеется башня, очень похожая на ту, что описана в романе, да и сам дворец приходит в упадок аналогичным для Палаццо Эспаньол образом.
Венецианский художник Джамбаттиста Тьеполо в 1740 году получил заказ нарисовать святую Каталину из Сьены и святую Розу из Лимы, вместе со святой Агнессой из Монтепульчиано, для церкви Санта-Мария дель Розарио (известную как Джезуати) на бульваре Заттере. Работу он закончил в 1748 году. На картине трое святых поклоняются младенцу Иисусу, когда им является Дева Мария.
Многие венецианские монахини действительно вынуждены были удалиться в монастыри против своей воли, по финансовым соображениям (приданое монахини обходилось значительно дешевле приданого невесты благородного дворянина). Поэтому не стоит удивляться, что эти «монахини по принуждению» иногда были склонны к распутному и безнравственному образу жизни. Стены некоторых монастырей в Венеции обрели дурную славу из-за своей прозрачности для монахинь, желавших завести любовную интрижку на стороне. Сестра Лорета правильно пересказывает историю аббата, которого выдворили из монастыря Санта-Чиара в 1758 году за то, что он снабжал монахинь дубликатами ключей от главных ворот.
Но отнюдь не все монахини уходили в монастырь против своей воли. Замужество в ту эпоху запросто могло превратить женщину благородного происхождения в рабыню. Поэтому некоторые женщины предпочитали надеть вуаль, вместо того чтобы превращать себя в служанку супруга. Родители, особенно на границах католического мира, где жизнь была полна треволнений, могли искренне полагать, что монастырь станет безопасным прибежищем для дочерей, которым грозила участь остаться в старых девах из-за нехватки подходящих мужей. И разумеется, некоторые женщины уходили в монастырь по велению души; кое-кто из них поступал так под влиянием религиозного пыла и рвения.
«Монахиня», замечательный роман Дени Дидро (1713–1784), рассказывает нам историю Сюзанны Симоне, умной и самостоятельной девушки, против воли заточенной в монастырь. Она сменила их несколько, но в каждом подвергалась сексуальным домогательствам и садистским истязаниям. «Монахиня» была типичным образчиком литературного творчества, привлекавшего общественное внимание в конце XVIII и в начале XIX веков, когда описания жестокости могущественных клириков и пагубности содержания в замкнутом однополом социуме сотворили настоящую сенсацию в обществе. Роман Дидро, опубликованный в 1796 году, обличает не пороки католической религии — поскольку Сюзанна остается истинно верующей, — но той системы изолированных сообществ, в которых власть зачастую доставалась недостойным, а слабые и невинные превращались в жертв насилия.
На ранних этапах Французской революции было модно считать всех монахинь без разбора жертвами угнетения и тирании. Впоследствии к монахам и монахиням стали относиться с подозрением, видя в них консерваторов и даже потенциальных сторонников возврата королевской власти.
Сведениями о демонизации и казни монахинь во Франции я обязана прекрасной книге Миты Чодхери «Монастыри и монахини в политике и культурной жизни Франции восемнадцатого века» (2004).
К тому моменту, как в 1806 году Наполеон принялся закрывать монастыри, в Венеции насчитывалось по меньшей мере несколько тысяч монахинь. Архивные документы свидетельствуют, что только во второй половине XVIII века венецианским монастырям за них было выплачено приданое на общую сумму три миллиона дукатов.
Вполне вероятно, что Наполеон рассчитывал урвать и этот лакомый кусочек, когда начинал войну против религиозных институтов Венеции. К 1810 году он закрыл тридцать две из сорока приходских церквей, за которыми наступила очередь мужских и женских монастырей. Он конфисковал принадлежащие им здания, превращая их в солдатские казармы и госпитали, склады и музеи. Отдельные церкви и монастыри были разрушены до основания. Судьба многих оставшихся также была предрешена Наполеоном, поскольку без надлежащего присмотра и ухода церковные здания пришли в упадок, не подлежали восстановлению и были впоследствии разрушены. Австрийцы продолжили процесс милитаризации религиозной архитектуры лагуны[181] или же просто не мешали ее постепенному разрушению. Опустошению подверглись архивы, сокровищницы церквей и монастырей, в которых хранились величайшие произведения искусства. Они были перевезены в галереи, подобные Музею Академии,[182] или в сырые складские помещения и разрушенные церкви, или же попросту вывезены в Париж. Многие предметы так и не были возвращены, а другие погибли в результате небрежного хранения.
Например, монастырь Кающихся Сестер Святого Доминика в Венеции (известный как Корпус Домини) был закрыт в 1810 году по приказу Наполеона, а вскоре после этого и разрушен.
Что сталось с тысячами монахинь, изгнанных из монастырей после их закрытия Наполеоном, и по сей день остается загадкой, решением которой никто толком не занимался. Филолог-богослов Сильвия Евангелисти, автор монографии «Монахини: история жизни в монастырях в 1450–1700 годах» (2007), предполагает, что они вернулись в свои семьи, причем одни получали вспомоществование и пенсии, а другие — нет. В других местах монахиням дозволялось жить в монастырях до тех пор, пока они не умирали, если только их здания не разрушали специальные отряды Наполеона. Впоследствии монастыри были переименованы в «заповедники». Известны случаи, когда родители арендовали здания, чтобы монахини могли и далее жить в сообществах, практически идентичных религиозным общинам.
Наполеон скончался 5 мая 1821 года на острове Святой Елены в Южной Атлантике, куда его отправили в вечную ссылку британцы. Различные историки выдвигали самые разные и подчас весьма экзотические теории относительно причины его смерти — например, о том, что обои в его доме были пропитаны мышьяком, — но сейчас принято считать, что он умер от рака желудка, как и его отец.
Архипелаг Болезней действительно существовал в том виде, как его описывают Мингуилло и Санто.
В 1714 году Сан-Серволо служил военным госпиталем для reduci (тех, кто перенес ампутацию; инвалидов). Им руководили Fatebenefratelli, поначалу прибывшие из Португалии. В 1804 году остров превратился в приют для умалишенных мужчин и женщин. В 1834 году пациентов женского пола перевели в клинику «Оспедале Сивиль», а в 1873 году еще и на соседний остров Сан-Клементе.
В «L'archivio della follia»,[183] вышедших в свет в 1980 году под редакцией М. Галциньи и Г. Терциана, исследуется обширный архив документов, включая cartelle cliniche[184] пациентов Сан-Серволо, и приводится весьма подробное описание практических методов лечения и тех несчастных, что попали на остров Сан-Серволо. Огромную пользу в поиске материалов для своей книги я извлекла из посещения музея артефактов приюта, который открылся в 2006 году.
Cartelle cliniche были введены в 1820-х годах и постепенно становились все более и более предписывающими и обязательными, так что, заполняя их, врачи приходили к постановке диагноза. В самом начале их использования для пациента и впрямь было лучше, когда доктор-священник начинал его лечение непредвзято и с чистого листа.
Приемная книга поступлений была в точности такой, какой я ее описывала. Ее любезно показал мне профессор Луиджи Армиато, когда я впервые пришла в архив Сан-Серволо в 2007 году, чтобы ознакомиться с документами. Кроме того, все бумаги, касающиеся приема пациентов с логотипом Regno d'ltalia, выглядели именно такими, какими их увидела Марчелла.
Идея о том, что сумасшедших необходимо изолировать ради их же собственного блага, родилась давно. В те времена, когда разворачивается действие этого романа, Венецию саму можно было назвать психически неуравновешенной. За какие-нибудь десять лет она побывала республикой, Municipalitata provisoria, принадлежала французам, австрийцам, снова французам, а потом превратилась в перо на шляпе бесславного Regno d'ltalia. Следовательно, как я подозреваю, было очень важно не выставлять на всеобщее обозрение людей с явными признаками душевного расстройства, чтобы они не превратились в ходячие символы увечного и хромого существования города. Очередная власть издавала строгий приказ полиции бдительно вылавливать подобные элементы и незамедлительно переправлять их на другой берег лагуны, подальше от любопытных глаз.
Многие люди, заточенные на Сан-Серволо, страдали от физических заболеваний, которые порождали симптомы расстройства психической деятельности — пеллагры, болезни Барлоу и размягчения костей, часто встречавшихся среди нищих и вечно недоедающих слоев населения. Но полноценное питание на острове быстро помогало им излечиться.
Практика изолирования больных сохранялась на протяжении всего XIX и XX веков. И только в последней четверти XX века стало модным или, скорее, было признано целесообразным выпускать пациентов сумасшедших домов обратно «в общество». Процесс этот начался в Италии в 1978 году, а в Соединенном Королевстве — в 1980-е годы.
Уильям П. Лечуорт в своей книге «Психиатрические больницы за рубежом» (1889) писал: «В Ирландии есть Глен-на-галт, или Долина Сумасшедших, расположенная в живописной местности в графстве Керри, неподалеку от Трейли. В этой юдоли скорби полагали, что душевнобольные исцелятся, если предоставить их самим себе. Процесс же лечения заключался в том, что они пили холодную воду и ели кресс-салат, который в изобилии рос на склонах долины весной».
Лечение холодной водой еще раз упоминается в том же источнике: «Сохранились записи о том, что не так много лет назад сумасшедшие раздевались донага и трижды окунались в полночь в Лох-Манур, озеро в самой северной части Шотландии».
Филипп Пинель (1745–1826) считается отцом современного подхода к лечению умственных расстройств. Он был первым, кто ввел относительно человечный режим в пользующихся печальной известностью клиниках «Бисетр» и «Ля Сальпетриер» в Париже. Находившихся на его попечении пациентов с заболеванием, которое впоследствии получило название «нимфомания», уже не заковывали в кандалы, им не давали слабительное и не устраивали кровопускания. Пинель также ввел в медицинскую практику обязательные беседы с ними.
Джордж Мэн Бэрроуз в своей работе «Комментарии о причинах, формах, симптомах и лечении умопомешательства, моральном и медицинском», опубликованной в 1828 году, обратил внимание на то, что от всех сумасшедших исходит «своеобразный запах». Он писал: «Его можно сравнить с запахом белены на стадии брожения; но мне не известно что-либо более ему соответствующее… Я полагаю его патогномоническим симптомом, причем столь безошибочным, что если бы я обнаружил его у любого человека, то без колебаний объявил бы его сумасшедшим, пусть даже у меня не было бы для этого других доказательств».
Бэрроуз принадлежал к числу тех, кто утверждал, будто истерия (ухудшение и обострение состояния матки) может проявляться в повышенном выделении слюны, слез и мочи. «Обливание холодной водой» было одним из методов лечения, которые он рекомендовал.
Жан-Этьенн Эскуироль (1772–1849), ученик и последователь Пинеля, отмечал неприятный запах изо рта у своих пациентов в клинике «Ля Сальпетриер», но он мог быть вызван и весьма распространенной там болезнью Барлоу, что объясняется скудным питанием: заболевание приводило к гниению десен.
В своем трактате «Практические заметки об умопомешательстве» (1811) Брайан Краутер призывал к внимательному наблюдению за выделительными функциями у тех помешанных, кто испытывал задержку с дефекацией и мочеиспусканием. Джон Миллар в своем исследовании аменореи[185] «Скрытые признаки безумия» (1861) предлагал прикладывать пиявок к лобку.
Обычай помещать неудобных женщин в сумасшедшие дома уже отмечался ранее в документальной и художественной литературе. Уильям П. Лечуорт писал в своей вышеупомянутой работе: «Системные злоупотребления с этим приемником умалишенных связаны с тем, что туда их помещали влиятельные и неразборчивые в средствах люди с целью избавиться от родственников, которые могли помещать осуществлению их корыстных планов».
Утверждение о том, что склонность женщин к аморальному поведению объясняется некоторыми физиологическими особенностями строения их организма, горячо защищал итальянский психиатр девятнадцатого века Чезаре Ломброзо. Он высказывал идеи, сходные с теми, что мы слышим из уст Мингуилло, хотя он и жил в более позднее время.
Конструкция устройства с цепями, которое Мингуилло разработал для Марчеллы, позаимствована у приспособления, в котором несчастный пленник, известный как Джеймс Норрис, провел без движения четырнадцать лет в королевской лечебнице «Бетлем» в Лондоне.
Каталина Бенинкаса родилась в 1347 году. Она была двадцать третьим ребенком в семье, проживавшей неподалеку от церкви доминиканцев в Сьене. Монахиней она стала в 1363 году. Читать и писать она не умела, зато надиктовала мистико-религиозный труд «Диалоги» для своих последователей. Она яростно боролась за возвращение Папы Григория XI из Авиньона обратно в Рим.
Биография святой Каталины, изложенная сестрой Лоретой, совпадает с ее жизнеописаниями, созданными до или сразу же после смерти святой. Каталина по собственной воле бросилась в кипящий источник с минеральными водами, чтобы изуродовать свое лицо и таким образом избавиться от будущих претендентов на ее руку. Она сознательно не позволяла себе заснуть и почти ничего не ела, лишь иногда высасывала сок из фруктов, после чего выплевывала мякоть. Одна из свидетельниц описывает, как Каталина совала себе в горло прутики, дабы вызвать рвоту и избавиться от съеденной пищи.
Строгий пост, очевидно, уменьшил и ее потребность во сне. Она направляла свою энергию на свершение трудовых подвигов в домашнем хозяйстве, подобно тому, как сестра Лорета драила монастырь. Невзирая на свою «немощь в еде», как она сама описывала свое поведение, Каталина совершала чудеса кормления нищих и убогих, раздавая им милостыню. Она пила гной монахинь, принадлежащих к третьему ордену, отзываясь о нем как о «Божественном напитке». Тем не менее запах ее собственного тела и ее одеяний всегда и неизменно описывался как «сладостный». Святая Каталина утверждала, будто получила стигматы, хотя никто не мог разглядеть их вплоть до момента ее смерти. Иногда она пила лишь Кровь Христову, другими словами, вино на причастии. Ей также являлись видения, в которых Иисус Христос призывал ее припасть губами к ране в Его боку.
В 1366 году ей было видение мистического бракосочетания с Христом, во время которого он надел ей на палец кольцо, сделанное из его обрезанной крайней плоти. Бракосочетание святой Каталины изображено на картинах Мичелино да Бесоццо (хранится в Пинакотеке в Сьене), Варна да Сьена (Музей изобразительного искусства, Бостон), Джованни ди Паоло (музей «Метрополитен», Нью-Йорк), нескольких работах Лоренцо Лотто (Национальная галерея античного искусства, Рим, и Пинакотека «Альте», Мюнхен), Филиппино Липпи (Сан-Доменико, Болонья) и некоторых других художников. На отдельных полотнах она венчается с младенцем Иисусом; на других ее жених уже взрослый мужчина. У святой Катерины Александрийской тоже состоялся обряд мистического венчания с Христом, и он тоже нашел свое отражение в искусстве.
Святая Каталина умерла в возрасте тридцати трех лет после строгого поста, во время которого она отказалась даже от воды.
Исабель де Флорес-и-дель Олива родилась в Лиме, Перу, 20 апреля 1586 года и умерла там же 30 августа 1617 года. Считается, что Роза во всем подражала святой Каталине из Сьены. Она была причислена к лику святых Климентом IX и канонизирована Климентом X, став первой святой Нового Света. Она считается святой покровительницей Лимы и Перу, а также Филиппин, Индии, цветоводов, садовников и людей, которых высмеивают за их благочестие. Ее часто изображают с венком из роз на голове и в обществе младенца Христа. Согласно одной из легенд, когда она с обожанием смотрела на портрет Христа, картина начала мироточить.
Если бы сестра Лорета жила в шестнадцатом веке или раньше, она могла бы добиться причисления себя к лику святых.
Некоторые представители католической церкви в Средние века считали, что именно вследствие чувственного чревоугодия Адама и Евы, съевших запретный плод, человечество было изгнано из рая. Следовательно, воздерживаться от еды — значило «кормить» Христа, который накормил человечество, в буквальном смысле принеся свое тело в жертву для искупления грехов. Некоторые женщины-святые, включая Каталину из Сьены, верили, что, подвергая свое тело пыткам, подобным тем, что выпали на долю Христа, они смогут спасти души, как это сделал он.
В христианстве главенствующую роль играет представление о том, что Христос в буквальном смысле кормил своих последователей своим телом. Вкушение во время причастия вина и облатки, Его плоти и крови, символизирует разделение жертвы Христа.
В Венеции Куирицио да Мурано, живший в конце пятнадцатого века, изобразил Христа предлагающим причастную облатку усердно молящейся женщине и распахивающим свои одежды, дабы показать зияющую рану на груди, словно предлагая ей припасть к ней губами. На других картинах Христа изображают направляющим кровь из своей раны прямо в чашу для причастия.
В Средние века женщинам не дозволялось даже притрагиваться к Телу Христову, но в видениях многих женщин-святых они держали его в руках. Некоторые святые, «очистившиеся» до состояния возвышенного восприятия путем длительного голодания, утверждали, как и сестра Лорета, что способны отличить ложное Тело Христово от настоящего. Бенвенута Боджани заявила, что единственную свою пищу она получала от ангела, который руками доставал ее из светящейся вазы.
Посредством столь отважных и дерзких видений женщины добивались возможности диктовать или писать религиозные трактаты, располагая себя где-то между Господом и всем человечеством и действуя в качестве его главных посланниц. Патриархальная церковь вплоть до самого последнего времени отказывала большинству женщин в этой роли. Такое положение вещей в некоторых местах сохраняется и поныне.
Женщины посредством строгого поста вырывались из-под власти своих семейств, своих сестер-наставниц в монастырях и мужчин-врачей, утверждая, что общаются непосредственно с Богом. Заявляя, что пользуются особым Его расположением, они чувствовали в себе силы брать верх над любым смертным посредником.
Женщины-святые, упоминаемые сестрой Лоретой, и их болезненные покаяния, связанные с отказом от приема пищи, действительно описываются в различных житиях. В самом начале современной эпохи одним из способов, с помощью которых женщины могли «доказать» свою возвышенную духовность, была демонстрация сверхъестественного контроля над своим собственным телом, что выражалось в голодании, повышенной активности и истязании плоти. Жестокое обращение, которому эти женщины подвергали себя с раннего детства или юности, более-менее гарантировало им недолгую жизнь в постоянных страданиях: головную боль, боли в желудке, появление фурункулов и затрудненное дыхание. Нередко у них наблюдались умственные расстройства и галлюцинации.
Некоторые женщины-святые смешивали свою еду с пеплом или желчью, дабы избежать чувственного наслаждения. Другие, как, например, Анжела из Фолиньо или Каталина из Сьены, ели экскременты и гной, которые, по их уверениям, были им сладостны. Анжела пыталась есть гниющую плоть больного проказой, которая отвалилась в воде, когда она обмывала его (но поперхнулась и выплюнула ее). Катерина из Генуи похвалялась тем, что ела вшей, крупных, как жемчуг. Некоторые, подобно Терезе Авильской, намеренно вызывали у себя рвоту. Но, пожалуй, до крайности в вопросе ревностного голодания дошла лишь Вероника Джулиани. Если в трапезной перед ней вдруг неведомым образом появлялась тарелка с едой, сбрызнутая кошачьей рвотой, или смешанная с кусками тел крыс, или даже содержащая целую пиявку, тогда Вероника принималась с жадностью поглощать пищу. По приказу своего жестокого и склонного к излишествам духовника она слизывала паутину и пауков со стен своей кельи.
В своей диссертации на соискание степени доктора наук «Божий праздник и благочестивый пост: религиозная значимость пищи для женщины Средневековья» (1987) Катрин Байнум объясняет центральную роль пищи в жизни и религиозных обрядах. Тем не менее только и исключительно женщины уделяли значительную часть своего времени приготовлению пищи и всему, что с ней связано. Даже богатые женщины по крайней мере надзирали за процессом приготовления еды в собственном доме. А если им случалось забеременеть, то они в буквальном смысле превращались в пищу для детей, растущих и развивающихся внутри них. После родов они кормили детей грудью.
Если пища была уделом женщин, то при этом она оставалась единственной частью их жизни, над которой они имели полную власть. Как справедливо замечает Байнум, «…человек может отказаться или лишить себя только того, над чем он властен… И сбежать из-под опеки семьи, разрушить планы отца найти суженого или отказать мужу в сексуальных отношениях было для женщины намного труднее, чем перестать есть».
Строгое соблюдение религиозного поста обычно начиналось в период полового созревания (хотя некоторые женщины, такие, как Вероника Джулиани, отказывались от материнской груди в постные дни даже во младенчестве). В Средние века семьи начинали подыскивать женихов своим дочерям, едва тем исполнялось двенадцать-тринадцать лет. Некоторые из юных будущих святых прибегали к голоданию и другим калечащим методам как к средству превратить себя в неподходящий объект замужества. (Потому что те, кто изнурял себя голодом, не просто худели: у них, подобно сестре Лорете, появлялись неприятный запах изо рта и обрюзглость, волосы теряли блеск и упругость, кожа становилась сухой и покрывалась трещинами. Кроме того, у них прекращались месячные, и они более не могли зачать ребенка.) Другие настойчиво и старательно избегали любых контактов с мужчинами, иногда запираясь в ограниченном пространстве маленькой комнаты.
Тем не менее отказ от пробуждающейся сексуальности был не единственным побудительным мотивом для постниц. Равно как и голодание в зрелом возрасте невозможно ретроспективно объяснить фрейдистскими или постфрейдистскими теориями об анорексии: они были блестяще резюмированы Рудольфом М. Беллом в его выдающейся работе «Благочестивая анорексия» (1985) как «отказ от орального оплодотворения через посредство собирательного образа отцовского фаллоса».
На самом деле многие из этих девушек отказывались от семейной жизни как таковой, стремясь к полной самостоятельности и независимости, или же искали прибежища в монастырях, где родители или мужья уже не могли взвалить на них домашнюю работу. Жизнеописания некоторых женщин-святых свидетельствуют об их непримиримом конфликте с родителями и особенно с матерями. В случаях крайнего порядка соперничество матери и дочери окончательно прекращалось только после смерти последней и обретения ею святости.
У монахинь, обвенчавшихся с Господом, взаимоотношения с едой отличались от тех, что существовали у их сестер, вышедших замуж за обычных мужчин. Во-первых, соблюдение поста и потребление особой пищи являлись составной частью ритуалов и веры монахини. Центральная, символически подчеркнутая роль пищи, без сомнения, привлекала молодых девушек, для которых еда — либо отказ от нее — превратилось в нечто вроде навязчивой идеи. Некоторые религиозные женщины посвящали себя заботам о бедняках, взваливая на себя материнские обязанности по их кормлению. Кое-кому из женщин-святых даже приписывали повторение либо подражание совершенных Христом чудес по кормлению голодающих. При совершении подобных пасторских деяний они якобы демонстрировали неиссякаемую энергию. (Сестра Лорета, родившаяся в Куско, расположенном на большой высоте, самой природой была одарена сильным сердцем и большими легкими.) Тем не менее многие святые, занимавшиеся спасением своих ближних от голодной смерти, как это ни парадоксально, предпочитали морить себя голодом и лишать сна, зачастую жестокими и извращенными методами. Бенвенута Боджани, например, промывала глаза уксусом, чтобы заставить себя бодрствовать.
Учитывая, что исполненное внутренней драмы стремление изуродовать себя с помощью отказа от пищи практически иссякло к середине шестнадцатого века, рискну предположить, что во время, описываемое в романе, предрасположенность молоденьких девушек к созерцанию экстатических видений и навязчивому отправлению религиозных обрядов могло быть следствием эмоциональной незрелости, что фатальным образом сочеталось с духом соперничества, обусловленным выработкой феромонов.[186] И монастырь служил теплицей, где эти и им подобные чувства расцветали невозбранно.
Конечным результатом соблюдения строгого поста, внутри или вне монастырских стен, было то, что девушки стремительно теряли в весе и худели. Некоторые из них прибегали к дополнительным мерам в виде самоистязания или налагали на себя иные болезненные покаяния, такие, как, например, сон на кровати, застеленной ветками колючих растений. Причина и желаемый итог подобных мучений, по мнению соблюдающих строгий пост, состояли в том, чтобы соединиться с Господом, разделив его страдания. Но при этом имелся и еще один, причем более осязаемый результат. Подобные драматические самоистязания неизбежно привлекали внимание к страдалицам. Праведницы, превратившиеся в бесполые создания, худенькие и маленькие, да еще и собственноручно изуродованные, могли рассчитывать на почитание вследствие собственной набожности.
Не вызывает сомнений тот факт, что голодание и строгий пост, как раньше, так и теперь, привлекают внимание общественности. Лишенные влияния и власти мужчины тоже прибегают к голодовкам, дабы подчеркнуть собственную важность: члены ИРА и Ганди, например. Хотя в христианстве постам и голоданию более не придается божественный характер, они по-прежнему остаются способами привлечь к себе внимание — иногда осуждающее, иногда тайно восхищенное — для тех, кто их практикует. Сегодняшние манекенщицы с нулевым размером груди и актрисы вызывают нешуточный интерес своей способностью воздерживаться от еды. А авторы колонок светской хроники не забывают упомянуть, какая именно из тоненьких, как спички, старлеток гуляла на вечеринке до утра: очередной отголосок тех времен, когда святые сознательно лишали себя сна, но при этом развивали бурную деятельность.
В настоящее время существует много спекуляций о том, не страдали ли анорексией еще в те времена женщины-святые, придерживающиеся обетов целомудрия, самоистязания и строгого поста. Однако в Средние века женщины не испытывали культурного давления, побуждавшего их выглядеть худыми: крайняя истощенность не считалась признаком красоты. Диета как средство похудения и сбрасывания веса была и вовсе неизвестна. В те дни полные груди символизировали еду и кормление, тогда как сегодня в иконографии преобладает эротическая доминанта.
Невозможно провести действительные параллели между днем сегодняшним и временами, не знавшими анестезии любого рода, антисептики или контроля над рождаемостью. Современной женщине предлагаются продукты для похудения, подавления любой боли и предотвращения зачатия. Со всех сторон ее подталкивают к необходимости употреблять в пищу самые разнообразные «амбициозные» продукты, к числу которых (какая ирония, вдумайтесь!) относится оливковое масло первого отжима[187] и продукты органического происхождения, тогда как будущие святые вроде святой Каталины желали питаться только Христом, рассматривая его рану как грудь и пьянея в религиозном экстазе от его крови.
Разумеется, некоторые из женщин-святых демонстрировали симптомы того, что сегодня мы не задумываясь заклеймили бы как анорексию или булимию. Стоит отметить, что многие из тех, кто соблюдал строгий пост, относились к своему голоданию как к болезни — об этом писали биографы Колетты из Корби, Вальбурги, Джоан Постницы, Альпаис Кудотской и самой святой Каталины. Между благочестивым голоданием и современной анорексией наблюдается поверхностное сходство в том, что касается физических симптомов их проявления: бессонницы, опасно слабого пульса, неприятного запаха изо рта, головокружения, тактильной нечувствительности, эйфории и депрессии. Однако же, как поясняет Катрин Байнум, нельзя однозначно утверждать, что голодание по религиозным соображениям приводило к появлению симптомов, которые мы сегодня называем анорексическими, или что строгий пост — лишь результат физического заболевания или же физиологического состояния, приписываемых в настоящее время как симптомам, так и причине анорексии: ненависти к самому себе, гневу и мазохизму.
Отношение сестры Лореты к замужеству — что быть связанной узами брака с разлагающимся трупом сродни мученической смерти — впервые было озвучено испанским писателем Педро Галиндо в его работе «Превосходство непорочности и девственности» (1861).
Но голодание и девственность не были прямым и кратчайшим путем к святости и причислению к лику святых. Неспособность к действительному подражанию страданиям Христа могла привести к тому, что мистика разоблачили бы и обвинили в притворстве. К тем, кто придерживался строгого поста, но сохранял при этом цветущий вид, относились с подозрением: быть может, их кормит сам дьявол? Или это фамилиар[188] или инкуб[189] обеспечивает им дьявольские средства к существованию? Кое-кого из тех, кто голодал, даже обвинили в попытке совершить самоубийство. Кроме того, против предполагаемых мистиков свидетельствовали и приступы умственного расстройства, и тенденция наживать себе врагов и отчуждать от себя друзей.
Некоторые самозваные святые отвергали подобные обвинения, утверждая, что их самих преследуют демоны. Веронику Джулиани одолевали страдающие метеоризмом демоны, которые били ее по голове, превращали ее комнату в мусорную свалку и при этом шипели, как змеи. Говорили даже, что эти демоны были способны принимать облик Вероники, так что она одновременно могла находиться в нескольких местах.
Стивен Халицер в своей замечательной книге «Между экзальтацией и позором» (2002) рассматривает причины взлета и падения испанских женщин-мистиков. Во времена инквизиции женщину, подобную сестре Лорете, ждал бы нелегкий выбор: ей или позволили бы принять мученическую смерть от самоистязания, или объявили бы фальшивой святой. Любопытно, но более двух третей женщин в Испании, признанных святыми, происходили из благородных или богатых семейств. Женщин из низшего сословия или нищих, скорее всего, обвинили бы в самозванстве.
Тупак Амару погиб именно той смертью, которая описана в романе. А вот его бунт против колониального правления был далеко не так прост и примитивен, как представлялось сестре Лорете. Хотя повстанцы утверждали, будто выступают от имени всех, кто не был чистокровным испанцем, благородные инки Куско, например, с которыми испанцы обращались с относительным уважением, не поддержали его устремлений освободить все Анды. Тем временем сам Тупак Амару II уверял, что король Испании оказал ему поддержку в организации восстания.
Тупак Амару II назвал себя в честь предка-инка, обезглавленного в 1572 году. На самом деле он происходил из относительно процветающей семьи, принадлежащей к среднему классу, и вовсе не был крестьянином, как презрительно фыркала сестра Лорета. В своих письмах и декларациях он призывал к отмене несправедливой системы налогообложения и смещению продажного и некомпетентного перуанского правительства, но никогда не выдвинул ни единой националистической идеи и не провозглашал борьбу за независимость. Восстание, кстати, не закончилось с его смертью, а продолжалось еще несколько лет.
Насаждая католицизм в Перу, испанцы целенаправленно уничтожали и унижали веру инков и идолов-мумий, которым те поклонялись. Испанцы изо всех сил старались сломать старые традиции и обычаи, часто подвергая мумии унижению на глазах у зрителей, делая их тем самым неподобающими объектами для поклонения.
К концу шестнадцатого века благодаря их усилиям уцелевших мумий можно было пересчитать по пальцам. А тех, что еще оставались, индейцы научились хорошенько прятать.
В Куско, бывшей столице империи инков, до сих пор сохранились многочисленные реликвии и архитектурные памятники инков. Многие колониальные здания — светские и духовные в равной мере — действительно покоятся на монументах языческих сооружений инков.
В то время ежегодно около восьмидесяти кораблей отплывали из Перу в Испанию и Старый Свет, и часть их груза обязательно составляла кора хинного дерева. Серебро со знаменитых рудников Потози направлялось в Европу из порта Буэнос-Айреса. Но само путешествие из Старого Света в Новый зачастую было сопряжено с нешуточными опасностями. Для своих путевых заметок я использовала отчеты современников. Французская феминистка Флора Тристан (1803–1844) отправилась в Арекипу из Бордо через Прайю, Вальпараисо и Ислей. Неподражаемая Флора не была бы Флорой, если бы не столкнулась с драматическими неприятностями и несчастьями на пути к своей цели, которые придают живость и очарование ее воспоминаниям. Итого, путешествие, которое должно было продлиться восемьдесят дней, заняло у нее целых 133: задержка была вызвана штормами и прочими досадными помехами. К тому же Ислей оказался закрыт из-за эпидемии брюшного тифа. Современный порт расположился в близлежащем Матарани. Оттуда путешественники следуют маршрутом Флоры (и Мингуилло) уже до самой Арекипы.
Новый Свет манил к себе европейцев своими многочисленными диковинками. Чарльз Бранд в своем «Журнале странствий в Перу» (1828) с изумлением описывает женщин в Каллао, ездивших верхом по-мужски с серебряными шпорами и куривших сигары. Одноглазые вуали и облегающие тесные юбки вызвали у него такое отвращение, что он утверждал, будто женщины, облаченные в последние, похожи на ходячих мумий. Реакция Мингуилло, я уверена, была бы совсем другой.
Численность рабов, в частности негров, была в Перу очень большой. Согласно переписи, проведенной в 1812 году по приказу вице-короля, их насчитывалось целых 89000 человек. Это были главным образом потомки в третьем или четвертом поколении тех, кто был похищен на побережье Африки и перевезен в Северную и Южную Америки. Слово sambo (или zambo) использовалось в XVIII веке в Перу применительно ко всем чистокровным или смешанным потомкам выходцев из Африки. Различали множество оттенков sambo: от negro (чернокожих) до pardo[190] и moreno.[191] Лима располагала самым большим населением sambo, но и в Арекипе рабов всех цветов и оттенков кожи было предостаточно.
Разумеется, в женских монастырях проживали исключительно рабыни.
В конце XVIII века в Европе вошли в моду горы и горные гряды. Романтические натуры испытывали особый трепет, созерцая мрачные и угрюмые скалистые пики, увенчанные снежными и ледовыми шапками.
А до того времени горы считались порождениями неподобающего языческого прошлого. В путевых заметках содержатся упоминания о путешественниках, которые нарочно задергивали занавески на окнах карет, дабы не оскорблять свой взор созерцанием первобытных высокогорий. Нижеследующий отрывок из Песни III «Паломничества Чайльд Гарольда» как нельзя более точно отражает тогдашние представления:
В Перу горы для инков были священными, и в этом качестве они не стали местом для праздного туризма. От них было невозможно спрятаться, и они определяли стиль жизни, причем не только в смысле окружающей природы. Черные шляпы в форме гор, столь презираемые Мингуилло, до сих пор пользуются популярностью среди перуанцев, которые называют их collahuas. Более плоские головные уборы с широкими полями именуются cabanas. Формы гор, наводящие на определенного рода мысли, в древние времена имитировались перуанцами в очень необычной разновидности работы с телом человека. С помощью камней, плотно прижатых к вискам полоской материи, они вытягивали черепа отдельных людей, начиная с самого детства, придавая им продолговатую форму, напоминающую горную вершину.
Естественно, горы всегда были излюбленным местом расположения мужских и женских монастырей. Как справедливо отмечал Хэмиш Гилфитер, существовала древняя традиция уводить молодых девушек высоко в горы, где их приносили в жертву тем или иным способом. В музее «Сантуариос Андиос» в Арекипе выставлено на всеобщее обозрение тело молодой девушки, нареченной при крещении именем Хуанита, которую нашли замерзшей на склоне горы Ампато. В момент смерти, которая имела место где-то около 1440 года, девушке было примерно двенадцать-четырнадцать лет. Ученые установили, что перед смертью она постилась в течение суток, но погибла от сильного удара по голове. Считается, что ее увели в горы и принесли в жертву горному богу Апусу, а не просто бросили умирать, как о том повествует служанка сестры Лореты.
В лондонской галерее «Сэвил Хаус» в 1828 году было выставлено хорошо сохранившееся тело перуанской женщины, о чем тоже упоминает Хэмиш Гилфитер.
Зрелище прелестной и элегантной Арекипы являет собой приятный сюрприз для современного путешественника, который никак не ожидает увидеть площадь в стиле барокко, красотой не уступающую знаменитой площади Сан-Марко в Венеции, да еще в двух тысячах метров над уровнем моря и в ста тридцати километрах от океанского побережья. Город окружают укрытые снежными шапками вулканы, но, тем не менее, в нем во множестве произрастают тропические цветы и пальмы.
Во время действия романа до Арекипы можно было добраться за двое-трое суток от морского порта Ислей. Путешествие по суше от поселка Пуно на озере Титикака занимало шесть суток, а от Куско — полных десять дней. Население Арекипы в тот период составляло чуть меньше 30 000 человек. Численность населения Венеции была в несколько десятков раз больше.
Название города действительно означает «Да, останься!» на местном диалекте кэчуа. Город основал Гарсия Мануэль де Карваяль, лейтенант армии испанского конкистадора Франсиско Писарро, 15 августа 1540 года.
Когда в Куско вспыхнуло восстание против испанского владычества в 1814 году, его поддержали жители низших слоев Арекипы. Войско повстанцев под предводительством Матео Пумакахуа даже сумело занять Арекипу, правда, задержалось в городе недолго. Управляющий Хосе Габриэль Москозо был казнен за то, что не оказал поддержки делу восставших. К тому времени с существующей системой, при которой вся власть и все блага доставались только и исключительно «белым» испанским поселенцам, а люди, в чьих жилах текла смешанная кровь, оказались изгоями общества, было не готово мириться не только коренное население — индейцы. Представители всех каст и вероисповеданий требовали перемен, включая многих criollos, процветающих граждан испанского происхождения, родившихся в Перу, чьи амбиции пресекались на корню в течение многих поколений. Другие же боялись лишиться стабильности, которую обеспечивало испанское владычество: восстание под предводительством Тупака Амару показало, каких масштабов может достичь кровопролитие, если испанцы потеряют власть. В конце концов, именно неграждане Перу — Симон Боливар и его генерал Сан-Мартин — добились независимости для нации. К 1821 году, через три года после окончания действия моего романа, Перу был объявлен независимой державой.
Одно из лучших описаний города того времени принадлежит Флоре Тристан, отец которой был родом из Арекипы. Когда она прибыла в Перу, страна уже более десяти лет оставалась независимой. Впрочем, описание Арекипы носит отпечаток личных впечатлений Флоры Тристан. Она приехала туда, чтобы потребовать для себя отцовскую долю наследства у своего дяди, но потерпела неудачу. Брат отца оказался для нее слишком крепким орешком. Собственно, именно он был состоятельным гражданином Хуаном Пио де Тристан-и-Москозо, упомянутым в моем романе. Он занимал должность управляющего-интенданта Арекипы с 1814 по 1817 годы, освободившуюся после убийства Хосе Габриэля Москозо. Учитывая, сколь злокозненно он обошелся с Флорой, я предположила, что он должен быть экспертом по завещаниям.
Соответственно, Флора отнеслась к Арекипе с придирчивым превосходством, постоянно и предвзято сравнивая ее с Парижем в пользу последнего. Она признала красоту города и записала много подробностей: например, сточные канавы, что тянулись по центру улиц. Она также упомянула о том, что горожанки практически не ходят пешком, боясь того, что ступни у них станут большими. Единственным местом, которое очаровало Флору, оказался женский монастырь Святой Каталины, где она остановилась на некоторое время и где ее с восторгом приняли монахини, совсем как Марчеллу в этой книге.
Писатель и политик из Арекипы Марио Варгас Льоса увековечил жизнь Флоры и ее внука, художника Поля Гогена, в своем романе «Рай на другом углу» (2003). О городе своего детства Варгас Льоса отзывается следующим образом: «он хорошо известен своим клерикальным и религиозным духом, своими адвокатами и вулканами, чистыми небесами…» И впрямь, солнце в Арекипе светит по меньшей мере 360 дней в году. Но Варгас Льоса признает и некоторое «расстройство личности», присущее местным жителям, страдающим от la nevada, или «снегопада» — особого состояния атмосферы, действующего на психику, которое, правда, наблюдается всего несколько дней в году, когда снег с гор посылает на город черные тучи. И вот эта самая облачность, появление которой приписывают нарастанию статического электричества, способна заставить жителей Арекипы буйствовать и вообще вести себя дико и непредсказуемо. Обычно это случается в феврале, марте или апреле. Писатель также уверяет, что жители его родного города всегда служили посмешищем для остальных перуанцев: их считают самонадеянными, наглыми и даже чокнутыми. Варгас Льоса убежден, что подобная критика есть не что иное, как ревность, и перечисляет изюминки городской архитектуры, богатейшей истории и поистине великолепного окрестного пейзажа.
Кстати, землетрясения несколько раз самым радикальным образом меняли ландшафт Арекипы. Разрушения, вызванные бедствием 1784 года, до сих пор можно увидеть в монастыре Святой Каталины. Серьезные землетрясения происходили также в 1958, 1960 и 2001 годах. Последнее до основания разрушило одну из красивейших башен-близнецов местного кафедрального собора. Но к настоящему моменту ее уже восстановили, хотя и совсем недавно.
Несколько слов о кладбищах Арекипы: в самом начале 1800-х годов декретом Бурбонов запрещалось устраивать могилы внутри церковных зданий, а горожан следовало хоронить на окраинах города — например, на кладбище Мирафлорес, расположенном в пампасах, которое теперь превратилось в жилой район с магазинами. Но некоторые богатые жители продолжали хоронить своих усопших родственников как внутри церквей, так и на маленьких кладбищах рядом с ними: я применила это право к Фернандо Фазану-старшему.
В 2000 году Арекипе был присвоен статус «объекта мирового наследия». Туристы могут полюбоваться на дома, принадлежащие богатым семействам, включая династии Тристанов и Гойенече. Casa Fasan, разумеется, — плод авторского воображения.
Когда испанские конкистадоры колонизировали Новый Свет, они постарались как можно скорее воссоздать в нем институты Старого Света. Среди самых ранних учреждений оказались церкви, а затем и женские, и мужские монастыри.
Орден доминиканцев первым принес католическую религию в Арекипу. За ними пришли иезуиты. Монастырь Святой Каталины основала в 1579 году богатая вдова Мария де Гусман. Женский монастырь процветал, и вскоре его территория раскинулась уже на двух городских кварталах. За его золотистыми стенами тянулись извилистые улочки и дворики, оформленные в ярких цветах, совсем так, как об этом говорится в романе: очередной приятный сюрприз для современного путешественника.
Подобно всем женским монастырям в Перу, монастырь Святой Каталины давал приют дочерям испанских завоевателей, выполняя те же самые локальные функции, что и монастыри в Европе, — решал проблему постоянной защиты и протекции дочерей, для которых не удавалось найти подходящих мужей или для которых мирское приданое было слишком дорогим. Монастыри также принимали к себе мирянок, зачастую — состоятельных вдов, которые хотели вести монастырский образ жизни, не давая монашеских обетов, плативших за защиту за стенами монастыря, давая согласие соблюдать внутренние правила поведения. Девушек отправляли в монастыри на полный пансион, чтобы монахини обучили их грамоте. Учитывая, что большинство монахинь происходили из богатых семей, молодые женщины привыкли к наличию слуг: их предоставление тоже брал на себя монастырь. Рабы также нередко являлись частью приданого, которое выплачивалось Церкви за послушницу. Благородные послушницы обычно поднимались по служебной лестнице, становясь «церковными монахинями» или «давшими обет монахинями». В этот момент они надевали черную вуаль, символизирующую факт того, что отныне они умерли для мира и что мир за стенами монастыря умер для них. Существовал, впрочем, и второй эшелон velo blanco или «монахинь под белой вуалью», которые происходили, как правило, из низших социальных слоев, либо в жилах которых текла смешанная кровь. Они принимали на себя исполнение более простых и скромных обязанностей и не могли занять высокий пост в монастыре.
Описание монастырской жизни в Арекипе я почерпнула из замечательной книги «Санта-Каталина, монастырь в Арекипе» (2005) под редакцией Сесилии Раффо, Изабеллы Оливарес и Алонсо Руиса Росаса. Выражаю личную благодарность Изабелле и Кармен Оливарес за то, что они уделили мне время и рассказали об истории монастыря, а также ответили на мои многочисленные вопросы.
Описание Марчеллой ежедневных обязанностей и жизни монахинь взято из письма сестры Паулы Франсиски дель Транзито епископу Чавесу де ла Розе, датированного 1 апреля 1791 года: оно приводится в вышеупомянутой книге. Режим в монастыре Святой Каталины был мягким, и монахиням предоставлялась некоторая свобода в выборе мистический путей в рай. Подборка картин могла подвигнуть их на умерщвление своей плоти длительными постами и самобичеванием, равно как и лишением себя сна. С другой стороны, они могли предпочесть комфортабельное существование в роскошных кельях.
Монастырь Святой Каталины в Арекипе, подобно большинству монастырей, предлагал деятельным и неглупым монахиням возможности профессионального роста, которые были недоступны их сестрам во внешнем мире, где замужество оставалось единственной приемлемой карьерой для высокородной особы. Здесь амбициозные монахини могли занять следующие должности: priora, ее помощницы vicaria, наставницы мирянок, наставницы послушниц, наставницы хора, хранительницы церковной утвари, ключницы, привратницы, хранительницы решетки, казначея, поставщицы товаров и продуктов, старшей сиделки, аптекарши, смотрительницы гардероба и секретаря. Женщина, склонная к соперничеству, вполне могла превратиться в тирана или фанатичку наподобие сестры Лореты: замкнутое монастырское общество скрывало в себе жестокость, обеспечивая ей безнаказанность, как в романе Дидро.
Документального подтверждения проживания в Святой Каталине монахини, послужившей прообразом сестры Лореты, не имеется, но Луис Мартин в своей книге «Дочери конкистадоров» (1983) описывает случай с одержимой перуанской монахиней, происшедший в XVII веке. В монастыре Ла Энкарнасьон в Лиме вспыльчивая и неуравновешенная монахиня по имени Дона Ана де Фриас заколола одну сестру и ранила другую. В расследование вмешался лично Папа Римский, и ее признали умственно неполноценной. Приговоренная к шести годам заключения в тюремной келье монастыря, она умерла до окончания срока приговора.
История побега Марчеллы основана на аналогичной попытке монахини Доминги Гутиерес Коссио в 1831 году, хотя она бежала не из Святой Каталины, а из близлежащего монастыря Святой Терезы, принадлежащего ордену кармелиток. Этот случай красочно и во всех подробностях описывает Флора Тристан в своей книге «Похождения парии» (1838), хотя Флора привносит в историю авторский вымысел. Например, в ее изложении Доминга (ее кузина) была заточена в стенах женского монастыря Святой Розы, отличавшегося суровым режимом. Вероятно, это объясняется тем, что Флора сама посещала этот монастырь, где составила себе полное представление о царивших там строгих аскетических нравах. В сравнении с красотой и чувством личной свободы, царившими в монастыре Святой Каталины, монастырь Святой Розы и впрямь выглядел холодной и неприветливой темницей, где монахиням приходилось спать в гробницах с черными занавесками и где процветал социальный снобизм.
С неоценимой и ненавязчивой помощью прекрасного гида монастыря Святой Каталины Лауры Салазар Гарсии я прошла по маршруту, которым могла бы воспользоваться Марчелла для своего побега из кельи. Сегодня в монастырь можно попасть сразу через несколько входов, при каждом из которых имеется свой крошечный дворик «ничейной земли», куда могут ступать мужчины, привозящие припасы, и при этом не входить собственно на территорию монастыря. В двух этих двориках установлены torneras — двухъярусные колеса, с помощью которых в монастырь попадали деньги и товары без зрительного контакта с внешним миром.
Но в анналах монастыря Святой Каталины все-таки отыскалась анекдотическая история о побеге одной из монахинь. Она покинула монастырь через сухую дренажную канаву — из любопытства, чтобы поглазеть на город за его стенами. А когда попыталась вернуться, то обнаружила, что канава полна воды. Она пошла к епископу. Тот прибыл в монастырь и заявил, что ему, дескать, стало известно о том, будто одна из монахинь якобы сбежала. Он приказал всем монахиням разойтись по своим кельям и оставаться там, заперев двери. Привели беглянку и повелели ей поступить так же. После чего епископ сообщил priora, что все монахини на месте и что сведения о бегстве одной из них не подтвердились.
Флора писала, что монахини Святой Каталины носят плиссированные вуали, но это, очевидно, не соответствовало действительности. О кельях она отзывалась как о миниатюрных сельских домах, в которых монахиням предоставлена полная свобода без ограничений — в своих двориках они держат кур, выращивают цветы и ведут активную светскую жизнь, полную сплетен, более подходящую школе-интернату для девочек, чем женскому монастырю. В то время настоятельницей монастыря Святой Каталины была кузина Флоры из семейства Тристанов. В Святой Каталине висит портрет Мануэлы де Сан-Франсиско Хавьер-и-Риверо, на котором изображена женщина с высоким лбом и губами, сложенными в ироничную улыбку. Брови разной формы указывают на сложный внутренний мир. Именно она любила Россини и приобрела для монастыря фортепиано.
Настоятельницы в монастыре Святой Каталины менялись каждые три года, но их можно было переизбирать много раз, причем в промежутках между избраниями они могли заседать в Совете монахинь. В монастыре также несли службу два духовника. Каждый год монастырь принимал примерно четверых соискательниц или послушниц.
Марчелла попадает в Святую Каталину в 1816 году. В это время настоятельницей монастыря была сестра Фатима де Нуэстра Сеньора дель Кармен-и-Аранибар, которую в 1817 году сменила Мануэла де Санта Круз-и-Леон. Однако в своем романе я дала ей имя Моника. Личность моей priora отчасти навеяна портретом родственницы Флоры и, разумеется, сюжетной линией романа.
Процесс приема в монастырь, как это описано в книге, включал в себя предварительную беседу с настоятельницей и последующие переговоры о размере и способе передачи приданого. Соглашение подписывал отец, передающий монахиню, — сама она получала право подписи только в том случае, если ей уже исполнилось двадцать пять лет. Обычно девочек приводили в монастырь в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, и они оставались послушницами до тех пор, пока им не исполнялось восемнадцать, когда они уже могли давать обет и становиться полноправными монахинями. Само действо принесения обета было намеренно театрализованным и походило на венчание, как о том говорится в романе.
В теории предполагалось, что монахини приходили в монастырь по собственной воле, но на практике на них оказывалось определенное давление со стороны семьи. В революционно неспокойные времена в начале XIX века испанские отцы считали, что, отдавая дочерей в монастырь, они обеспечивают им тихую и безбедную жизнь. Разумеется, нельзя забывать и о том, что при этом у семьи был и собственный интерес: ведь, согласно уставу монастыря, монахини обязаны были непрестанно молиться о душах своих родственников, дабы сократить время, которое тем предстояло провести в чистилище.
В монастыре в это время обитало около пятидесяти трех velo negro (принявших обет монахинь под черной вуалью), двадцать восемь velo blanco (монахинь-прислужниц под белой вуалью), двенадцать мирянок, вложивших состояние в обеспеченную старость, и шестьдесят два мирянина, работавших в самом монастыре и вокруг него, чтобы поддерживать его в жизнеспособном состоянии. Также в нем насчитывалось двадцать семь служанок и рабов всех цветов кожи: mestizas, negras, mulatas, sambas и других.
Как уже упоминалось выше, в книге использованы имена реально существовавших персонажей. Монахини главным образом были родом из Арекипы и окрестных поселений. Но в составленном Данте Зегарра списке монахинь, попавших в монастырь в 1810–1820 годах, значится и сестра Хуана Франсиска из Лампы, сестра Мария из Куско и сестра Мануэла из Лимы. Одна из velo blanco была зарегистрирована как hija natural (внебрачная дочь). Монахини velo negro, как правило, были чистокровными испанками, хотя и родившимися в Перу. В архиве имеется запись о монахине, родившейся в Испании и принятой в монастырь Святой Каталины в 1964 году.
Размер приданого исчислялся в соответствии с состоянием, которым обладали семьи монахинь. Многие девушки в качестве приданого приносили с собой участки земли, которые сдавались внаем фермерам-мирянам. Иногда монастырь продавал отдельные вещи из приданого и даже рабов, чтобы обеспечить обогрев помещений и питание своих монахинь. Письмо о передаче приданого, которое Мингуилло подписывает в канцелярии, составлено на основе документа, который до сих пор хранится в музее монастыря.
Я воспользовалась именами нескольких монахинь, с которыми подружилась Флора, хотя действие моего романа разворачивается пятнадцатью годами ранее. Например, Маргарите из Боливии было уже тридцать три в 1834 году, когда там побывала Флора. Она воспитывалась в монастыре с двухлетнего возраста.
Как о том говорится в романе, посетители допускались в монастырь с разрешения priora. Их провожали в locutorio (parlatorio в Венеции), который находился в первом дворике. Монахини приходили в узкую комнату для встреч через второй дворик. Комнату разделяли пять решеток. Все встречи и разговоры контролировались настоятельницей, в кабинете которой имелась специальная решетка, выходящая в locutorio, или же другой доверенной монахиней.
Культ младенца Иисуса действительно возник среди проживавших в замкнутом обществе монахинь как в Старом, так и в Новом Свете. В некоторых монастырях монахиням даже дозволялось иметь кукол, олицетворявших собой младенца Христа, дабы нянчить и наряжать их. Хотя в Святой Каталине, очевидно, такого не случалось, но культ El Nino Jesus[193] действительно был очень распространен. Крайности, до которых дошла в своем обожании сестра Лорета, придуманы мной, хотя Вероника Джулиани свидетельствовала о схожем явлении, разве что в ее случае это была нарисованная икона Мадонны с младенцем.
По всей видимости, монахиням разрешалось иметь домашних любимцев, и в Санта-Каталине некоторые и впрямь держали блох в бутылочках, отчасти из-за того, чтобы продемонстрировать свою любовь ко всем живым существам. В музее монастыря выставлена на обозрение красивая бутылочка зеленого стекла для блох.
Во время действия романа в Арекипе не было приюта для умалишенных, как не было и медицинской школы. Больных монахинь пользовали врачи и цирюльники в канцелярии priora, или же они лечились в собственном лазарете монастыря.
Рассказ сестры Лореты об испытаниях и разбирательствах, затеянных епископом Чавесом де ла Розой, подтверждается историческими фактами. Монахини благородного происхождения очень активно отстаивали свои права. Например, впоследствии они добились права хоронить своих усопших сестер внутри монастырских стен, даже когда это представляло опасность для их собственного здоровья. Ныне их хоронят в подземной часовне под церковью. Жизнь в относительной роскоши, вызывавшая такое негодование у сестры Лореты, продолжалась в монастыре Святой Каталины вплоть до 1859 года, когда были введены более строгие правила, приведшие образ жизни монахинь в соответствие с принятым в европейских монастырях.
Монастырь Святой Каталины был объявлен национальным историческим памятником в 1944 году, что уберегло его от радикальных и разрушительных планов застройки, предложенных в тридцатые годы прошлого века.
В 1970-е годы благодаря программе реконструкции монастырь обрел свой прежний облик. В нем были выстроены новые помещения для современных монахинь, а это означало, что в определенные часы туристам был открыт доступ в старые здания. Монастырские цвета тоже были восстановлены самым тщательным образом, вплоть до нижнего слоя краски, обнаруженного во время реставрационных работ. Именно в это время внутренним улочкам монастыря были присвоены названия: во время действия романа их еще не существовало.
Монастырь открыл свои двери для посетителей 15 августа 1970 года, в годовщину 430-летия со дня основания Арекипы. Так что теперь туристы могут невозбранно бродить по двум гектарам извилистых улочек, кельям и клуатрам. Некоторые комнаты обставлены мебелью шестнадцатого и семнадцатого веков. В кафе у задней калитки (через которую совершает побег Марчелла) посетители могут отведать печенья и кексов, испеченных монахинями. Прекрасным дополнением стали ночные экскурсии при свечах, завораживающее и трогательное приключение, когда кажется, будто монастырь перенесся назад на четыре века во времени.
В sala de profundis, используемой для ночных бдений и храмовых праздников, по-прежнему висят портреты тринадцати усопших монахинь, написанные в XVII–XIX веках. Большинство из них изображены с закрытыми глазами, хотя на одном портрете, у сестры Хуаны Ариас, глаза открыты, как было и тогда, когда ее нашли мертвой в своей келье. У многих монахинь на головах венки из цветов, чаще всего роз, как у святой Розы из Лимы. Историки Данте Зегарра и Алехандро Малага Нуньес-Зебаллос сходятся во мнении, что тогда было не принято писать портреты монахинь при жизни.
В других частях Нового Света, например в колониальной Мексике, портреты монахинь, как живых, так и усопших, пользовались большой популярностью. Картины monjas coronadas[194] достигали поистине гигантских размеров, и монахини изображались в роскошных коронах, усыпанных драгоценными камнями, и с высокими прическами, украшенными розами всевозможных цветов и оттенков.
Сфабрикованное самосожжение Марчеллы вызвало бы настоящий шок. Католическая церковь несколько смягчила свое резко отрицательное отношение к кремации только в 1960-е годы.
Сокровища монастыря, составленные из ценностей, полученных в приданое от монахинь, в настоящее время выставлены на обозрение в старом здании лазарета, в арочных проемах, которые некогда защищали кровати больных во время землетрясения. Среди экспонатов можно встретить изумительной работы тончайший фарфор, картины, лампы, статуэтки и серебро. Превосходная коллекция изобразительного искусства располагается в бывших спальнях монахинь-прислужниц, в которой представлена так называемая «школа живописи Куско» XVII и XVIII веков: христианские образы, искусно приспособленные к местным вкусам художниками-аборигенами. Христа в Новом Свете изображали темнокожим и носящим перуанскую одежду. Мадонна носила пирамидальные платья, очень напоминающие по форме горные вершины. По краям подобные картины нередко были украшены цветочными гирляндами и птицами Южной Америки.
В настоящее время часть монастыря Святой Каталины по-прежнему функционирует как закрытый женский монастырь. Но с 1985 года монахиням разрешено выходить в город в сопровождении служащих для выполнения особых поручений. Они по-прежнему занимаются вышивкой, и их изделия можно купить в лавке при монастыре. Папа Иоанн Павел II посещал Арекипу с визитом в 1985 году и причислил к лику святых одну из самых обожаемых в монастыре монахинь, сестру Ану де лос Анджелес Монтеагудо (1602–1686).
Оперный успех впервые выпал на долю Россини именно в Венеции, и с тех пор он на всю жизнь сохранил любовь и привязанность к этому городу. Знаменитый «Duetto buffo di due gatti» — шуточная вокальная пьеса для двух голосов, изображающая двух мяукающих кошек, — тоже приписывается Россини, но, скорее всего, она была составлена из фрагментов его оперы «Отелло» (1816) каким-то неизвестным музыкантом десять лет спустя.
Мазь из лисьего жира, которой пользовали Марчеллу, и рецепт, к которому прибегнул Мингуилло, дабы зачать мальчика, взяты из трактата Секста Плацита «Перечень лечебных средств, происходящих от домашних и диких животных», в котором предлагаются самые разнообразные снадобья, составленные из частей тел животных.
Средства народной медицины, представленные в аптеке Мингуилло в Новом Свете, пользовались большой популярностью для лечения и профилактики заболеваний в начале XIX века.
Все книги, на которые ссылается и цитирует Санто, существуют на самом деле. Их можно найти в Британской библиотеке или Библиотеке Уэлкома в Лондоне. Санто пришел бы в восторг от основополагающих работ по дерматологии «О болезнях кожи» (1808), опубликованных Робертом Уилланом, и труда Жана-Луи-Марка Алиберта «Описание кожных болезней» (1806), но он не смог бы позволить себе приобрести их.
Аконит, или борец, действительно является смертельным ядом. Внешний вид цветов, равно как их действие при попадании в организм человека, соответствуют описанным в романе. Тяжелое отравление аконитом до сих пор остается неизлечимым.
«Слезы святой Розы» являются плодом воображения автора.
Считалось, что окуривание дымом и обмакивание в уксус очищает письма от желтой лихорадки, проказы и чумы… которые, как выяснилось, не передаются через бумагу. Единственной смертельной болезнью, переносимой бумажными изделиями, признана черная (натуральная) оспа. Для ее уничтожения необходима интенсивная термическая обработка, например проглаживание очень горячим утюгом.
В. Деннис Вандервельде, основатель Общества исследователей дезинфицированной почты, пишет:
«…хотя в начале XIX века дезинфекция применялась для борьбы с распространением полудюжины инфекционных заболеваний, она оказалась неэффективной практически против любой из них. Черная оспа распространилась столь повсеместно, что уже не считалась достаточным поводом для дезинфекции почты, но в то время она могла переноситься сухой бумагой. У нас есть заслуживающие доверия документальные свидетельства борьбы с черной оспой в Чили начиная с 1554 года, и в Перу — с 1802 года. Испанские власти в Латинской Америке настойчиво и целеустремленно продвигали вакцину Дженнера для предотвращения этой болезни с самого начала XIX века.
В 1804–1805 годы по всему миру прокатилась волна озабоченности распространением желтой лихорадки, так что путешественников, прибывающих из Нового Света, вполне могли задержать в венецианском лазарете, а всю почту, скорее всего, окуривали бы в коробке с душистыми травами. Более серьезная дезинфекция, включая обжиг и прокаливание, приберегалась для зачумленной почты.
Собственно, эти болезни не вызывали особого беспокойства у властей вплоть до 1814–1816 годов, когда вспышки чумы были зарегистрированы в Неаполитанском королевстве, на Ионических островах и Мальте. Желтая лихорадка тоже не представляла собой угрозы до 1819 года, когда власти Испании и Португалии возобновили обрызгивание подозрительной почты уксусом».
Споры черной оспы обладают уникальной живучестью. При комнатной температуре они сохраняют жизнеспособность в течение многих лет. В замороженном виде вирус способен пережить десятилетия. Британский врач сообщил, что струпья, высушенные в торфяном дыму и сохраняемые в камфаре, оказались пригодными для прививок по прошествии восьми лет.
Имеются исторические свидетельства существования людей, которые распространяли черную оспу злонамеренно, используя растертые в порошок струпья. Санто вполне справедливо ссылается на случай с британским генералом сэром Джеффри Амхерстом, который в 1763 году прислал различные мелкие изделия, посыпанные измельченными в пыль струпьями, индейцам племени оттава в Пенсильвании. Известна и еще одна история, происшедшая уже в 1860-е годы с грабителем могил, который служил в медицинском колледже в Цинциннати. Ему до смерти надоели шутки и розыгрыши, которые устраивали ему студенты на уроках анатомии, и он намеренно заразил нескольких из них, принеся им на вскрытие труп жертвы, погибшей от черной оспы. В 1901 году зарегистрирован случай передачи болезни письмом, когда одна женщина в городке Сагиноу, штат Мичиган, заразилась после прочтения любовного послания, отправленного ее возлюбленным с Аляски.
В своих исследованиях на медицинскую тему я постаралась использовать как можно большее число источников той поры. Знания Санто далеки от идеала и основаны на том, что он мог вычитать у Чарльза Роу в его «Трактате о черной оспе, с некоторыми наблюдениями и замечаниями о возможности заражения» (1780), или у Роберта Дикинсона в его «Очерках о кожных болезнях и нечистоплотности кожи» (1800), или у Лоренца Хейстера в его «Медицинских, хирургических и анатомических случаях из практики и размышлениях» (1755).
Читатель, разумеется, уже понял, что гангрена, поразившая пальцы Мингуилло, не имеет никакого отношения к черной оспе, хотя оба заболевания достались ему от книги в обложке из человеческой кожи. Первое — через порезы на пальцах, и второе — через измельченные в пыль струпья, которые он вдохнул с ее страниц. Раны на коже, возникающие вследствие заболевания черной оспой, проходят через много стадий — от пятнышек и узелков до пузырьков, гнойничков и струпьев, но они остаются раздельными и не сливаются в сплошную массу.
Следует отметить вот еще что. Концепция о том, что бациллы способны вызывать развитие болезней у человека, была высказана ближе к концу XIX века. Лишь в 1898 году французский ученый Поль-Луи Симон опубликовал результаты своих исследований, свидетельствовавшие о том, что бактерии чумы передаются человеку через блох, которых разносят грызуны. Во время действия романа бытовало мнение, что чума распространяется посредством зараженной пыли, которая попадает в человеческий организм через органы дыхания, с пищей или через порезы на коже. Победить чуму окончательно так и не удалось: последняя массовая ее вспышка зарегистрирована в 1994 году в Индии. Я благодарна Уильяму Хелфанду за то, что он направил меня к первоисточнику в этом вопросе: М. Симон, М. Л. Годли и П. Д. Мурикан «Поль-Луи Симон и его открытие способа переноса чумы блохами крыс: столетняя годовщина» (1998).
Равным образом и вина за распространение малярии была возложена на комаров только во второй половине XIX века: в те времена, когда разворачивается действие моего романа, в медицине доминировала теория о «миазмах», выделяемых болезнетворными фрагментами.
Человеческая кожа имеет самое разнообразное применение. Рассказы о ее непредусмотренной природой роли столь же многочисленны, сколь и трудно доказуемы. Вроде бы даже в средневековой Баварии женщины носили пояса и корсеты из человеческой кожи, дабы облегчить деторождение. Утверждают, что предводитель гуситов генерал Ян Жижка распорядился натянуть собственную кожу на барабан, чтобы и после смерти устрашать врагов. Ходят слухи, что некий парижский хирург преподнес пару комнатных туфель из человеческой кожи в дар для королевского кабинета. Херманн Боерхааве, голландский врач, якобы имел в своей коллекции медицинских диковинок три полных комплекта человеческой кожи и рубашку, сделанную из внутренних органов, а также пару женских туфель на высоком каблуке из человеческой кожи. Будто бы кожу для этой цели ему предоставил казненный преступник; его соски украшают подъемы туфель.
Поскольку именно в XVII веке зародилась мода на домашние коллекции, татуированные лоскуты кожи моряков и рабов стали появляться в «кунсткамерах» частных домов «обычных» людей. Относительно недавно доктор Гюнтер фон Хагенс заработал состояние на своей экспозиции «пластинированных»[195] тел, которые сначала были обработаны соответствующим образом, а затем с них сняли кожу и превратили в экспонаты.
Применение же человеческой кожи в сугубо военных целях вообще уходит корнями в глубь веков. Геродот писал, что древние скифы сдирали кожу со своих врагов и дубили ее. В письменных хрониках упоминается о том, что с викингов, захваченных в плен в ходе их разбойничьих набегов на Британию, сдирали кожу, которую затем прибивали гвоздями к вратам церквей, оскверненных ими. (Даже если это была выдумка, то она все равно послужила средством устрашения для прочих их соотечественников, замышлявших набеги.) Эпизодом со свежеванием отмечено и начало современной истории Венеции: в 1571 году после битвы при Фамагосте турки сняли кожу живьем с Маркантонио Брагадина. Затем чучело его набили соломой и пронесли по улицам города. В конце концов патриотично настроенные венецианцы совершили налет на арсенал турок в Константинополе и похитили оттуда чучело Брагадина. Ныне кожа его покоится в черной мраморной урне на его гробнице в церкви Санти Джованни-э-Паоло, а сам процесс сдирания с него кожи живьем запечатлен рисунком пастелью, висящим над бюстом героя.
Раб по имени Джон Браун участвовал (помимо своей воли) в экспериментах, проводимых врачом-южанином Томасом Гамильтоном из города Клинтон, штат Джорджия, впоследствии составившим себе состояние на лекарствах от стенокардии. Помимо всего прочего, Гамильтон на протяжении девяти месяцев сдирал кожу со своего раба живьем, чтобы посмотреть, насколько глубоко уходит черная пигментация. Страдания Брауна нашли отражение в его мемуарах «Жизнь рабов в Джорджии», впервые опубликованных в 1855 году.
Колода игральных карт, сделанных из человеческой кожи, была выставлена на обозрение во время проведения «Столетней выставки» в Филадельфии в 1876 году. На табличке под ними значилось, что колода захвачена у индейцев.
Книги в обложке из человеческой кожи — процесс их изготовления называется «искусством антроподермического переплетного дела» — всегда считались раритетами. Но и коллекционеры-букинисты тоже отличались необычными нравами. Например, Леон Г. Винсент писал в своем трактате «Библиотафы[196] и все остальные» (1899): «…даже самый враждебно настроенный критик вынужден признать, что братство библиофилов отличается необычайной живописностью. Поступки их, оставаясь непостижимыми и загадочными, пронизаны духом романтики; если их пороки и многочисленны, то последствия их злодейств смягчаются осознанием того, что можно грешить с юмором».
Гарри Лайман Купман в своей работе «Книголюб и его книги», вышедшей в свет в 1916 году, отмечал: «…обложка, таким образом, является составной частью окружения книги, причем самой интимной ее частью, подобно нашей одежде, поскольку необычайно напоминает оную и своим предназначением, и извращенным ее отражением».
В Национальной библиотеке Франции якобы хранятся несколько книг в обложке из человеческой кожи: Библия XIII века (фонды Сорбонны № 1297), которая, как предполагается, изготовлена из женской кожи, но на самом деле, скорее всего, это лишь пергамент из шкуры мертворожденного ирландского ягненка; а вот еще одна Библия, тоже XIII века (фонды Сорбонны № 1625), и текст декреталий[197] (фонды Сорбонны № 1625), похоже, действительно переплетены в человеческую кожу.
Первое упоминание о переплетах из человеческой кожи встречается в конце XVI века. Зачастую прослеживалась тематическая связь между обложкой и содержанием таких книг. Например, в библиотеке Джона Хея университета Брауна хранится пособие по анатомии, датированное 1568 годом, под названием «De Humani Corporis Fabrica» («О материи человеческого тела»), принадлежащее перу Андреаса Везалия, а также два антроподермических издания «Пляски смерти».
По слухам, Энтони Аскью, врач, живший в XVIII веке, владел «Трактатом по анатомии», переплетенным в человеческую кожу. Американские врачи начали проявлять интерес к антроподермическому переплетному делу в XIX веке. Джозеф Лейди владел изданием «Начального курса анатомии человека» 1861 года со следующим кратким посвящением: «Кожа, из которой изготовлен переплет для этой книги, принадлежала солдату, погибшему во время Гражданской войны 1861–1865 гг.» Доктор Джон Стоктон-Хью, первым диагностировавший трихинеллез в Филадельфии, использовал кожу пациентов, которых он потерял в филадельфийской клинике, для переплетения различных медицинских текстов, включая две работы о способности женщин к оплодотворению. Доктор Стоктон-Хью отмечал, что кожу с женского бедра очень трудно отличить от свиной кожи. Две из его книг, вместе с теми, что принадлежали Джозефу Лейди, можно найти в библиотеке Филадельфийского колледжа врачей общей практики.
Мы можем только гадать, давали ли первоначальные владельцы обложек разрешение на подобное использование своей кожи. Некоторые фрагменты человеческой кожи, ставшие переплетом для медицинских и религиозных трудов, вероятнее всего, раньше принадлежали нищим пациентам, чьи тела после смерти никто не затребовал из больниц.
В библиотеке Лэнгделла Гарвардской школы права хранится свод законов Испании от 1605 года, переплетенный в человеческую кожу. Дарственная надпись гласит, что кожа с обложки некогда принадлежала близкому другу владельца, некоему Джонасу Райту, с которого африканское племя содрало кожу живьем в 1632 году. Книга, «будучи одним из главных сокровищ бедного Джонаса», была возвращена его другу вместе с лоскутом кожи для обложки.
Французская революция, в результате которой появилось множество «бесхозных» трупов, вдохновила книголюбов на использование человеческой кожи для обложек. Предположительно, несколько экземпляров конституции Франции от 1793 года были переплетены в кожу нескольких из бесчисленных ее жертв. Роялисты распускали слухи о том, что революционеры использовали дубильню в Мейдоне для работы с человеческим материалом. А в 1794 году в Анже из дубленой человеческой кожи якобы шили брюки для верховой езды для армейских офицеров.
Начало XIX века стало свидетелем появления нового источника человеческой кожи — судов общего права. В Великобритании состоятельные библиофилы получили возможность покупать кожу казненных и анатомированных преступников. Наказание предусматривало, что правонарушителю заранее сообщали о том, что после его смерти его тело будет вскрыто и анатомировано хирургами. Такая судьба ожидала и печально известного грабителя могил Уильяма Бурка, казненного в 1829 году. После публичного анатомирования часть его кожи была выдублена, и из нее сделали бумажник.
Иногда в кожу преступников переплетали отчеты об их злодеяниях и о судебных процессах над ними, о казни и последующем вскрытии и анатомировании. Именно так случилось с Джоном Хорвордом, повешенным за убийство Элизы Бальсум в 1821 году. Экземпляр его книги — в прямом и переносном смысле — хранится в Городском архиве Бристоля, снабженный кратким посвящением «Cutis Vera Johannus Horwood»[198] и украшенный черепом со скрещенными костями. В Музее Мойза в Бэри Сент-Эдмундсе выставлена в качестве экспоната такая же книга — в переплете из его собственной кожи — об Уильяме Кордере, печально известном убийце Марии Мартин, который обрел сомнительную славу после скандального «убийства в Красном Амбаре» в 1828 году. В музее также хранятся скальп и ухо Кордера. Два экземпляра мемуаров неукротимого разбойника с большой дороги Джеймса Аллена, сиречь Джорджа Уолтона, были переплетены в его собственную кожу в 1837 году с вытисненным посвящением: «Hic Liber Waltonis cute compactus est».[199] Уолтон завещал передать один экземпляр некоему Джону Фенно, одной из своих жертв, который произвел на бандита неизгладимое впечатление тем, что оказал яростное сопротивление при нападении на него. Второй экземпляр был вручен его врачу. Впоследствии семья Фенно принесла книгу в дар библиотеке «Бостон Атенеум».
Существует предание о том, что одна женщина якобы сама попросила переплести в ее кожу какую-нибудь книгу. Молодая дама благородного происхождения умирала от туберкулеза, а последние стадии этого заболевания могут сопровождаться эротическими бредовыми фантазиями. Хотя они никогда не встречались, она воспылала страстью к французскому писателю и астроному Камилю Фламмариону, который покорил воображение широкой публики своими исследованиями звезд и теориями о возможности жизни на других планетах. Согласно одной из версий, события развивались следующим образом: дама призвала его к себе, заявив, что намерена сделать ему подарок, от которого он не сможет отказаться. По другому же сценарию, она вытатуировала у себя на спине портрет своего героя, приказав своему врачу после ее кончины вырезать его, чтобы выдубить и отправить Фламмариону в качестве обложки для следующей книги. В чем бы ни заключалась правда, но один экземпляр «Les terres du ciel»[200] Фламмариона и впрямь был переплетен в женскую кожу в 1882 году. Золотое тиснение на обложке гласит: «…во исполнение благочестивого, пусть и анонимного пожелания». В письме Фламмарион клятвенно уверял, что эта женщина ему незнакома, но признавал, что действительно получил кожу. Он заметил, что «…сей фрагмент прекрасного тела — единственное, что осталось от него сегодня, и при условии надлежащего сбережения он может храниться еще долгие и долгие годы».
Клубу «Гролье» в Нью-Йорке принадлежит книга под названием «Le Traicte de Payne: Poeme allegorique», вышедшая в свет в Париже в 1867 году. На ее форзаце карандашом сделана надпись: «Переплетена в человеческую кожу», хотя так это или нет, достоверно не установлено.
Молодой немец по имени Эрнст Кауфманн решил обеспечить себе бессмертие аналогичным образом. Отчаявшись добиться признания в качестве писателя, он составил альманах «Двести знаменитых мужчин», иллюстрированный гравюрами на дереве, и завещал переплести его в свою кожу после смерти.
В конце XIX и начале XX веков разразилось несколько скандалов, связанных с человеческой кожей. Они породили новую моду на ужасы у читающей публики, вкусы которой претерпели изменения к худшему вследствие ряда публикаций отвратительных подробностей дела Джека Потрошителя и некоторых схожих преступлений в средствах массовой информации. В 1883 году больница для неимущих «Тьюксбери Алмсхаус» в штате Массачусетс обрела дурную славу после того, как персонал обвинили в продаже кожи ее обездоленных и нищих пациентов — главным образом умалишенных — местным дубильням. Власти заподозрили существование целой индустрии по снятию и обработке человеческой кожи. Ходили слухи о нескольких французских студентах-медиках, исключенных после того, как их уличили в продаже грудей умерших пациенток переплетчикам порнографических книжонок в Фобур Сен-Жермене. И якобы кто-то даже видел собственными глазами романы маркиза де Сада «Жюстина» и «Жюльетта», переплетенные в пару женских грудей.
В Библиотеке Уэлкома в Лондоне хранится трактат по гинекологии, отпечатанный в Голландии в 1663 году. На титульной странице его значится: «De Virginitatis notis, Graviditate epartu».[201] Он состоит из нескольких иллюстрированных очерков о женских половых путях, первый из которых был написан Северином Пино о девственности, беременности и родах. В какой-то момент книгу приобрел врач Людовик Булан, весьма интересовавшийся экслибрисами и художественно исполненными переплетами. Булан родился в Метце, а в 1865 году окончил медицинский факультет в Страсбурге, после чего стал практиковать в Париже. Доктор Булан распорядился сделать новую обложку для фолианта из кожи женщины, которая досталась ему еще в студенческие годы.
На форзаце Булан написал: «Эта любопытная книжица о девственности и генеративных функциях женщин, на мой взгляд, заслуживает того, чтобы иметь более тесную связь с содержимым, и посему я переодел ее в кожу женщины, выдубленной по моему заказу с помощью сумаха».
Личность этой особы остается неизвестной. Мое описание реакции Джанни на подобную книгу основано на моих собственных ощущениях, когда я пришла в Библиотеку Уэлкома, чтобы взглянуть на нее и подержать в руках.
Неизвестно, что сталось с кожей Тупака Амару II после того, как части его тела были выставлены на всеобщее обозрение в разных городах Перу. То, что из нее сделали обложку для книги, — лишь плод моего воображения.
Не сохранилось никаких документальных свидетельств того, что романы «Франкенштейн» и «Гордость и предубеждение» были когда-либо переплетены в обложки из человеческой кожи. Однако же оба романа были впервые опубликованы именно в то время, когда разворачивается действие моего романа, и Мингуилло наверняка услышал бы о сенсации, которую они произвели. Некоторым романам действительно выпала незавидная участь побывать в обложке из человеческой кожи, включая татуированный экземпляр «Трех мушкетеров», который принадлежал врачу-французу в начале последнего столетия. (Предполагается, что тот же самый врач располагал экземпляром труда Мерсье де Компьена «L'eloge di seins des femmes» — «Во славу женских грудей», — переплетенным в кожу с человеческой груди, причем в центре передней обложки явственно виднелся сосок.) Стоит вспомнить еще и издание Милтона 1852 года, переплетенное в кожу крысолова из Эксетера, Джорджа Кадмора, убившего свою приемную дочь.
Итак, нет ничего невозможного в том, чтобы самая невинная книга лишилась своей первоначальной обложки и была переплетена во что-нибудь намного более предосудительное. Неизвестные книги в обложке из человеческой кожи вполне могут до сих пор храниться в публичных и частных библиотеках по всему миру. В процессе дубления человеческая кожа приобретает темный оттенок, что делает ее практически идентичной обычным переплетам. А для того, чтобы отличить ее от свиной кожи, требуется микроскоп и глаз специалиста.
Венецианская лагуна — лагуна в Адриатическом море, где расположен город Венеция. Именно от названия этого мелкого залива и происходит термин «лагуна», вошедший во многие языки мира.
Галереи Академии (или Музей Академии в Венеции) — художественный музей, в котором хранится самая большая коллекция венецианской живописи XIV–XVIII веков.
«Архивы сумасшествия» (итал.).
Здесь: история (формуляр) болезни (итал.).
Аменорея — отсутствие месячных в течение шести месяцев и более.
Феромон — половой аттрактант.
Игра слов: в дословном переводе с английского это масло называется «экстрадевственным».
Фамилиар, он же имп — волшебный дух, служивший ведьмам, колдунам и другим практикующим магию.
Инкуб — демон в мужском обличье, вступающий в половые сношения со спящими женщинами.
Бурый (исп.).
Темно-коричневый (исп.).
Перевод В. Левика.
Младенец Иисус (исп.).
Увенчанная короной монахиня (исп).
Пластинация — метод в анатомии, созданный для сохранения внешнего вида тела или органов живых существ.
Библиотаф — человек, скрывающий свои книги от посторонних.
Декреталии — постановления и декреты Папы Римского.
Собственно кожа, кожный покров (лат.).
«Эта книга об Уолтоне переплетена в его собственную кожу» (лат).
«Земли небесные» (фр.).
«Заметки о девственности, беременности и родах» (лат.).