– Можно мне взять эти книги? – спросил Майкл Пул у низенькой миниатюрной девушки, состоящей, казалось, из блестящих черных волос и ямочек на щеках. На табличке было напечатано имя девушки – “Пан Йин”. Стюардесса протянула ему сумку, и Пул вынул из открытого кармашка “Вижу зверя” и “Расколотый надвое”. Девушка улыбнулась и двинулась дальше между рядами педиатров, летящих на конференцию.
Доктора начали расслабляться, как только самолет набрал нужную высоту. На земле, на виду у пациентов и сослуживцев, коллеги Майкла старались казаться знающими, осторожными и молодыми лишь настолько, насколько это позволяла этика среднего американца. Здесь же, в воздухе, они вели себя как мальчишки из студенческого братства. Педиатры в тренировочных костюмах и махровых спортивных комплектах, в свитерах с эмблемами колледжей, педиатры в красных блейзерах и полотняных брюках заполняли салон огромного лайнера, весело болтая и смеясь над неприличными шутками. Не успела Пан Йин пройти несколько шагов с сумкой Майкла в руках, как перед ней вырос толстенький приземистый доктор с отвислым животиком и лицом, напоминающим тыкву на Хэллоуин, который с противным смешком неловко шлепнул ее.
– Хей! – сказал Биверс. – Вот мы и в пути.
– Дайте мне “С”, – произнес Конор Линклейтер, поднимая бокал.
– Ты не забыл сделать копии? Или твои мозги опять отключились?
– Они у меня в сумке, – отозвался Майкл Пул. Он сделал пятьдесят копий с портрета автора на обложке последней книги Тима Андерхилла “Кровь орхидеи”.
Все трое наблюдали, как незнакомый доктор пытается приударить за Пан Йин под ободряющие шутки своих товарищей. Хорошенькая стюардесса потрепала непрошеного ухажера по плечу и проскользнула мимо, отгородившись от доктора сумкой Майкла.
– Нам предстоит встреча со слоном, – произнес Гарри Биверс. – Помните?
– Как я могу забыть? – сказал Майкл Пул. Во времена Гражданской войны, когда был основан их полк, выражение “встретиться со слоном” означало “побывать на поле боя”.
Громким срывающимся голосом Конор Линклейтер спросил:
– Какие качества олицетворяет слон?
– В мирное время или на войне? – откликнулся Гарри Биверс.
– И то, и другое. Давай уж, выстреливай всю обойму. Биверс украдкой взглянул на Пула.
– Слон олицетворяет благородство, достоинство, серьезность, терпение, стойкость, силу и выдержку в мирное время. Слон олицетворят силу и ярость во время войны.
Несколько педиатров, сидящих рядом, смотрели на друзей смущенно и одновременно приветливо; пытаясь понять, смогут ли они присоединиться к шутке.
Пул и Биверс рассмеялись.
– Все точно, – сказал Конор. – Все так и есть. Пан Йин задержалась на секунду у входа в кабину, затем исчезла, опустив за собой занавеску.
Самолет медленно летел сквозь тысячи миль, отделявших Лос-Анджелес от Сингапура, где в бунгало на окраине города лежали никем пока не обнаруженные тела Роберто Ортиза и мисс Баландран. Врачи расселись по местам, сморенные действием алкоголя и усталостью от долгого путешествия. Принесли еду, которая была далеко не такой приятной, как лучезарная улыбка, с которой Пан Йин ставила ее перед пассажирами. Потом девушка собрала пустые подносы, налила бренди всем желающим и стала взбивать подушки перед долгим ночным сном.
– Я так и не рассказал тебе, что сообщил Тино Пумо бывший агент Андерхилла, – сказал Пул, наклоняясь к Гарри Биверсу через плечо дремлющего Линклейтера.
В салоне замелькал свет. Готовились показывать “Улыбку саванны”, а затем еще один фильм с Карлом Малденом и какими-то югославами.
– Ты имеешь в виду, что не хотел говорить мне, – сказал Гарри. – Тогда это, наверное, что-нибудь хорошее.
– Достаточно хорошее, – подтвердил Пул. Биверс подождал, затем произнес:
– Ну что ж, у нас есть еще почти двадцать часов.
– Я просто пытаюсь все это сформулировать, – Майкл прочистил горло. – Сначала Андерхилл вел себя как все авторы – ругался с издательством из-за объемов, из-за гонорара. Он был даже добродушнее многих других авторов, уж по крайней мере не хуже. У него были свои странности, но к ним никто не относился серьезно. Тим жил в Сингапуре, и эти люди из “Гладстон Хаус” не могли писать прямо ему, потому что даже его агент знал только номер почтового ящика Андерхилла.
– А дальше дела, видимо, пошли хуже?
– Постепенно. Он написал несколько писем в отделы маркетинга и рекламы. Они вкладывают в него недостаточно денег, они не принимают его всерьез, и все в таком роде. Ему не нравились бумажные обложки, шрифт казался слишком мелким. Хорошо, в “Гладстоне” решили внимательней отнестись к его второй книге, к “Расколотый надвое”, и их усилия окупились. Месяца два книга была в списке бестселлеров и продавалась прекрасно.
– И что наш мальчик? Был счастлив? Засыпал розами отдел маркетинга?
– Он окончательно слетел с катушек. Как только книга спустилась с первого места в списке бестселлеров, он прислал издателям длинное и совершенно сумасшедшее письмо: книга должна была выйти быстрее, рекламная кампания была недостаточно хороша, ему надоело плестись в хвосте и так далее. На следующий день последовало еще одно ругательное письмо. В течение целой недели в “Гладстоне” получали его письма каждый день, длинные письма, каждое на пяти-шести страницах. В последних Андерхилл дошел уже до того, что угрожал издателям физической расправой.
Биверс ухмыльнулся.
– Там было много всякой чуши о том, что его якобы притесняют из-за того, что он был во Вьетнаме. Я думаю, он даже упоминал Я-Тук.
– Ха!
– Затем, когда книга вовсе покинула список бестселлеров, Тим начал кутерьму с судебным преследованием. В издательство стали приходить весьма странные письма от адвоката из Сингапура по имени Онг Пин. Андерхилл выставил им иск на два миллиона долларов, именно на эту сумму, по подсчетам адвоката, он понес убытки из-за некомпетентности “Гладстон Хаус”. С другой стороны, если издатели хотят избежать расходов на процесс и огласки, автор готов согласиться на единовременную выплату в размере пятисот тысяч.
– Которые они заплатить отказались.
– Особенно после того, как выяснилось, что адрес адвоката Онг Пина – тот же самый почтовый ящик, на который агент Андерхилла Фенвик Тронг пересылал его почту и чеки.
– Узнаю нашего мальчика.
– Когда после этого Андерхиллу отправили письмо, что он может обратиться со своей следующей книгой в другое издательство, коль скоро его не устраивает работа “Гладстон Хаус”, Тим, казалось, пришел в чувство. Он даже отправил письмо с извинениями за то, что вышел из себя. Он также пояснил, что адвокат Онг Пин – его друг, у которого временно нет офиса и поэтому он живет вместе с ним.
– Цветочек!
– Да. В конце концов ему удалось изобразить свой иск на два миллиона как результат пьяного бреда. Все уладилось. Но как только они начали работу над его третьей книгой – “Кровь орхидеи”, – все началось сначала. Он снова угрожал издательству судебным преследованием. Онг Пин написал в издательство много разной чуши на ломаном английском, который выучил, очевидно, по японскому самоучителю. Когда книга вышла, Андерхилл послал коробочку с высушенным дерьмом Джофри Пенмэйдену, президенту “Гладстон Хаус”, которого, насколько я понял, все хорошо знают и уважают. Книга вышла и провалилась. Вообще исчезла из виду. С тех пор в издательстве не слышали ни слова о Тиме Андерхилле, и я не думаю, что они горят желанием поработать с ним еще.
– Он послал коробочку дерьма Джофри Пенмэйдену, самому известному издателю Америки? – спросил Биверс.
– Думаю, что все это связано скорее с ненавистью к самому себе, чем с сумасшествием, – сказал Пул.
– А ты не думаешь, что на самом деле это одно и то же? – Гарри похлопал Майкла по колену.
Когда Биверс опустил спинку кресла и закрыл глаза, Майкл Пул зажег лампу для чтения и открыл книгу Тима Андерхилла “Вижу зверя”.
Первый роман Тима Андерхилла начинался с того, что богатого юношу по имени Генри Харпер призывали в армию и отправляли на военную подготовку на юг. Это был типичный герой, изображенный для того, чтобы на протяжении всего романа постепенно сводить на нет первоначальное благоприятное впечатление о себе. Харпер необыкновенно обаятелен, хотя высокомерен и эгоистичен. Люди либо производят на него сильное впечатление, либо вызывают отвращение. Конечно же, он ненавидит военную подготовку, как и любой новобранец на военной базе. Затем Харпер встречает некоего Ната Бизли – чернокожего солдата, который сумел подружиться с Харпером, несмотря на все его недостатки, разглядев вполне приличного человека под налетом высокомерия и самоуверенности. Бизли берет юношу под свою опеку, что значительно облегчает тому прохождение подготовки. К великому облегчению Харпера, его отец, федеральный судья из Мичигана, добивается, чтобы его сына и Ната Бизли направили во Вьетнаме в одно подразделение. Ему даже удается организовать, чтобы Генри и Ната перебросили во Вьетнам на одном и том же самолете из Сан-Франциско до Тан Сон Хат. Во время перелета Генри Харпер заключает с Натом Бизли некое подобие сделки: Нат продолжает опекать его во Вьетнаме, а Генри за это гарантирует ему половину всего, что он когда-либо в своей жизни заработает или унаследует. Сумма составляет два или три миллиона долларов. Бизли соглашается.
После месяца службы во Вьетнаме Нат и Генри однажды отбиваются от отряда во время разведки. Нат Бизли поднимает свою М-16 и делает в груди Генри Харпера дырку размером с семейную Библию, затем уродует тело юноши до неузнаваемости. Дезертировав, Нат Бизли начинает пробираться в сторону Таиланда.
Пока Майкл читал, на маленьком экране, вделанном в переднее кресло, продолжали показывать совершенно невразумительный фильм. Тишину салона нарушали лишь храп и посапывание кое-кого из врачей.
Нат Бизли наживает в Бангкоке состояние на торговле гашишем, женится на хорошенькой проститутке из Чианг Мэй и летит обратно в Америку с паспортом Генри Харпера.
Слышно, как на заднем сиденье тяжело вздыхает Пан Йин или какая-то другая стюардесса.
В аэропорту Детройта Нат Бизли берет напрокат машину и едет в Гросс Пойнт, усадив рядом красавицу-проститутку из Чианг Мэн. Майклу казалось, что он видит его воочию за рулем арендованной машины, как он поворачивается к жене, указывая ей на огромный белый дом судьи Харпера в конце ухоженной зеленой лужайки.
Кроме этих образов, Майкла Пула преследуют и другие: с тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года Пулу не приходилось так долго находиться в воздухе, и наряду с приключениями негодяя Ната Бизли ему все время вспоминались подробности того злосчастного перелета во Вьетнам, во время которого ему было так плохо.
Было очень странно лететь на войну обычным коммерческим рейсом. Это чувство не покидало Майкла все время полета. Примерно три четверти пассажиров были новобранцами, такими же, как он сам. Остальные – либо кадровыми офицерами, либо бизнесменами. Стюардессы разговаривали с ним, стараясь не встречаться глазами, а улыбки их казались какими-то неестественными, ускользающими.
Майкл помнил, как смотрел на свои руки и думал, какими они будут, когда он полетит назад – может быть, холодными и мертвыми? И почему он не поехал в Канаду? В Канаде не стреляют. Почему он просто не остался в колледже? Что за глупый фатализм присутствовал постоянно в его жизни?
Конор Линклейтер напугал Майкла, неожиданно сев в кресле. В глазах его стоял туман.
– Эй, да ты вцепился в эту книгу, как в молитвенник, – сказал он и упал обратно в кресло, заснув еще до того, как закрылись его глаза.
Нат Бизли проникает в дом судьи Харпера. Осматривает содержимое холодильника. Моется в ванной судьи. Примеряет его костюмы. Жена его валяется на постели судьи, щелкая пультом дистанционного управления телевизора на шестьдесят каналов.
Пан Йин встала над Майклом, протянув руки, и накрыла пледом Конора Линклейтера.
Тогда, в шестьдесят седьмом, изящная блондинка с “каре” трясла его за руку, чтобы разбудить, а добившись своего, улыбнулась, глядя куда-то через плечо Майкла, и сообщила, что пора приготовиться к высадке. Майкла замутило. Когда стюардесса открыла дверь и душный влажный воздух наполнил салон, его немедленно прошиб пот.
Нат Бизли достает из багажника “Линкольна” тяжелый коричневый пластиковый пакет и опускает его в глубокую яму между двумя пихтами. Затем достает еще один мешок, полегче, и бросает его поверх первого.
Майкл знал, что жара спалит его ботинки прямо на ногах.
Пан Йин выключила свет над креслом Майкла и закрыла книгу.
Бывший генерал, который был теперь проповедником в Гарлеме, на несколько минут оставил Тино один на один с Мэгги в своей шумной, причудливо разукрашенной гостиной в доме на углу Бродвея и Сто двадцать пятой улицы. Генерал был другом отца Мэгги, который, как неожиданно выяснилось, тоже был генералом китайской армии. После того как убили генерала Ла и его жену, генерал привез Мэгги в Америку, и девочка выросла в этих душных апартаментах. Это было для Пумо загадкой, вызывало одновременно чувство облегчения и раздражение.
С одной стороны, его подружка оказалась генеральской дочкой. Это объясняло многое в Мэгги – ее, как оказалось, совершенно естественное высокомерие, манеру поступать всегда по-своему, ее привычку говорить так, будто она передает военную сводку, и даже то, что Мэгги была уверена, будто знает практически все о солдатах.
– А ты не подумала, что я беспокоюсь о тебе? – начал Тино.
– Беспокоюсь – не то слово, скажи лучше – ревную.
– И что тебе в этом не нравится?
– А то, что я не твоя собственность, Тино. И потому, что все это происходит только тогда, когда я ухожу и ты не знаешь, где меня искать. Ты как маленький мальчик, тебе это известно?
Пумо пропустил последнюю реплику мимо ушей.
– Потому что когда я живу с тобой, Тино, ты обращаешься со мной, как с маленькой полусумасшедшей девчонкой, увлекающейся панками, которая путается под ногами и мешает думать о бизнесе и выпивать с друзьями.
– Все это говорит только о том, что ревнуешь из нас двоих ты, Мэгги.
– Что ж, возможно, ты не такой уж и глупый, – с улыбкой произнесла Мэгги Ла. – Но с тобой связано слишком много проблем.
Девушка сидела на кушетке, обитой цветной парчой, поджав под себя ноги. На ней было какое-то просторное шерстяное одеяние, видимо, китайское, как и все в комнате. Улыбка Мэгги вызвала у Тино непреодолимое желание обнять ее. Волосы ее были теперь другими – не такими взъерошенными, походили скорее на гладкую полированную соломку. Тино хорошо помнил, каковы были на ощупь густые шелковистые волосы Мэгги под его пальцами, и сейчас ему очень хотелось погладить Мэгги по голове.
– Ты хочешь сказать, что не любишь меня? – спросил Пумо.
– Так сразу не перестаешь любить человека, Тино, – ответила Мэгги. – Но если бы я опять переехала к тебе, очень скоро ты начал бы изобретать способы отделаться от меня – у тебя такой комплекс вины, что ты никогда не позволишь себе жениться. И даже сблизиться с кем-нибудь по-настоящему.
– А ты хочешь выйти за меня замуж?
– Нет, – Мэгги пристально наблюдала за реакцией Пумо. – Я же сказала, с тобой связано слишком много проблем. Но дело даже не в этом. Дело в том, как ты себя ведешь.
– Что ж, я не идеален. Ты это хотела услышать? Мне хочется, чтобы ты вернулась ко мне, и ты это знаешь. Но я могу сейчас встать, повернуться и уйти, и это ты тоже знаешь.
– Скажи мне вот что, Тино. Помнишь, когда я печатала для тебя объявления в “Виллидж Войс”?
Пумо кивнул.
– Тебе приятно было их видеть? Пумо опять кивнул.
– Но тебе ведь даже не пришло в голову напечатать свое объявление, правда?
– Так вот в чем дело!
– Уже хорошо. Я думала, ты скажешь, что слишком стар для таких вещей.
– Мэгги, у меня сейчас столько неприятностей!
– Городские власти закрыли “Сайгон”?
– “Сайгон” закрыл я. Оказалось, что невозможно одновременно готовить и бить тараканов. Поэтому я решил сконцентрироваться на тараканах.
– Смотри не перепутай все на свете и не начни готовить тараканов, – пошутила Мэгги.
Пумо раздраженно покачал головой.
– Я теряю на этом целую тонну денег. Ведь жалованье людям приходится платить по-прежнему.
– И ты жалеешь, что не отправился в Сингапур со своими парнями?
– Скажем так: поехав, я получил бы гораздо большее удовольствие, чем получаю сейчас.
– Прямо сейчас?
– Вообще сейчас. – Пумо смотрел на Мэгги с любовью и злостью одновременно. Девушка нежно взглянула на него. – Я и не думал, что ты хотела, чтобы я тоже печатал объявления в “Войс”; если бы знал, напечатал бы, но мне даже не пришло в голову.
Мэгги вздохнула и подняла руку.
– Забудь об этом. Но помни, что я знаю тебя гораздо лучше, чем ты когда-либо сможешь узнать меня. – Еще один нежный взгляд. – Беспокоишься о них?
– Да, я беспокоюсь о них. И наверное, поэтому жалею, что я не с ними.
Мэгги медленно покачала головой.
– Не могу поверить, что после того, как тебя чуть не убили, ты надеешься жить по-прежнему, как будто ничего не случилось.
– Случилось очень многое, и я не стесняюсь в этом признаться.
– Ты струсил, ты струсил, ты боишься!
– Да, я испуган, – Пумо шумно выдохнул воздух. – Мне неприятно теперь выходить из дому одному, даже днем. По ночам мне везде мерещатся шумы, шорохи. В голову лезут чертовски странные мысли – о Вьетнаме.
– Все время или только ночью?
– Иногда я ловлю себя на подобных мыслях даже днем. Мэгги Ла выпрямилась.
– Хорошо, я пойду сейчас с тобой и останусь на какое-то время. Пока будешь помнить, что ты не единственный, кто может повернуться и уйти.
– Еще бы мне этого не помнить!
Вот и все. И Пумо даже не пришлось для этого признаваться, что несколько часов назад, прежде чем он приехал сюда, он стоял на кухне с бутылкой пива в руках и вдруг на несколько ужасных секунд ощутил себя снова в Ба My и Ба и понял, что пуля, на которой написано его имя и которая пролетела мимо много лет назад, все еще рыщет по миру в поисках его, Тино Пумо.
Генерал, бывший теперь проповедником, смерил Тино таким. взглядом, будто он по-прежнему генерал, затем отрывисто произнес несколько слов по-китайски. Мэгги ответила какой-то фразой, показавшись Пумо в этот момент повзрослевшей и какой-то угрюмой. Речь генерала на веки вечные показала Пумо, что, сколько ни держи он Мэгги в своих объятиях и ни целуй ее теплую макушку, никогда он не научится понимать родного языка девушки. Генерал улыбнулся Тино и даже пожал ему руку.
– По-моему, он только рад от тебя избавиться, – сказал Пумо, когда они ждали лифта.
– Он христианин и верит в любовь.
Как это часто бывало с Мэгги, невозможно было понять, говорит она с иронией или серьезно. Лифт приехал наконец на этаж генерала и открыл свою хищную пасть. Тино замутило. Он не должен дать Мэгги понять, что боится лифта. Судорожно вздохнув, Тино шагнул в кабину.
Двери захлопнулись за спиной. В лифте Пумо заставил себя улыбнуться Мэгги. Самым трудным, оказывается, было решиться зайти.
– Что он сказал тебе перед тем, как мы ушли? Мэгги похлопала его по руке.
– Сказал, что ты – хороший старый солдат, и я должна о тебе позаботиться и не должна слишком сильно ругаться. А я сказала ему, что на самом деле ты старый осел и что я возвращаюсь только потому, что почувствовала, как ухудшается мой английский.
Мэгги потребовала, чтобы они поехали домой на метро. И тут же продемонстрировала, что не собирается бросать свои штучки. Они добрались до последней ступеньки лестницы и направлялись к будке, где продаются жетоны. Ветер проникал сквозь куртку Пумо и сбивал с головы капюшон. Оглянувшись и не увидев Мэгги, Тино испытал самую настоящую панику.
По платформе маршировала компания юнцов в черных куртках и вязаных шапочках, один из них тащил огромное радио, из которого раздавалась песня Куртиса Блоу. Чернокожая женщина в тяжелом длинном пальто стояла, облокотившись на перила платформы, и не обращала на марширующих никакого внимания. Далеко впереди несколько мужчин и женщин тупо глядели на рельсы. Пумо вдруг осознал, как высоко над землей он находится. Он напоминал сам себе прыгуна в воду, замершего на трамплине. Ему захотелось схватиться за перила, как будто ветер мог подхватить его и швырнуть вниз, на Бродвей.
Он автоматически пристроился в хвост очереди за жетонами. Парни выкрикивали что-то в другой стороне платформы. Тино полез в карман, злясь на Мэгги за ее исчезновение и на себя за то, что его это волнует.
Вдруг Пумо услышал смешок и, повернув голову, обнаружил, что Мэгги успела проскользнуть через турникет и стоит теперь на платформе рядом с негритянкой. Засунув руки в карманы пальто, Мэгги злорадно ухмылялась.
Пумо взял жетон и прошел через турникет.
– Как ты это сделала?
– У тебя все равно не получится, так зачем я буду рассказывать?
Когда подъехал поезд, Мэгги взяла Пумо за руку и буквально втащила в вагон.
– Они уже в Сингапуре? – спросила девушка.
– Они уехали дня три-четыре назад.
– Мой брат сказал, что в Тайпей они тоже попадут.
– Вполне возможно. Они поедут куда угодно, если это понадобится, чтобы найти Андерхилла.
Мэгги смотрела на него полуиронически-полусочувственно.
– Бедный Тино!
Пумо сидел рядом с Мэгги в шумном вагоне метро. Страхи его были теперь под контролем. Никто не смотрел на них. Мэгги держала руку Пумо обеими своими маленькими теплыми ручками.
Поезд мчался на юг Нью-Йорка, неся в своем чреве Мэгги Ла с ее неведомыми никому сильными и глубокими чувствами и Тино Пумо с его чувствами, странным образом созвучными тому, что испытывали его друзья под внимательным и доброжелательным взглядом Пан Йин.
“Я люблю Мэгги, и я боюсь этого, – думал Пумо. – Она чересчур своеобразна. Оставляет меня, чтобы удержать. Достаточно умна, чтобы смыться до того, как я ее вышвырну, и доказывает это тем, что каждый раз возвращается, когда она мне по-настоящему необходима. Может, Андерхилл сошел с ума, а может, и я тоже сошел с ума, но я надеюсь, что ребята найдут Тима и привезут его с собой”.
Тино ясно увидел вдруг Тима Андерхилла в одном из секторов Кэмп Крэнделл, известном обитателям лагеря под названием Озон-парк. Озон-парк – кусок пустыря площадью примерно в два городских квартала между проволочным заграждением и “клубом” Мэнли. Вся прелесть этого места состоит в том, что здесь есть туалет и множество пустых железных бочек, в тени которых можно спрятаться от жары, хотя от бочек и воняет нефтью. Озон-парк не существует официально и поэтому гарантирован от непрошеных вторжений Жестянщика, для которого, как это водится в армии, “должен быть” и “есть” значит одно и то же. Вот здесь и сидит Тим Андерхилл в компании парней, балдеющих от сигарет “Си Ван Во” и еще больше – от белого порошка, который достает из кармана Тим. Андерхилл вещает всем остальным, среди которых, кроме самого Пумо, М.О.Денглер, Спанки Барридж, Майкл Пул, Норман Питерс и Виктор Спитални, который прячется за бочками, время от времени швыряя в остальных маленькими камушками. Тим Андерхилл рассказывает историю негодяя.
Молодого человека из хорошей семьи, сына федерального судьи, забирают в армию и посылают в старый добрый Форт Силл в несравненном Лотоне, штат Оклахома.
– Меня тошнит от твоего голоса, – перебивает Тима Виктор Спитални. Он бросает в Андерхилла камушек, который попадает тому в грудь. – Все равно ты чертов педик, и больше ничего. – А ты все равно набит дерьмом, и больше ничего, – говорит ему Пумо.
В ответ Спитални бросает камушек и в него.
Прошло довольно много времени, прежде чем все привыкли к “цветочкам” Андерхилла, поняв, что он никого не развращает, просто не может никого развратить, поскольку ни в малейшей степени не развращен сам. Хотя большинство солдат, с которыми доводилось общаться Пумо, утверждали, что презирают восточных женщин, все они путались с проститутками или с девчонками из бара. Исключением был Денглер, который не желал расстаться со своей девственностью, вбив себе в голову, что это – тот талисман, который охраняет его от пуль, и Тим Андерхилл, который предпочитал юношей. Интересно, знал ли кто-нибудь, что “цветочки” Тима были лет двадцати с небольшим и что их было всего двое? Пумо знал это, потому что видел и того, и другого. Один был бывшим солдатом с одной рукой, который жил с матерью в Хью и зарабатывал на жизнь тем, что жарил мясо в харчевне, пока его не начал содержать Андерхилл. Другой действительно работал на цветочном рынке в Хью, и Пумо довелось как-то пообедать в компании этого паренька, его матери, сестры и Андерхилла. Пумо почувствовал такую нежность, связывавшую четверых людей, сидящих с ним за столом, что ему немедленно захотелось стать одним из них. Эту семью Тим тоже содержал, а теперь ее странным образом содержал и Тино Пумо, потому что, когда любимый “цветочек” Андерхилла, Винх, умудрился разыскать его в Нью-Йорке в семьдесят пятом году, Пумо, вспомнив одновременно и теплоту отношений, царивших за столом, и превосходное качество пищи, нанял его шеф-поваром. Винх очень изменился – он выглядел старше, тяжеловесней, не так легко радовался жизни. (Еще он успел за это время стать отцом Хелен, потерять жену и довольно долгое время проработать на кухне вьетнамского ресторана в Париже). Никто, кроме Пумо, не знал истории Винха. Гарри Биверс, наверное, видел его раз или два с Андерхиллом, но тут же забыл об этом. К тому же, по какой-то ему одному ведомой причине, Биверс убедил себя, что Винх родом из ан Лат, деревушки недалеко от Я-Тук. И каждый раз, когда Гарри видел Винха или его дочь, у него был вид загнанного зверя.
– Ты выглядишь сейчас почти счастливым, – прервала ход его мыслей Мэгги Ла.
– Андерхилл не может быть Коко, – сказал Пумо. – Сукин сын действительно был сумасшедшим, но он сходил с ума в самой невинной манере, какую только можно себе представить.
Мэгги никак не отреагировала на слова Пумо – ничего не сказала, не отпустила руку Пумо, даже не моргнула, так что было непонятно, слышала ли она его слова вообще. Может, она почувствовала себя оскорбленной.
Поезд доскрипел наконец до их станции и со скрежетом остановился. Двери открылись, но Пумо на несколько секунд замер, как будто отключившись. Мэгги рывком подняла его на ноги, и звуки и краски сразу же вернулись на свои места. Когда они выскочили из поезда, Пумо обнял девушку так сильно, как только мог.
– Я тоже люблю тебя, – сказала Мэгги. – Вот только никак не могу понять, схожу ли я с ума в невинной манере или же наоборот.
Когда они повернули на Гранд-стрит, Мэгги Ла тяжело вздохнула.
– Мне надо было подготовить тебя, – сказал Пумо. На тротуаре возле “Сайгона” валялись грудой кирпичи, доски, мешки с гипсом, разобранные водопроводные трубы. Рабочие в зеленых куртках, пряча лица от ветра, вытаскивали из дверей и сваливали в вагонетку груды строительного мусора. Рядом с вагонеткой стояли два огромных грузовика, на одном из которых было написано: “Скапелли Констракшн”, на другом – “Маклендон. Уничтожение грызунов и насекомых”. Мужчины в касках слонялись туда-сюда между грузовиками и входом в ресторан. Винх беседовал с женщиной, державшей в руках рулоны чертежей. Шеф-повар подмигнул Мэгги и помахал Пумо.
– Надо поговорить, – крикнул он.
– Господи, что же там внутри? – произнесла Мэгги.
– Все не так плохо, как кажется снаружи, – успокоил ее Пумо. – Разворочена вся кухня и большая часть столовой. Винх помогает мне – смотрит за работой строителей, когда меня нет. Нам пришлось разобрать почти всю заднюю стену, а потом я хочу заодно переделать кое-что в подвале.
Пумо начал вставлять свой ключ в замок белой двери рядом со входом в ресторан. Винх торопливо пожал руку архитектору и подбежал к ним.
– Рад снова видеть тебя, Мэгги, – сказал он, а затем прибавил несколько слов для Пумо по-вьетнамски. Пумо ответил на том же языке, тяжело вздохнул и обернулся к Мэгги. На лице его ясно читалось нарастающее беспокойство.
– Что случилось? – поинтересовалась Мэгги. – Пол обвалился?
– Кто-то залез сюда сегодня утром. Меня не было дома часов с восьми, когда я отправился позавтракать и встретиться кое с кем из поставщиков. Мы ведь расширяем кухню. Потом мне пришлось рыскать, как всегда, по всему городу, пока меня не остановила последняя страница “Войс”.
– Но как можно было залезть сюда при таком скоплении рабочих?
– Они залезли не в ресторан, а в мою квартиру. Винх услышал, что кто-то ходит наверху, но подумал, что это я. Потом он поднялся наверх, чтобы спросить меня о чем-то, и только тут понял, что это был, должно быть, злоумышленник.
На Тино страшно было взглянуть, когда он поднимался по лестнице на чердачный этаж, где помещалась его квартирка.
– Я не думаю, что это Дракула решила нанести визит вежливости, – сказала Мэгги.
– Я тоже не думаю, – в голосе Тино не чувствовалось, однако, особой уверенности. – Хотя эта сука могла вспомнить, что забыла украсть какой-нибудь пустячок.
– Это просто грабитель, – настаивала на своем Мэгги. – Давай же зайдем внутрь, здесь очень холодно.
Она поднялась вверх на несколько ступенек, взялась обеими руками за локоть Пумо и притянула его к себе.
– Знаешь, – прошептала Мэгги, – когда совершается большая часть квартирных краж? Около десяти часов утра, когда плохие мальчики думают, что все остальные на работе.
– Я знаю, – улыбнулся ей Тино. – Честное слово, знаю.
– А если малышка Дракула вернется поглядеть на твой труп, я превращу ее в... – Мэгги закатила глаза и задумчиво коснулась щеки указательным пальцем, – в яичный суп.
– В утку по-сайгонски. Не забывай, где ты находишься.
– Так давай скорее поднимемся и посмотрим.
– Вот и я говорю.
Мэгги прошла вперед, Пумо последовал за ней вверх по лестнице к двери на чердак. В отличие от двери внизу, она была заперта.
– Здесь побывал кто-то получше Дракулы, – прокомментировала Мэгги.
– Просто эта дверь захлопывается сама. Так что я до сих пор не уверен, что это не была опять проклятая Дракула.
Пумо отпер дверь и шагнул внутрь.
Его пальто и куртки по-прежнему висели на своих крючках, сапоги и ботинки стояли под ними.
– Пока все ничего, – произнес Пумо.
– Не будь таким трусом, – сказала Мэгги, подталкивая его к двери в ванную.
В ванной ничего не было тронуто, но Тино вдруг ясно представил себе, как Дракула стоит перед его зеркалом для бритья и поправляет свой панковский кок.
Дальше следовала спальня, Пумо поглядел на неубранную кровать – это он не успел ее застелить перед уходом – и на пустую тумбочку под телевизор – он еще не успел ничем заменить девятнадцатидюймовый “Сони”, украденный Дракулой в прошлый раз. Дверцы гардероба были открыты, и несколько костюмов Пумо по-прежнему висели на вешалке, под ними красовалась неаккуратная стопка другой одежды.
– Черт побери, это действительно была Дракула! – завопил Пумо. Его мгновенно прошиб холодный пот. Мэгги вопросительно взглянула на него.
– В первый раз она украла мой любимый пиджак и мои любимые ковбойские ботинки. Дерьмо! Она полюбила мой гардероб! – Пумо сжал кулаками виски.
Он бросился через всю комнату к гардеробу и начал разбирать кучу, внимательно разглядывая каждую вещь, прежде чем повесить ее на плечики.
– Винх вызвал полицию? – спрашивала Мэгги. – Ты хочешь ее вызвать?
Пумо взглянул на Мэгги через кипу одежды.
– А что толку? Даже если они каким-то чудом найдут ее и запрячут за решетку, она через сутки-другие будет опять на свободе. Уж так делают в этом городе. Наверное, у вас в Тайпее другая система...
Мэгги прислонилась к дверному косяку. Уже в который раз Пумо отметил про себя, какие у нее хорошенькие пухлые ручки.
– В Тайпее мы прикалываем их языки к верхней губе и отрезаем им тупым ножом по три пальца на каждой руке.
– Что ж, похоже, я уже созрел назвать это справедливостью, – пробормотал Пумо. – Вешать, вешать. – Пумо водрузил на плечики последний костюм. – А мы ведь еще не были в гостиной. И я даже не уверен, что хочу туда зайти.
– Если хочешь, давай я загляну. Не перестать же нам в самом деле возвращаться домой, раздеваться и вообще делать то, что хотим. Он изумленно посмотрел на Мэгги.
– Пойду взгляну, не устроил ли враг засаду в гостиной, – спокойно сказала она и исчезла за дверью.
– О, черт! Черт побери! —раздался через несколько секунд истошный крик Пумо.
Испуганная Мэгги кинулась в спальню.
– Ты кричал?
– Просто не могу в это поверить! – Пумо тупо смотрел на пустую тумбочку рядом с кроватью. Он перевел глаза на Мэгги. – А как в гостиной?
– За ту секунду, которая у меня была, прежде чем я услышала истошный вопль невменяемого, мне показалось, что там вполне обычный легкий беспорядок.
– Теперь нет никаких сомнений, что это была Дракула. – Пумо не очень понравилось выражение “легкий беспорядок”. – Я так и знал! Она вернулась, чтобы украсть опять то же самое. Я успел купить новое радио с часами, и вот теперь его нет.
Глядя, как Мэгги в своих просторных китайских одеждах входит в спальню, Пумо с ужасом представил себе разгромленную гостиную – изрезанные покрывала, скинутые с полок книги, стол опрокинут, телевизор исчез, автоответчик исчез, ширма, которую Пумо привез из Вьетнама, исчезла, как и все бутылки из бара. Тино никогда не считал себя помешанным на собственности, но ему жалко было все это потерять. Особенно кушетку, которую Винх сделал для него своими руками.
Мэгги подняла ногой свисающий край покрывала, под которым обнаружилось радио с часами, очевидно упавшее на пол, когда он вставал утром.
Не говоря ни слова, Мэгги повела его в гостиную. Пумо отметил про себя, что комната выглядит практически так же, как он ее оставил.
Синяя обшивка кушетки была не повреждена, книги стояли в обычном “легком беспорядке” на полках и лежали стопками на журнальном столике. Телевизор стоял на своем обычном месте рядом со стереомагнитофоном. Пумо взглянул на пластинки и тут же понял, что кто-то перебирал их.
В дальнем углу гостиной возвышалась небольшая платформа, тоже сооруженная Винхом. На платформе стояли письменный стол и кожаное кресло, которое было подвинуто к столу, как будто грабитель хотел посидеть за ним.
– Все не так плохо, – сказал Пумо. – Она заходила сюда, но, насколько я вижу, ничего не натворила.
Он уже смелее прошелся по комнате, внимательно осмотрел журнальный столик, книги, пластинки и журналы. Дракула порылась и здесь – все было чуть-чуть сдвинуто со своих мест.
– “Вестник батальона”, – произнес он наконец.
– Что-что? – переспросила Мэгги.
– Она взяла девятый номер “Вестника батальона”. Он приходит дважды в год. Честно говоря, я обычно почти не заглядываю в него, но никогда не выбрасываю предыдущий номер, пока не придет следующий.
– Значит, она увлекается солдатами.
Пумо пожал плечами и вернулся к письменному столу. Его чековая книжка и чековая книжка “Сайгона” лежали на своих местах, но были слегка сдвинуты. А рядом лежал недостающий номер “Вестника”, открытый на статье, где сообщалось об отставке полковника Эмиля Элленбогена с какого-то там второстепенного поста в Арканзасе, куда Жестянщика направили после неудачной службы во Вьетнаме.
– Нет, – пробормотал Тино. – Эта сучка просто перенесла его на другое место.
– Со стола ничего не исчезло? – спросила Мэгги.
– Не знаю. По-моему, чего-то не хватает, но не могу понять чего.
Он снова оглядел свой заваленный всякой всячиной письменный стол. Чековые книжки. Телефон. Автоответчик. Огонек показывал, что для него оставлено сообщение. Он попытался прослушать его, но на пленке ничего не было. Может, она сначала позвонила, чтобы убедиться, что Пумо нет дома? Чем больше Пумо рассматривал стол, тем крепче становилось его убеждение, что чего-то не хватает, но он так и не мог вспомнить, чего именно. Рядом с автоответчиком лежала книга, которая называлась “Нам”. Тино был уверен, что оставил ее на одном из журнальных столиков. Он забросил чтение примерно на половине книги, но специально не убрал ее, не желая признаться себе, что вряд ли когда-нибудь дочитает.
Дракула принесла книжку и номер “Вестника” на стол, пролистала его чековые книжки, возможно, дотронулась до каждого предмета на столе своими длинными сильными пальцами. От этой мысли Пумо прошиб пот и слегка затошнило.
Пумо проснулся среди ночи. Сердце его бешено билось. В темноте спальни растворялись остатки кошмара. Он повернул голову и посмотрел на мирно спящую, уткнувшись лицом в согнутую руку, Мэгги Ла. В темноте черты девушки были едва различимы. Пумо любил смотреть на спящую Мэгги. Не оживленные мимикой, черты ее лица казались почти незнакомыми. Это было просто лицо какой-то китайской девушки.
Он вытянулся рядом с Мэгги и слегка коснулся головы девушки. Что они делают сейчас, его друзья? Он увидел их почему-то бредущими по дороге, взявшись за руки. Тим Андерхилл не может быть Коко, и они поймут это, как только найдут его. Затем Тино пронзила мысль, что если Тим Андерхилл не Коко, то это кто-то другой, кто рыщет по свету и ищет их, ищет их всех, как пуля, на которой написано его имя, которая так и летает по свету, не зная отдыха.
Утром он сообщил Мэгги, что должен попытаться хоть как-то помочь своим друзьям – он попробует раздобыть побольше информации о жертвах Коко.
– Пока что это все слова, – сказала Мэгги.
Почему вопросы и ответы?
Потому, что они помогают выстроить мысли в прямую линию. Потому что они – единственный выход. Потому что они помогают мне выжить.
А о чем мне, собственно, думать?
Как всегда, об обломках прошлого. О бегущей девушке.
Ты воображаешь, что она была на самом деле?
Конечно. Я воображаю,что она была на самом деле.
А о чем еще ты собираешься думать?
О своем обычном объекте для размышлений. Коко. Сейчас больше, чем когда-либо.
А почему сейчас больше, чем когда-либо?
Потому что он вернулся. Потому что мне кажется, я видел его.
Ты воображаешь, что видел его?
Это одно и то же.
И как же он выглядел?
Как танцующая тень. Как сама смерть.
Он явился тебе во сне?
Он явился, если это можно так назвать, на улице. Смерть явилась прямо на улице, как и девушка. Появление девушки сопровождалось жуткими криками. Появление танцующей тени – обычным уличным шумом. Он был покрыт, хотя этого и не было видно, кровью своих жертв. Девушка, которую видел только я, была покрыта своей собственной кровью. Оба вызывали какое-то едва определимое чувство, сродни тому, которое, должно быть, внушала окружающим свита Пана.
Что это за чувство?
Ощущение того, что мы лишь в очень небольшой степени имеем влияние на свою судьбу, на историю наших жизней. Хол Эстергаз из “Расколотый надвое”. Девушка пришла, чтобы поговорить со мной, неся с собой страх, отчаяние и обреченность. Она бежит ко мне из ночи и хаоса. Она выбрала меня. Потому что я выбрал Хола Эстергаза и потому что я выбрал Ната Бизли. “Не сейчас, – говорит она. – Не сейчас. История еще не закончена”.
Почему покончил с собой Хол Эстергаз?
Потому что не мог вынести того, что только начинал узнавать.
Тебя уносит туда воображение?
Если оно достаточно хорошее.
Ты ужаснулся, увидев девушку?
Я благословил ее появление.
Как только взлетит самолет, Коко станет человеком в движении. Коко точно знал: каждое путешествие – путешествие в вечность. До земли тридцать тысяч футов, часы нужно то и дело переводить назад, свет и тьма несколько раз в течение полета сменяют друг друга.
Когда совсем стемнеет, думал Коко, можно поближе придвинуться к маленькому окошку, и, если ты уже готов, если душа твоя уже наполовину принадлежит бесконечности, ты сможешь увидеть серое клыкастое лицо Бога, плывущее к тебе из черноты.
Коко улыбнулся, и хорошенькая стюардесса улыбнулась ему в ответ. Она наклонилась к Коко вместе с подносом.
– Что вы предпочитаете по утрам, сэр? Апельсиновый сок или шампанское?
Коко покачал головой.
Земля присасывала к себе самолет, пытаясь проникнуть сквозь него и всосать Коко в свои недра. Несчастной земле нравится все вечное, а все любят и жалеют землю.
– В полете будут показывать кино?
– “Никогда не говори “никогда”, – через плечо ответила стюардесса. – Новый фильм про Джеймса Бонда.
– Прекрасно, – ответил Коко, улыбаясь про себя. – Сам-то я никогда не говорю “никогда”.
Стюардесса рассмеялась явно из чувства профессионального долга и продолжила свой путь.
Салон заполняли пассажиры. Они рассаживались по рядам, пытаясь пристроить куда-то чемоданы, сумки, корзинки, книжки. Прямо перед Коко уселись два китайских бизнесмена, которые открыли свои дипломаты, едва успев коснуться сидений.
Стюардесса – блондинка средних лет в синей форменной куртке – наклонилась к Коко с дежурной улыбкой на лице.
– Как нам называть вас, сэр? – Она поднесла к его глазам визитную карточку пассажира, которую хотела заполнить. Коко медленно опустил газету. – Итак, вы?.. – Женщина смотрела на него в ожидании ответа.
“Как нам называть вас, сэр?” Дахау, я буду называть тебя Леди Дахау.
– Почему бы вам не называть меня Бобби? – ответил он.
– Что ж, так я и сделаю. – Стюардесса нацарапала “Бобби” в графе карточки, которая была помечена “4Б”.
У Роберто Ортиза обнаружились не только паспорта, но и полный карман карточек и удостоверений, а также шестьсот американских и триста сингапурских долларов. В кармане блейзера находился ключ от номера в “Шангри-Ла” – где еще мог останавливаться молодой честолюбивый американец?
В сумочке мисс Баландран лежали фотоаппарат, тюбик противозачаточной мази, небольшой пластиковый футлярчик с пастой “Дарки” и зубной щеткой, чистая пара трусиков и нераспечатанная пачка колготок, бутылочка блеска для губ с кисточкой, тюбик туши для ресниц, кисточка для румян, обрезанная на три четверти пластиковая трубочка, потрепанный роман Барбары Картленд в мягкой обложке, пудра, с полдюжины таблеток “валиума”, рассыпанных по всей сумке, множество мятых бумажных салфеток, несколько связок с ключами и кипа счетов общей суммой на четыреста пятьдесят три сингапурских доллара. Коко рассовал по карманам деньги, остальное швырнул на пол в ванной.
Умывшись и вымыв руки, он взял такси до “Шангри-Ла”.
В Нью-Йорке Роберто Ортиз жил на Вест Энд-авеню. Эй вы, на Вест Энд-авеню, чувствуете ли вы, как высшие силы жаждет, чтобы свершилась наконец справедливость? Ангелы слетают на Вест Энд-авеню, и их белые одежды развеваются на ветру.
Когда Коко вышел из “Шангри-Ла”, на нем были две пары брюк, две рубашки, хлопчатобумажный свитер и твидовый пиджак. В большом пакете, который он нес в левой руке, лежали еще три рубашки, два свернутых костюма и пара превосходных черных туфель.
Таксист вез Коко по усыпанной листьями Гров-роуд на Орчад-роуд и дальше – на небольшую улочку сбоку от Бахру-роуд к некоему пустующему строению, и всю дорогу он представлял, что стоит в открытой машине, едущей вниз по Пятой авеню. Путь Коко, едущего по Нью-Йорку в компании всех земных богов. Дорогу его усыпает серпантином и конфетти толпа, собравшаяся поприветствовать кортеж.
Биверс и Пул, и Пумо, и Андерхилл, и татуированный Тиано, и Питерс, и драгоценный Спэнки Б., и остальные. Все боги земли – кто сможет пережить их приход на эту землю? Для узревших их тьма навсегда покроет все вокруг. Юрист Тед Банди, Жуан Корона, который работал в полях, и тот парень, что в Чикаго переодевался клоуном, Джон Уэйн Гейси и сын Сэма, Уэйн Уильямс из Атланты, Зебра-убийца, те, кто оставлял свои жертвы на холмах и в долинах, и тот низенький паренек из фильма “Риллингтон Плейс, 10”, а также Лукас, наверное, самый крутой из них. Рыцари Силы Небесной, наконец-то настал их день. Те, кто жил рядом с остальными и кого никак не могли поймать, но для этого приходилось притворяться, демонстрировать миру свое второе лицо, жить скромно, переезжать из города в город, аккуратно платить по счетам, хранить глубоко в себе все свои секреты.
Очищающий огонь.
Коко проползает в дом через окошко подвала и видит отца, лицо его неподвижно и угрюмо.
Идиот чертов, —говорит отец. – Много на себя берешь, воображая, что они устроят парад в честь такого дерьма, как ты. Ни одна часть животного не должна пропасть даром.
Коко раскладывает по полу деньги, старик улыбается и произносит:
Ничто не заменит хорошего масла.
Коко закрывает глаза и видит стадо слонов, величаво проплывающих мимо и кивающих ему с молчаливым, угрюмым одобрением.
Коко положил на развернутый спальный мешок паспорта Роберто Ортиза, достал пять карт со слоном и разложил их так, чтобы можно было прочитать имена. Затем он залез в коробку с газетными врезками и достал оттуда номер американского журнала “Нью-Йорк”, который взял в вестибюле отеля через два дня после парада в честь возвращения заложников. Под заголовком огненно-красными буквами было написано “Десять новых “горячих точек”.
Я-Тук, Хью, Да-Нанг – вот они горячие точки. И Сайгон. И в журнале тоже новые “горячие точки”. И тоже “Сайгон”. Журнал автоматически открылся на нужной картинке и статье (“Здесь ел мэр”).
Коко в своем новом костюме растянулся на полу и стал пристально всматриваться в картинку.
Люди сидели за столиками под пальмовыми ветвями на фоне белых стен. Официанты-вьетнамцы в белых рубашках сновали туда-сюда между столиками так быстро, что на фотографии на их месте получились лишь размытые белые пятна. Коко слышны были громкие голоса, звяканье о фарфор ножей и вилок. Хлопали пробки. На переднем плане стоял, облокотившись на стойку бара, Тино Пумо и скалился в объектив – Пумо-Пума наклонился вдруг к Коко со страницы журнала и заговорил с ним голосом, который выделялся на фоне ресторанного шума, как соло саксофона выделяется на фоне большого оркестра. Пумо сказал:
– Не суди меня, Коко. Выглядел он безумно испуганным.
Вот так все они говорят, когда понимают, что стоят перед дверью вечности.
– Я понимаю, Тино, – ответил Коко маленькому испуганному человечку на фотографии.
В статье говорилось, что в ресторане “Сайгон” огромный выбор настоящих вьетнамских блюд. Клиенты были молодыми, шумными и почти все напоминали хиппи. Утверждалось, что утка имеет “небесный вкус”, а все супы “богоподобны”.
– Скажи-ка мне, Тино, – попросил Коко. – Что это за дерьмо – “богоподобный”? Ты что, действительно считаешь, что суп может быть богоподобным?
Тино отер лоб хрустящим белым платком, повернулся и посмотрел в глубь картинки.
И здесь же, набранные красивым тонким курсивом, были адрес и телефон ресторана.
Мужчина уселся в кресло рядом с Коко, огляделся по сторонам и застегнул ремни. Коко закрыл глаза и увидел снег, падающий с глубокого холодного неба на лед толщиной в сотни футов. Далеко, едва видные в пелене снегопада, возвышались напоминавшие сломанные зубы глыбы айсбергов. Бог незримо витал над замерзшей землей, и Бог хмурился в нетерпеливом гневе.
Ты знаешь то, что знаешь. Лет сорок, а может, сорок один. Густые пушистые белокурые волосы, тонкие очки с затемненными стеклами, тяжелый подбородок. В огромных руках, которые могли бы принадлежать мяснику, вчерашний номер “Нью-Йорк Таймс”. Костюм за шестьсот долларов.
Самолет вырулил на взлетную полосу и мягко оторвался от земли, беря курс на Сан-Франциско. Коко подумал, что человек, сидящий рядом с ним, должно быть, богатый бизнесмен с руками мясника.
Птичка с черной шеей пролетает на фоне сингапурской долларовой банкноты. На глазах ее тоже черные круги, напоминающие маску грабителя. Ее настигает расходящийся кругами, подобно циклону, первозданный хаос. Птичка в ужасе отчаянно машет крыльями. Мрак покрывает землю.
Мистер Лукас? Мистер Банди?
Мужчина, сидящий рядом, сообщил Коко, что он банкир. Банкир, занимающийся капвложениями. У них куча работы в Сингапуре.
У Коко тоже.
Чертовски приятное место этот Сингапур. А если твой бизнес связан с деньгами, то и жаркое. Я бы даже сказал, горячее.
Еще одна из новых “горячих точек”.
– Бобби, – окликнула его стюардесса. – Что вы будете пить?
– Водку, водку со льдом.
– Мистер Дикерсон?
Мистер Дикерсон предпочитал “Миллер Хай Лайф”.
В Наме мы говорили: “Водку-мартини со льдом. Не забудь оливку, разбавь вермутом и не жалей льда”.
Ах, да ведь вы же не были во Вьетнаме.
Как ни странно это звучит, но вы многое потеряли. Не то чтобы мне хотелось вернуться назад. Ради всего святого – нет. Вы, наверное, переживали за другую сторону, а? Без обид, правда? Все равно теперь все мы на одной стороне. Бог так чудно иногда распоряжается людьми. Я неплохо помаршировал там с М-16, ха-ха.
Меня зовут Бобби Ортиз. Я занимаюсь туризмом.
Билл? Рад с тобой познакомиться, Билл. Лететь долго, так что можно заодно и подружиться.
Да, конечно, я выпью еще водки и хочу заказать еще пива для моего старого дружка Билли.
Я был в Первом корпусе. Том, что стоял около Хью.
Хочешь посмотреть на один фокус, которому я научился в Наме? Хотя лучше я поберегу его. Чуть позже он будет более кстати. Тебе понравится. Я покажу чуть позже.
Бобби и Билл Дикерсон поели в полной тишине, преисполненной, однако, дружелюбия и взаимной симпатии. Время, казалось, остановилось.
– Ты играешь? – спросил Коко у Билла.
Тот взглянул на него, застыв с недонесенной до рта вилкой в руке.
– Редко, время от времени. И понемногу.
– Хочешь подзаработать деньжат?
– Смотря сколько? – Цыпленок на вилке добрался наконец до рта Дикерсона.
– О, ты, наверное, не захочешь. Это слишком странно. Забудь об этом.
– Давай, говори. Раз уж заикнулся, нечего теперь. О, Коко нравился Билли Дикерсон. Красивый синий льняной костюм, красивые очки в тонкой оправе, красивый большой “Ролекс”. Билли Дикерсон играл в теннис. Билли Дикерсон надевал на голову повязку, чтобы не мешали волосы, у Билли Дикерсона был отличный Удар слева – ну прямо настоящий агрессор.
– Ну что же, – сказал Коко. – Наверное, я вспомнил об этом, потому что оказался в самолете. Мы делали так в Наме.
Во взгляде старины Билли читалась искренняя заинтересованность.
– Когда сидели в зоне высадки.
– В зоне высадки?
– Да. Так вот, зоны высадки бывали разные. В одних можно было довольно весело провести время, в других же была скучища, как будто ты оказался на пикнике церковной общины в штате Небраска. И мы играли тогда во что-то вроде русской рулетки.
– Пытались угадать, сколько народу убьют в ближайшей заварушке?
В заварушке. Ах ты, симпатяга.
– Иногда. Но чаще всего мы пытались угадать, кого убьют сегодня. Сколько денег в твоем бумажнике?
– Больше чем обычно.
– Пять, шесть сотен?
– Чуть поменьше.
– Пусть будет две сотни. Если кто-нибудь умрет в аэропорту Сан-Франциско, пока мы находимся в здании, ты платишь мне две сотни. А если нет, то я тебе сотню.
– То есть, ты ставишь один против двух, что кто-нибудь окочурится в здании аэропорта, пока мы будем проходить через таможню, л получать багаж и все такое?
– Точно.
– Никогда не видел, чтобы кто-то отбросил коньки в аэропорту. Билли, улыбаясь, покачал головой. Он готов был согласиться на пари.
– А я видел, – сказал Коко. – Случайно.
– Что ж, по рукам.
Через какое-то время Леди Дахау втащила в салон ширму с киноэкраном. Почти все лампы погасли. Билли Дикерсон закрыл номер “Мегатрендз”, опустил сиденье и приготовился спать.
Коко попросил у Леди Дахау еще водки и стал смотреть фильм.
Хороший Джеймс Бонд, едва появившись на экране, сразу же заметил Коко. (Плохой Джеймс Бонд был сонного вида англичанином, немного напоминавшим Питерса, их полкового медика, разбившегося на вертолете. Хороший Джеймс Бонд немного напоминал Тино Пумо.) Он подошел прямо к камере и сказал:
– Ты в порядке, тебе не о чем беспокоиться, каждый делает то, что вынужден делать. Этому учит нас война. – Он едва заметно улыбнулся Коко. – Ты правильно поступил со своим новым приятелем, сынок. Я заметил. А теперь вспомни...
“Готовность справа? Готовность слева? Задраить люк. Добрый день, джентльмены, и добро пожаловать в Республику Южный Вьетнам. Сейчас пятнадцать часов двадцать минут, двадцать третье ноября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Вас проводят отсюда в Центр распределения “Лонг Бинх”, где каждый получит назначение в свое подразделение”.
Вспомни темноту в палатках. Вспомни металлические замки. Сетки от москитов. Вспомни грязные полы. И как палатки напоминали тебе пещеры.
“Джентльмены, вы – часть огромной машины, несущей смерть.
Вот ваше оружие. Возможно, оно спасет вам жизнь.
Благородство, достоинство, серьезность”.
Коко увидел слона, шагающего по какой-то европейской улице. Слон был одет в застегнутый на все пуговицы зеленый костюм и снимал шляпу перед проходящими мимо хорошенькими женщинами. Коко улыбнулся Джеймсу Бонду, который как раз выпрыгнул из своей чудной машины, посмотрел Коко прямо в глаза и спокойно произнес:
Пришло время опять встретиться со слоном, Коко.
Через несколько часов они стояли в конце длинной цепочки людей сумками в руках, ожидая, пока Леди Дахау откроет дверь. Перед глазами Коко был синий пиджак Билли Дикерсона, весь в аккуратно заглаженных складках, таких, что, глядя на них, и сам начинаешь чувствовать себя аккуратно выглаженным. Подняв глаза чуть выше, Коко увидел белокурые волосы Билли Дикерсона, падающие на синий воротник. От старого доброго Билли исходил запах хорошего мыла и дорогого лосьона для бритья. Сегодня утром, когда они подлетали к Сан-Франциско, он примерно на полчаса заперся в туалете.
– Хей, – произнес Дикерсон, глядя через плечо на Коко, – если ты хочешь аннулировать наше пари, я не против, Бобби. Условия для тебя очень невыгодные.
– Сделай одолжение, – сказал Коко.
Леди Дахау дождалась наконец какого-то одной ей понятного сигнала и открыла двери.
Они вошли в коридор холодного пламени. Ангелы с горящими шпагами вели их за собой. Коко услышал отдаленные оружейные залпы, подсказавшие ему, что не происходит ничего действительно серьезного. Просто Жестянщик послал несколько человек отработать часть месячной квоты, которую платят те, кто заказывает музыку. Холодный огонь, готовый заморозить, обратить в камень все, что попадалось на его пути. Лед потрескивал под ногами Коко. И вот опять Америка. Ангелы с пылающими шпагами и горящими улыбками.
– Помнишь, я обещал показать тебе фокус?
Дикерсон кивнул и вопросительно поднял брови. Они с Коко прошли вперед, туда, где получали багаж. Ангелы с пылающими шпагами, теряя постепенно свое божественное обличье, превратились наконец в стюардесс, катящих за собой багажные тележки. Бледное пламя погасло.
Примерно двадцать ярдов коридор шел прямо, затем сворачивал направо.
Они завернули за угол.
– Слава Богу, вот наконец и туалет, – сказал Билли и заторопился вперед.
Коко, улыбаясь, следовал за ним, представляя себе пустую комнату, отделанную белым кафелем.
От женщины в ярко-желтом платье, прошедшей мимо, исходил все тот же аромат причастности к миру вечного. На сотую долю секунды в руке ее блеснула шпага. Коко толкнул дверь туалета, затем ему пришлось переложить чемодан в другую руку, чтобы распахнуть еще одну дверь, сразу вслед за первой.
Около одной из раковин лысеющий мужчина мыл руки. Рядом человек без рубашки, склонившись над раковиной, пытался соскрести щетину синим пластмассовым лезвием.
Желудок Коко напрягся. Старый добрый Билли был в конце Длинного ряда писсуаров, большая часть которых была занята.
Из зеркала на него смотрело напряженное, усталое лицо.
Коко подошел к одному из писсуаров и притворился, что занят делом, ожидая, когда все выйдут и оставят его наедине с Дикерсоном. Что-то такое внутри его разладилось, оборвалось и теперь стучало изнутри по ребрам. Голова вдруг закружилась, он даже пошатнулся.
На секунду Коко представил себе, что он уже в Гондурасе и работа его то ли закончена, то ли должна вот-вот начаться сначала. Люди с кирпичными лицами суетились под палящим солнцем возле здания провинциального аэропорта, отдыхали полицейские, подремывали собаки.
Дикерсон застегнул молнию, быстро прошел к раковине, сунул руки под струю воды, затем под струю воздуха и покинул туалет за секунду до того, как Коко вернулся обратно из своих мечтаний.
Он заторопился вслед за Дикерсоном. Что-то по-прежнему болезненно било его изнутри.
Дикерсон как раз входил в огромный зал, посреди которого карусели, напоминавшие небольшие вулканы, вращаясь, выплевывали из своих жерл на движущиеся ленты транспортеров разноцветные и разнокалиберные чемоданы. Почти все летевшие рейсом Коко и Дикерсона уже собрались у транспортеров. Коко увидел, как Дикерсон протискивается через толпу, чтобы поискать глазами свой чемодан. Из грудной клетки боль переместилась в желудок, как будто по нему летала изнутри жужжащая пчела. Коко прошиб пот, но он продолжал пробираться мимо людей, отделявших его от Дикерсона. Он едва коснулся пальцами пиджака Билли.
– Эй, Бобби, знаешь, мне как-то неловко. Ты знаешь, я по поводу денег, – сказал Дикерсон, подаваясь вперед и снимая с движущейся ленты огромный чемодан.
– Пусть будет восемьдесят шесть за все, хорошо?
Коко кивнул с несчастным видом – его собственного потрепанного чемодана на транспортере не было. Все поплыло у него перед глазами, как будто какой-то волшебный туман висел в воздухе. Высокая черноволосая женщина взяла чемодан и – Коко видно было сквозь дымку – улыбнулась Дикерсону.
– Осторожней, – сказал Билли.
Человек в форме подошел к Дикерсону и, задав ему несколько вопросов, пропустил через барьер таможенного контроля.
Удивленный Коко краем глаза заметил, как выскользнул из карусели его чемодан, который проплыл мимо, прежде чем он сообразил схватить его. Он видел, как фигура Дикерсона исчезает за дверью с надписью “Выход”.
В комнате таможенников служащий нашел в списке его имя: “Мистер Ортиз” и прощупал подкладку пиджака в поисках бриллиантов или героина.
В отделе иммиграционного контроля Коко привиделось, что за спиной служащего, сидящего в будке, выросли два огненных крыла. Служащий проштамповал его паспорт, поздравил с возвращением в Америку. Коко подхватил свой потрепанный чемодан и пакет и кинулся разыскивать ближайший мужской туалет. Швырнув сумку и чемодан около двери, он кинулся к унитазу. Едва он успел сесть, как кишечник немедленно сработал, затем еще раз. Изнутри вырывался огонь. Затем у Коко возникло ощущение, что желудок его проткнули длинной иглой. Коко наклонился и его вырвало прямо на пол. Он долго сидел среди собственной блевотины, забыв о вещах, оставленных за дверью, и думая только о том, что видел перед собой.
Наконец он вытерся, подошел к раковине, умылся и вымыл руки, а затем сунул голову под холодную воду.
Коко вышел с вещами наружу и стал ждать автобуса, который должен был отвезти его в другой аэропорт, откуда вылетал самолет в Нью-Йорк. В воздухе пахло выхлопными газами и какими-то химикатами, все вокруг казалось Коко бесцветным и двумерным, как будто весь мир отмыли как следует, стерев при этом все краски.
В другом аэропорту Коко нашел бар и заказал себе пиво. Он чувствовал, что время остановилось – стоит и ждет, когда он прикажет ему двигаться вновь. Дыхание Коко было неглубоким и частым, как будто он слегка запыхался. В голове было чувство легкости и пустоты, как будто исчезла какая-то несильная, но назойливая боль. Он очень мало помнил из того, что произошло с ним за последние двадцать четыре часа.
Он помнил Леди Дракулу.
“Джентльмены, вы – часть огромной машины, несущей смерть”.
За десять минут до посадки Коко подошел к турникету, за которым должны были регистрировать его рейс, и стал смотреть в окно. Скромный, незаметный мужчина, увидевший слона в костюме и шляпе, поднимающегося из лужи крови. Когда объявили регистрацию пассажиров первого класса, Коко прошел через турникет, выполнил все необходимые формальности и вскоре уже занимал свое место в самолете. Стюардессе он велел называть себя Бобби.
Теперь, когда все было в порядке, вернулась опять сладкая тупая боль, сопровождаемая монотонным гудением. Рядом с Коко низенький человечек лет тридцати с лишним бросил на сиденье “дипломат”, снял рюкзак, который положил рядом, избавился от пиджака, продемонстрировав полосатую рубашку и темно-синие подтяжки, сделал знак стюардессе, чтобы та подошла и забрала пиджак. Затем он взял рюкзак с сиденья и положил его в специальное отделение над головой, скользнул на свое место, бросив на Коко сердитый взгляд, и, усевшись, немедленно погрузился в содержимое “дипломата”.
“Уж этот явно не спорщик”, – подумал Коко.
Майкл Пул стоял у окна своего номера и смотрел на раскинувшийся внизу город с почти пугающим чувством свободы. То, что он видел перед собой – удивительно чистый и аккуратный городской пейзаж, – вовсе не соответствовало традиционным представлениям о Востоке. Вдалеке виднелись несколько блоков высотных зданий деловой части города, которые казались перенесенными туда откуда-нибудь из центральной части Нью-Йорка. Но все остальное, что видел сейчас Майкл, никак не напоминало Манхэттен. Все пространство от отеля Майкла до высотных зданий было засажено деревьями, которые казались почти что съедобными, как фрукты, а так как Майкл был сейчас высоко над их кронами, деревья напоминали ему ковер, украшенный причудливыми узорами. Рощу прорезали широкие линии шоссе и дорог с безукоризненно гладким покрытием. Дорогих машин, “Мерседесов” и “Ягуаров”, на дорогах было, пожалуй, не меньше, чем на Родео-Драйв в Нью-Йорке. В просветы между деревьями видны были крошечные фигурки людей, гуляющих по широким аллеям. Ближе к отелю, на склонах зеленых холмов, сгрудились небольшие домики с бледно-розовыми или кремовыми оштукатуренными стенами и черепичными крышами, с широкими порогами и колоннами. Возле некоторых домиков были открытые задние дворики, и в одном из них женщина в ярко-желтом платье развешивала по веревкам только что выстиранное белье. Совсем близко, не скрываемые деревьями, сверкали поверхности бассейнов, напоминая маленькие лесные озера, на которые смотришь с самолета. В одном из дальних прудов плавали по-собачьи несколько женщин в разноцветных купальниках, возле самого близкого к Майклу бармен в черном пиджаке как раз открывал свое заведение. Рядом китайский мальчик тащил к лежакам кучу матрацев.
Шикарный, комфортабельный город одновременно удивил Майкла, поднял его настроение и возбудил больше, чем ему хотелось себе признаться. Майкл наклонился, как будто собирался взять и вылететь из окна. Там, внизу, все наверняка было теплым и приятным на ощупь. В его представлении Сингапур должен был сочетать в себе черты Хью и Чайна-таун, наполненных запахами пищи, которой торгуют на улицах, где основным транспортом были рикши. Или же что-нибудь наподобие Сайгона, который Майкл видел всего один раз, но город успел ему не понравиться (почти все знакомые солдаты, побывавшие в Сайгоне, не любили его). Сейчас же один только взгляд на колышущиеся кроны деревьев, на маленькие бунгало с аккуратными крышами, на сверкающие внизу бассейны заставлял Майкла почувствовать себя счастливым.
Он как бы вырвался из своей жизни, теперь с ним происходило что-то совершенно новое, и до этого момента Майкл даже не подозревал, как необходимы ему были эти перемены. Майклу хотелось гулять под этими прекрасными высокими деревьями, бродить по широким аллеям и вдыхать душистый, ароматный воздух – именно таким он запомнил его, когда друзья ехали из аэропорта “Чанги” в отель.
Зазвонил телефон. Майкл поднял трубку, уверенный, что на другом конце провода Джуди.
– Доброе утро, джентльмены, и добро пожаловать в Республику Сингапур, – послышался из трубки голос Гарри Биверса. – Сейчас девять тринадцать, если доверять “Ролексу”, а ему можно доверять. Вам надлежит спуститься в кофейню, где каждый получит назначение. Знаешь что?
Майкл молчал.
– Беглый взгляд на телефонный справочник показал, что имя Т.Андерхилла в нем не значится.
Через час друзья уже спускались вниз по Орчад-роуд. Пул нес с собой конверт с кучей фотографий Тима Андерхилла. У Биверса в кармане лежал “Кодак”, он на ходу пытался рассмотреть карту города, приложенную к путеводителю по Сингапуру, Конор Линклейтер шагал, засунув руки в пустые карманы. За завтраком они договорились, что проведут этот день как туристы и постараются обойти большую часть города, “пропитаться его духом”, как сказал Гарри.
Эта часть Сингапура казалась такой же удобной и безопасной, как и та кофейня, где они завтракали. Из окна своего номера доктор Пул, конечно же, не мог разглядеть того, что заметил теперь – город очень сильно напоминал пространство, отведенное в аэропорту для беспошлинной торговли. Любое здание, если только это был не отель, непременно оказывалось бизнес-центром, банком или супермаркетом. В основном попадались последние, причем каждый магазин был высотой этажа в три-четыре. На уровне последних этажей строящегося здания красовался огромный плакат, на котором американский бизнесмен беседовал с банкиром-китайцем из Сингапура. “Я очень рад, – говорил американец, – что узнал о том, какой фантастический доход могу получить, вложив деньги в промышленность Сингапура”. На что банкир отвечал: “Теперь, когда у нас есть программа льгот для наших друзей из-за океана, никогда и никому не поздно присоединиться к Сингапурскому Экономическому Чуду”.
Прямо сейчас можно было войти в одну из этих стеклянных дверей и купить себе фотоаппарат или, скажем, стереооборудование. А перейдя улицу и поднявшись на несколько пролетов мраморных ступенек, можно было, посмотрев вниз, выбирать из семи магазинов, торгующих фотоаппаратами, стереооборудованием, электрическими бритвами и электронными калькуляторами. Здесь был “Орчад-Тауэрс Центр”, а на той стороне улицы – “Дальневосточный Торговый Центр”, напоминавший старинное культовое сооружение. Перед ним висело огромное красное знамя, поскольку совсем недавно наступил Новый год по восточному календарю. Рядом с “Орчад-Тауэрс” стоял отель “Хилтон”, на террасе которого завтракали несколько американских пар среднего возраста. Дальше шел отель “Шангри-Ла”, возле которого садовник трудился над лужайкой, стараясь, чтобы она выглядела так же безукоризненно, как поле центрального корта Уимблдона. Дальше вниз по Орчад-роуд располагались торговый центр “Лаки Плаза”, отели “Мандарин” и “Ирана”.
– Наверное, это Уолт Дисней сошел в один прекрасный день с ума, – сказал Конор Линклейтер, – решил послать свои картинки к чертовой матери и изобрел Сингапур, просто чтобы делать деньги.
Когда они проходили мимо одного из шикарных ателье, оттуда вышел ухмыляющийся маленький человечек и последовал за друзьями, пытаясь уговорить их купить что-нибудь.
– Вы счастливые покупатели, – произнес он, пройдя первые полквартала. – Вы получите десять процентов скидки с продажной цены. Это будет самая выгодная сделка в нашем городе.
Когда они перешли через улицу, направляясь к огромному жилому массиву на Клэймор-хилл, продавец сделался более настойчивым.
– Хорошо, хорошо! Я скину четверть закупочной цены. Я просто не могу брать меньше.
– Нам не нужны костюмы, – сказал ему Конор. – Мы не ищем костюмы. Отвали.
– Разве вы не хотите хорошо выглядеть? – не унимался человечек. – Да что с вами, ребята? Вам нравится выглядеть туристами? Зайдите только ко мне в магазин, и я сделаю из вас шикарных джентльменов, скинув при этом четверть цены.
– Я и так шикарный джентльмен.
– Можете выглядеть еще лучше, – настаивал портной. – То, что на вас надето, стоило вам у “Барниз” три-четыре сотни долларов. Я продам вам за эту цену в три раза лучший костюм.
Биверс неожиданно остановился, и выражение крайнего изумления, которое увидели друзья на его лице, было рождественским подарком даже для Майкла Пула, привыкшего видеть Гарри невозмутимым в любой ситуации, не говоря уже о Коноре.
– Вы будете выглядеть как Сивил Роу. – Сам портной был маленьким китайцем лет пятидесяти в белой рубашке и черных брюках. – Я продам вам за триста семьдесят пять долларов костюм, который стоит шестьсот пятьдесят. Закупочная цена пятьсот. Я скидываю для вас четверть. Триста семьдесят пять долларов – всего парочка хороших обедов в “Четырех Временах Года”. Вы ведь адвокат? Вы предстанете перед Верховным судом, и вы не просто выиграете дело, судьи забудут о деле, они будут спрашивать вас: “Где вы достали этот костюм? Должно быть, у Винг Чонга, в “Просперити Тэйлорз”.
– Я не хочу покупать костюм. – Теперь у Биверса был какой-то хитрый вид.
– Вам необходим костюм.
Биверс выхватил из кармана фотоаппарат и быстро щелкнул им несколько раз, прицелившись в маленького китайца будто из пистолета. Тот, ухмыляясь, позировал ему.
– Почему бы вам не пристать к одному из этих парней? Или еще лучше – вернуться в свой магазин?
– Самые низкие цены, – произнес портной, которого теперь уже просто распирало от сдерживаемого веселья. – Триста пятьдесят долларов. Если я сбавлю еще, мне нечем будет заплатить аренду. Если сбавлю еще, дети будут голодать.
Биверс убрал фотоаппарат обратно в карман и повернулся к Майклу с видом животного, угодившего в капкан.
– Этот человек знает все на свете, может быть, он знает и Андерхилла? – сказал Майкл.
– Покажи ему фотографию.
Майкл вынул конверт с фотографиями.
– Мы полицейские из Нью-Йорка, – сказал Биверс.
– Вы адвокат, – возразил китаец.
– Нам интересно, не видели ли вы когда-нибудь этого человека? Майкл, покажи ему фотографию.
Майкл достал из конверта один из снимков и сунул его под нос назойливому портному.
– Вы знаете этого человека? – вопрошал Биверс. – Видели его когда-нибудь раньше?
– Я никогда не видел раньше этого человека, – ответил портной. – Было бы большой честью повстречать этого человека, но он не смог бы позволить себе купить костюм даже по самой бросовой цене.
– Почему? – спросил Майкл.
– Выгладит слишком артистично.
Майкл улыбнулся и стал засовывать фотографии обратно, как вдруг китаец протянул руку и схватил один из снимков.
– Дадите мне фото? У вас ведь еще много.
– Он врет, – сказал Биверс. – Ты врешь. Где этот человек? Ты можешь отвести нас к нему?
– Фотография знаменитости, – сказал портной.
– Он просто хочет иметь его фото, – пояснил Майкл Биверсу. Конор хлопнул портного по спине и весело рассмеялся.
– Что ты хочешь этим сказать – просто хочет иметь фото?
– Повесить на стенку, – пояснил портной.
Майкл дал ему фотографию.
Китаец засунул ее под мышку и с улыбкой поклонился:
– Большое вам спасибо.
Затем он повернулся и по широкой аллее направился обратно к ателье. Навстречу друзьям под густыми кронами деревьев двигались хорошо одетые китайцы и китаянки. На мужчинах были в основном темно-синие костюмы, аккуратные неброские галстуки, темные очки, и все они напоминали банкира, изображенного на плакате. Женщины были худенькими и симпатичными, в красивых разноцветных платьях. Пул вдруг осознал, что они трое – он, Биверс и Конор – были здесь национальным меньшинством. В конце аллеи, около плаката с охваченным пламенем и окруженным врагами Чаком Норрисом прогуливалась, праздно глазея на витрины, молоденькая китаянка. На ней была, должно быть, школьная форма – белая шляпа с широкими полями, длинная белая блуза с черным галстуком, широкая черная юбка. Затем показалась целая стайка девочек в такой же форме, напоминавшая выводок утят.
На другой стороне улицы, радом с плакатом, рекламирующим “Макдональдс”, висел небольшой квадратный знак, советующий прохожим: “Говорите на мандаринском наречии – этим вы помогаете своему правительству”. Пул почувствовал в воздухе запах духов, как будто рядом вдруг неожиданно расцвел диковинный тропический цветок. И еще он почувствовал себя беспричинно счастливым.
– Раз мы собираемся искать Буги-стрит, о которой любил говорить Тим, почему бы нам не взять такси, – сказал Пул. – Здесь цивилизованная страна.
Измученный воспоминаниями, преследовавшими его и во сне, Тино Пумо проснулся, как ему показалось, в полной темноте. Сердце его громко билось. Вполне возможно, что он плакал или хотя бы вскрикивал во сне перед тем, как проснуться, но Мэгги продолжала спокойно спать радом. Пумо поднял руку и посмотрел на светящиеся стрелки часов. Три пятнадцать.
Тино понял, что было украдено с его стола; и если бы Дракула не поменяла вещи местами, он заметил бы это немедленно; а будь следующие два дня обычными рабочими днями, он бы обнаружил пропажу, как только уселся за стол. Но эти два дня были далеки от нормальной работы как ничто на этом свете – почти полдня Тино приходилось проводить внизу со строителями, подрядчиками, плотниками и дезинфекторами. В конце концов им, видимо, удалось избавить кухню “Сайгона” от вредителей, но дезинфектор до сих пор пребывал в состоянии, близком к легкому шоку, от количества, разнообразия видов и живучести насекомых, которых ему пришлось истребить. Несколько часов приходилось тратить на то, чтобы убедить Молли Уитт, его архитектора, в том, что она проектирует кухню и столовую, а не лабораторию для научных исследований. Остальное время Тино проводил с Мэгги, рассказывая о себе. Он поведал девушке о себе столько, сколько не удалось узнать никому за всю его жизнь.
У Пумо было ощущение, что девушка открыла замок комнаты, где он был заперт, причем всего за пару дней до того, как она это сделала, Тино даже не подозревал, что сидит взаперти.
Сейчас Тино постепенно начинал осознавать, что эта стеснявшая его оболочка образовалась еще во Вьетнаме. Пумо было немножко стыдно – Дракула перепугала его до смерти, воскресив все те неприятные чувства, которые он снял вместе с военной формой, как считал Тино, испытывая при этом гордость и довольство собой. Пумо убедил себя в том, что кто угодно, только не он, мог позволить Вьетнаму оставить в душе след на всю жизнь. До сих пор он поддерживал в себе чувство, что все случившееся тогда было теперь далеко-далеко. Он оставил армию, и жизнь потекла своим чередом. Как практически любой ветеран, Пумо прошел через такой период своей жизни, когда ему казалось, что он полностью потерял ориентацию и все, что происходит на свете, происходит не вокруг него, а где-то там, в стороне. Но это ощущение прошло примерно шесть лет назад, когда он приобрел “Сайгон”. Да, правда, он продолжал свое путешествие от женщины к женщине, причем женщины становились все моложе, вернее, они оставались в том же возрасте – это Пумо становился старше. Он влюблялся в их губы, в их руки, в волосы внизу живота, в бедра, в то, как падали на лоб их волосы, и в то, как они смотрели на него своими огромными глазами. Теперь Тино понял, что до того момента, когда Мэгги Ла овладела им целиком и полностью, он влюблялся обычно в какую-нибудь часть женщины, а не в саму женщину.
– Ты действительно считаешь, что существует какой-то момент, когда кончается тогдаи начинается сейчас? —спрашивала его Мэгги. – Неужели ты не понимаешь в глубине души, что те вещи, которые случаются с человеком, никогда не перестают иметь на него влияние?
Пумо пришло как-то в голову, что Мэгги смотрит на мир именно так, потому что она китаянка, но он ничего не сказал по этому поводу.
– Никто не может уйти от прошлого так, как тебе кажется, что ты ушел от Вьетнама, – говорила Мэгги Ла. – Ты видел каждый день, как убивают твоих друзей, а ведь ты был еще мальчиком. Теперь же, после того как тебя слегка поколотили, ты боишься лифтов, метро, темных улиц и Бог знает чего еще. Не кажется ли тебе, что между этим существует какая-то связь?
– Пожалуй, – соглашался с ней Тино. – Но откуда это известно тебе, Мэгги?
– Это известно всем, Тино. Всем, кроме удивительно большого количества американцев среднего возраста, которые действительно верят, что можно начать жизнь сначала, что прошлое умирает, а будущее начинается с чистого листа, и все они считают, что такие представления о жизни высоконравственны.
Сейчас Пумо осторожно выбрался из постели. Мэгги не шевельнулась, она дышала ровно и спокойно. Тино необходимо было еще раз взглянуть на свой стол, проверить, правильно ли он догадался, что было украдено. Сердце Пумо все еще учащенно билось, и звук собственного дыхания казался ему слишком громким. Он осторожно двигался в темноте через спальню. Когда он положил руку на дверную ручку, его посетило видение Дракулы, стоящей по ту сторону двери. На лбу Пумо выступил пот.
– Тино, – послышался из спальни звенящий голосок Мэгги Ла. Пумо стоял в начале длинного темного коридора – как будто Мэгги помогла прогнать призрак.
– Я знаю, что исчезло, – сказал он. – Мне необходимо проверить. Извини, что разбудил тебя.
– Ничего, – ответила Мэгги.
В голове Пумо, казалось, что-то стучало, колени до сих пор немного дрожали. Но если он простоит здесь еще несколько секунд, Мэгги решит, что что-то не в порядке и, чего доброго, вскочит с постели, чтобы бежать ему на помощь. Пумо прошел по коридору к гостиной, нащупал шнур выключателя и включил верхний свет. Как и любая комната, где бываешь в основном днем, теперь, при искусственном освещении, гостиная имела чуть зловещий вид, как будто каждый предмет был заменен копией. Тино прошел через комнату, поднялся на платформу и уселся за стол.
Того, что он искал, действительно не было. Пумо посмотрел под телефоном, под автоответчиком. Он подвинул чековые книжки, поднял стопки рецептов и накладных. Посмотрел за футляром с эластичными бинтами, под коробочкой с бумажными салфетками. Ничего. Этого нельзя было обнаружить ни за баночками с витаминами, ни за электроточилкой, ни за двумя коробочками карандашей, стоящими рядом. Тино был прав: этого здесь не было. Это было украдено.
Чтобы убедиться наверняка, Пумо заглянул под стол, перевернул крышку и посмотрел под ней, а потом перерыл корзину для бумаг. Там была куча скомканных бумажных салфеток, старая копия “Виллидж Войс”, кусок оберточной бумаги, письма с просьбой о помощи из разнообразных благотворительных организаций, товарные чеки из бакалеи, несколько нераспечатанных конвертов, объявляющих получившему их, что он уже выиграл главный приз, кусочек ваты и пробка от баночки витаминов.
Скрючившись над корзиной, Пумо поднял глаза и увидел Мэгги, стоявшую в дверном пролете. Руки девушки безвольно висели по бокам, на лице было такое выражение, будто Мэгги еще спит.
– Я знаю, я выгляжу сумасшедшим, – сказал Пумо. – Но я был прав.
– Так чего же не хватает?
– Сейчас скажу, дай мне только несколько секунд подумать.
– Все так плохо?
– Пока не пойму. – Тино встал. Он чувствовал усталость во всем теле, но не в голове. Спустившись с платформы, он подошел к Мэгги.
– Ничего плохого, я уверена, – произнесла девушка.
– Я как раз думал об одном парне. Его звали М.О.Денглер.
– Это тот, который умер в Бангкоке?
Пумо протянул свою руку, взял руку Мэгги и развернул ее, как разворачивают поднятый с земли осенний лист. Когда он вот так смотрел на ее руку, она вовсе не выглядела узловатой. Ладошку пересекало множество линий. Пальцы были маленькими и изящными, не толще сигареты.
– Бангкок не лучшее место, где можно было умереть, – сказала Мэгги. – Я ненавижу Бангкок.
– Я и не знал, что ты бывала там. – Пумо перевернул ладонь девушки. Ладошка была почти розовой, тыльная же ее сторона – того же золотистого цвета, что и все тело Мэгги. Суставы пальцев были несколько больше, чем можно было ожидать, или же наоборот – запястье было слишком тонким.
– Ты много чего обо мне не знаешь.
Оба они понимали, что Пумо сейчас расскажет Мэгги, что же исчезло со стола, и что весь этот разговор лишь помогает ему выиграть время, нужное, чтобы переварить то, что он обнаружил.
– А в Австралии ты была?
– Тысячу раз, – Мэгги скорчила недовольную гримаску. – Ты-то небось был там в отпуске и всю неделю болтался по Сиднею в поисках сексуальных приключений.
– Точно, – не стал спорить Пумо.
– Теперь мы можем погасить свет и вернуться в спальню? Мэгги повела Пумо по узкому коридору обратно в спальню. Пумо подошел к своему краю постели, лег и закутался в одеяло. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Мэгги легла рядом, а затем привстала, подперев голову кулачком.
– Расскажи мне о М.О.Денглере, – попросила она. Пумо немного поколебался, но затем в голове его как будто сама собой родилась первая фраза. За ней последовала вторая, третья, еще и еще, будто не он произносил слова, а они рождались по собственной воле.
– Мы сидели на краю заболоченного поля, – начал Пумо. – Было часов шесть вечера. Все были злыми как черти, потому что мы потеряли целый день, проголодались и точно знали, что наш новый лейтенант не имеет ни малейшего понятия о том, что делает. Лейтенанта прислали всего дня два назад, и он все время пытался показать, какой он умный. Это был Биверс.
– Я поняла.
– Так вот, он догадался вывести отряд на целый день в погоню никому не понятно за кем. Прежний лейтенант на его месте, как это всегда бывало раньше, приказывал высадиться в одной из зон, поискать немного, нет ли вокруг кого-нибудь, в кого можно немного пострелять, а затем вернуться в зону высадки и ждать, пока нас заберут. Если начиналась какая-нибудь заварушка, мы обычно вызывали по рации воздушные экипажи, артиллерию или же стреляли сами, в зависимости от обстоятельств. Мы только отвечали, никогда не начиная первыми. Для этого нас туда и посылали – чтобы заставить вьетконговцев выстрелить в нас, а уж затем в ответ перестрелять их. Вот так все и было. Довольно просто, когда привыкнешь.
А этот новый парень – Обжора Биверс, он вел себя так... Всем стало ясно, что мы попали в нехорошую историю. Потому что, чтобы отвечать на огонь противника, надо знать, кому ты отвечаешь. А этот парень был только что из отряда подготовки офицеров в каком-то там дурацком колледже, и вел он себя так, как будто был героем приключенческого фильма. Он уже видел себя героем. Он возьмет в плен Хо Ши Мина, он уничтожит целую вражескую дивизию, для него уже приготовлена медаль за отвагу, на свидетельстве уже написано его имя. Примерно так это выглядело.
– Когда мы дойдем до М.О.Денглера? – мягко спросила Мэгги.
– Сейчас, сейчас, – засмеялся Пумо. – Так вот, наш новый лейтенант, сам того не замечая, увел нас из предполагаемой зоны действий. Он был до того поглощен мечтами о славе, что ошибся, читая карту. И получилось так, что Пул все время передавал по рации на базу неправильные координаты. Мы сбились даже с главного направления, чего вообще еще не бывало ни с кем. Судя по карте, мы должны были уже подходить к зоне высадки, но ничто вокруг не напоминало знакомые места. Тут Пул говорит ему: “Лейтенант, я смотрел все это время на карту, и мне кажется, что сейчас мы находимся где-то рядом с Долиной Дракона”. На это Биверс отвечает, что Майкл ошибается и лучше ему заткнуться, если он не хочет нажить неприятности. “Смотри, а то пошлют во Вьетнам”, – пошутил Андерхилл, и это окончательно взбесило лейтенанта.
Вместо того чтобы признать свою ошибку, обратить все это в шутку и подумать вместе со всеми, как выбраться к зоне высадки, он сделал большую ошибку – стал думать об этом один. А подумать, к сожалению, было о чем. За неделю до этого в Долине Дракона расстреляли целый отряд, и Жестянщик наверняка замышлял какую-нибудь ответную акцию. И раз уж мы оказались на этом месте, решил лейтенант, почему бы нам не спровоцировать вьетконговцев, войдя в Долину. Тогда Пул спросил его, можно ли вычислить их достоверные координаты и сообщить на базу. Но Биверс опять велел ему заткнуться и запретил передавать что-либо по рации. Он все изобразил так, будто Пул трусит, понимаешь?
Биверс думал, что мы расстреляем там нескольких вьетконговцев или, может быть, небольшой отряд, что так и так планировалось устроить в Долине, а если повезет, то убитых окажется достаточно, чтобы наш новый лейтенант мог получить поощрение и считать себя героем, обагренным кровью. Что ж, к тому моменту, когда мы вернулись на базу, он действительно был весь в крови, тут уж ничего не скажешь. Итак, Биверс приказал двигаться дальше в Долину Дракона, и абсолютно всем, кроме него, было понятно, что это полное безумие. Один придурок – Виктор Спитални – ехидно спросил Биверса, сколько он собирается продержать нас здесь. “Столько, сколько понадобится, – прикрикнул на него лейтенант. – Здесь вам не лагерь бойскаутов”. Тут Денглер говорит: “А мне нравится этот новый лейтенант”, я поворачиваюсь и вижу, что он счастливо улыбается, как мальчишка, которому дали большой кусок пирога. Денглер никогда не видел никого похожего на нашего нового лейтенанта. Они с Андерхиллом рассмеялись.
Наконец мы добрались до видневшегося вдалеке заболоченного поля. Начинало темнеть, в воздухе кружили стаи слепней. Шутке, если это была шутка, на этом месте пора было закончиться. Все были вымотаны до предела. По ту сторону поля виднелись деревья, похоже, там начинались джунгли. Посреди поля торчали несколько обломков деревьев и видны были какие-то довольно глубокие ямы, наполненные водой.
Едва взглянув на это поле, я сразу почувствовал себя как-то странно. Поле напоминало о смерти, оно выглядело как сама смерть. Это еще мягко сказано. Оно выглядело как Богом проклятый кладбищенский двор, и от него исходил запах кладбища, если ты понимаешь, о чем я говорю. Такой же запах наверняка стоит на живодерне, где убивают никому не нужных собак. Затем на краю одной из ям я заметил что-то похожее на подшлемник, а рядом – сломанный ствол М-16.
“Прежде чем вернуться в лагерь, – сказал Биверс, – почему бы не исследовать этот кусок территории. Мы должны посмотреть, что там, на другой стороне. Неплохая идея, правда?”
“Лейтенант, – возразил Пул, – мне кажется, это поле может быть заминировано”.
Он увидел то же, что и я, понимаешь?
“Вам кажется? – переспросил Биверс. – Тогда почему бы вам и не отправиться туда первым, Пул? Раз уж вы решили быть сегодня нашим командиром?”
Слава Богу, не только мы с Пулом заметили подшлемник и ствол винтовки. Так что никто не пустил бы на поле Пула, никто также не горел желанием попробовать сам.
“Итак, вы считаете, что поле заминировано?” – спросил Биверс.
– Итак, вы все, парни, уверены, что поле заминировано, – заорал лейтенант Биверс. – И вы действительно думаете, что я куплюсь на эту байку? Это просто борьба за власть, а командую здесь все-таки я, нравится вам это или нет.
Денглер, ухмыляясь, повернулся к Пумо и прошептал:
– Ну разве тебе не нравится ход его мыслей?
Денглер что-то прошептал мне, и тут лейтенант окончательно взорвался.
“О’кей! – заорал он на Денглера. – Если вы считаете, что это поле заминировано, что ж, докажите мне это! Киньте туда что-нибудь и попадите в мину. А если взрыва не будет, то мы все идем через поле”.
“Как прикажете”, – отозвался Денглер.
– Все, что угодно лейтенанту, – сказал Денглер и с усмешкой на губах огляделся вокруг.
– Кинь лучше лейтенанта, – угрюмо пробурчал Виктор Спитални.
Денглер увидел наконец огромный булыжник, торчащий из земли неподалеку от него, ногой подкатил его к себе, нагнулся. Обхватил камень руками и поднял.
Он поднял камень размером с собственную голову. Биверс бесился все больше и больше. Он приказал Денглеру швырнуть этот чертов булыжник на поле. Пул подошел к Денглеру, чтобы помочь. Вдвоем они раскачали камень и забросили его ярдов на двадцать. Все, кроме лейтенанта, упали лицом вниз. Ничего. Я ждал, что сейчас нас забросает шрапнелью. Но ничего не случилось. Все поднялись на ноги. Биверс злорадно ухмылялся.
“Ну что, барышни, – произнес он. – Теперь довольны? Или нужны еще доказательства?”
А дальше Биверс сделал совершенно удивительную вещь – он снял с головы шлем, поцеловал его и сказал:
“Следующим номером будет вот это. У моего шлема смелости больше, чем у вас всех вместе”.
Лейтенант размахнулся, чтобы забросить шлем как можно дальше на поле. Мы все наблюдали, как шлем взмыл ввысь, и к тому моменту, как он начал опускаться, его было уже едва видно.
Они смотрели, как исчезает в темноте за роями мух и слепней шлем лейтенанта. К моменту, когда шлем коснулся земли, он был уже практически невидим. Взрыв удивил их всех, кроме разве что тех, кто дошел уже до такого состояния, когда ничем нельзя удивить. И опять все, кроме Биверса, упали лицом вниз. Столб багрового пламени взметнулся ввысь, земля содрогнулась под ногами. То ли из-за каких-то неполадок в механизме, то ли просто от вибрации, но вслед за первой миной тут же взорвалась вторая, и осколок металла пролетел в миллиметре от щеки Биверса, так что он даже почувствовал его тепло. Затем лейтенант либо упал на землю специально, либо просто повалился рядом с Пулом в состоянии, близком к шоку. Он задыхался. В воздухе стоял едкий запах взрывчатки. Последовало несколько секунд полной тишины. Тино Пумо поднял голову, почти уверенный в том, что вот-вот взорвется еще одна мина, и в этот момент услышал, как вновь начали жужжать насекомые. Сначала Тино показалось, что он увидел в конце минного поля шлем лейтенанта Биверса, как ни странно, оставшийся целым и невредимым, хотя и засыпанный листьями. Затем он увидел, что листья под шлемом начинают принимать форму человеческого лба и глаз. Наконец Пумо понял, что это действительно были лоб и глаза. Шлем не был шлемом Биверса – Шлем был надет на голову мертвого солдата. Взрыв приподнял с земли наполовину зарытое, обезображенное тело.
На другом конце поля что-то закричали по-вьетнамски. Заливать смехом, ответил другой голос.
– Мы, кажется, попали в историю, лейтенант, – прошептал Денглер.
Пул достал из клеенчатого футляра свою карту и стал водить поней пальцем, пытаясь определить, где же они находятся на самом деле.
Глядя через поле на голову американского солдата, выплывающую в своем американском шлеме из болотной жижи, Пумо заметил, что земля как-то странно колеблется вокруг этого места, будто какие-то невидимые корни пытались выбраться наружу, разорвав мокрую землю в одних местах, потеснив стебельки травы в других. Что-то потревожило обломки деревьев посреди поля, они сдвинулись назад на несколько дюймов. Наконец Пумо понял, что взвод обстреливают с тыла.
–Раздались один за другим два взрыва, – продолжал Тино Пумо свой рассказ. – Затем со всех сторон послышалась трескотня по-вьетнамски – я думаю, они специально дали нам побродить по лесу вслепую, чтобы точно определить, где мы находимся. Что ж, хотя бы за это можно было сказать спасибо Биверсу, который запретил Майклу Пулу пользоваться рацией. Вьетконговцы, засевшие у нас за спиной, стали стрелять, и наши жизни спасло только то, что они до сих пор точно не знали, где именно мы находимся, и стреляли туда, где мы должны были находиться по их мнению – на том же самом поле, на котором они покрошили накануне целый взвод. И их выстрелы взорвали, наверное, около восьмидесяти процентов мин, заложенных среди тел мертвых американцев.
Все выглядело так, как будто стреляют подземные огневые установки. Серии двойных взрывов следовали одна за другой – сначала плюхался в болотную жижу снаряд, следом тут же взрывалась мина. Красно-желтое пламя немедленно перекрывалось красно-оранжевым, которые превращались в стену земли и дыма, среди которых можно было различить части трупов – покореженные тела, ноги, руки.
–Зачем было минировать трупы? – прошептала Мэгги Ла.
– Потому что они знали, что за трупами кто-то вернется. Солдаты всегда возвращаются за погибшими. Это единственное порядочное действие, совершаемое на войне. Ты забираешь с собой своих мертвых друзей.
– Вот так же твои друзья отправились теперь за Тимом Андерхиллом?
– Вовсе нет. Хотя, может быть. Пожалуй. – Пумо подставил согнутую руку, Мэгги легла ему на плечо и прижалась к Тино покрепче. – Двое ребят подорвались, как только мы побежали по минному полю. Биверс приказал нам двигаться вперед, и на этот раз он был прав, потому что огонь постепенно смещался в нашу сторону, и если бы мы не побежали, от нас бы только мокрое место осталось. Первым побежал парнишка по имени Кал Хилл, который совсем недавно прибыл в наш взвод, сразу же за ним – Татуированный Тиано. Я никогда не знал его настоящего имени, но он был хорошим солдатом. Итак, Тиано сразу же убило. Прямо рядом со мной. Мне чуть не оторвало голову взрывной волной от мины, на которую он наступил, воздух вокруг на секунду сделался темно-красным. Он действительно был очень близко от меня. Так близко, что я подумал, будто это меня убило. Я ничего не видел и не слышал. Кругом был красный туман. Потом я услышал, как взорвалась еще одна мина и раздался истошный вопль Хилла.
“Двигай задницей, Пумо, – заорал Денглер. – Она пока при тебе, так давай, двигай”.
Норм Питерс, наш медик, умудрился каким-то образом добраться до Хилла и теперь пытался ему помочь. Только тогда я заметил, что весь мокрый – в крови Тиано. В нас стали слегка постреливать спереди, мы сняли с плеч винтовки и тоже открыли огонь. Артиллерийские снаряды шлепались у самой кромки джунглей, из которых мы только что выбежали. Я видел, как Пул кричит что-то по рации. Огонь усиливался. Мы все бежали через поле, прячась за всем, за чем только можно было спрятаться. Вместе с другими ребятами я вытянулся за поваленным деревом. Питерс перевязывал Кэла Хилла, пытаясь остановить кровотечение, а со стороны это выглядело так, будто док пытает Хилла, высасывает из него кровь. Кэл душераздирающе орал. Мы были демонами, они были демонами, все были демонами, на земле не осталось больше людей – только демоны. У Хилла ничего не было посредине – там, где должен был находиться желудок, кишки, член, виднелось сплошное кровавое месиво. Хилл видел, что с ним случилось, но никак не мог в это поверить. Он просто еще недостаточно пробыл в Наме, чтобы в такое поверить.
“Прекратите эти вопли”, – закричал Денглер.
Спереди раздалось еще несколько выстрелов из винтовок, затем мы услышали, как кто-то кричит: “Рок-н-роу! Рок-н-роу!”
“Элвис”, – сказал Денглер, и все остальные закричали на него. Ребята начали стрелять. Потому что это был снайпер, который сам себя назначил нашим официальным убийцей. Стрелок он был потрясающий, можешь мне поверить. Я приподнялся и выстрелил, хотя и понимал, что вряд ли это что-то даст. Для М-16 использовались пули диаметром 5.56 вместо круглых калибра 7.62, чтобы легче было носить ящики с патронами, весившие в два раза меньше, но эти пульки не летели в цель с дальнего расстояния. В каком-то смысле старые добрые М-14 были лучше – не только потому, что били дальше, но и потому, что из них действительно можно было прицелиться. Итак, я выстрелил еще несколько раз, хотя был практически уверен, что, даже если бы и видел старину Элвиса, все равно бы в него не попал. Но в этом случае я бы по крайней мере удовлетворил свое любопытство, узнав, как же он выглядит. Итак, мы залегли посреди минного поля между Двух отрядов вьетнамской армии, которые, скорее всего, шли на соединение с остальными в долину А-Шу. Не говоря уже об Элвисе. И Пул не мог никому сообщить, где мы находимся, потому что лейтенант не только завел нас черт знает куда, но еще и не уберег рацию, которая была теперь разбита. Мы были в ловушке. Следующие пятнадцать часов мы провели посреди поля, полного трупов, в обществе лейтенанта, который сходил с ума.
Пумо слышно было, как лейтенант Биверс причитал: “О Боже, о Боже, о Боже”. Кэлвин Хилл продолжал умирать, крича так, будто Питерс пронзал его язык раскаленными иглами. Остальные раненые тоже кричали. Пумо не видно было, кто они, дай не хотелось этого знать. Какой-то частью своего сознания Пумо больше всего на свете хотел сейчас встать, чтобы его убили и все это, наконец, закончилось. А другая половина была напугана этими мыслями, как и всем происходящим. Пумо сделал интереснейшее открытие: оказывается, у страха есть свои стадии, свои слои, каждый из которых ужаснее предыдущего. Смертельные снаряды ударялись о хлюпающую землю через равномерные промежутки времени, иногда вьетконговцы начинали стрелять из огнеметов. Пумо и все остальные прятались в углублениях, которые они частично нашли, а частично вырыли для себя. Пумо увидел наконец искореженный шлем лейтенанта – он валялся рядом с коленной чашечкой мертвого солдата, вывороченного из болота взорвавшейся миной. Коленная чашечка и часть голени лежали недалеко от головы и плеч солдата. Мертвец глядел на Пумо. Лицо его было грязным, мертвые глаза широко открыты, и выглядел он глупым и голодным. Каждый раз, когда земля содрогалась и небо разрывал очередной взрыв, голова подпрыгивала и оказывалась на несколько дюймов ближе к Пумо, казалось, что плечи медленно ползут за ней.
Пумо крепче вжался в землю. Он был во власти, наверное, одного из последних, самых жутких слоев страха, и кто-то или что-то шептало ему на ухо, что в тот момент, когда голова солдата доберется наконец до того места, где он прячется, и коснется его, он умрет. Затем он увидел, что Тим Андерхилл ползет в сторону лейтенанта, и поинтересовался про себя, зачем ему это нужно. В воздухе носились трассирующие пули, не говоря уже о разрывах мин. Ночь наступила как-то сразу, в одно мгновение. Лейтенант умрет. Андерхилл умрет. Все они умрут. И это был самый большой и самый страшный секрет. Пумо услышал, как Денглер что-то сказал Майклу Пулу и рассмеялся. Рассмеялся? Но смех был невозможен посреди этого жуткого поля, здесь возможен был только преследующий Пумо запах крови Татуированного Тиано.
– Ну что, лейтенант, намазал, дерьмом свои новые панталоны? – послышался голос Андерхилла.
– Майкл, приготовь к работе рацию, хорошо? – совершенно спокойно произнес М.0. Денглер.
Сильнейший взрыв оглушил Пумо, разорвав на куски небо над его головой. Воздух стал белым, красным, затем опять непроницаемо черным. Визгливые, почти женские крики раздались со стороны, где лежал солдат по имени Тони Ортега, хороший, но жестокий солдат, который на гражданке был лидером шайки рокеров под названием “Наплюем на дьявола” где-то там в Нью-Йорке. Ортега был единственным другом Виктора Спитални. Теперь у Спитални не будет друга. Пумо понимал, что это не имеет никакого значения, потому что Спитални убьют вместе со всеми остальными. Крики Ортеги постепенно затихали, как будто его уносили куда-то вдаль.
– Что делать, что делать? О Боже, о Боже! – скулил Биверс. – О Боже, о Боже, о Боже! Я не хочу умирать, не хочу, не хочу, не хочу, я не могу умереть.
Питерс отполз от Ортеги, направляясь к другому раненому. Еще один взрыв потряс землю, и мертвец опять подвинулся на несколько дюймов к Тино.
Солдат по имени Тедди Уоллис объявил, что он собирается покончить наконец с этим проклятым Элвисом, его друг по имени Том Блевинс сказал, что с удовольствием составит компанию. Пумо видел, как двое солдат поднялись на четвереньки и поползли через поле. Уоллис, не успев проползти и нескольких дюймов, наткнулся на мину, и его разорвало буквально пополам. Его левая нога взлетела в воздух, и казалось, что она несколько секунд бежала над полем, прежде чем упасть. Том Блевинс прополз еще немного, а затем ткнулся носом в землю, срезанный так аккуратно, будто он просто споткнулся о натянутую проволоку.
– Рок-н-роу! – вновь раздался из-за деревьев торжествующий крик Элвиса.
Неожиданно Пумо заметил рядом ухмыляющегося Денглера.
– Тебя не удивляет, как это Бог умудряется делать все одновременно? – спросил он Пумо.
– Что? – не понял тот.
Жизнь казалась ему сейчас совершенно бессмысленной, весь мир казался бессмысленным, эта война казалась бессмысленной, все было не больше чем ужасной шуткой. Смерть была страшной тайной, скрывавшейся на дне этой шутки, и демоны смотрели на этот мир, кривлялись и насмехались над ним.
– Что мне нравится в этой идее, – продолжал Денглер, – так это то, что Вселенная создала сама себя, а значит, продолжает воссоздавать самое себя. Так что разрушение – часть этого воссоздания, которое продолжается непрерывно, понимаешь? И из всего этого следует самое восхитительное, Пумо, – разрушение лежит в основе процесса творения, который кажется нам таким красивым.
– Отвали, мать твою! – выругался Пумо, только сейчас поняв, что в действительности делал Денглер: нес разную чушь, чтобы разбудить мысли Пумо, вернуть ему способность к действию. Денглер не понимал, что демоны создали этот мир и смерть – самая большая его тайна.
Пумо вдруг осознал, что молчит уже довольно долгое время. В глазах его стояли слезы.
– Мэгги, ты не спишь? – прошептал он. Мэгги дышала легко и тихо, голова ее по-прежнему лежала на плече Тино.
– Это исчадие ада украло мою записную книжку, – прошептал Пумо. – Зачем ей, интересно, могла понадобиться моя записная книжка? Чтобы украсть радио с часами и портативные телевизоры у всех, кого я знаю?
– Демоны улетели, – донесся до них голос Андерхилла. – И Денглер пытается убедить Пумо в том, что смерть – мать красоты.
– Неправда, – прошептал Денглер. – Ты все понял неправильно. У красоты нет матери.
– Господи Иисусе, – сказал Пумо, удивляясь про себя, откуда Андерхиллу могло быть известно про демонов. Наверное, он тоже видел их.
Еще один взрыв осветил поле, и Тино увидел, что все оставшиеся в живых лежат как окаменелые на расстоянии выстрела от него и лица их повернуты к Андерхиллу, который кажется спокойным, невозмутимым, массивным и устойчивым, как гора. В этом был какой-то секрет, секрет, запрятанный так же глубоко, как один из тех, что хранили демоны, но что это был за секрет? Их мертвые товарищи и мертвые солдаты, которые были заминированы, из предыдущего отряда, погибшего здесь, лежали по всему полю. Нет, думал Пумо, демоны должны быть глубже, потому что здесь – не преисподняя, это хуже преисподней – в преисподней ты уже умер, а в этом аду вынужден сидеть и ждать, пока тебя убьют.
Норм Питерс ползал туда-сюда, перевязывая раны. Вновь наступила темнота. Когда поле снова осветилось, Пумо увидел, что Денглера уже нет рядом – он ползал теперь вместе с Питерсом, помогая ему. Денглер улыбался. Увидев, что Пумо смотрит на него, он широко осклабился и указал пальцем на небо. “Помни, помни, – хотел он сказать. – Вселенная воссоздает сама себя, прямо здесь и прямо сейчас”.
Поздно ночью вьетнамцы начали стрелять шестидесятимиллиметровыми снарядами из американских пушек М-2. Несколько раз за этот час перед рассветом Пумо казалось, что он окончательно сошел с ума. Демоны вернулись вновь и с громким смехом носились над полем. Пумо понял наконец, что они смеются над ним и над Денглером, потому что даже если они переживут эту ночь, это все равно не спасет их от того, чтобы умереть бессмысленной смертью, а если все на этом свете происходит одновременно, значит, их смерть принадлежит не будущему, а настоящему, а память – только шутка, игра в перевертыши. Пумо видел, как Виктор Спитални пытается отрезать уши у Тони Ортеги, бывшего лидера шайки, грозившейся наплевать на самого дьявола, и это зрелище заставляло демонов плясать и визжать от удовольствия.
– Что ты делаешь? – прошипел Пумо, поднимая комок земли и бросая его в Спитални. – Это же твой лучший друг!
– Мне нужно что-нибудь, что я мог бы предъявить после всего этого, – сказал Спитални, однако все же прекратил, убрал нож за пояс и торопливо отполз в сторону, как шакал, успевший насладиться падалью.
Когда наконец прибыли вертолеты, части СВА отступили обратно в джунгли, и “кобры”, боевые вертолеты, выпустили по кронам деревьев несколько ракет, поджарив, вероятно, несколько обезьян, затем развернулись, направляясь обратно в Кэмп Крэнделл. Еще один вертолет опустился на опушку.
Невозможно вспомнить, как почти спокойно может быть в UH1-B, пока не доведется посидеть в нем снова.
– По правде говоря, мы полицейские из Нью-Йорка, – объявил Гарри Биверс водителю такси, костлявому беззубому китайцу в футболке, который только что спросил его, что им понадобилось на Буги-стрит.
– А, – сказал водитель. – Полицейские.
– Мы здесь расследуем одно дело.
– Дело, – эхом отозвался таксист. – Очень хорошо. Это для телевидения?
– Мы разыскиваем одного американца, которому нравилась Буги-стрит, – торопливо пояснил Майкл Пул. Физиономия Биверса покраснела, губы сжались в тонкую линию. – Мы знаем, что он переехал в Сингапур. И хотим показать на Буги-стрит его фотографию, посмотреть, не знает ли его там кто-нибудь.
– Буги-стрит вас разочарует, – сказал таксист.
– Я выхожу из машины, – прервал их Гарри Биверс. – Не могу больше это выносить. Остановите. Мы выходим.
Водитель пожал плечами, послушно включил мигалку и стал пробираться к тротуару через три ряда машин.
– Почему вы считаете, что Буги-стрит нас разочарует? – спросил Майкл.
– Потому что там больше ничего нет. Мистер Ли, он вычистил Буги-стрит.
– Вычистил?
– Мистер Ли заставил всех “девушек” убраться из Сингапура. Никого больше нет – только картинки.
– Как это – только картинки?
– Вы идете вечером по Буги-стрит, – терпеливо пояснил водитель. – Проходите мимо баров. Перед ними видите картинки, покупаете их и берете с собой домой.
– Черт побери, – сказал Биверс.
– Кто-нибудь в одном из этих баров наверняка знает Андерхилла, – сказал Майкл Пул. – Он мог и не уехать из Сингапура только потому, что прогнали его любимых “девушек”.
– Ты уверен? – спросил Биверс. – Ты стал бы покупать головоломку из картинок, зная, что самый важный кусок в ней отсутствует?
– Осмотрите достопримечательности Сингапура, – посоветовал таксист. – Вечером Буги-стрит, а сейчас – Сады Тигрового бальзама.
– Ненавижу сады, – сказал Биверс.
– Этот сад усажен не цветочками, – возразил таксист. – Он состоит из скульптур. Все стили китайской архитектуры. Герои китайского фольклора. Сцены ужасов.
– Сцены ужасов, – повторил Биверс.
– Питон, заглатывающий козленка. Тигр, приготовившийся к прыжку. Вознесение Духа Белой Змеи. Дикий человек из Борнео. Со Хо Чанг в Логове Паука. Дух Паука в образе красивой женщины.
– Звучит заманчиво, – вмешался Конор Линклейтер.
– А самая интересная часть – та, где изображены сцены пыток. Скульптуры, изображающие ад, наказания души после смерти. Очень красиво. Очень поучительно. И очень страшно.
– Как вы считаете? – спросил Конор.
– Меня больше волнуют наказания, которым подвергаются души людей до смерти, – сказал Майкл. – Но давайте посмотрим.
Водитель немедленно выехал наперерез трем рядам машин.
Таксист высадил трех друзей в конце широкой аллеи, ведущей к воротам, на которых между белыми и зелеными колоннами виднелась надпись: “Хо Пар Вилла”. Люди постоянно входили в ворота, другие выходили. Чуть вдалеке виднелись еще одни ворота в форме пагоды. Китайцы и китаянки в рубашках с короткими рукавами и летних платьях, подростки в пестрых одеждах, школьницы в форме, напоминавшей форму мальчиков в английских школах, пожилые пары, держащиеся за руки, мальчики в коротких штанишках – все эти люди двигались в обе стороны по широкой аллее, ведущей от входа в глубь Садов. По меньшей мере половина гуляющих что-то ела. Жарко палило солнце. Пул отер пот со лба. С каждым часом день становился все жарче, и воротник его рубашки уже успел промокнуть.
Друзья прошли через вторые ворота. Рядом с аллегорической фигурой, изображавшей Таиланд, находился макет, состоящий из изображения крестьянки, растянувшейся на некоем подобии поля, выронив корзину и простирая руки в немой мольбе о помощи. К женщине бежал через поле ребенок, пожилой крестьянин в шортах и шляпе в форме пагоды простирал над ней руки, то ли предлагая помощь, то ли изрыгая проклятия. (В буклете, который раздавали тут же бесплатно, пояснялось, что крестьянин предлагает женщине бутылочку тигрового бальзама.) Чуть вдалеке паслись два быка.
Пот стекал по лицу Майкла. Он вспомнил грязное поле, простиравшееся за холмами, и Спитални, поднимающего винтовку, чтобы прицелиться в женщину, бегущую к стоящим в кружок сараям, за которыми паслись тощие быки. Ярко-синяя пижама девушки была хорошо заметна на фоне коричневого поля. Москиты. За плечами девушки болтались на коромысле две бадьи, выплескивая немного воды при каждом ее шаге. Пул испытал настоящий шок, поняв, что ведра с водой имеют для нее такое же значение, как и собственная жизнь, – ей, очевидно, даже не пришло в голову бросить коромысло. Щелкнуло ружье Спитални, ноги женщины дернулось, и несколько секунд казалось, что она как бы летит параллельно земле, не касаясь ее. Затем женщина упала, мгновенно став бесформенной ярко-синей кучей, валяющейся возле упавшего коромысла. Ведра покатились вниз по холму. Спитални выстрелил еще раз. Быки устремились прочь от деревни, они бежали бок о бок, так тесно, что почти касались друг друга. Тело женщины дернулось вперед, как будто его толкала какая-то бесплотная невидимая сила, затем покатилось с холма. Руки ее мелькали то сверху, то снизу, напоминая лапки прибитой мухи.
Пул повернулся к Гарри Биверсу, который, закончив осматривать композицию, напоминавшую гипсовый слепок человеческого мозга, красовавшуюся над первыми воротами, смотрел теперь на двух хорошеньких китаяночек, весело смеющихся над чем-то возле ворот, изображавших пагоду.
– Помнишь, как Спитални застрелил женщину около Я-Тук? Ну ту, в синей пижаме.
Биверс взглянул на него, вновь перевел глаза на скульптуру крестьянина и его жены. Затем он улыбнулся и закивал:
– Ну конечно. Но это ведь было в другой стране, к тому же та девка давно мертва.
– Нет, – влез в разговор Конор Линклейтер. – Это была другая девка, к тому же та страна давно мертва.
– Она наверняка была с вьетконговцами, – сказал Биверс. Он снова взглянул на китаянок, как будто все они были вьетконговцами, которых необходимо уничтожить. – Она была там, значит, путалась с вьетконговцами.
Девушки прошли мимо Биверса, двигаясь будто на цыпочках. Девушки были стройными, с волосами по плечи и в ярких платьях. Он взглянул на вершину ближайшего холма и увидел группу школьниц в форменных черных блейзерах и плоских шляпах.
– Все это место как будто бы до сих пор в начале пятидесятых годов, – сказал Биверс. – Я имею в виду не Сады, а весь Сингапур. Здесь до сих пор тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Здесь арестовывают за переход через улицу в неположенном месте, за плевок на тротуар.
– Давайте найдем то место, где выставлены пытки, – предложил Майкл, и Конор громко рассмеялся.
На вершине холма, откуда открывался вид на все Сады, стояли указатели, на одном из которых значилось: “Камера пыток”, и было указано направление.
– Эй, а эти Сады выглядят не так плохо, – сказал Биверс. – Я должен их сфотографировать.
Он достал фотоаппарат и посмотрел, сколько пленки осталось в запасе. Затем он направился по бетонным ступенькам к входу на территорию “Камеры пыток”. Подмигнув Пулу, Конор последовал за ним.
Прохладное, затененное пространство известнякового грота было разделено на две половины широкой дорожкой, идя по которой посетители могли наблюдать через проволочные загородки за выставленными вокруг скульптурными группами. Когда Пул ступил на дорожку, друзья его были уже далеко впереди. Биверс непрестанно щелкал фотоаппаратом, практически не отрывая его от глаз. Большинство китайцев, осматривающих Камеру, ничем не выдавали своих чувств. Только маленькие дети время от времени показывали пальцами на статуи.
– Великолепно, великолепно, – повторял Биверс.
“Каменная скульптура, – гласила табличка перед первой композицией. – Площадка номер один”.
Меж двух половин огромной каменной плиты были как бы зажаты головы, руки, ноги, тела людей, раздавленных до смерти. Демоны с копытами тащили в направлении плиты маленьких детей.
На второй площадке, рогатые дьяволы насаживали грешников на Длинные вилы и держали над огнем. Один из демонов вырывал у человека внутренности. Другие бросали детей в огромный бассейн, полный крови.
Синий демон вырывал язык у человека, привязанного к столбу.
Пул брел по дорожке между экспонатами и слышал, как щелкала, и щелкала, и щелкала фотокамера Гарри Биверса.
Ухмыляющиеся дьяволы разрубали пополам женщину, расчленяли на куски мужчину, варили вопящих грешников в котлах с кипящим маслом, поджаривали их на длинных вертелах.
Майкл вспомнил, отдавая себе отчет, что за этим воспоминанием где-то глубже кроется совсем другое: как во время интернатуры ему пришлось работать в палате “скорой помощи”. Ему приходилось останавливать кровь, промывать раны, выслушивать крики, стоны и проклятия, ухаживать за людьми, чьи лица были изрезаны на куски ножами или бритвами, за людьми, практически убившими себя, принимая наркотики.
“...Продайте мне немного этого долбаного морфина, док, – умолял молоденький пуэрториканец в пропитанной кровью футболке, которому Майкл зашивал огромную рану, сам весь забрызганный кровью наркомана...”
...Везде кровь, кровь на бетонных плитах, кровь на камнях, руки и ноги на полу, вспоротые ножами животы.
– Эй, ребята, не загораживайте, – донесся до Майкла голос Конора Линклейтера. – Эй, Мики, эти парни действительно верят в бессмертие?
И зачем Биверсу понадобились фотографии всего этого?
Майкл услышал вопли Кэла Хилла, так долго умиравшего на том поле в Долине Дракона, и голос Денглера, произносящего слова: “И как это Богу удается делать все одновременно?”
Денглер был прав: Бог действительно делает все одновременно.
Все те дни, что Пул работал в палате “скорой помощи”, он буквально заставлял себя ходить на работу. Заставлял себя встать, принять душ, насильно втискивался в одежду, заводил машину, доезжал до больницы, надевал спецодежду – и все это в состоянии настолько полной депрессии, что она не была даже заметна окружающим – видимо, ее воспринимали как обычное состояние Майкла Пула. Целыми днями он ходил ни с кем не разговаривая. Джуди приписывала настроение Майкла тем ужасам, которые приходилось видеть на работе, глядя на людей, буквально умирающих у него на руках, когда от каждого пациента исходила к тому же скрытая угроза.
Обливаясь холодным потом, Майкл сделал еще несколько шагов под известняковыми сводами. Следующая группа изображала женщину с клеткой, полной кроликов, на спине и мужчину, держащего клетку с поросятами, перед судьей. Пул вспомнил красивые испуганные глаза кролика Эрни. Майкла обступали все новые и новые фигуры. Лишь годом позже, стажируясь в педиатрическом отделении пресвитерианской больницы “Колумбия” в Нью-Йорке, Майкл понял, в чем было дело.
И вот теперь все пришло снова, здесь, в известняковом гроте.
“Площадка номер десять. Людей, которым предстоит воплотиться в животных или другие низшие формы жизни, снабжают необходимыми им покрытиями – мехом, кожицей, перьями, прежде чем они вступят в воды реки под названием Судьба, с тем чтобы бессмертные души содержались в надлежащей оболочке”.
Пул услышал смех Биверса уже за пределами грота.
Он еще раз отер пот и вышел на солнцепек. Гарри Биверс стоял перед ним, улыбаясь во весь рот. Чуть ниже на холме виднелась яма, наполненная гипсовыми скульптурами сине-зеленых крабов, высовывавших оттуда свои омерзительные щупальца. В очередном гроте на другой стороне дорожки огромная женщина с куриной головой вцепилась в руку своего мужа с головой утки, явно желая убить его, хотя Майкл не смог бы объяснить, как он это понял. Он видел тревогу в утиных глазах мужа. Сам брак был смертью. Биверс сделал еще один снимок.
– Потрясающе, – сказал он, оборачиваясь, чтобы запечатлеть знак на вершине холма, откуда они начали свою экскурсию в “Камеру пыток”.
– В Нью-Йорке есть девицы, которые с ума сойдут, если показать им такое, – сказал Гарри. – Не верите? Есть девки, которые пойдут с кем угодно, только покажи им эти картинки.
Конор, смеясь, отвернулся, чтобы не злить Гарри.
– Думаете, я не знаю, о чем говорю? – голос его звучал слишком громко. – Спросите Пумо – он бывает там же, где и я, и он знает...
Покинув Сады Тигрового бальзама, друзья некоторое время брели без цели, не очень понимая, куда направляются.
– Может, вернемся обратно в Сады? – предложил Конор. – А то зашли куда-то в никуда.
Это действительно было почти что так. Друзья поднимались на вершину одного из холмов по дороге с прекрасным гладким покрытием. Дорога шла между берегом реки с безукоризненно подстриженной травой и рядом бунгало, стоящих на довольно большом расстоянии друг от друга среди зелени садов. С тех пор как друзья вышли за пределы Садов, единственным живым существом, которое они увидели, был шофер в форме и темных очках, сидевший за рулем “Мерседеса 500 сел”.
– Мы, должно быть, прошли уже около мили, – сказал Биверс. Он давно уже вырвал из путеводителя карту города и теперь постоянно вертел ее в руках. – Можете сами возвращаться в Сады, если хотите. А я уверен, что на вершине этого холма что-то должно быть. Черт побери, никак не могу найти на этой долбаной карте, где же мы находимся. – Гарри вдруг остановился как вкопанный и уставился на какую-то надпись на коварной карте. – Тупое дерьмо этот Андерхилл, – сказал он.
– Почему? – спросил Конор.
– Буги-стрит – вовсе не Буги-стрит. Этот безмозглый попугай не знал, о чем говорит. Это Бугис-стрит. Это просто должна быть Бугис-стрит, больше здесь нет ничего даже близко похожего по названию.
– Но я думал, таксист...
– И все равно Бугис-стрит, здесь же ясно написано, – Гарри сердито посмотрел на друзей. – Если Андерхилл и сам толком не знал, куда отправляется, как, черт возьми, должны мы его искать?
Они побрели дальше по холму и вскоре оказались на перекрестке без единого дорожного знака. Биверс решительно свернул вправо. Конор попытался было протестовать, что центр года и их отель находятся совсем в другой стороне, но Биверс продолжал идти вперед, пока Майкл с Конором не сдались и не последовали за ним.
Через полчаса перед ними остановилось такси, водитель которого был очень удивлен, заполучив пассажиров в этом месте.
– Отель “Марко Поло”, – сказал Биверс таксисту. Он тяжело дышал, лицо пошло пятнами, причем уже невозможно было понять, были это красные пятна на белом фоне или же наоборот. На спине пиджака виднелась мокрая от пота полоса, которая шла от плеча к плечу.
– Мне просто необходимо принять душ и немного поспать, – сказал Гарри.
– Но почему вы шли в противоположном направлении? – удивлялся водитель.
Биверс отказался что-либо комментировать.
– Эй, – сказал Конор. – У нас тут вышел маленький спор: как называется улица – Буги-стрит или Бугис-стрит?
– Это одно и то же, – ответил водитель.
Что касается Конора Линклейтера, то ему весь этот спор по поводу названия улицы казался полной чепухой. Когда таксист, который вез друзей из ресторана, показал им на начало этой улицы, Конору подумалось, что это как раз подходящее место для Тима Андерхилла. Море огней, неоновые вывески баров, толпы людей, пришедших поразвлечься. Но, оказавшись на самой улице и увидев этих людей вблизи, без труда можно было понять, что Тиму Андерхиллу некуда было идти вместе с ними. Седеющие леди с дряблой кожей рука об руку со своими партнерами в мешковатых шортах и рубашках. Где бы вы ни встретили этих людей, у них всегда был характерный для туристов испуганный вид потерявшегося ребенка, как будто все, на что они смотрят, имело не большее отношение к действительности, чем телевизионная реклама туристических агентств. Больше половины людей, которые прогуливались туда-сюда по Бугис-стрит, наверняка прибыли на автобусах с надписью “Жасмин фар Ист Тур”, припаркованных у въезда на улицу. Над головами гуляющих развевалось бледно-голубое знамя, которое держала в руках веселая хорошенькая блондинка в накрахмаленном блейзере того же цвета.
Конор понимал, что он не может не обращать внимания на своих соотечественников, добравшихся сюда из Саут-Норуолк на увеселительную прогулку, как это делала половина прохожих на Бугис-стрит. Парни с хитрыми физиономиями сновали туда-сюда, заходя время от времени в бары и магазины. Почему-то парочками прогуливались проститутки в париках и облегающих платьях. Все игроки Сингапура, казалось, тоже собирались на этой улице, причем они, видимо, развили в себе способность избирательного зрения и туристов не замечали в упор.
Из всего разнообразия звуков Бугис-стрит Конору удалось уловить обрывок песни “Ролинг Стоунз” “Джек-попрыгун”, какую-то песенку из ковбойского фильма, причем обе эти мелодии боролись с какой-то душераздирающей какофонией, которая, видимо, должна была быть китайской оперой – на деле же скрипучие голоса тянули нечто такое, отчего и у дворового пса разболелась бы голова. Звуки эти доносились из баров, над входами в которые висели маленькие стереоколонки, большей частью прямо над головами кланяющихся швейцаров. От всего этого у Конора постепенно разболелась голова. Не помогла, видимо, и порция бренди, выпитая за обедом в ресторане, даже если это действительно было “Экс-оу”, которое Гарри Биверс называл жидким золотом. Конор уныло плелся за Биверсом и Пулом с таким чувством, будто все цимбалы на свете находятся сейчас у него в ушах.
– Можно начать и отсюда, – сказал Майкл Пул, поворачивая к бару под названием “Восточная песня”. Заметив их, швейцар немедленно выпрямился и начал размахивать обеими руками, крича:
– Заходите в “Восточную песню”. “Восточная песня” – ваш бар. Лучший бар на Бугис-стрит. Все американцы ходят только сюда.
Возле двери маленький человечек в грязном халате, обнажая в улыбке редкие желтые зубы, театрально простирал руки в сторону стоящего рядом стенда с фотографиями. Фотографии были черно-белые, восемь на двенадцать, внизу под каждой было напечатано имя изображенной на них звезды. Дон, Роуз, Хотлипс, Рейвен, Билли Блю... приоткрытые рты, неестественно изогнутые шеи, восточные лица в обрамлении мягких черных волос.
– Четыре доллара, – повторял человечек.
Гарри Биверс схватил Конора за руку и втолкнул его в открытую дверь. Воздух, нагнетаемый кондиционерами, охладил пылающий лоб Конора. Он вырвал руку. Американцы, сидящие парами, как куры на насесте, на табуретках возле стойки, как по команде обернулись и улыбками встретили вошедших.
– Здесь ловить нечего, – прокомментировал Гарри Биверс. – Одна из стоянок туристических автобусов. Первый бар, у самого начала улицы, единственное место, где эти птички чувствуют себя в безопасности.
– Давай все равно спросим, – возразил Майкл Пул. По меньшей мере половину бара оккупировали американские парочки лет шестидесяти-семидесяти. Конору слышно было, как кто-то пытается мучить пианино. Из общего гула голосов ему удалось выделить голос пожилой женщины, называвшей кого-то “сынок” и интересовавшейся, где его табличка с именем, которая должна бы висеть на груди. Конор с трудом понял, что женщина обращается к нему.
– Ты должен заказать себе выпивку, сынок, – говорила она. – и ты должен носить табличку. Мы ведь развлекаемся здесь все вместе.
Конор взглянул на женщину с морщинистым лицом, покрытым светло-коричневым загаром, на груди которой действительно красовалась табличка с надписью: “Привет! Я – Этель из увеселительного тура “Жасмин”.
Из-за спины Этель двое мужчин среднего возраста в очках без оправы, напоминавших Конору врачей, с которыми они летели в Сингапур, внимательно изучали его – на Коноре была все та же Футболка с надписью “Эйджент Оранж”, и он явно не походил на участника увеселительного тура.
Конор видел, как Пул и Биверс подходят к бару, за стойкой которого коренастый бармен в бархатной бабочке умудрялся одновременно подавать выпивку, мыть бокалы и разговаривать со всеми желающими. Бармен показался Конору похожим на Джимми Ла. В задней части бара все было совершенно по-другому. Там не было туристов, за столиками сидели группки китайцев, потягивая бренди, перешучиваясь друг с другом и отпуская замечания в адрес девиц, проходящих мимо столиков.
В самом дальнем углу бара черноволосый человек в смокинге, не похожий, однако, ни на китайца, ни на кавказца, сидел за крошечным роялем и что-то пел, но Конор так и не смог, сколько ни пытался, расслышать слова.
Конор обогнул Этель, продолжавшую лопотать что-то дружелюбное, но абсолютно невразумительное, и подошел к бару как раз в тот момент, когда Майкл доставал из конверта фото Тима Андерхилла.
– Давайте-ка выпьем, как вы считаете? Мне водку со льдом.
Не успел Конор глазом моргнуть, как на стойке перед ним появился бокал. Биверс уже успел пригубить из своего, как заметил
Конор.
– Я его не знаю, – сказал бармен. – Пять долларов.
– Может, вы помните его по более давним временам? – спросил Биверс. – Он начал приходить сюда где-то году в шестьдесят девятом – семидесятом.
– Это было слишком давно. Я был тогда маленьким мальчиком и ходил в школу. К монахам.
– Посмотрите еще раз, – сказал Биверс. Бармен взял из рук Пула фото и поднес к глазам.
– Похож на монаха. Но я его не знаю.
Когда друзья вновь оказались на шумной улице, Гарри Биверс обернулся к Майклу и Конору и пожал плечами:
– Я уже ничего не знаю, должен вам сказать. Это место производит на меня удручающее впечатление. Очень маловероятно, что Андерхилл все еще здесь. Внутренний голос подсказывает мне, что надо отправиться в Тайпей – это место больше подходит Тиму. Уж за это я вам ручаюсь.
Пул рассмеялся в ответ:
– Не так быстро, мы еще только начали. На этой улице еще по меньшей мере двадцать баров. В каком-нибудь из них наверняка кто-то вспомнит Тима.
– Да, кто-нибудь наверняка, – вмешался Конор. Проглотив порцию водки, он был теперь почти уверен в этом.
– Поглядите-ка, на галерке, оказывается, тоже имеется собственное мнение, – огрызнулся Биверс.
– Ты неплохо погулял когда-то в Тайпее, вот тебя и тянет туда, это же ясно, как Божий день, – ответил Конор и быстро пошел вперед, чтобы удержаться и не ударить Биверса.
– Лучший бар! Лучший бар! – слышались выкрики швейцаров то от одного, то от другого заведения. Конор чувствовал, что рубашка начинает прилипать к телу.
– Итак, следующим номером – “Свингайм”, – послышался голос Гарри Биверса. Он шел по другую сторону от Майкла Пула, и Конор почувствовал что-то похожее на удовлетворение: Гарри понял наконец, что лучше с ним не связываться.
– Да, попытаем удачи в старом добром “Свингтаймс”, – отозвался Пул.
Биверс отвесил шутливый полупоклон, открывая перед друзьями дверь бара и пропуская их вперед.
За “Свингтаймом” последовал “Уиндджеммер”, за “Уиндджеммером” – “Гинза”, “Плавучий Дракон”, “Ведерко с кровью”. Последний, по мнению Линклейтера, вполне оправдывал свое название. Именно так называл его отец подобные заведения. Биверс чуть слышно застонал, когда один из пьяниц, сгрудившихся у стойки, последовал за другим в небольшую комнатушку, служившую мужским туалетом, и начал, судя по звукам, доносившимся оттуда, выламывать ему руки. Бармен же с абсолютно невозмутимым выражением лица продолжал разглядывать фотографию Андерхилла.
Теперь Конор, пожалуй, понимал, почему Этель из тура “Жасмин” предпочитала держаться у самого начала Буги-стрит.
По лицу Гарри Биверса давно уже можно было прочесть, что ему хочется оставить эту затею и вернуться в отель, но Майкл Пул продолжал вести их из бара в бар. Конор восхищался Майклом, который не терял веры в успех мероприятия.
В баре “Булфрог” посетители были пьяны настолько, что напоминали статуи. На стенах были движущиеся картинки, изображавшие водопад. В заведении под названием “Кокпит” Конор впервые заметил, что половина проституток, крутившихся вокруг, вовсе не были женщинами. У них были костлявые колени и широкие плечи – вне всякого сомнения, это были мужчины. Конор начал смеяться – надо же, мужики с огромными титьками и вполне аппетитными задницами – и пролил пиво на возмущенного Гарри Биверса.
– Я знаю этого парня, – сказал бармен. Он еще раз взглянул на физиономию Андерхилла и улыбнулся.
– Видел его? Недавно? – спросил Конор. Гарри Биверс, отвернувшись, вытирал залитый рукав рубашки.
– Он ходит сюда? – спросил Майкл.
– Нет, он ходил в другое заведение, где я работал. “Веселись, Чарли”. Он любил покупать всем выпивку.
– А ты уверен, что это один и тот же человек?
– Да, конечно, Это Андерхилл. Он околачивался тут пару лет, но это было давно. Просадил тут кучу денег. Еще он ходил в “Плавающего Дракона”, но это было до того, как бар сменил владельца. Я работал по ночам и часто виделся с ним. Мы говорили, говорили, говорили. Он пил, пил, пил. Настоящий писатель. Показывал мне книгу. Что-то там о животных...
– “Вижу зверя”.
– Зверя, да.
Но когда Пул спросил, не знает ли бармен, где Андерхилл может находиться сейчас, тот покачал головой и сказал, что с тех пор прошло слишком много времени и жизнь слишком сильно изменилась.
– Попробуйте спросить в “Маунтджой” на той стороне улицы. Основные завсегдатаи этих мест собираются там. Может, там встретите кого-нибудь, кто помнит Андерхилла еще по старым временам, вроде меня.
– Вам он нравился, правда?
– И очень долго, – ответил бармен. – Да, точно, мне очень долго нравился Андерхилл.
Конор почувствовал себя нехорошо, как только они вошли в бар, полное название которого было “Лорд энд Леди Маунтджой”, хотя он не смог бы объяснить почему. Место было довольно спокойным. Вполне трезвые мужчины в темных костюмах сидели в отдельных кабинках по краям зала или же за квадратными столиками, расставленными на натертом до блеска паркете.
Здесь не было дефилирующих между столиками проституток, только мужчины в костюмах и с галстуками и только один довольно странный тип в блестящей блузе с неимоверным количеством шарфиков вокруг шеи и стоящими дыбом налаченными волосами.
– Ради Бога, расслабься, – попросил Биверс Конора. – У тебя что, судороги?
– Не знаю его, никогда не видел, – сказал бармен, едва взглянув на фотографию.
– Бармен на той стороне улицы сообщил нам, что когда-то этот человек часто бывал здесь, – сказал Биверс, приваливаясь к стойке. – Мы – детективы из Нью-Йорка, и для очень многих людей важно, чтобы мы нашли этого парня.
– Какой бармен? – При упоминании о полиции парень изменился в лице.
– Из “Кокпита”, – ответил Майкл, свирепо глядя на Биверса, который пожал плечами и начал вертеть в руках пепельницу.
– Здесь есть кто-нибудь, кто может помнить его? Кто-нибудь, кто посещал Бугис-стрит в те дни?
– Билли, – ответил бармен. – Он околачивается здесь с тех пор, как замостили эту улицу.
Конор вздрогнул. Он сразу же догадался, кто из сидящих в баре – Билли, и не испытывал ни малейшего желания с ним общаться.
– Вон там, сзади, – пояснил бармен. – Купите ему выпивку. Обычно он настроен дружелюбно.
– Да, парень выглядит вполне дружелюбным, – вмешался Биверс. За задним столиком Билли в этот момент выпрямился и начал приглаживать волосы пятерней. Когда друзья подошли к его столику со своей выпивкой и бокалом виски, которое, по словам бармена, предпочитал Билли, тот опустил руки и в упор посмотрел на них.
– О, вы купили мне выпить, как это мило, – произнес он. Билли не был китайцем, но Конор не мог понять, кем он был. Может, глаза его и были раскосыми, но их вообще невозможно было разглядеть под толстым слоем грима. Кожа Билли была очень бледной, а говорил он с английским акцентом. Все жесты Билли говорили о том, что в теле его поселилась женщина, которая прекрасно себя там чувствует. Он поднес бокал к губам, отпил из него и поставил на стол.
– Я надеюсь, джентльмены ко мне присоединятся.
Майкл Пул сел напротив Билли, Биверс занял стоящий рядом стул, а Конору пришлось усесться на скамейке рядом с Билли, который повернулся и несколько раз взмахнул накрашенными ресницами в его сторону.
– Впервые на Бугис-стрит, джентльмены? Это ваш первый вечер Сингапуре? Ищете каких-нибудь экзотических развлечений? Боюсь, что в нашем городе осталось довольно мало стоящего. Но ничего – каждый может найти здесь то, что хочет, если только знает, где искать.
Еще один взмах ресниц в сторону съежившегося Конора.
– Мы кое-кого ищем, – сказал Майкл Пул. – Мы... – начал было Биверс, но тут же осекся, изумленно глядя на Майкла, который наступил под столом ему на ногу.
– Молодой человек за стойкой считает, что нам лучше всего справиться у вас, – продолжал Пул. – Тот, кого мы разыскиваем, жил или все еще живет в Сингапуре, и лет десять – пятнадцать назад он проводил очень много времени на этой улице.
– Так давно, – Билли опустил голову. – У этого человека есть имя?
– Тим Андерхилл, – сказал Пул, кладя на стол перед Билли одну из фотографий. Билли часто заморгал.
– Узнаете?
– Возможно.
Пул подвинул через стол сингапурскую десятидолларовую банкноту, Билли взял ее.
– Думаю, я знал этого человека, – Билли тщательно изучал фото. – Он ведь был заметной фигурой, правда?
– Мы его старые друзья, – сказал Майкл. – Нам кажется, что он нуждается в нашей помощи. Поэтому мы и приехали сюда. Мы оценим по достоинству любую информацию о Тиме.
– О, с тех пор многое переменилось, – сказал Билли. – Вся эта улица, впрочем, вам не понять. – Билли продолжал с ностальгическим выражением лица разглядывать фотографию. – “Цветочки”. Этот парень был просто создан для “цветочков”, правда? “Цветочки” и еще раз “цветочки”. Он был солдатом на войне.
Пул кивнул:
– Мы повстречались с ним во Вьетнаме.
– Красивое место, – сказал Билли. – Полная свобода. Ты видел когда-нибудь Сайгон, милашка? – спросил он Конора, который испуганно вздрогнул, кивнул и сделал огромный глоток водки.
– Там работали наши лучшие “девочки”. Теперь почти все уехали. Ветер переменился. Для них стало слишком холодно. Их нельзя осудить за это, правда?
Никто ничего не ответил.
– Конечно, нельзя. Они жили для удовольствий и восторгов, жили иллюзиями. Разве можно обвинить их в том, что они не стали носиться по городу в поисках какой-нибудь жалкой работенки? Вот и разбежались. Большинство наших старых друзей отправились в Амстердам. Им всегда были рады в самых лучших клубах – в “Кит Кэт Клубе”. Вы видели когда-нибудь “Кит Кэт Клуб”, джентльмены?
– Так что насчет Андерхилла? – спросил Биверс.
– Весь в зеркалах, три этажа, хрустальные люстры. Мне часто его описывали. В Париже нет ничего, подобного “Кит Кэту”. По крайней мере, так мне говорили.
Билли снова пригубил виски.
– Слушай, скажи, где мы можем найти Андерхилла. Или ты просто водишь нас за нос? – прервал воспоминания Билли Конор Линклейтер.
В ответ он получил еще одну из сальных улыбочек Билли.
– Некоторые из тех, с кем мы веселились тогда, до сих пор еще в Сингапуре. Вам надо сходить на представление Лолы. Она работает в хороших клубах, не в этих жалких остатках былой роскоши на Бугис-стрит. – Последовала пауза. – Она веселая.Вам понравится ее шоу.
Четырьмя днями раньше за завтраком Тино отвлек от номера “Таймс” смешок, вырвавшийся у Мэгги, читавшей в это время “Нью-Йорк Пост”. Они завтракали в “Ля Гросерии” (Тино испытывал сентиментальную привязанность к этому маленькому ресторанчику, за столиком которого он читал и перечитывал последнюю страницу “Виллидж Войс”). У газетного стенда на Шестой авеню они купили по газете, и Тино как раз просматривал новости, касающиеся ресторанов, когда его отвлекло хихиканье Мэгги.
– Что-нибудь интересное в этой грязной простыне? – поинтересовался он.
– У них просто потрясающие заголовки, – сказала Мэгги. – “Молодого перспективного служащего убивают в аэропорту”. Порядок слов не имеет значения. Вполне могло быть: “В аэропорту убивают молодого перспективного служащего”. Или: “Убивают молодого перспективного служащего в аэропорту”. Все равно приятно прочитать о кончине “молодого перспективного служащего”.
Тино нашел сообщение об этом убийстве в колонке “Тайме Метрополитен”. Клемент В.Ирвин, двадцать девять лет, банкир, занимающийся капвложениями, чей доход позволял ему удерживаться среди шестерки самых преуспевающих банкиров и кого люди его круга считали “суперзвездой”, был найден заколотым в мужском туалете рядом с багажным отделением “Пан-Американ”. В газете Мэгги была фотография молодого человека с одутловатым лицом и маленькими широко расставленными глазами за стеклами очков. Черты его выдавали непомерные аппетиты и агрессию. Подпись под фотографией гласила: “Удачливый банкир Клемент В. Ирвин. На внутреннем развороте помещены были фотографии городского дома банкира на Шестьдесят третьей Восточной улице и виллы на Маунт-авеню в Хемпстеде, Коннектикут, а также пляжного домика на острове Сен-Мартен. В статье, помещенной в “Пост”, высказывались предположения, что Ирвин был убит либо одним из служащих аэропорта, либо пассажиром, летевшим вместе с ним в самолете из Сан-Франциско.
На следующее утро после рейда по барам Бугис-стрит Конор Линклейтер проглотил две таблетки аспирина и примерно треть бутылки “Пепто-Бисмол”, принял душ, надел джинсы и рубашку с короткими рукавами и присоединился к друзьям, ждавшим его в кофейне.
– Что тебя так задержало? – поинтересовался Биверс. Они с Майклом уже доедали самый странный из всех завтраков, которые когда-либо доводилось видеть Конору. На столе стояли тосты, яйца и все, что положено, но еще там были мисочки с какой-то липкой белой массой вперемешку с чем-то желтым и зеленым и еще какие-то жирные колобки, которые можно было бы при желании принять за яйца, если бы только они не были зелеными. И Майкл, и Гарри, видимо, не нашли в себе сил отведать больше двух ложек этой мерзости.
– Меня штормит сегодня с утра, – сказал Конор. – Пожалуй, я лучше пропущу завтрак. Кстати, что это за бурда?
– И не спрашивай, – ответил Гарри.
– Просто перебрал или приболел? – поинтересовался Майкл.
– Думаю, и то, и другое.
– Несварение желудка?
– Я проглотил тонну “Пепто-Бисмола”. Подошел швейцар, и Конор заказал кофе.
– Только американскийкофе, – подчеркнул он. Биверс улыбнулся и подвинул к нему через стол сложенную копию “Стрэйтс Таймс”:
– Посмотри и скажи, что ты думаешь по этому поводу. Конор проглядел заголовки, сообщавшие о новых видах очистных сооружений, растущем числе предоставления банками займов людям со стороны, а не постоянным клиентам, дорожных пробках, ожидаемых в новогодние праздники, и, наконец, увидел то, что наверняка имел в виду Гарри Биверс: “Убиты двое в пустом бунгало”.
Американский журналист по имени Роберто Ортиз был найден мертвым в бунгало на Плантейшн-роуд. Рядом с телом Ортиза найден труп неизвестной девушки, которую удалось опознать только как малазийскую проститутку. Патологоанатомы утверждают, что тела, которые были найдены уже в стадии разложения, пролежали в бунгало по меньшей мере дней десять. Бунгало является собственностью профессора Ли Луа Фенга и пустовало примерно год, так как профессор преподает в данное время в университете Джакарты. Тело мистера Ортиза было изуродовано после смерти, наступившей от огнестрельных ранений. Неопознанная женщина также скончалась от стреляных Ран. Мистер Ортиз был журналистом и автором двух книг – “Разори соседа: Политика Соединенных Штатов в Гондурасе” и “Вьетнам: впечатления от личной поездки”. Сообщалось, что у полиции имеются данные, говорящие в пользу связи этого преступления с серией других, совершенных в Сингапуре в течение последнего года.
– Какие такие данные?
– Держу пари, они нашли карты Коко, – сказал Биверс. – И начинают постепенно смекать что к чему. Если бы такое случилось в Нью-Йорке, на это бы давно обратили внимание. Там написано, что тело “изуродовано”. Готов спорить на что угодно, что у парня были выколоты глаза и отрезаны уши. Это работа Андерхилла, друзья мои. Мы прибыли вовремя.
– Господи Иисусе, – воскликнул Конор. – И что же нам делать дальше? Искать это... этого?..
– Искать, – подтвердил Майкл Пул. – Я набрал в киоске бесплатных путеводителей и проспектов, и нам надо попытаться разузнать, где работает эта самая Лола, если она действительно еще работает. Клерки в магазине утверждают, что никогда не слышали ни о ком по имени Лола, так что придется попытаться самим.
– Но сегодня утром мы решили, что необходимо осмотреть места, где были найдены остальные трупы, – бунгало, где убили Мартинсонов, это вот бунгало, где нашли новые трупы, и отель “Гудвуд Парк”.
– Может, нам стоит поговорить с полицией? Выяснить, действительно ли на новых трупах тоже были найдены карты?
– Мне не хотелось бы выдавать Андерхилла полиции, – сказал Гарри Биверс. – А вам? Я хочу сказать, что мы, кажется, не для того сюда приехали.
– И мы до сих пор не знаем, Андерхилл это или нет, – добавил Майкл Пул. – И не знаем, действительно ли он в Сингапуре.
– Не стоит гадить в собственном дворе. Теперь ты понимаешь меня, Майкл?
Пул листал “Стрейт Таймс” страницу за страницей.
– Конечно, Андерхилл здесь, – сказал Конор Линклейтер. – По-прежнему повязывает голову своим старым платком. Стал толстым, как свинья. Напивается каждый вечер. Он держит цветочный магазин, и все эти молоденькие мальчики работают на него и балдеют, когда Тим рассказывает им о своих подвигах в Наме. И все по-прежнему без ума от этой старой крысы.
– Давай, сочиняй дальше, – сказал Биверс. Пул принялся за следующую газету, листая страницы с монотонностью метронома.
– Время от времени Тим запирается у себя в кабинете, или что у него там, и в муках рожает новую главу своей очередной книги.
– Время от времени он запирается в каком-нибудь пустом бунгало и выпускает из кого-то кишки.
– Это что, действительно яйца, позеленевшие от старости? – спросил Конор, принимаясь изучать меню. – А это что за зеленая моча?
– Чай.
Минут через десять в “Вечернем Сингапуре”, одном из путеводителей по ночному городу, который ему дали в киоске, Майкл Пул наткнулся на небольшое объявление, рекламирующее “Сказочную Лолу”. Лола обнаружилась в ночном клубе под названием “Пеперминт Сити” в каком-то квартале, находившемся так далеко от центра, что его просто не могло быть на карте Биверса.
Все трое уставились на фотографию женоподобного китайца с выщипанными бровями и высоко взбитыми волосами.
– Мне уже дурно, – сказал Конор, лицо которого постепенно приобретало оттенок позеленевших от старости яиц. Пул пообещал Конору, что тот проведет весь день в своей комнате, куда ему вызовут доктора, обслуживающего отель.
Майкл не мог сказать, что он рассчитывает увидеть на местах убийств, так же как не представлял, что может сообщить ему Лола, но предполагал, что, увидев места, где совершались убийства, они смогут лучше представить себе картину преступлений.
Им с Биверсом не понадобилось и десяти минут, чтобы добраться до Назим-хилл, где убили Мартинсонов.
– Что ж, он по крайней мере выбрал красивое место, – сказал Гарри.
Окруженная деревьями вилла стояла на некотором возвышении. Красная черепичная крыша, кремовые стены, большие окна – вилла вполне могла быть одним из тех домиков, которым Майкл Пул любовался накануне из окна отеля. Ничто не говорило о том, что здесь были убиты два человека.
Майкл и Гарри прошли под деревьями, чтобы солнце не так слепило глаза, и увидели перед собой комнату, напоминавшую длинную прямоугольную пещеру. Посреди деревянного пола было затертое бесформенное пятно, вокруг которого виднелись точки и разводы, а на самом пятне собралась пыль, скатавшаяся в шарики, напоминавшие небольшие клочки ваты, как будто кто-то сначала разлил здесь краску, а потом довольно небрежно попытался ее смыть.
Пул вдруг понял, что между его тенью и тенью Биверса появилась еще одна. Он вздрогнул, чувствуя себя как ребенок, застигнутый в тот момент, когда он собирался что-то стащить.
– Извините, пожалуйста, – произнес мужчина. – Я не хотел вас испугать.
Это был полный китаец в черных брюках и черной шелковой рубашке.
– Интересуетесь домом?
– А вы его владелец? – спросил Пул. Он так и не мог понять, откуда взялся этот человек, появившийся бесшумно, как призрак.
– Я не только владелец, я еще и живу по соседству. – Мужчина махнул рукой в сторону виллы, стоявшей буквально в нескольких шагах чуть выше на холме, которая была почти скрыта ветками деревьев.
– Я увидел, как вы входите, и заторопился сюда, потому что боялся, что здесь могут устроить оргию – подростки иногда забираются в пустой дом. Молодежь ведь везде одинакова, правда? – Смех хозяина напоминал лай. – Но, увидев вас, я понял, что вряд ли вы решили совершить здесь акт вандализма.
– Ну конечно же, нет, – заверил китайца Гарри Биверс. Взглянув краем глаза на Майкла, он решил, однако, не говорить, что они полицейские из Нью-Йорка.
– Мы – друзья людей, которых здесь убили, и раз уж мы оказались в Сингапуре, то решили заглянуть сюда и посмотреть, где это произошло.
– Какое несчастье, – сказал хозяин. – Ваша утрата – моя утрата.
– Вы очень добры, – ответил Пул.
– Я имею в виду коммерческую сторону. С тех пор как это случилось, никто не хочет даже осмотреть этот дом. А если бы даже и захотели, я не смог бы пустить их внутрь, потому что полиция все здесь опечатала, – он указал на выцветшую под дождем желтую бумажку, очевидно, содержащую запрет на вход в виллу, и на печать на входной двери. – Мы не смогли даже отмыть кровь. О, простите, я не подумал. Я очень сожалею о том, что произошло с вашими друзьями, и искренне сочувствую вашему горю. – Было видно, что хозяин смущен. – В Сент-Луисе сейчас холодно? Как вам нравится климат Сингапура?
– А вы ничего не слышали? – спросил Биверс.
– Той ночью нет. Но вообще я слышал его много раз.
– Много раз? – переспросил Майкл.
– Я слышал его уже давно. Подросток. Он особенно не шумел. Просто паренек прокрадывался сюда по ночам, бесшумно, как тень. Мне ни разу не удалось его поймать.
– Но вы видели его?
– Однажды. Со спины. Я вышел из дома и увидел, как он крадется между деревьями. Я окликнул его, но парень не остановился. А вы бы на его месте остановились? Он был маленького роста – совсем мальчишка. Я вызвал полицию, но они никого не нашли, а стало быть, некого было и выдворять. Я стал запирать дом, но он всегда находил способ пробраться туда.
– Он был китаец?
– Конечно. По крайней мере, мне так показалось. Впрочем, я ведь видел только его спину.
– Вы думаете, что это он совершил убийства?
– Не знаю. Конечно, это не исключено, но точно сказать не могу. Он казался таким безобидным.
– А что вы имели в виду, когда сказали, что слышалиего?
– Я слышал, как он поет.
– И что же он пел?
– Какую-то песню на иностранном языке. Это не мог быть ни один из диалектов китайского и не английский или французский. Иногда я думал, что, может быть, это польский. Как же там было? – китаец рассмеялся. – “Рип-э-рип-э-рип-элоу”, – пропел он слова почти без мелодии и рассмеялся опять. – Да так грустно. Два или три раза я слышал, как из дома доносится эта песня, сидя вечером у себя во дворе. Я подкрадывался так тихо, как только мог, но он всегда слышал, как я подхожу, и прятался где-то, пока я не уставал искать. В конце концов я смирился с ним.
– Смирились со взломщиком? – удивился Биверс.
– Я стал относиться к пареньку как к своего рода забавному зверенышу. Он и жил-то как маленький зверь. Вреда от него никакого не было – он только пел свою странную грустную песенку. “Рип-э-рип-э-рип-элоу”.
Китаец вдруг показался Майклу каким-то одиноким. Он попытался представить себе американского домовладельца, выглядящего одиноким в шелковой рубахе и первоклассных мокасинах, но не смог.
– Парень, должно быть, ушел отсюда еще до убийства, – хозяин посмотрел на часы. – Вам нужно что-нибудь еще?
Китаец помахал вслед Майклу и Гарри, когда они вышли на Назим-хилл, и продолжал махать, когда они направились на Орчад-роуд, чтобы поймать такси.
Как только шофер такси указал им на отель “Гудвуд Парк”, друзья сразу поняли, где именно было обнаружено тело Клива Маккенна. Отель стоял на склоне холма, обращенном в сторону деловой части города. Выйдя из такси, друзья прошли мимо зарослей кустарника и поглядели вниз с холма. Там были заросли какого-то жесткого темно-зеленого растения, по виду напоминавшего мирт.
– Вот тут он его и прикончил, – сказал Биверс. – Они, наверное, встретились в баре. “Выйдем на воздух, здесь душно”. И ножом его. “Прощай, Клив”. Интересно, узнаем ли мы что-нибудь стоящее у портье?
Подойдя к конторке, Биверс спросил:
– Не проживал ли в отеле примерно в то время, когда убили мистера Маккенна, некий мистер Андерхилл? – В руках Гарри держал сложенную десятидолларовую банкноту.
Клерк забарабанил по клавишам компьютера, стоящего перед ним на столе. Он совершенно обескуражил Майкла, сообщив, что за шесть дней до того, как обнаружили тело, в отеле ожидали прибытия некоего мистера Тимоти Андерхилла, но он так и не приехал, хотя номер на его имя был заказан.
– Очко! – провозгласил Биверс. Клерк потянулся за банкнотой, но Гарри убрал руку. – У вас есть адрес этого Андерхилла?
– Конечно, – ответил клерк. – Нью-Йорк, Гранд-стрит пятьдесят шесть.
– А как он сделал заказ?
– Здесь не помечено. Наверное, по телефону, и номера кредитной карточки тоже нет.
– Не написано, откуда он звонил? Клерк покачал головой.
– Это плохо. – Биверс спрятал банкноту и кивнул Майклу в направлении выхода.
Они снова оказались на палящем солнце.
– Но зачем ему понадобилось называться настоящим именем, если он собирался платить наличными? – спросил Пул.
– Майкл, Андерхилл всю жизнь был такого высокого о себе мнения, что, видимо, посчитал, что ему все сойдет с рук. И согласись, Майкл, он ведь явно не в себе: убивать людей – это вряд ли можно назвать логичным поведением. А ты хочешь, чтобы я сказал тебе, почему он назвался настоящим именем. Зато как я сэкономил десять баксов. – Биверс кивнул швейцару, который тут же засвистел, подзывая такси.
– Ты знаешь, – сказал Майкл, – мне кажется, я уже слышал этот адрес – Нью-Йорк, Гранд-стрит пятьдесят шесть.
– О, Господи, Майкл!!!
– Что такое?
– Ресторан Пумо, болван! “Сайгон” находится на Гранд-стрит Пятьдесят шесть, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки.
Плантейшн-роуд начиналась у высокого здания отеля на углу улицы с движением в шесть полос и очень быстро превращалась в комфортабельный элитарный район, сплошь состоящий из длинных одноэтажных домов за запертыми воротами в окружении зеленых лужаек. Когда такси подъехало к дому семьдесят два, Биверс попросил водителя подождать, и друзья вышли из машины.
Бунгало, где убили Роберто Ортиза и неизвестную женщину, в ярких солнечных лучах напоминало кусок торта с розовым кремом. По обе стороны росли мальвы с яркими цветами, затенявшие газон. На воротах висела желтая табличка, оповещавшая всех интересующихся, что дом опечатан сингапурской полицией, проводящей расследование по делу об убийстве. Перед воротами были припаркованы две темно-синие полицейские машины, в окнах дома видны были полицейские.
– А ты заметил, какие хорошенькие девушки-детективы в полиции Сингапура? – спросил Биверс. – Интересно, они пустят нас внутрь?
– Почему бы тебе не сообщить им, что ты детектив из Нью-Йорка? – сыронизировал Майкл.
– Потому что я – член коллегии адвокатов, – сказал Биверс.
Пул обернулся и посмотрел на дом на другой стороне улицы. Китаянка средних лет стояла у окна гостиной, обняв за талию другую женщину, моложе и выше ростом. Обе женщины выглядели обеспокоенными. Интересно, подумалось Майклу, не приходилось ли и им слышать по ночам молодого человека, поющего странную песенку, что-то вроде “рип-э-рип-э-рип-элоу”.
Вернувшись в отель, Пул и Биверс обнаружили отекшего, с красными глазами Конора Линклейтера, который напоминал Дуайта Фрая из “Дракулы”. Служба отеля дала ему адрес доктора, который принимал в соседнем здании. Друзья помогли ему дойти до лифта и выйти на улицу.
– Я пойду с вами вечером, Мики, – повторял Конор. – Это все так, временно, пройдет.
– Вечером ты останешься дома, – твердо сказал Пул.
– И меня тоже вычеркивай, – сказал Биверс. – Я слишком вымотан сегодня для похода в еще один бар голубых. Я останусь и буду весь вечер рассказывать Конору, чем мы занимались днем.
Они потихоньку двигались по тротуару, Майкл и Гарри шли по обе стороны Конора, который семенил мелкими шажками, не рискуя идти нормально.
– Через пару лет, – сказал Гарри, – мы будем сидеть в зале для просмотров и смотреть на все, что сейчас делаем. И половина земного шара узнает, что Конора Линклейтера пробрал понос. Хотел бы я, чтобы Шон Коннори был моложе лет на десять! Какая жалость, что все стоящие актеры уже слишком старые.
– Например, Оливье, – сказал Майкл.
– Я имею в виду парней вроде Грега Пека, Дика Уидмарка. Пол Ньюман слишком маленького роста, Роберт Редфорд чересчур слащав. Но может, удастся заполучить Джеймса Вудса. С этим я, пожалуй, соглашусь.
Таксист кружил по Сингапуру, пока не выехал наконец на шоссе, потом они ехали так долго, что Пул начал интересоваться про себя, не в Малайзии ли находится ночной клуб, который он искал. Впереди не видно было даже огней, дорогу освещали только огромные фонари, висящие вдоль всего шоссе. На дороге почти не было машин, и таксист ехал очень быстро. Пулу казалось, что машина вообще не касается колесами земли.
– Мы еще в Сингапуре? – спросил Майкл. Водитель молчал. Наконец машина съехала с шоссе на какую-то второстепенную дорогу, ведущую к какому-то огромному зданию универмага, сияющему в темноте, как космическая станция. Универмаг был выше любого из торговых центров, которые Пул видел на Орчад-роуд. И дизайн был куда более причудливым. Рядом с универмагом располагалась огромная и практически пустая стоянка. На стенах висели огромные плакаты с китайскими буквами размером с человеческий рост. Пальмовые листья поблескивали в лучах искусственного света.
– Вы уверены, что “Пеперминт Клуб” находится именно здесь? – спросил Пул у водителя.
Тот сидел за рулем неподвижно, подобно статуе. Когда Пул повторил вопрос, тот пролопотал что-то непонятное по-китайски.
– Сколько? – спросил Майкл.
В ответ таксист произнес ту же фразу.
Пул достал банкноту, достоинства которой не мог разглядеть в темноте, получил сдачу – неожиданно большое количество мелочи и вышел из такси. Машина уехала, и Майкл оказался один на пустой улице.
Казалось, что здание сделано из какого-то серого металла. Сквозь огромные окна первого этажа Майклу удалось разглядеть две-три микроскопические фигурки, направляющиеся мимо закрытых магазинов куда-то в другой конец универмага.
Стеклянные двери открылись перед Майклом, и в лицо ударил холодный воздух. Двери плавно закрылись. По спине Майкла побежали мурашки.
Перед Майклом был длинный коридор, ведущий в огромный зал с куполообразным потолком. У Майкла было такое ощущение, будто он вошел в пустую церковь. В темных окнах пустых магазинов виднелись манекены. Шуршали невидимые эскалаторы. Господь Бог ушел домой, и собор был пуст, как бомбоубежище. Миновав главный купол, Майкл увидел на галереях несколько человек, двигавшихся вдоль закрытых магазинов в состоянии, похожем на транс.
Пул бродил по первому этажу универмага, уверенный, что таксист завез его не туда, куда надо. Долгое время он даже не мог найти эскалатор, и ему начинало казаться, что он проведет так всю ночь, бродя в лабиринтах всевозможных “Гуд Форчин Тойз”, “Мерлион Фёничер”, “Современных мод”, магазинов “Одежды для разборчивых женщин”. Наконец, завернув за угол ресторана под названием “Капитан Стейк”, Майкл увидел пожилого китайца в бейсбольной кепке, спускающегося навстречу на эскалаторе.
На третьем этаже у Майкла начали побаливать ноги. Он упрямо продолжал поиски, но уже начинал задумываться, удастся ли ему поймать здесь такси обратно в город. Он понимал, что никто в этом лабиринте не станет с ним разговаривать, да никто и не сумеет его понять. Теперь Майклу было ясно, почему Джордж Ромеро снимал свой “Рассвет мертвецов” в универмаге.
Вот он Сингапур во всем своем великолепии. Грязь и беспорядок абсолютно исключаются, как и любые проявления жизни. Майклу хотелось бы оказаться сейчас в отеле “Марко Поло”, напиться вместе с Биверсом и смотреть по телевизору коммерческие программы и мыльные оперы, которыми славилось сингапурское телевидение.
Теперь Пул шея по пятому этажу, казавшемуся еще более темным и безлюдным, чем остальные. Здесь не оставалось ни одного открытого магазина или ресторана. Майкл бродил по этажам загородного универмага в доброй сотне миль от города. Вдруг в конце длинного коридора огромные окна универмага сменились стенами, выложенными маленькими белыми плитками. Через проход в стене Майкл увидел множество мужчин в костюмах и девиц в вечерних платьях, все они курили, освещенные приглушенным голубым светом. Симпатичная женщина-администратор, стоявшая у конторки, улыбнулась Майклу, не переставая разговаривать по телефону. Прямо над входом сияла розовая неоновая вывеска: “Пеперминт Сити”. Рядом стояло какое-то странное дерево без листьев, выкрашенное в белый цвет и увешанное множеством белых шариков.
Пул вошел через проход, и универмаг исчез. Он оказался посреди диковинной фантазии, напоминавшей более всего какое-нибудь чаепитие на плантации Миссисипи. По другую сторону конторки помощницы администратора отводили гостей к изящным белым литым железным столикам и усаживали их на кремовые литые стулья. Пол был выкрашен черной краской. Множество столиков и кремовых стульев стояло также на галерее и на возвышениях по обе стороны переполненного бара. Посреди зала молодой человек, освещенный и загримированный соответствующим образом, изображал фонтан, выпуская воду изо рта.
Женщина из-за конторки отвела Майкла к столику на платформе возле бара. Пул заказал пиво. Парочки молоденьких гомосексуалистов, выглядевших как студенты последнего курса Массачусетского Технологического Института, топтались перед сценой на небольшом пятачке, предназначенном для танцев. Остальные парочки занимали почти все места перед сценой – юнцы в темных очках, потягивающие сигареты и пытающиеся делать вид, что они не очень понимают, где находятся и что делают. Майкл заметил среди посетителей бара несколько американцев и англичан, с серьезным видом беседующих со своими спутниками-китайцами. Большинство парочек пили шампанское, большинство парней – пиво.
Спустя несколько минут тихая музыка неожиданно прекратилась. Юнцы, танцевавшие перед сценой, заулыбались и зааплодировали, направляясь к своим местам. Оглушительно трезвонил телефон, слышался треск кассового аппарата и чьи-то голоса, затем и они стихли.
На сцену выбежали четверо низкорослых филиппинцев, один полукровка и худенький китаец. С противоположного конца сцены выкатили синтезатор и поставили радом с барабанами. Все музыканты, кроме китайца, были одеты одинаково – в желтые блузы, красные облегающие брюки и жилеты. Они несли свои инструменты – две гитары, барабан, электронный бас. Ансамбль заиграл сильно исковерканную версию “Билли Джина”. У метиса и у одного из филиппинцев, сидящего за клавиатурой, были черные кудрявые волосы и солнцезащитные очки, как у Майкла Джексона. У остальных были прямые волосы и темные очки в стиле Джона Леннона. Было видно, что музыканты играли в одной команде задолго до того, как их нанял Лола. Пул вдруг представил себе, как, приехав в Сингапур лет этак через двадцать, он увидит тех же музыкантов, изрядно пообтрепавшихся и постаревших, но не утративших автоматизма движений и, возможно, все в той же одежде.
Этот год был годом Майкла Джексона, и Лола, видимо, тоже решил перенять массу кудрей на голове, солнечные очки, а также белую перчатку на одной руке. На Лоле было надето что-то вроде лосин, лакированные высокие черные сапоги и просторная белая блуза. В ушах были тяжелые серьги, на руках – огромное количество браслетов. Мальчишки за столиками вокруг сцены хлопали и свистели. Лола пытался изобразить что-то похожее на движения Майкла Джексона, но делал это довольно вяло и уныло. От “Билли Джина” перешли к “Маньяку”, затем заиграли “Парк МакАртур”. Лола периодически менял костюмы, вызывая новые всплески восторженных рукоплесканий.
Пул взял со стола специальную карточку для заказов и написал на ней: “Мне понравилось ваше представление. Не согласитесь ли вы поговорить со мной об одном старом приятеле с Бугис-стрит?” Майкл сделал знак официантке, она подошла, забрала карточку и отнесла ее Лоле.
Продолжая петь, Лола взял у официантки записку, игриво повертел ее между пальцами, прежде чем открыть и прочитать. На секунду лицо Лолы сделалось неподвижным, затем он снова начал петь, протягивая руки к сидящим в баре.
Примерно через час Лола покинул наконец сцену, кланяясь и посылая воздушные поцелуи. Парни, напоминавшие Майклу студентов, аплодировали стоя. Музыканты тоже низко поклонились – чересчур низко, возможно, передразнивая Лолу.
Огни погасли. Пул ждал, когда ему принесут счет. Несколько китайцев сгрудились у двери в углу сцены, которая периодически приоткрывалась, впуская одних и выпуская других.
Когда юнцы вернулись за столики, чтобы смотреть следующий номер, Пул постучался в дверь за сценой. Она немедленно открылась. За дверью в крошечной комнатке на полу и на низкой кушетке сидели музыканты. Здесь стоял запах табака, пота и косметики. Лола отвернулся от зеркала и в упор посмотрел на Майкла из-под полотенца, покрывавшего его голову. В одной руке Лола держал коробочку с черной подводкой для глаз, в другой – кисточку.
Пул вошел в комнату.
– Закрывай за собой дверь, – сказал один из музыкантов.
– Вы хотели поговорить со мной? – спросил Лола.
– Мне понравилось выступление, – сказал Майкл, делая несколько шагов в направлении Лолы. Толстый филиппинец, игравший на барабане, протянул ноги, чтобы помешать Пулу сделать следующий шаг. Лола улыбнулся и снял с головы полотенце.
Он оказался гораздо мельче и гораздо старше, чем выглядел со сцены. Под слоем грима его женоподобное лицо прорезали глубокие морщины. Выражение глаз было усталым и настороженным. Курчавые волосы лоснились от пота. Он улыбнулся комплименту Майкла и вновь повернулся к зеркалу.
– Это я посылал записку о Бугис-стрит, – сказал Майкл. Лола повернул голову и краем глаза оценивающе посмотрел на Майкла.
– У вас найдется минутка? – спросил Пул.
– Что-то не припомню, чтобы видел вас раньше, – Лола говорил по-английски почти без акцента.
– Я впервые в Сингапуре.
– И должно быть, у вас что-то экстраважное?
Музыканты грубо захохотали.
– Я слышал о вас от человека по имени Билли. – Майкл понимал, что что-то в этой комнате ускользает от него, существует какой-то секрет, который ему неизвестен.
– А чем вы занимались с Билли? Искали, как бы поразвлечься? Надеюсь, вам это удалось.
– Я искал писателя по имени Тим Андерхилл.
Лола весьма и весьма удивил Майкла, неожиданно выронив из рук коробочку с подводкой.
– Знаете, – сказал он. – Я думал, что я к этому готов, но я к этому не готов.
Думал, что готов к чему?
– Билли сказал, что вы, возможно, знакомы с Андерхиллом и даже знаете, где он сейчас.
– Что ж, здесь его нет, – Лола сделал несколько шагов вперед. – Я не хочу говорить об этом. У меня еще одно выступление. Оставьте меня в покое.
Музыканты равнодушно наблюдали за этой сценой.
– Мне необходима ваша помощь, – сказал Майкл.
– Вы кто, коп? Он должен вам деньги?
– Меня зовут Майкл Пул. Я врач. И когда-то был другом Тима Андерхилла.
Лола прижал ладони ко лбу. На лице его было написано, что больше всего он сейчас желал бы, чтобы Майкл Пул оказался дурным сном, который вот-вот закончится. Затем он опустил руки и поднял к небу глаза.
– О, Боже, начинается.
Лола обернулся к барабанщику:
– Ты знал когда-нибудь Тима Андерхилла?
Тот покачал головой.
– Вы не бывали на Бугис-стрит в начале семидесятых?
– Мы тогда были еще в Маниле, – ответил барабанщик.
– Играли по барам, – добавил музыкант, игравший на синтезаторе. – Счастливые это были деньки. Делали что хотели.
– Вы можете сказать мне, где его найти?
Лола заметил, что пальцы его измазаны просыпавшейся подводкой. Он достал бумажную салфетку и медленно, не сводя взгляда со своего отражения в зеркале, вытер их.
– Мне нечего скрывать, – сказал он. – Совсем наоборот. Он снова посмотрел на Пула.
– А что вы собираетесь делать, когда найдете его.
– Поговорить.
– Думаю, это не все, чего бы вы хотели, – Лола тяжело вздохнул. – Я действительно еще не готов к этому.
– Назовите только время и место.
– Только время и только место, назови мне время и место, – дурачась, запел клавишник.
– Вы знаете Брас Базах Парк? – спросил Лола. Пул сказал, что сможет найти.
– Возможно, я встречусь там с вами завтра в одиннадцать. – Лола опять пристально изучал себя в зеркале. – А если меня не будет, забудьте обо всем. И больше не возвращайтесь, о’кей.
Пул кивнул, прощаясь, хотя никто из этих людей не внушал ему симпатии.
Барабанщик начал петь:
– А знаете ли вы дорогу на Брас Базах Парк?
И под его шутливое пение Майкл Пул покинул комнату.
На следующее утро Майкл отправился к месту встречи. Примерно через полчаса ходьбы он увидел небольшую треугольную лужайку, отделявшую Орчад-роуд от Брас Базах Парка.
Майкл пошел на встречу один: Конор был по-прежнему слишком слаб, а Гарри Биверс, появившийся за завтраком в кофейне с мешками под глазами и огромной красной ссадиной над правой бровью, заявил, что, по его мнению. Пулу лучше отправиться в парк одному, чтобы не спугнуть парня.
Пул понимал, почему Лола выбрал для встречи Брас Базах Парк. Это было, видимо, самое людное место в Сингапуре. Что бы ни произошло в парке, это не укрылось бы не только от его посетителей, но и от обитателей домов, стоящих по обе стороны широких улиц, ведущих к парку, и от проезжающих мимо машин. Брас Базах напоминал островок безопасности посреди переполненного перекрестка.
В узкой восточной части парка три довольно широкие извивающиеся дорожки сливались в одну, которая огибала какую-то абстрактную бронзовую скульптуру и деревянный указатель.
Пул прошел по Орчад-роуд до светофора, возле которого можно было перейти улицу и попасть в Брас Базах Парк. Было без пяти одиннадцать.
Майкл уселся на одну из скамеек, стоящих на дорожке, проходящей ближе всех к Орчад-роуд, и огляделся, пытаясь угадать, где находится сейчас Лола. Вероятно, наблюдает за ним из окна одного из домов, выходящего в парк. Пул понимал, что певец скорее всего заставит его подождать, и жалел, что не захватил с собой книжку.
Пул сидел на скамейке под палящими лучами солнца. Какой-то старичок, опираясь на палку, проковылял мимо. Пул посмотрел как он семенит маленькими шажками мимо остальных скамеек, мимо скульптуры и указателя, переходит Орчад-роуд. Прошло двадцать пять минут. А Пул так и сидел на скамейке посреди “островка безопасности”. Он вдруг совершенно неожиданно почувствовал себя чудовищно одиноким. Ему подумалось, что если жизнь вдруг сложится так, что он никогда не вернется на Уэстерхолм, то больше всех о нем пожалеет маленькая девочка, для которой он ничего, в сущности, не может сделать – только покупать ей книжки.
Что ж, наверное, так и должно быть. Ему тоже будет очень не хватать Стаси, особенно если она вдруг умрет до его возвращения. Странно, подумалось Майклу, в медицинских колледжах учат стольким вещам, помогающим познать жизнь и смерть, но там не учат тому, как оплакивать умерших. Нигде не учат горю. А горе и грусть давно уже сделались неотъемлемыми чертами доктора Майкла Пула. Горе всегда сопровождало любовь.
Пул вспомнил, как стоял у окна отеля в Вашингтоне, наблюдая, как фургон с сумасшедшим водителем таранит маленькую пыльную машину, вспомнил, как шел к Монументу рядом с другими ветеранами, рядом с двойником Денглера и призраком Тима Андерхилла. Еще он вспомнил Томаса Штрека.
Перед глазами Майкла вновь стояли свинцовые облака на фоне серого неба и толстые дамы, размахивающие знаменами. Он вспомнил, как имена погибших словно отделялись от черной стены и плыли ему навстречу. Во рту стоял горький вкус утраты.
– Дуайт Т.Понсфут, – произнес Майкл и сам удивился тому, как абсурдно прозвучало это имя. Все вдруг поплыло у него перед глазами, и Майкл нервно захихикал.
Некоторое время он продолжал плакать и смеяться одновременно. Эта странная мешанина чувств переполняла каждую его клеточку. Он плакал и смеялся, переполняемый горем и осознанием бренности всего земного, и чувство это было одновременно горьким и радостным. Когда эмоции постепенно утихли, Майкл достал из кармана платок, вытер глаза и увидел рядом с собой на скамейке тощего мужчину средних лет – китайский вариант Родди Макдоуэла. Человек наблюдал за ним с каким-то нетерпеливым любопытством. Он был одним из тех, кто выглядит подростком лет до сорока с лишним, а затем сразу превращается в морщинистого старого мальчика.
Майкл оглядел коричневые брюки незнакомца, розовую рубашку, воротничок которой был выпущен поверх воротника коричневого спортивного жакета, аккуратно причесанные волосы и только в этот момент понял, что перед ним Лола в своей повседневной одежде и без косметики.
– Я думаю, вы тоже не в себе, – спокойно произнес Лола. Он улыбнулся, и лицо его прорезало множество морщинок. – Что неудивительно, если вы действительно друг Тима Андерхилла.
– Я подумал, что только самая ужасная на свете война может уничтожить человека по имени Дуайт Т.Понсфут. Вы согласны? – произнеся это имя, Майкл вновь почувствовал, как его одолевает все та же странная мешанина чувств, и поскорее закрыл рот, чтобы опять не захихикать.
– Разумеется, – ответил Лола на его вопрос.
Пул с удовлетворением отметил, что его срыв, видимо, не произвел на Лолу особого впечатления. Ему приходилось видеть и кое-что похуже.
– Вы были с Андерхиллом во Вьетнаме? – спросил Лола. Казалось, это единственное, что его интересовало.
– Он спас множество жизней в местечке под названием Долина Дракона, – сказал Пул. – И именно тем, что успокоил всех остальных. Думаю, он был создан солдатом. Его возбуждала битва, он любил ходить в разведку. И к тому же был далеко не глуп.
– Вы не видели его со времен войны? Майкл покачал головой.
– Знаете, что я думаю? – спросил Лола и тут же сам ответил на собственный вопрос: – Я думаю, вы ничем не сможете помочь Тиму Андерхиллу. – Он в упор посмотрел на Пула, потом отвернулся.
– Где вы встретились с Андерхиллом?
Лола вновь поглядел на Пула. Рот его двигался при этом, как будто он пытался выловить в зубах и выплюнуть застрявшую там и мешающую ему пищу.
– В “Восточной песне”. Сейчас-то там все по-другому – они принимают туристов, а нескольким завсегдатаям Бугис-стрит платят пару долларов, чтобы они сидели на заднем плане и изображали разгульную жизнь ночного Сингапура.
– Я был там, – сказал Пул, вспоминая увеселительный тур “Жасмин”.
– Я знаю, что вы там были. Я знаю все места, где вы были. Я знаю все, что делали вы и ваши друзья. Очень много народу перезвонило мне. Я даже думаю, что знаю, кто вы.
Пул молчал.
– Он рассказывал мне о войне. И рассказывал о вас. Вы ведь Майкл Пул, так? – Когда Майкл кивнул, Лола продолжал: – Думаю, вам будет интересно, что именно он про вас говорил. Он говорил, что вам самой судьбой предназначено стать хорошим врачом, жениться на полной суке и жить где-нибудь в пригороде.
Пул ухмыльнулся в ответ на улыбку Лолы.
– Еще он считал, что постепенно вы начнете ненавидеть работу, жену и место, где живете. И что ему очень интересно, через какое время эти чувства приведут вас обратно сюда, и что вы будете делать потом. Еще Тим говорил, что восхищается вами.
Видимо, вид у Пула был несколько удивленный, потому что Лола сказал:
– Андерхилл говорил, что у вас достаточно силы, чтобы выдержать это второсортное существование достаточно долгое время. Это его и восхищало, потому что сам он так не мог – ему пришлось вести жизнь десятого, двенадцатого, а то и сотого сорта. После того как писательская деятельность перестала приносить доход, ваш друг, похоже, решил добраться до самого дна. А те, кто начинает искать дно, всегда его находят. Потому что дно-то всегда в одном и том же месте, разве не так?
Пулу больше всего хотелось узнать, что же заставило Тима искать дно, но Лола продолжал быстро говорить:
– Я хочу рассказать вам об американцах, которых прибило сюда во время вьетнамской войны. Эти люди никак не могли вписаться в жизнь собственной страны. На Востоке они чувствовали себя больше в своей тарелке. Многие из них любили азиатских женщин. Или восточных юношей, как ваш друг. – На губах Лолы заиграла горькая улыбка. – Многим хотелось жить в таком месте, где нет проблем с наркотиками. Большинство из них отправились в Бангкок, некоторые купили бары в Пэтпонге и Чианг-Мэе, другие включились в торговлю наркотиками. – Он снова взглянул на Пула.
– А что делал Андерхилл?
Лицо Лолы снова прорезали морщинки.
– Андерхилл был счастлив своей работой. Он жил в крошечной комнатке в старом китайском квартале, где приходилось ставить печатную машинку на пустой ящик. Еще там был маленький проигрыватель – Тим тратил деньги на пластинки, книги, Бугис-стрит и наркотики. Но он был больным человеком. У него была страсть к разрушению. Вы сказали, что он был хорошим солдатом. А из чего, по-вашему, состоит хороший солдат? Из желания созидать?
– Но он был творческой личностью. Никто не может утверждать обратное. Ведь он написал здесь свои лучшие книги.
– Первую книгу он написал во Вьетнаме у себя в голове, – сказал Лола. – Ему надо было только изложить все на бумаге. Он сидел в своей маленькой комнатке и печатал, ходил на Бугис-стрит, снимал мальчиков, делал то, что делал, брал то, что брал, а на следующее утро опять печатал. Все было просто. Вы думаете, я не знаю, о чем говорю? Я знаю – я был там. Закончив книгу, Тим устроил грандиознейшую вечеринку в “Плавучем Драконе”. Там-то он и встретился с моим приятелем Онг Пином. Он собирался тогда начать новую книгу. Тим говорил мне, что знает все об этом сумасшедшем человеке, видит его насквозь и должен написать о нем. Только ему надо еще что-то понять. Выглядело это все очень таинственно. Во многих отношениях. Тиму нужны были деньги, но он придумал какую-то важную схему, которая обеспечит его жизнь. А до этого ему приходится занимать. Вот он и занимал у всех. Включая меня. Кучу денег. Конечно же, он вернет, как я могу сомневаться. Ведь он – известный писатель, разве не так?
– Это была идея тяжбы с издательством?
Лола внимательно взглянул на Майкла и как-то кривовато улыбнулся.
– Это казалось Тиму замечательной идеей. Он собирался получить сотни тысяч долларов. У Андерхилла были серьезные проблемы – никак не удавалось написать ничего такого, что нравилось бы хотя бы ему самому. После “Расколотого надвое” он принимался еще за две или три книги. И все их забросил. Тим окончательно слетел с катушек – они с Онг Пином стали угрожать издателям судебным преследованием. Он хотел получить сразу кучу денег и расплатиться со всеми долгами. Когда эта шикарнаяидея не сработала, Тим очень быстро устал от Онг Пина. Он выставил его из квартиры – он вообще не хотел никого видеть. К тому же этот сумасшедший избил бедного парня. Потом Тим исчез. Никто не мог его найти. После этого про него ходили разные слухи. Андерхилл останавливался в разных отелях и задолжав кругленькую сумму, съезжал под покровом ночи. Однажды я узнал, что он должен ночевать под одним из городских мостов, и отправился туда с несколькими знакомыми, чтобы посмотреть, не удастся ли нам что-нибудь из него вытянуть или хотя бы поколотить его за все эти художества. Но Тима там не оказалось. Я слышал, что он проводил целые дни у курильщиков опиума. Потом дошла информация, что он окончательно сошел с ума – ходит и сообщает каждому встречному-поперечному, что этот мир полон грязи, что я – демон, Билли – демон, и Бог уничтожит нас. Тут я испугался, доктор. Кто знает, что может прийти в голову этому психу. Тим ненавидел самого себя, я знал это. А люди, которые ненавидят себя, которые никак не хотят смириться с тем, чем они стали, могут сделать все что угодно. Его вышвыривали по очереди изо всех баров в разных концах города. Никто не видел его, но до всех доходили слухи. Он нашел дно, не зря искал так долго.
Пул молча застонал. Что же случилось с Андерхиллом? Может, наркотики, которые он принимал, довели его до такого состояния, что он не мог больше написать ничего стоящего?
Пока Лола рассказывал, Майкл вспомнил вдруг, как однажды в Вашингтоне он отправился со знакомой женщиной-юристом на концерт джазового пианиста по имени Хэнк Джоунс. Он приехал в Вашингтон давать показания по делу “Эйджент Оранж”. Пул очень мало что знал о джазе, и теперь он не мог вспомнить ни одного произведения, которое играл Джоунс. Но что он помнил, так это исходившие от музыканта спокойную грацию и светлую радость, казавшуюся одновременно абстрактной и почти физически ощутимой. Он вспомнил, как Хэнк Джоунс, который был негром средних лет с седеющими волосами и симпатичным, слегка мефистофельским лицом, высоко подняв голову, сидел за клавиатурой, улавливая волны накатывавшего на него вдохновения. Музыка пронизывала Майкла Пула насквозь. Страсть, легкая, как дуновение ветерка. Поющая страсть. Пул был уверен, что то же слышит и сидящая рядом с ним молоденькая женщина-юрист. После представления, когда Джоунс стоял у рояля и беседовал со своими поклонниками, Пул заметил, что сам музыкант пребывает в неописуемом восторге по поводу того, что только что сыграл. От этого человека с изящными манерами исходила такая жизненная сила, что Пулу он показался похожим на огромного льва, преисполненного сознанием собственной силы и значимости.
И Майклу подумалось тогда, что из всех, кого он знает, наверное, только Тиму Андерхиллу знакомо подобное состояние.
Но у Андерхилла, видимо, было всего несколько лет на то, на что Хэнку Джоунсу отводились десятилетия. Он сам украл у себя все остальное время.
Последовала долгая пауза.
– Вы читали его книги? – спросил Лола. Пул кивнул.
– Они хорошие?
– Первые две – очень. Лола поморщился.
– А я думал, все они окажутся ужасными.
– Где он сейчас? – спросил Майкл. – Вам что-нибудь известно?
– Собираетесь убить его? Что ж, наверное, в один прекрасный день кто-нибудь должен убить его и положить конец всем бедам Тима, пока сам он не прикончил кого-нибудь.
– Он в Бангкоке? В Тайпее? Вернулся в Штаты?
– Такие, как он, никогда не возвращаются в Америку. Он подался куда-нибудь еще – как сумасшедшее животное в поисках безопасного укрытия. Я уверен в этом. Я всегда думал, что он переберется в Бангкок. Бангкок – идеальное место для таких, как он. Но сам он чаще упоминал Тайней, так что, может быть, отправился туда. Тим так и не вернул мне ни цента из того, что я ему одолжил, вот что я скажу вам. – Во взгляде Лолы читалась теперь откровенная злость. – Тот сумасшедший, о котором Тим собирался написать, был он сам. Но Андерхилл не понимал этого, а люди, которые так мало про себя знают, они очень опасны. А ведь когда-то я любил его. Любил! Доктор Пул, если вы найдете своего друга, пожалуйста, будьте осторожны.
Майкл Пул и Конор Линклейтер вот уже два дня были в Бангкоке, а Гарри Биверс в Тайпее, когда Тино Пумо сделал открытие, посетившее его во вполне прозаической обстановке кабинета микропленок главного отделения Нью-йоркской Публичной библиотеки. Приземистому мужчине с бородкой лет шестидесяти в хорошем черном костюме Пумо объяснил, что пишет книгу о событиях во Вьетнаме, точнее, о трибунале по делу Я-Тук.
Какие газеты ему нужны? Копии всех ежедневных газет Нью-Йорка, Вашингтона, Лос-Анджелеса и Сент-Луиса, а также журналы с политическими обозрениями за ноябрь шестьдесят восьмого года и март шестьдесят девятого. А так как Пумо собирался просмотреть еще и некрологи жертв Коко, он попросил “Лондон Таймс”, “Гардиан” и “Телеграф” за всю неделю, включавшую двадцать восьмое января восемьдесят второго года, газеты Сент-Луиса за пятое февраля и ближайшие дни и ежедневные парижские газеты, выходившие в районе седьмого июля.
Бородатый служащий объяснил Тино, что обычно на подборку столь обширных материалов уходит довольно много времени, но что у него есть для Пумо одновременно хорошие и плохие новости. Хорошие заключались в том, что все микрофильмы с материалами по происшествию в Я-Тук уже были собраны воедино. Плохая же новость состояла в том, что все эти материалы еще не поступили обратно в хранилище, потому что не только Пумо интересовался Я-Тук, – журналист по имени Роберто Ортиз затребовал ту же самую информацию тремя днями раньше, изучал ее в понедельник и все утро вторника, который, как известно, был вчера. “Сегодня среда – день “Виллидж Войс”, – автоматически подумал Пумо.
Тино никогда ничего не слышал о Роберто Ортизе и испытывал сейчас по отношению к этому человеку лишь чувство благодарности за то, что не придется ждать несколько дней, пока будут разыскивать нужные ему микрофильмы. В конце концов, повторял Тино самому себе, он ведь просто проводит дополнительные исследования, чтобы заглушить в себе сознание, что он упустил в жизни что-то важное, не отправившись с друзьями в Сингапур. Если обнаружится что-ни-5удь, что им необходимо знать, он всегда может позвонить им в отель “Марко Поло”.
Пока искали и подбирали статьи, Тино изучал, что было написано по поводу событий в Я-Тук в “Нью-Йорк Таймс” и других журналах. Он сидел на пластмассовом стуле перед пластиковым столом, причем стул был неудобный, а аппарат для просмотра микрофильмов занимал на столе столько места, что блокнот для записей Пумо приходилось держать на коленях. Но через несколько минут все это перестало иметь значение. То, что случилось с Тино Пумо через несколько минут чтения статьи, озаглавленной “Я-Тук: позор или победа”, напоминало разве что происшедшее с Котором Линклейтером в момент, когда Чарльз Дейзи положил перед ним альбом с фотографиями, отснятыми Коттоном. Он тут же забыл обо всем, что происходит вокруг.
“Ньюсуик” приводила слова лейтенанта Гарри Биверса: “Мы здесь, чтобы убивать врагов всех видов и размеров. Лично на моем счету уже тридцать трупов вьетконговцев”. “Убийца детей?” – вопрошал “Тайм”, где лейтенант Биверс описывался как “исхудавший человек с ввалившимися глазами и выступающими скулами, отчаявшийся человек на грани срыва”. “Действительно ли они невиновны?” – спрашивала “Ньюсуик”, в которой дальше утверждалось, что лейтенант Биверс – такая же жертва Вьетнама, как и дети, убийство которых вменяется ему в вину.
Тино помнил поведение Биверса в Я-Тук. “На моем счету тридцать мертвых негодяев, давайте, если вы хоть что-нибудь соображаете, нацепите медаль мне на грудь”, – казалось, говорило выражение лица лейтенанта. Лейтенанта буквально распирало, он никак не мог заткнуться. Когда вы стояли рядом с ним, то могли почти почувствовать, как в бешеном темпе бежит кровь по венам Гарри Биверса. И было ясно, что вы обожжетесь, если решитесь прикоснуться к нему.
“На войне все одного возраста, – заявил он репортерам. – Вы, придурки, думаете, что на этой войне есть дети, вы думаете, что дети вообще существуют во время этой войны? Знаете, почему вы так Думаете? Потому что вы – невежественные гражданские крысы, вот почему. Здесь нет детей!”
Были статьи, где предлагалось чуть ли не повесить Биверса, а вместе с ним и Денглера. Например, заголовок статьи в “Тайм”: “Я заслужил эту проклятую медаль”. Интересно, подумалось Тино, почему это, вспоминая о тогдашних событиях, Гарри всегда утверждает, что говорил журналистам, будто остальная часть взвода тоже заслуживает медалей.
Пумо казалось, что кругом царит мертвая, какая-то неземная тишина. Пумо вспоминал, какими взвинченными, доведенными до предела чувствовали они себя в те дни, после того как довелось узнать, какая зыбкая грань отделяет совесть и нравственность от готовности совершить убийство. Все они сплошь состояли из нервов, из кончиков собственных пальцев, недавно нажимавших на курок. Он вновь слышал запах рыбного соуса и дыма, поднимающегося над котлом. На пологом склоне холма лежала девушка, вернее, бесформенная груда синего тряпья рядом с упавшим коромыслом. Если деревня была пуста, кто же, черт возьми, готовил еду? И для кого? Кругом было тихо, но спокойствие окружающей природы напоминало спокойствие тигра перед прыжком. Хрюкнула свинья, Пумо вздрогнул, сжал винтовку и чуть было не изрешетил пулями чумазого ребенка, стоявшего в той же стороне. Потому что никто никогда не знает, в каком облике придет смерть – может, в облике улыбающегося ребенка с протянутой рукой, она проникает тебе в мозг и медленно поджариваетего, и ты либо начинаешь палить без разбора во все подряд, либо стараешься спрятаться, как тигр прячется в траве перед прыжком – спасти свою жизнь можно только став невидимым.
Пумо продолжал рассматривать фотографии – лейтенант Биверс, исхудавший и вымотанный, с изможденным лицом и ускользающим взглядом. М.0. Денглер с усталыми глазами, сверкающими из-под тропического шлема. И эта лужайка, на которой они стояли, от воспоминания о которой Пумо бросало в дрожь. И вход в пещеру, “похожий на кулак”, как заявил на заседании трибунала Виктор Спитални.
Потом он вспомнил, как лейтенант Гарри Биверс извлекает из какой-то канавы девочку лет шести-семи, перепачканного грязью голенького ребенка, хрупкого, как все вьетнамские дети, с косточками, напоминающими цыплячьи, поднимает ее над головой и бросает в огонь.
Все тело Пумо покрылось холодным потом. Захотелось встать и отойти от аппарата. Пытаясь подвинуть стул, он двинул с места стол, вытянул ноги, поднялся и вышел на середину кабинета микрофильмов.
Что ж, хорошо, они шагнули за грань. Коко родился по ту сторону, там, где они увидели слона. Маленький улыбающийся ребенок приближался к Пумо, неся смерть в сложенных чашечкой ладонях.
Пусть этот парень с испанским именем изучает Я-Тук, подумал Пумо. Появится еще одна книга. Он подарит ее на Рождество Мэгги Ла, девушка прочитает и сможет наконец объяснить ему, что же там произошло.
Открылась дверь, и в комнате появился парень с всклокоченной бородой и серьгой в одном ухе. В руках он нес множество футляров с микрофильмами.
– Вы Пума? – спросил парень.
– Пумо, – поправил его Тино, беря из рук коробки. Он вернулся на свое место, вынул из аппарата кассету со статьями из журнала “Тайм” и засунул туда другую – с копиями “Сент-Луис Пост-Диспэтч” за февраль восемьдесят второго года. Он довольно быстро нашел заголовок: “МЕСТНЫЙ БИЗНЕСМЕН С ЖЕНОЙ УБИТЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ”. Однако в статье содержалось гораздо меньше информации, чем Пумо уже получил в свое время от Биверса. Мистер и миссис Уильям Мартинсон, проживавшие в доме номер три тысячи шестьсот сорок два по Бреканридж-драйв, респектабельная, состоятельная пара, стали жертвой очень странного убийства в Сингапуре. Тела их были обнаружены оценщиком недвижимости, приехавшим оценить пустующий дом в одном из жилых районов города. Убийство совершено предположительно с целью ограбления. Мистер Мартинсон, будучи вице-президентом и директором отдела маркетинга фирмы “Мартинсон Тул энд Эквипмент лтд”, часто путешествовал по Дальнему Востоку, обычно в сопровождении жены, также весьма почитаемой жительницы Сент-Луиса.
Мистер Мартинсон, шестидесяти одного года, закончил одну из самых престижных средних школ Сент-Луиса, Кэньон-колледж и Колумбийский университет. Его прадед, Эндрю Мартинсон, основал компанию “Мартинсон Тул энд Эквипмент лтд” в тысяча восемьсот девяностом году. Джеймс Мартинсон, отец убитого, руководил фирмой с тысяча девятьсот тридцать пятого по тысяча девятьсот пятьдесят второй год, а также являлся президентом “Клуба основателей Сент-Луиса”, “Союзного клуба” и “Спортивного клуба”, одновременно занимая ответственные посты в различных муниципальных, образовательных и религиозных учреждениях. Мистер Мартинсон присоединился к семейному бизнесу, находившемуся с семидесятого года под контролем его старшего брата – Керкби Мартинсона, и использовал свое знание Дальнего Востока и опыт в ведении переговоров, чтобы увеличить годовой доход компании по приблизительным оценкам на несколько сот миллионов долларов.
Миссис Мартинсон, урожденная Барбара Хартсдейл, выпускница Академии Франсез и Брин Маур-колледжа, долгое время являлась довольно заметной фигурой в социально-культурной жизни города. Ее дед, Честер Хартсдейл, кузен поэта Т.С.Элиота, основал сеть универмагов “Хартсдейл”, пятьдесят лет удерживавшую лидирующую позицию в своей отрасли в западных штатах. После Первой мировой войны Хартсдейл был послом США в Бельгии. Чету Мартинсонов хоронила их многочисленная родня: брат мистера Мартинсона – Керкби, сестра – Эмма Бич, постоянно проживающая в Лос-Анджелесе, братья миссис Мартинсон – Лестер и Паркер, руководящие дизайнерской фирмой “Ля Бон Ви” в Нью-Йорке, и трое детей – Спенсер, сотрудник Центрального разведывательного управления, постоянно проживающий в Арлингтоне, Паркер, Сан-Франциско, и Орлетт Монаган, художница, живущая в данный момент в Испании. Внуков у покойных не было.
Тино изучил фотографии двух образцовых граждан. Уильям Мартинсон оказался обладателем близко посаженных глаз и копны седых волос, обрамляющих симпатичное умное лицо. У него был вид человека, преуспевшего в этой жизни. Барбару Мартинсон засняли в тот момент, когда она смотрела куда-то в сторону с едва заметной улыбкой на губах. Вид у нее был такой, как будто ей только что пришло в голову что-то очень смешное и, скорее всего, непристойное.
На третьей странице того же номера красовался заголовок:
“ДРУЗЬЯ И СОСЕДИ ВСПОМИНАЮТ МАРТИНСОНОВ”. Пумо начал читать через строчку небольшую статью, ошибочно полагая, что ему уже известны все изложенные в ней сколько-нибудь значимые Факты. Конечно, Мартинсонов любили, ими восхищались. Естественно, их смерть явилась трагической утратой для общества. Супруги были красивы, умны и щедры. Но чего никак нельзя было предсказать, так это того, что мистер Мартинсон был до сих пор известен своим старым почитателям по псевдониму “Фафи”, которым он пользовался, сотрудничая в “Кантри Дей”. Было также сказано, что Уильям Мартинсон проявил свои замечательные деловые способности после того, как решил оставить журналистику и присоединиться к семейному бизнесу в тот момент, когда “Мартинсон Тул энд Эквипмент” переживала кризис.
“Журналистика? —удивился Пумо. – Фафи?”
В статье был подзаголовок: “Две карьеры мистера Мартинсона”.
Уильям Мартинсон, оказывается, специализировался в журналистике еще в Кэньон-колледже, а позднее получил степень магистра на факультете журналистки в Колумбийском университете. В сорок восьмом году он стал штатным сотрудником “Сент-Луис Пост-Диспэтч” и вскоре приобрел репутацию репортера исключительных способностей. В шестьдесят четвертом году, после еще нескольких престижных журналистских постов, он становится корреспондентом журнала “Ньюсуик” во Вьетнаме. Мистер Мартинсон присылал репортажи из Вьетнама до самого взятия Сайгона, после чего он стал шефом одного из отделений журнала. В семидесятом году в его честь был дан обед, на котором отмечался особый вклад Мартинсона в информационное обеспечение американцев по вопросам, касающимся войны во Вьетнаме. В особенности это касалось его репортажей о происшествии близ некой вьетнамской деревушки, поначалу показавшемся всем героическим актом...
Пумо перестал читать. Какое-то время он ничего не видел и не слышал вокруг – Я-Тук вновь ослепила его. Постепенно Тино обнаружил, что руки его как бы сами собой вынимают из аппарата кассету с информацией из Сент-Луиса.
– Проклятый Биверс, – повторял он про себя. – Чертов дурак.
– Успокойтесь, приятель, – послышался голос над головой Пумо. Тот попытался развернуть стол и так ударился при этом ногой, что наверняка заработал синяк. Потирая бедро, он поднял глаза на все того же бородатого молодого человека.
– Пума, так? – спросил тот. Тино вздохнул и кивнул.
– Вам все еще нужно это? – он протягивал Пумо еще одну стопку микрофильмов.
Пумо взял пленки и снова обернулся к аппарату. Он не понимал, на что смотрит и что ищет. Он чувствовал себя так, будто его только что ударила молния. Этот чертов Биверс, который поднял такой шум вокруг своей колоссальной работы по сбору информации, не потрудился копнуть дальше поверхности преступления Коко. Тино почувствовал, что его вновь захлестывает волна гнева.
Он с такой силой впихнул в аппарат кассету с копиями лондонской “Таймс”, что стол задрожал. Из-за перегородки, отделяющей его от соседнего монитора, послышались возмущенные возгласы.
Пумо просматривал текст, пока не нашел нужный ему заголовок: “ПИСАТЕЛЬ И ЖУРНАЛИСТ МАККЕННА УБИТ В СИНГАПУРЕ”. И подзаголовок: “Приобрел известность во время войны во Вьетнаме”.Клив Маккенна занял первую страницу “Таймс” двадцать девятого января восемьдесят второго года, через шесть дней после своей смерти и через день после того, как был обнаружен его труп. Маккенна работал на агентства “Рейтор” в Австралии и Новой Зеландии в течение десяти лет, затем перебрался в сайгонское отделение, где быстро приобрел известность. Он был первым английским журналистом, освещавшим блокаду Хе-Санх, события в Май Лей и военные действия в Хью, и был единственным английским журналистом, побывавшим в Я-Тук непосредственно после событий, вызвавших расследование военного трибунала и последующее признание невиновными двух американских солдат. Маккенна расстался с журналистикой в семьдесят первом году, вернувшись в Лондон, чтобы написать первый из серии приключенческих триллеров, сделавших его одним из самых известных и преуспевающих авторов.
– Он был в том чертовом вертолете, – вслух произнес Пумо. Клив Маккенна был одним из пассажиров вертолета, доставившего репортеров в Я-Тук, Уильям Мартинсон был в том же вертолете и французские журналисты, наверняка, тоже.
Тино поменял кассету на другую, с французской периодикой. Пумо не понимал по-французски, но слова “Вьетнам” и “Я-Тук” в одной из статей на первой странице “Экспресс” читались одинаково по-английски и по-французски.
Сбоку кабинки Пумо появилась огромная голова с карими глазами за стеклами огромных очков в серой оправе.
– Извините, – произнесла голова, – но если вы не в состоянии контролировать себя и свой словарь, я буду вынужден попросить вас удалиться.
Пумо захотелось ударить этого высокопарного осла. Тем более что на нем был галстук-бабочка, напомнивший ему о Гарри Биверсе.
Нимало не сомневаясь в том, что на него смотрит весь кабинет микрофильмов, Пумо взял со спинки стула пиджак, сдал у стола пленки с микрофильмами и вышел из кабинета. Тино сломя голову сбежал по лестнице и выбежал за дверь библиотеки. Падал снег.
Пумо шагал по улице, засунув руки в карманы, в твидовой кепке из какой-то банановой республики на голове. Было очень холодно, и это успокаивало. В такой холод, когда все думали только о том, как бы скорее добраться до дома, практически исключалась возможность нападения на улице.
Пумо попытался вспомнить лица репортеров, побывавших в Я-Тук. Это была только часть более многочисленной группы, прибывшей в Кэмп Крэнделл из дальней провинции Кванг-Три, гдеони осматривали места сражений, дабы поведать человечеству об ужасах Вьетнама. После того как журналисты выполнили обязательную программу, они могли выбрать для второстепенных историй не столь знаменитые места. Большая часть группы решила послать эту возможность к чертовой матери и вернулась в Сайгон, где можно было спокойно шататься по барам и курить опиум. Все телерепортеры отправились в Кэмп Эванс, чтобы потом добраться до Хью, где можно было стоять на красивом мосту на фоне живописного пейзажа, подняв к губам микрофон, и вещать миру: “Я говорю с вами, стоя на берегу реки Паудер, протекающей через древний город Хью, история которого исчисляется столетиями”. Из них некоторые застряли в Кэмп Эванс, ожидая случая, пролетев несколько миль на север, написать захватывающие репортажи о прибытии вертолетов в зону высадки Хью. И совсем небольшая горсточка журналистов решила посмотреть, что же все-таки случилось в деревне под названием Я-Тук.
От посещения журналистов у Пумо осталось лишь воспоминание о том, как все эти репортеры в пижонски скроенной полувоенной одежде окружили вполне довольного собой Гарри Биверса. Они напоминали свору собак, лающих друг на друга и судорожно заглатывающих перепавшие им куски пищи.
И вот из всех, кто обступил в тот день Гарри Биверса, четверо мертвы. А сколько осталось в живых?
Опустив голову, Пумо брел сквозь снегопад по Пятой авеню и старался мысленно пересчитать людей, окружавших Биверса. Но ничего не выходило – они представлялись Тино бесформенной кучей, никак не поддающейся пересчету. Тогда он попытался представить, как они сходят по трапу вертолета.
Спэнки Барредж, Тротман, Денглер и он сам, Тино Пумо, несут мешки с рисом, добытые в пещере, и складывают их под деревьями. Биверс был такой радостный еще и потому, что обнаружили под рисом ящики с русским оружием. Биверс прыгал по этому поводу, как заводной болванчик.
– Выведите детей, – кричал он. – Поставьте их рядом с этим рисом и направьте на них оружие. – Он жестом указал на вертолет, стоящий рядом. – Выводите их! Выводите!
Пумо вспоминал, как люди выпрыгивают из вертолета и, пригнувшись, бегут в направлении деревни. Все журналисты пытались походить на Джона Уэйна или Эрола Флинна, и сколько же их все-таки было? Пять? Шесть?
Если бы Пул и Биверс скорее добрались до Андерхилла, они могли бы спасти еще по крайней мере одну жизнь.
Пумо поднял глаза и обнаружил, что дошел почти до конца Тридцатой стрит. Глядя на дорожный знак, он сумел наконец восстановить в голове четкую картину людей, выпрыгивающих из вертолета и бегущих через лужайку, трава на которой напоминала кошачью шерстку, зачесанную не в ту сторону. Сначала вылез один человек, за ним – двое, потом еще один, припустивший так, словно у него болели ноги, а за ним какой-то совершенно лысый коллега. Один из репортеров попытался заговорить на мягком, слащавом испанском с солдатом по имени Ля-Лютц, который лишь пробормотал в ответ что-то недружелюбное, и журналист отвернулся. Ля-Лютца убили примерно через месяц.
На снегу лежали холодные белые тени, а рядом с ними искрился серебром снег.
Каким-то образом Коко вытаскивал их всех в Сингапур и Бангкок, этих репортеров, умел найти способ заставить их попасться в расставленные сети. Он – самый настоящий паук. Маленький ребенок с протянутыми руками, полными смерти. Мигнули уличные фонари, и секунду машины и автобусы, сгрудившиеся на Пятой авеню, выглядели бесцветными, поблекшими. Пума почувствовал на языке вкус водки и повернул на Двадцать четвертую стрит.
Пока Пумо не выпил две порции, он обращал внимание только на ряд бутылок, выставленных за спиной бармена, на руку, протягивающую ему спиртное, – бокал, полный льда и какой-то прозрачной жидкости. Наверное, в какой-то момент Пумо даже закрыл глаза. Сейчас перед Пумо появилась уже третья порция выпивки, а он только выходил из этого состояния.
– Да, я был в “АА”, – произнес голос рядом с Пумо, явно продолжая разговор. – И знаешь, что я сделал в один прекрасный момент? Послал все к чертовой матери, вот что я сделал.
Пумо услышал, как человек говорит, что выбрал преисподнюю. Как любой человек, выбравший ад, он всячески рекламировал свой выбор. Не так страшен черт, как его малюют. У собеседника его было багровое лицо, на котором кожа висела складками, и неприятно пахло изо рта. Демоны притаились за его впалыми щеками и зажгли желтый огонь в его глазах. Он положил тяжелую грязную руку на плечо Пумо и сообщил, что ему нравится стиль Тино – он любит людей, которые пьют с закрытыми глазами. Бармен хмыкнул и удалился в прокуренную пещеру в глубине бара.
– Ты когда-нибудь убивал кого-нибудь? – спросил Пумо его новый приятель. – Представь себе, что мы на телевидении, и ты должен рассказать мне всю правду. Укокошил кого-нибудь хоть раз в жизни? Что-то подсказывает мне, что да. – Мужчина сильнее сжал плечо Пумо.
– Надеюсь, что нет, – сказал Пумо и залпом осушил половину бокала.
Человек рядом с ним шумно дышал в ухо. Внутри его прыгали демоны, размахивая своими острыми вилами для пыток, приплясывали и подбрасывали хвороста в свой костер.
– Узнаю этот ответ – ответ бывшего вояки. Я прав, а? Пумо сбросил с плеча руку мужчины и отвернулся.
– Вы думаете, это имеет значение? Нет, не имеет. Только в одном смысле. Когда я спрашиваю, убивал ли ты кого-нибудь, я имею в виду, приходилось ли тебе отнимать чужую жизнь так же легко, как ты пьешь виски или ходишь помочиться. Я спрашиваю, убийца ли ты. И тут все берется в расчет – даже если ты убил, когда на тебе была форма твоей страны. В техническом смысле убийцей все равно был ты.
Пумо сделал над собой усилие, чтобы опять повернуться лицом к этому человеку:
– Отвали. Оставь меня в покое.
– Или что? Ты убьешь меня, как убивал их там, во Вьетнаме? А это ты видел? – Человек-демон поднял кулак, по размеру напоминавший мусорный бак и почти такой же грязный. – Когда я убил его, я убил его этим кулаком.
Пумо почувствовал, что стены пещеры как бы смотрят на него, будто линзы огромной камеры. От человека-демона к Пумо плыли обволакивающий дым и зловоние.
– И где бы ты ни был, помни одно: ты не можешь чувствовать себя в безопасности. Я-то знаю. Ведь я тоже убийца. Ты думаешь, что можешь победить, но ты не можешь победить. Я знаю, как это.
Пумо обернулся к двери.
– Все будет исполнено, – продолжал демон. – Где бы ты ни был. Помни об этом.
– Я знаю, – сказал Пумо, торопливо вытаскивая из кармана деньги.
Вылезая из такси, Пумо заметил, что окна второго этажа ярко освещены. Слава Богу, Мэгги была дома. Пумо поглядел на часы и очень удивился, обнаружив, что уже почти девять часов. Несколько часов просто-напросто испарились из его дня. Сколько же он просидел в баре на Двадцать четвертой улице и сколько раз заказывал выпивку? Пумо вспомнил явившегося ему человека-дьявола и решил, что, видимо, много.
Цепляясь за стены, Пумо поднялся кое-как по узкой белой лестнице, отпер дверь и очутился наконец в тепле.
– Мэгги.
В ответ ни звука.
– Мэгги!
Пумо расстегнул свое тяжелое пальто и кое-как пристроил его на одну из вешалок. Потянувшись за кепкой, он коснулся собственного голого лба и тут же мысленно увидел, как кладет кепку рядом с собой на сиденье в такси.
Он зашел в гостиную и сразу увидел Мэгги, сидящую за столом на платформе, положив руки на телефон. Губы девушки были плотно сжаты, как будто она поймала ртом какое-нибудь насекомое, которое не хочет выпускать на волю.
– Ты напился, – сказала она. – Я только что обзвонила три больницы, а ты, оказывается, был в баре.
– Я знаю, почему он убил их, – выпалил Пумо. – Я даже видел их всех в Наме. Я помню, как они выпрыгивали из вертолета. И известно ли тебе, что я тебя люблю?
– Никому не нужна такая любовь, – сказала Мэгги, но, даже будучи пьян, Пумо заметил, что черты лица ее смягчились: теперь за плотно сжатыми губами уже не томилось в плену крошечное насекомое.
Пумо начал объяснять, что удалось выяснить о Мартинсоне и Маккенне и как он встретил демона в преисподней, но Мэгги уже подходила к нему. Она раздела Пумо и, взяв его одной рукой за член, повела в спальню, как кораблик на веревочке.
– Мне надо позвонить в Сингапур, – бормотал Пумо. – Они еще не знают.
Мэгги скользнула в постель и пристроилась поудобнее рядом с Пумо.
– Чем скорее мы начнем, тем лучше, – сказала она. – А то я вспомню все, что передумала, пока ждала тебя, и опять разозлюсь. – Мэгги обняла Пумо и прижалась к нему всем телом. Затем она откинула голову назад. – О, от тебя странно пахнет. Где еще ты успел побывать? В паровом котле?
– Это был человек-демон, – сказал Пумо. – Я пропитался его запахом, когда он положил руку мне на плечо. Он сказал, что в аду не так уж плохо. В конце концов привыкаешь.
– Американцы ничего не понимают в демонах, – сказала Мэгги.
Пумо подумал, ему бывает так хорошо с Мэгги, потому что, должно быть, она и сама демон. И поэтому так хорошо в них разбирается. Дракула была демоном, человек в баре был демоном, и, если бы Пумо умел отличать демонов от обычных людей, он бы наверняка увидел множество демонов, снующих туда-сюда по улицам Нью-Йорка. Гарри Биверс – еще один демон. На этом месте то, что проделывала с ним Мэгги Ла, окончательно лишило Пумо возможности сосредоточиться на чем-либо, кроме мысли о том, что, когда он женится на этой девушке, жизнь его обещает быть очень интересной, потому что он женится на демоне.
Через два часа Пумо проснулся с головной болью, сладким привкусом поцелуев Мэгги во рту и сознанием того, что какое-то важное дело осталось невыполненным. На Пумо накатило знакомое ощущение ужаса, сопровождавшее обычно его ресторанные неприятности, и он находился во власти этого чувства, пока не вспомнил, как провел сегодняшний день. Он посмотрел на часы: без пятнадцати одиннадцать. В Сингапуре сейчас без пятнадцати одиннадцать утра. Есть шанс, что ему удастся застать Майкла в номере.
Пумо вылез из постели и накинул халат.
Мэгги сидела на кушетке, держа в руке карандаш и любуясь на что-то нарисованное ею на желтом листочке из блокнота. Она подняла глаза на Пумо и улыбнулась.
– Я думала о твоем меню, – сказала она. – Раз уж ты все решил переделать, почему бы не поработать над меню.
– А что не в порядке с меню?
– Ну что ж, – начала Мэгги, и Тино понял, что она говорит вполне серьезно. Он поднялся на платформу и подошел к столу. – Во-первых, эта уродская распечатка на матричном принтере. Меню выглядит так, будто твоей кухней управляет компьютер. И бумага – бумага хорошая, но очень быстро пачкается. Надо что-нибудь пошикарнее. Да и макет так себе, а такие длинные описания блюд вообще ни к чему.
– А я-то думаю, что же это не так с моим меню, – сказал Пумо, начиная шарить по столу в поисках номера отеля в Сингапуре, где остановились его друзья. – Мэр любит читать вслух эти описания, когда приходит в ресторан. Таким образом он смакует как бы все блюда.
– Все это вместе напоминает подгоревшую яичницу. Надеюсь, дизайнер немного содрал с тебя.
Пумо, конечно же, делал макет меню сам.
– Он чертовски дорого мне обошелся, – пробормотал Тино. – О, наконец-то...
Пумо соединился с оператором и сказал, что ему необходимо позвонить в Сингапур.
– Посмотри, насколько лучше могло бы выглядеть твое меню, – Мэгги поднесла листок к глазам Пумо.
– Что это там за каракули?
Наконец Пумо соединили с отелем “Марко Поло”. Клерк сообщил ему, что в отеле не проживает доктор Майкл Пул. Нет, ошибка исключена. У них также нет постояльцев по имени Гарольд Биверс и Конор Линклейтер.
– Но они же должны быть там, – в голосе Пумо вновь зазвучало отчаяние.
– Позвони его жене, – посоветовала Мэгги.
– Я не могу позвонить его жене.
– Почему ты не можешь позвонить его жене?
Прежде чем Пумо успел ответить, перезвонил клерк из отеля “Марко Поло” и сообщил, что доктор Пул и остальные действительно останавливались в отеле, но выехали два дня назад.
– Куда они поехали?
– Кажется, мистер Пул договаривался об организации своего путешествия в конторе консьержа в вестибюле.
Клерк пошел узнать, что известно в конторе о маршруте Майкла Пула.
– Так почему ты не можешь позвонить его жене? – вновь спросила Мэгги Ла.
– У меня нет записной книжки.
– А почему у тебя нет записной книжки?
– Ее украли.
– Не смеши. Ты просто вредничаешь из-за того, что я сказала по поводу меню.
– Во первых, ты не права. Я...
Вернулся клерк и сообщил, что мистер Пул и мистер Линклейтер купили авиабилеты до Бангкока, а мистер Биверс заказал билет до Тайпея. Поскольку джентльмены не воспользовались службой отеля, ему неизвестно, где они собирались остановиться в этих городах.
– Кому и зачем понадобилось красть твою записную книжку? Кто вообще станет красть чью-нибудь записную книжку? – Мэгги остановилась. Глаза ее расширились. – О, тогда, когда ты встал ночью?.. Когда ты рассказал мне ту ужасную историю?
– Да, она ее и украла.
– Прямо мороз по коже пробирает.
– Вот и я говорю. Короче, у меня нет теперь домашнего телефона Майкла.
– Пожалуйста, извини, я говорю совершенно очевидные вещи... но телефон Майкла почти наверняка можно узнать в городской службе информации.
Пумо набрал номер справочной Уэстчестера и попросил телефон Майкла Пула.
– Джуди должна быть дома, – сказал он. – Ведь ей завтра с утра в школу.
Мэгги довольно мрачно кивнула.
Пумо набрал номер Майкла. После второго гудка подключился автоответчик, и Пумо услышал голос друга: “Я не могу в настоящее время разговаривать по телефону. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение, и я перезвоню вам, как только появится такая возможность. Если вам необходима помощь, наберите номер 555-0032”.
“Это, наверное, номер одного из врачей в фирме Майкла”, – подумал Пумо и сказал:
– Это Тино Пумо, Джуди. Ты слышишь меня? – Молчание. – Я пытаюсь связаться с Майклом. Необходимо передать ему кое-какую информацию. Он выехал из отеля в Сингапуре. Пожалуйста, перезвони мне, как только тебе станет известен его новый номер. Это очень важно. Пока.
Мэгги положила листочек с меню на столик.
– Иногда ты ведешь себя так, будто женщин на свете вовсе не существует, – сказала она. – А? – удивился Пумо.
– Тебе надо поговорить с Джуди Пул – и чей же номер ты спрашиваешь в справочной? Майкла Пула. И чей номер ты набираешь? Майкла Пула. И тебе даже не приходит в голову узнать номер Джудит Пул.
– Да брось ты. Они же муж и жена.
– А что ты знаешь о семейной жизни?
– О семейной жизни я знаю то, что Джуди Пул нет дома.
Скоро Тино начал думать, что Мэгги, возможно, права. И у Майкла, и у его жены была работа, которая требовала частых телефонных переговоров, в любой момент могло возникнуть что-то срочное. Поэтому у супругов вполне могли быть разные телефонные линии. Тем не менее, Пумо сопротивлялся этой идее, поскольку она пришла в голову не ему. На следующий день, после того как он целый день общался с плотниками и осмотрел практически каждый сантиметр обшивки стен в поисках хотя бы малейшего намека на тараканов и пауков, Пумо поймал себя на том, что практически уверен: Джуди Пул не было дома в тот вечер. Автоответчик устанавливают обычно в пределах слышимости – особенно если его подключают, находясь в это время дома. Так что не так уж страшно, что он не отреагировал на замечание Мэгги, что у Джуди может быть свой номер. Будь у Пулов хоть дюжина телефонных линий и обзвони Пумо их все, эффект был бы тот же самый.
Когда Мэгги вновь спросила его, не попытается ли он все-таки узнать, нет ли в Уэстчестере номера, зарегистрированного на имя Джудит Пул, Пумо сказал:
– Может быть. У меня сегодня много дел, это подождет. Мэгги улыбнулась и глаза ее сверкнули. Она понимала, что одержала победу, и была достаточно умна, чтобы не продолжать обсуждать этот вопрос.
Все шло более или менее нормально до семи часов вечера следующего дня. Они с Мэгги промотались весь день в такси и на метро по разным делам, побывали в конторе архитекторов, стены которой были увешаны литографиями Давида Салле и Роберта Раушенберга, где Лоури Хэпгуд, партнер Молли Уитт, флиртовал с Мэгги, объясняя ей новую систему стеллажей. Они вернулись домой часов около семи. Мэгги спросила Тино, не хочет ли он чего-нибудь съесть и растянуться на кушетке. Тот устало плюхнулся в кресло перед столом и сказал, что,пожалуй.
– И что же мы придумаем?
Пумо взял со стола утренний номер “Таймс”.
– А я-то думал, что многие женщины обожают готовить, – сказал Тино.
– Давай отправимся в Чайна-таун и закажем утиных ножек.
– Ты впервые решила так разгуляться с тех пор, как поселилась у меня.
Мэгги зевнула.
– Я знаю. Извини, я тебе наскучила. Это просто ностальгия по тем временам, когда я еще была тебе интересна.
– Давай, давай, – пробормотал Пумо, разглядывая небольшую статейку на последней странице.
Внимание его привлек заголовок: “ОРТИЗ, ЖУРНАЛИСТ, НАЙДЕН УБИТЫМ В СИНГАПУРЕ”. Тело Роберто Ортиза, сорока семи лет, одного из выдающихся представителей современной прессы, найдено вчера полицией в пустом доме в одном из жилых районов Сингапура. Мистер Ортиз и неизвестная женщина умерли от стреляных ран. Ограбление, похоже, не могло послужить мотивом преступления. Роберто Ортиз родился в Тегусиальпе, Сингапур, получил образование частным образом и в Университете Беркли (Калифорния), происходит из семьи центральноамериканских газетных магнатов. Являлся нештатным репортером, сотрудничавшим со многими испано– и англоговорящими изданиями. С тысяча девятьсот шестьдесят четвертого по тысяча девятьсот семьдесят первый год Роберто Ортиз работал во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, освещал для множеств различных журналов события вьетнамской войны. Позднее его впечатления об этом времени вылились в книгу “Вьетнам: впечатления от личной поездки”. Мистер Ортиз был известен своей эрудицией, сообразительностью и большим личным мужеством. От полиции Сингапура получена информация, что смерть мистера Ортиза, по всей видимости, связана с еще несколькими нераскрытыми убийствами, совершенными в городе в последнее время.
– Что-то отвлекло твое внимание от твоей маленькой подружки-наркоманки, – произнесла Мэгги.
– Прочитай вот это, – Пумо подошел к кушетке и дал Мэгги газету.
Она прочитала половину статьи лежа, затем села, прежде чем дочитать до конца.
– Ты думаешь, это был еще один из них?
Пумо пожал плечами – ему неожиданно захотелось, чтобы Мэгги со своими язвительными шуточками оказалась где-нибудь подальше от него.
– Я не знаю. Но что-то с ним не так – с этим парнем, которого убили.
– Роберто Ортизом?
Пумо кивнул.
– Ты когда-нибудь встречался с ним?
– Один из репортеров, прибывших в Я-Тук, говорил по-испански. Внутри Пумо начинали созревать какие-то нездоровые, темные чувства: он не мог больше видеть этого всего – своего очаровательного жилища, того бардака, который творился в ресторане, а в настоящий момент и Мэгги Ла.
– Он выпрыгнул из самолета последним, – сказал Пумо, чувствуя, что вот-вот сорвется. Внутри появилась какая-то странная пустота. – В Я-Тук побывало пятеро репортеров, и теперь все они мертвы.
– Ты ужасно выглядишь, Тино. Что ты собираешься делать?
– Оставь меня в покое, – прорычал Пумо.
Он встал и облокотился о стену. Рука его непроизвольно сжалась в кулак. Сперва тихонько, со все нарастающей силой, он начал долбить кулаком стену.
– Тино?
– Я сказал, оставь меня в покое.
– Почему ты лупишь по стенке?
– Заткнись!!!
Довольно долго Мэгги молчала, а Пумо продолжал долбить стену. Он сменил правый кулак на левый.
– Твои друзья там, а ты здесь, – подала наконец голос Мэгги.
– Замечательно.
– Ты думаешь, они знают о смерти Ортиза?
– Ну конечно, знают! – буквально заорал Пумо, оборачиваясь к Мэгги. Обе руки его распухли и были красными. – Они были в том же городе! – Пумо чувствовал, что способен сейчас убить кого-нибудь. Мэгги смотрела на него с кушетки глазами испуганного котенка. – Что ты знаешь обо всем этом? Сколько тебе вообще лет? Ты думаешь, ты нужна мне? Видеть тебя не могу!
– Прекрасно, – сказала Мэгги. – Значит, мне нет больше необходимости быть твоей нянькой.
Волна черной ярости захлестнула Тино Пумо. Он вспомнил человека-демона, кладущего ему на плечо руку, пахнущую горящим мусором, и сообщающего, что он, Пумо, убийца. Преисподняя не так уж плоха, думал Пумо. Она прекрасна!
Пумо обнаружил, что он входит в столовую и подходит к шкафам, которые повесил здесь Винх. Открыв один из них, он несказанно удивился, увидев за дверцей сложенные аккуратной стопкой блюда. Блюда эти были чем-то совершенно чуждым Пумо. Он ненавидел эти блюда. Пумо взял верхнее блюдо и, подержав несколько секунд обеими руками, швырнул на пол. Ударившись о пол, блюдо разлетелось на множество мельчайших осколков. Смотри, что делают те, кто живет в преисподней! Он взял второе блюдо и бросил его вслед за первым. Кусочки фарфора прыгали по всему полу. Вскоре Пумо покончил со всей стопкой, бросая то одно блюдо, а то сразу два или три. Последнее блюдо он швырнул об пол с особым вниманием – как будто ставил важный научный эксперимент.
– Бедный дурачок, – сказала Мэгги.
– О’кей, о’кей, – Пумо закрыл лицо руками.
– Хочешь поехать в Бангкок и попытаться найти их? – спросила Мэгги. – Это будет не так уж сложно.
– Не знаю, – ответил Пумо.
– Если тебе так тошно оттого, что ты остался, лучше поехать. Я могу заказать для тебя билеты.
– Мне уже не так плохо. – Пумо пересек комнату и уселся в кресло. – Но, может быть, я в самом деле поеду. Я действительно так уж необходим в ресторане?
– Не уверена.
Пумо задумался.
– Пожалуй, да. Поэтому я и не поехал с ними сразу. – Он взглянул на осколки, валяющиеся на полу. – Тот, кто все это натворил, заслуживает наказания. – Пумо улыбнулся, но улыбка его выглядела зловещей. – Я, кажется, припоминаю, кто это.
– Давай отправимся в Чайна-таун и поедим супу, – предложила Мэгги. – У тебя сейчас вид человека, которому жизненно необходим суп.
– Ты полетишь со мной в Бангкок, если я решу туда поехать?
– Ненавижу Бангкок, давай лучше вместо этого отправимся в Чайна-таун.
На Уэст Бродвей они поймали такси, и Мэгги велела водителю ехать на Бовери-Аркейд, что между Каналом и Вайард-стрит.
Через пятнадцать минут Мэгги уже объяснялась по-китайски с официантом в небольшом и довольно обшарпанном зальчике, оклеенном вместо обоев написанными от руки меню. Официанту было около шестидесяти, на нем была грязная, пожелтевшая форма, когда-то, очевидно, бывшая белой. Он сказал что-то такое, что заставило Мэгги улыбнуться.
– Чему это ты? – поинтересовался Пумо.
– Он назвал тебя старым иностранцем.
Пумо мрачно поглядел на спину официанта и на короткий ежик седеющих волос на его голове.
– Это просто такое выражение, – сказала Мэгги.
– Наверное, я все-таки поеду в Бангкок.
– Одно твое слово...
– Если они знали, что еще один журналист, ну этот Ортиз, убит в Сингапуре, зачем им понадобилось отправляться в Бангкок? – Официант поставил перед ними миски с кашеобразной кремовой массой, напоминавшей то, что Майклу Пулу довелось есть на завтрак в Сингапуре. – Если только они не разузнали, что Тим Андерхилл покинул город.
– А Гарри Биверс – в Тайпей? – Мэгги улыбнулась, мысль эта явно казалась ей забавной. Пумо кивнул головой.
– Они, должно быть, узнали, что Андерхилл отправился в одно из этих мест, и разделились, чтобы продолжить поиски. Но почему они не позвонили перед этим мне? Ведь если они знали, что Андерхилл уже убрался из Сингапура, когда убили Роберто Ортиза, то должны были понять, что Тим невиновен.
– Ну что ж, от Сингапура до Бангкока около часа полета. Ешь свой суп и не беспокойся.
Пумо попробовал свой суп. Как и все странно выглядевшее, что когаа-либо рекомендовала ему Мэгги, суп на вкус был вовсе не таким, как можно было предположить по его виду. У супа был вкус пшеницы, свиной эссенции и чего-то еще непонятного. Пумо задумался, не начать ли подавать одну из вариаций этого супа у себя в ресторане. Он мог бы назвать его как-нибудь вроде “Суп, дающий силу, чтобы поднять двух быков” и подавать в маленьких мисочках, посыпав тертой лимонной цедрой. Мэр будет в восторге.
– Этой осенью, – прервала Мэгги ход его мыслей, – перед Хэллоуином, я увидела как-то несравненного Гарри Биверса. Мне пришло в голову подурачиться. Гарри шел за мной по улице, затем зашел следом в винный магазин, имея наглость считать, что я до сих пор его не заметила. Я была с Пери и Джулисом, ну ты знаешь моих дружков.
– Роберто Ортиз, – воскликнул вдруг Пумо, вспомнив наконец то, что тщетно пытался вспомнить начиная с семи часов. – О, Боже мой! – Они хорошие ребята, – продолжала тараторить о своем Мэгги. – Просто все время сидят без работы, поэтому-то ты их и не любишь. Так или иначе, когда я поняла, что Гарри преследует меня, выбрала момент и, зная, что он наблюдает, украла бутылку шампанского. Я чувствовала себя нехорошей девочкой.
– Роберто Ортиз, – повторил Пумо. – Да, теперь я уверен, его звали именно так.
– Я почти что боюсь спросить, о чем это ты.
– Когда я делал заказ в кабинете микрофильмов, мне сказали, что все эти материалы уже были подобраны для какого-то парня, который тоже собирается писать книгу о Я-Тук. Мне кажется, что имя, которое назвал библиотекарь, – Роберто Ортиз. – Тино глядел на Мэгги совершенно безумными глазами. – Поняла? Роберто Ортиз в этот момент был мертв уже примерно с неделю. Мне надо позвонить Джуди Пул и узнать, что ей известно о Майкле.
– Мне так и непонятно, в чем дело, Тино.
– Я думаю, Коко убил последнего журналиста, сел в самолет и прилетел в Нью-Йорк.
– Может, там, в библиотеке, побывал Роберто Гомец или Роберто Ортиз, или что-то в этом роде, какой-нибудь репортер с испанским именем – Эрни Анастос. Дж.Дж.Гонзалес. Давид Диаз. Фред Норьега. – Мэгги попыталась вспомнить еще каких-нибудь телерепортеров, но не смогла.
– И искал статьи про Я-Тук?
Пумо доел суп, нервничая все больше и больше.
Едва успев повесить пальто, Пумо зажег свет и подошел к столу. Мэгги последовала за ним, не снимая длинного плаща.
На этот раз Пумо запросил в Службе информации Уэстчестера номер Джудит Пул из Уэстерхолма, ему дали номер, который, как смутно припоминал Пумо, был записан на автоответчике Майкла Пула. Пумо набрал номер, и Джуди ответила после нескольких гудков.
– Миссис Пул слушает.
– Джуди? Это Тино Пумо.
Пауза.
– Здравствуй, Тино. – Еще одна, явно нарочитая пауза. – Пожалуйста, извини, что я спрашиваю, но зачем ты, собственно, звонишь по этому номеру? Уже очень поздно, а сообщение для Майкла можно надиктовать на автоответчик.
– Я уже оставил сообщение на автоответчике. Извини, что звоню так поздно, но у меня есть очень важная информация для Майкла.
– О.
– Когда я позвонил в отель в Сингапуре, мне сообщили, что они уехали.
– Да.
Что, черт возьми, происходит между Майклом и его женой, поинтересовался про себя Пумо.
– Я надеялся, что ты дашь мне его новый номер. Они ведь уже два или три дня в Бангкоке.
– Я знаю, Тино. Я дала бы тебе его номер в Бангкоке, но у меня его нет. Наш последний разговор был совсем не об этом.
Тино чуть не застонал вслух.
– Ну хорошо, хотя бы как называется его отель?
– Не уверена, что он говорил мне. А уж я наверняка его не спрашивала.
– Хорошо, могу я через тебя кое-что передать ему? Майклу необходимо знать: я обнаружил, что жертвы Коко – Маккенна, Ортиз и другие – были журналистами, прилетавшими когда-то в Я-Тук, и мне кажется, что Коко сейчас в Нью-Йорке выдает себя за Роберто Ортиза.
– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь. Что за жертвы? Что ты имеешь в виду? Что это за чушь про Коко?
Пумо поглядел на Мэгги, которая в ответ выкатила на него глаза и высунула язык.
– Что там, черт возьми, происходит, Тино? – настаивала Джуди.
– Джуди, попроси, пожалуйста, Майкла, позвонить мне сразу же, как он закончит разговор с тобой. Или сама перезвони мне и скажи, где его искать.
– Постой, ты не можешь, наговорив мне столько всего, просто взять и повесить трубку. Меня интересует кое-что еще – может, ты мне подскажешь, кто это все время звонит сюда и молчит в трубку.
– Джуди, я понятия не имею, кто бы это мог быть.
– Надеюсь, это не Майкл попросил тебя звонить время от времени и проверять меня.
– Джуди, если тебя кто-то беспокоит, обратись в полицию, – посоветовал Пумо.
– У меня есть идея получше, – ответила Джуди и повесила трубку.
Пумо и Мэгги рано легли спать. Мэгги обняла Тино, обвила ногой его колени и крепче прижалась к нему.
– Чем я могу тебе помочь? – спросила она. – Обзвонить все отели в городе и выяснить, не остановился ли у них Роберто Ортиз?
– Я успел почти что поверить тебе, – сказал Пумо. – Может, я неверно запомнил имя, и это был Умберто Диаз или кого ты там еще называла.
– Умберто и мухи не обидит.
– Завтра я поговорю с библиотекарем.
Они занялись любовью, затем Мэгги заснула, а Пумо еще долго копался в памяти, сознавая, что имя, названное ему библиотекарем, все-таки было Роберто Ортиз. Наконец уснул и он.
И проснулся через несколько часов, резко, как будто в него вонзили что-то длинное и острое. Он знал что-то ужасное, знал наверняка, как это всегда бывает, когда тебя озаряет темной ночью. Хотя в глубине души Пумо понимал, что при свете наступившего дня начнет сомневаться в том, что сейчас кажется ему абсолютно бесспорным. В лучах восходящего солнца все страхи уже не будут казаться такими давящими. Он позволит опять обмануть себя, с удовольствием выслушает отговорки, которые сочинит на этот случай Мэгги Ла. Но
Тино пообещал себе, что постарается не забыть, как он чувствовал себя в этот момент. Он вдруг ясно понял, что в его жилище забралась не Дракула и какой-нибудь другой вор. К нему приходил Коко. И это Коко украл записную книжку. Ему нужны были адреса друзей, чтобы выследить их всех, и теперь они у него были.
Еще одна картинка головоломки неожиданно встала на свое место. Это Коко позвонил по номеру Майкла Пула, услышал номер Джуди сообщении на автоответчике и немедленно набрал его. И продолжает набирать время от времени.
Пумо долго не мог уснуть. Ему пришла в голову еще одна мысль, показавшаяся Пумо абсолютно сумасшедшей даже в его теперешнем состоянии: того банкира в аэропорте, Клемента В.Ирвина, тоже убил Коко. И эта мысль, несмотря на ее явную иррациональность, еще долго не давала ему заснуть.
После завтрака Мэгги отправилась в салон “Красные Джунгли” привести в порядок прическу, а Пумо отправился вниз поговорить с Винхом. Нет, Винх никого не видел около дома в последние несколько дней. Конечно, со всей этой кутерьмой он мог и не заметить. Нет, он не припоминает никаких необычных телефонных звонков.
– А не было ли звонков, после которых вешали трубку, как только ты подходил?
– Конечно, – сказал Винх и поглядел на Пумо как на сумасшедшего. – У нас часто раздаются такие звонки. А где, ты думаешь, мы живем? Это Нью-Йорк!
Побеседовав с Винхом, Пумо взял такси и отправился в библиотеку на Сорок вторую стрит. Он поднялся по широкой лестнице, вошел в дверь, миновал охранников и вновь оказался у стола, с которого начал в тот день свои исследования. Приземистого бородатого библиотекаря нище не было видно, за конторкой стоял блондин примерно на фут выше Пумо, прижав к уху телефонную трубку. Он взглянул на Пумо, повернулся к нему спиной и продолжил разговор. Положив трубку, он медленно подошел к столу.
– Чем могу быть полезен?
– Я занимался здесь кое-какими исследованиями дня два назад, – сказал Пумо. – Вы знаете человека, который дежурил в тот день?
– Два дня назад здесь был я.
– Человек, о котором я говорю, постарше, лет, наверное, шестидесяти, приблизительно моего роста, с бородкой.
– Здесь бывает миллион народу.
– Может, вы могли бы спросить кого-нибудь? Блондин удивленно поднял брови.
– А вы что, видите кого-нибудь тут, рядом со мной? Я, знаете ли, не имею права отлучаться отсюда.
– О’кей, – сказал Пумо. – Может быть, вы сможете дать мне необходимую информацию?
– Если вам нужна какая-то определенная пленка и вы уже бывали у нас раньше, то, наверняка, знаете, как заполнить форму.
– Это немного не та информация, – продолжал настаивать Пумо. – Когда я затребовал в прошлый раз информацию по одному вопросу, человек, который стоял на вашем месте, сказал мне, что кто-то уже запрашивал эту информацию до меня. Мне нужно узнать имя этого человека.
– Боюсь, что не могу дать вам подобной информации.
– А тот, другой, посчитал это возможным. Имя было какое-то испанское.
– Это невозможно. У нас так не делают.
– Вы что, не узнаете описание другого клерка?
– Я не клерк. – На скулах его горели теперь красные пятна. – Если вы не собираетесь заказывать микрофильмы, сэр, то вы напрасно отнимаете время у нескольких человек, которые собираются это сделать.
Клерк взглянул за плечо Пумо, и Пумо, которому вот уже несколько минут казалось, что кто-то смотрит ему в спину, оглянулся. За ним стояли четверо мужчин, причем каждый смотрел куда-то в пространство.
– Сэр? – блондин поднял подбородок и посмотрел на человека, стоявшего непосредственно за спиной Тино.
Пумо побродил немного среди кабинок, в надежде увидеть кого-нибудь бородатого. Минут двадцать блондин, видимо, обслуживал читателей, разговаривал по телефону или охорашивался, сидя за столом. Он ни разу не взглянул в сторону Пумо. Минут в двадцать двенадцатого он посмотрел на часы, поднял крышку стола и вышел из комнаты. Его место заняла молодая женщина в черном шерстяном свитере. Пумо вновь подошел к столу.
– О, но я ведь никого здесь не знаю, – ответила девушка на его вопрос. – Я работаю здесь первый день. Я только две недели назад закончила стажировку и с тех пор проводила время в основном среди инкунабул. – Девушка понизила голос: – Обожаю инкунабулы.
– И вы не знаете по имени ни одного из хорошо одетых шестидесятилетних бородатых мужчин в этой библиотеке?
– Ну, здесь есть мистер Вартаньян. Но не думаю, что вы могли видеть его на этом месте. Еще мистер Харнон-Корт. И мистер Майер-Холл. А может, это был мистер Гарденер? Но, честно говоря, я не знаю, появлялся ли кто-нибудь из них когда-нибудь в кабинете микрофильмов.
Поблагодарив девушку, Пумо вышел из комнаты. Ему подумалось, что, возможно, удастся отыскать нужного человека, если побродить по библиотеке, заглядывая то в один, то в другой кабинет.
Он двинулся по коридору, разглядывая людей, снующих по верхним этажам огромной библиотеки. Мужчины в свитерах, мужчины в спортивных куртках выходили из лифта и заходили в нужные им двери, женщины в свитерах и джинсах или в платьях спешили по коридорам. Навстречу Пумо попался безукоризненно одетый денди с ухоженной бородой и в блестящих очках, все остальные служащие приветливо кивали и здоровались с ним. Но он был выше библиотекаря, которого искал Пумо, да и борода его была рыже-красной, а не седовато-черной.
Посетители библиотеки, как и Тино, несли, перекинув через руку, свои пальто и двигались по коридорам не так уверенно. Денди проплыл через них, как проплывает огромный теплоход между маленьких катеров, дошел до конца коридора и завернул за угол.
Дойдя до угла, Пумо почувствовал, как и раньше, в кабинете микрофильмов, что ему смотрят в спину. Обернувшись, Пумо увидел толпу вновь прибывших посетителей, часть которых направилась в кабинет микрофильмов, а остальные разбрелись по другим комнатам. Рядом с лифтом тоже стояла толпа. Весь персонал библиотеки скрылся за дверью офиса, кроме двух девушек, которые направились к женскому туалету. Пумо оглянулся, сетуя про себя, что упустил денди, и только в этот момент осознал, что собрался его преследовать. Тут он увидел блестящий черный костюм, выплывающий из-за другого угла. Пумо ускорил шаг, прислушиваясь к шлепанью собственных подошв по мраморным плитам пола. Завернув за угол, он никого не увидел, но дверь с надписью “Лестница” как раз захлопнулась за кем-то. Из дальнего угла коридора вышла пара молодых китаянок, каждая держала в руках две-три книги. Пумо внимательно смотрел, как девушки скользят к нему по мраморному полу. Одна из них подняла голову и улыбнулась Тино.
Пумо открыл дверь и вышел на лестничную клетку. На стене прямо перед ним виднелась огромная красная цифра три. Как только за Пумо закрылась дверь, он услышал шаги, звучавшие чуть тише его собственных. Денди, видимо, был на следующем этаже. Затем Пумо показалось, что шаги замолкли перед дверью в коридор следующего этажа, но он был не уверен, единственное, что можно было утверждать точно, это что он не слышал их больше. Затем шаги зазвучали вновь – денди поднимался на пятый этаж.
Открылась дверь на втором этаже, но Пумо даже не взглянул вниз, пока не очутился перед дверью, возле которой изменилось направление шагов. Тогда он перегнулся через перила, чтобы увидеть человека, только что вышедшего на площадку. Однако он увидел под собой лишь бесконечные перила и лестничные пролеты. Кто бы это ни был, теперь он не двигался. Пумо по-прежнему слышны были шаги денди где-то наверху.
Он отошел от перил и поглядел вверх.
Шаги внизу начали подниматься в его направлении.
Пумо опять перегнулся через перила, но шаги снова стихли. Кто бы там ни поднимался к нему, он явно прятался.
У Пумо похолодело внутри.
Снова открылась дверь третьего этажа, и на площадке появились две китаянки с книгами. Пумо видны были их макушки и слышно было, как девушки беседуют на кантонском диалекте. Над головой его хлопнула дверь пятого этажа.
Пумо пришел в себя и отошел от перил.
На площадке пятого этажа он открыл дверь с надписью: “Только для персонала библиотеки” и попал в огромный полутемный зал, уставленный книгами. Высокий денди испарился в одном из проходов между стеллажами. Его негромкие шаги слышались, казалось, со всех сторон огромной комнаты. По ту сторону двери на лестницу не слышно было никаких звуков, но Пумо вдруг ясно представил, как неизвестный преследователь, крадучись, преодолевает последние ступеньки.
Перед Пумо был ряд стеллажей примерно в ярд шириной, по обе стороны которых возвышались огромные металлические книжные шкафы. Где-то высоко наверху лампы дневного света под круглыми матовыми абажурами освещали помещение неясным рассеянным светом. Шагов высокого денди больше не было слышно.
Пумо заставил себя двигаться медленнее. Дойдя до середины комнаты, он услышал, как хлопнула дверь, через которую попал сюда. Кто-то проскользнул в комнату и закрыл за собой дверь.
Пумо ясно слышал,как вошедший следом человек оглядывается, пытаясь определить, куда именно он пошел. Пумо вновь охватил страх.
Затем он услышал крадущиеся шаги где-то слева от себя. Пумо вновь начал пробираться вслед за денди и услышал, как человек, только что вошедший в хранилище, начал двигаться по одному из проходов. Наверное, перешел на старую добрую десантную походку, которой пользовались они во время войны.
Или он окончательно сошел с ума, или же это Коко преследует его в полутемном книгохранилище. Коко украл его записную книжку, обнаружил, что остальных нет в городе, и решил начать свой рейд по Америке с него, Тино Пумо. Он завелся еще раз, перечитав статьи о Я-Тук, и теперь первым в его списке стоит имя Пумо.
Но, конечно же, на самом деле выяснится, что человек, вошедший в хранилище, просто кто-нибудь из библиотекарей. Ведь на двери же было написано, что это вход только для персонала. Если Пумо сейчас обернется и встретится с преследователем лицом к лицу, то окажется, что это какой-нибудь симпатичный толстячок в рубашке, застегнутой на все пуговицы. Пумо, сам перейдя на десантную походку, пошел дальше по широкому проходу. За три блока стеллажей до конца прохода он остановился и прислушался.
Где-то далеко слева слышны были неясные звуки шагов, которые, должно быть, принадлежали денди. Если в хранилище действительно был кто-то еще, то он позаботился о том, чтобы не издавать ни звука.
Пройдя до конца, Пумо уперся в поперечный ряд.
Следующий проход показался ему длиной с футбольное поле, он постепенно сужался, напоминая туннель, на который смотрят в другой конец телескопа. Пумо поглядел на корешки книг. Казалось, что они крадутся за ним, причем двигаются даже тогда, когда Тино останавливается. У.И.Теккерей, розовые томики с золотым тиснением, выпущенные издательством “Смит, Элдер и Ко”.
Пумо закрыл глаза и услышал кашель в нескольких рядах от себя. Глаза его вдруг широко раскрылись, надписи на книгах слились в одну золотую полосу на темно-розовом фоне. Он чуть не упал в обморок.
Человек, который кашлял, неслышно двигался вперед. Пумо стоял, застыв как статуя и боясь даже дышать, хотя человек позади него, конечно же, был безобидным толстеньким библиотекарем. Еще три быстрых скользящих шага вдоль параллельного ряда стеллажей.
В эту минуту кто-то в самом конце хранилища начал переливчато насвистывать начало “Души и тела”.
Пумо услышал, что человек в соседнем ряду уже не так осторожно пошел в сторону свистящего. Слышно было, как вдалеке снимают с полки книги – денди нашел наконец то, за чем пожаловал в хранилище. Человек свернул в средний проход. Пумо понял вдруг, что, если слегка раздвинуть томики Теккерея, можно будет увидеть лицо преследователя. Сердце его учащенно билось, когда стало ясно, что преследователь находится теперь впереди, Пумо направился к двери, над которой висела все та же лампочка дневного света. И тут ручка двери начала медленно поворачиваться. Затем дверь резко распахнулась, впустив в хранилище яркий свет, и на Пумо надвинулись две темные фигуры. Он остановился, фигуры остановились тоже, прервав начатый за дверью разговор. Пумо увидел, что перед ним все те же две китаянки, беседовавшие на кантонском диалекте, с которыми он впервые столкнулся в коридоре третьего этажа.
– О! – испуганно вскрикнули обе женщины.
– Извините, – прошептал в ответ Пумо. – Я, кажется, заблудился или что-то в этом роде.
Радостно заулыбавшись, девушки замахали руками, лопоча что-то по-китайски. Пумо прошел мимо них к двери, ведущей на казавшуюся безопасной лестничную площадку.
Вернувшись этим вечером домой, Пумо сказал Мэгги, что он так и не смог уточнить, действительно ли человек, запрашивавший в библиотеке статьи о Я-Тук, назвался именем убитого журналиста. Он не хотел рассказывать о том, что произошло в хранилище, потому что ничего ведь в результате не произошло. После сытного обеда за бутылкой хорошего вина в хорошем ресторане напротив Пумо даже устыдился своей паники. Наверное, воображение Пумо сыграло с ним эту шутку, воспользовавшись материалами, хранящимися в его памяти. Мэгги была права: он постоянно продолжает переживать заново то, что произошло во Вьетнаме. Бородатый мужчина назвал ему какое-нибудь испанское имя вроде Роберто Диаз, а все остальное было просто фантазией. И того банкира убил какой-нибудь работник аэропорта с уголовным прошлым или же пассажир, с которым он летел в самолете. Мэгги была сегодня такой красивой, что на нее пялился даже смертельно уставший от жизни официант. Вино было потрясающим. Пумо глядел через стол на улыбающееся личико девушки и думал, что, пока у тебя есть здоровье и деньги, не существует решительно никакого повода сходить с ума.
На следующий день ни Пумо, ни Мэгги не пришло в голову заглянуть в свежий номер “Нью-Йорк Таймс”, ни один из них не остановился, торопясь по своим делам, возле газетных стендов.
“УБИЙСТВО ДИРЕКТОРА БИБЛИОТЕКИ”, – гласил заголовок в “Пост”. В “Ньюс” было заглавие вполне в духе Агаты Кристи – “УБИЙСТВО В БИБЛИОТЕКЕ”. Обе газеты напечатали в полстраницы портрет доктора Антона Майер-Холла, одного из директоров Нью-йоркской Публичной библиотеки, проработавшего на одном месте двадцать четыре года, который был найден убитым в книгохранилище библиотеки на пятом этаже, предназначавшемся только для персонала. Предполагалось, что доктор зашел в хранилище, чтобы срезать путь к своему офису, где у него была назначена встреча с начальником рекламного отдела Мей-Лан Хадсон. Мисс Хадсон и ее помощник Адриен Ло остановили неизвестного в той же секции
книгохранилища, где найдено было тело Майер-Холла. Этот человек чье описание передано в руки полиции, разыскивается для дачи показаний.
В “Таймс” были помещены фотографии поменьше и подробная схема места происшествия, на которой крестиком было отмечено место, где найдено тело.
Чего ты боишься?
Я боюсь, что сам воссоздал его из праха. И что именно я подбросил ему все основные идеи.
Ты боишься, что он – идея, ставшая действительностью?
Причем моя идея, ставшая действительностью.
Как Виктор Спитални попал в Бангкок?
Это было просто. Он отловил в аэропорту какого-то солдатика, который не прочь был поменяться своей именной табличкой и документами, чтобы вместо Бангкока отправиться в Гонолулу. Так что все говорит о том, что рядовой первого класса Спитални отправился в Гонолулу двести шестым рейсом “А Эр Пасифик” – не только билеты, но списки пассажиров рейса, карточки, заполненные на каждого из них, уже на борту. Рядовой по имени Виктор Спитални шесть ночей провел в номере отеля “Ланаи”, стоившем в пересчете на американские доллары двадцать долларов за ночь. Несомненно также, что он вернулся во Вьетнам двести седьмым рейсом той же авиакомпании в двадцать один ноль-ноль седьмого октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Стало быть, Виктор Спитални слетал в Гонолулу и вернулся обратно в то же самое время, когда он якобы исчез в Бангкоке в разгар уличной потасовки.
И, наконец, рядовой по имени Майкл Уорланд, заявивший, что потерял все свои документы, признался, что второго октября шестьдесят девятого года он познакомился и разговорился с рядовым Виктором Спитални, который предложил ему обменяться документами на время отпуска. Когда восьмого октября Уорланд не обнаружил Спитални в аэропорту, он вернулся в свой взвод. Когда раскрылся обман, Спитални объявили находящимся в самовольной отлучке.
Что все это дало Спитални?
Это дало ему массу времени.
А почему Спитални так хотел отправиться в Бангкок вместе с Денглером?
Он все запланировал заранее.
А что случилось с девушкой?
Девушка исчезла. Она пробежала сквозь разъяренную толпу на Пэтпонге, ладони ее были окровавлены в пещере еще во Вьетнаме, и так и бежала, невидимая, по всему свету многие годы, пока я не увидел ее. И тогда я начал понимать.
И что же ты понял?
Что она вернулась просто потому, что вернулась.
Тогда почему ты благословил ее появление?
Потому что, раз я вижу ее, значит, я тоже вернулся.
На Уэст Энд-авеню пожилая леди кивнула ему из окна дома напротив, и он в ответ помахал ей рукой. Швейцар в пестрой серо-синей форме с золотыми эполетами тоже глядел на Коко, но гораздо менее дружелюбно. Швейцар, знавший в лицо Роберто Ортиза, наверняка не собирался пускать его внутрь, хотя именно внутриему так необходимо было оказаться. Перед глазами Коко до сих пор стояли фотографии Я-Тук, которые он разглядывал в библиотеке, темноту в середине этих фотографий, заставившую его содрогнуться и толкавшую внутрь, кспасительной пристани, находившейся внутри.
–Вы с ума сошли, – сказал ему швейцар. – Да, точно, не в себе. Вы не можете войти сюда.
Но ему необходимо было туда войти.
Бог послал ему Пумо-Пуму, который стоял посреди кабинета микрофильмов как ответ на его молитвы. Коко сделался невидимым и последовал за Пумо по коридору, затем по лестнице и огромной комнате, где стояли рядами высокие стеллажи с книгами. А затем все пошло наперекосяк, Коко обвели вокруг пальца, из колоды выскочил джокер, приплясывая и корча рожи, – умер другой человек, не Пумо, опять как с Билли Дикерсоном. Побег из ловушки. Теперь Коко приходилось прятаться, мир повернулся к нему спиной. На Бродвее на него как всегда накинулись все те же сумасшедшие в лохмотьях с босыми опухшими ногами и черными губами, потому что они выдыхали огонь. Они знали о джокере, потому что тоже видели его, они знали, что у Коко все идет не так, и они знали про ошибку Коко в библиотеке. На этот раз Коко опять выиграл приз, но это был плохой приз, потому что это был не тот человек. Пумо растворился, ушел от него. Люди в лохмотьях что-то бормотали на разных языках, ругали его:
– Ты начал делать ошибки! Плохие ошибки. Ты больше не наш!
Швейцар сказал, что не может впустить его. Или Коко хочет, чтобы он позвал копов: “Уходи или я позову копов, давай уноси отсюда свою задницу”.
Теперь Коко стоял на углу Уэст Энд-авеню и Семьдесят восьмой улицы, как в центре вселенной, и смотрел на дом, в котором жил Роберто Ортиз. На шее его билась жилка, холодный ветер хлестал по лицу.
Та пожилая леди могла бы спуститься вниз и провести его в дом. И тогда Коко смог бы всю жизнь кататься туда-сюда на лифтах, носить одежду Роберто Ортиза. В тепле и покое. Теперь он находился в неправильном мире, где ничто не было так, как нужно.
Коко знал одно: он не будет жить в маленькой комнатушке почти без мебели рядом с этим психом в Христианской Ассоциации.
У него была записная книжка. Он обвел нужные адреса и телефоны.
Но Гарри Биверс не отвечал по телефону.
Но Конор Линклейтер не отвечал по телефону.
Автоответчик Майкла Пула говорил его голосом и сообщал другой номер, по которому отвечала женщина. У женщины был жесткий непрощающий голос.
Я всегда любил запах крови,вспомнилось Коко.
Коко почувствовал на лице холодные слезы, отвернулся от окна пожилой женщины и зашагал вниз по Уэст Энд-авеню.
Вместо волос у сумасшедшего были веревки, глаза его были красными. Он жил рядом с Коко, но иногда приходил к нему, смеялся и говорил: “Что это за дерьмо на стенах, парень?” Сумасшедший был черным и носил потрепанные одежды черного человека.
События развивались быстро, и Коко быстро двигался по Уэст Энд-авеню. Замерзшие деревья охватывало вдруг пламя, и высокая женщина с красными волосами шептала ему с той стороны улицы:
Раз ты убил их, теперь ты будешь в ответе за них всегда.
Женщина с хриплым голосом знала, что говорила.
Коко перешел широкую и многолюдную Семьдесят вторую улицу и оказался на Бродвее. И вечная тьма покроет все вокруг. Еще немного, и я заставлю содрогнуться и небеса, и землю.
Потому что он подобен очищающему огню.
Если сказать об этом женщине, поймет ли она, как чувствовал он себя в туалете после того, как Билли Дикерсон вышел оттуда. Или в библиотеке, когда джокер, смеясь и кривляясь, выскочил из колоды?
Я не для того все это затеял, чтобы соглашаться на замену, мысленно произнес Коко. И это он тоже должен ей сказать.
Время подобно иголке, а конец – игольному ушку. Когда вы проходите через ушко, вы пытаетесь втащить за собой саму иголку. Вы – человек, хорошо знакомый с горем и отчаянием.
Коко заметил, что на него пялится какой-то человек в золотистой меховой шубе. Его не проймешь враждебными взглядами незнакомцев. Он отвергаем и презираем всеми. Коко отвернулся от мужчины и зашагал дальше, теперь уже по Восьмой авеню. Коко не успел заметить, как кончилась и она. Весь мир блестел и переливался, как блестит и переливается все холодное. Он был снаружи, а не внутри,возвращался в свое убогое жилище, где черный человек ждал его, чтобы поговорить о грехе.
Ухмыляющиеся демоны любили мужчин и женщин, которых они сопровождали в путешествии по вечности, – у демонов был один секрет: они тоже были созданы, чтобы любить и быть любимыми.
– Вы говорите мне? – спросил вдруг пожилой человек с гладким лицом и в грязном черном берете. Этот человек не был одним из привидений в лохмотьях, посланных, чтобы пытать Коко: он говорил по-английски, и у него текло из носа. – Меня зовут Хансен.
– Я агент туристической компании, – сказал ему Коко.
– Что ж, добро пожаловать в Нью-Йорк, – ответил Хансен. – Мне кажется, вы не местный.
– Меня долго не было, но они не дают мне скучать. Ни в каком смысле.
– Это хорошо, – сказал старик. Он был в восторге от того, что ему представилась возможность хоть с кем-то поговорить
Коко спросил, позволит ли Хансен купить ему выпивку, тот согласился с благодарной улыбкой. Они отправились в мексиканский ресторан на Восьмой авеню около Пятьдесят пятой улицы, где Коко заказал “мексиканской выпивки”. Им принесли какой-то супообразной жидкости. У бармена были черные волосы, лицо оливкового цвета и висящие черные усы. Коко он очень понравился. В баре было темно и тепло. Коко нравилась стоявшая здесь тишина, нравились мисочки с солеными чипсами, которые поставили перед ними на стол рядом с другими, с красным соусом. Старик продолжал удивленно моргать, до сих пор не в силах поверить своему счастью.
– Я ветеран, – сказал ему Коко.
– А я там не был.
Старик спросил бармена, что он думает по поводу того парня в библиотеке.
– Он был ошибкой, – сказал Коко. – Бог проморгал.
– О каком парне? – переспросил бармен.
– Газеты продолжают пережевывать этот случай, – пояснил Хансен.
Коко сообщил бармену и Хансену:
– Я – человек, отвергаемый и презираемый, человек, привыкший к горю.
– Я тоже, – сказал бармен.
Старик Хансен поднял стакан и подмигнул Коко.
– Хотите услышать песнь мамонтов? – спросил Коко.
– Мне всегда нравились слоны, – отозвался Хансен.
– И мне, – присоединился бармен.
И Коко исполнил им песнь мамонтов, древнюю настолько, что даже слоны давно забыли, что она означает. А старый Хансен и бармен слушали в благоговейной тишине.