Бернис Леку придвинула большие цветные фотографии «Знатной дамы» к мольберту.
– Какая у неё загадочная улыбка!– восхищённо заметила она.– Её вполне можно было бы назвать «Таинственной незнакомкой».
– А мне кажется,– возразил я,– что она просто жеманничает.
– Может, ты и прав. Я где-то читала, что тогда у всех были ужасные зубы. Красавицы прошлого в отличие от современных королев красоты боялись показывать их в улыбке и поэтому старались поменьше улыбаться.
– У меня встреча на таможне,– сказал я, глядя на часы.– Потом нужно ещё заскочить к Зарчетти за штемпелем. Так что дел по горло.
– А не проще зайти в любой магазин и сделать копии?
– Проще, но я не хочу, чтобы штемпель был копией,– объяснил я.– Он должен быть подлинным. Полиция обязательно явится к Зарчетти с вопросами, и я хочу, чтобы они нашли этот самый штемпель.
Бернис внимательно посмотрела через увеличительное стекло на угол почти законченной «Знатной дамы» и нанесла легкий мазок янтарного цвета.
– Тебе раньше доводилось воровать?– поинтересовалась она.
– Только рентгеновские снимки.
Всё началось в Париже три недели назад в кабинете месье Андре Арно. Мы как раз заканчивали подготовку к поездке «Знатной дамы» в Америку. Хозяина вызвали по какому-то делу, и он надолго ушёл.
Сначала я сидел в кресле, потом встал и начал разглядывать занятные вещицы. По природе человек я любопытный. Поэтому, наверное, в одном из ящиков стола я нашёл рентгеновские снимки «Знатной дамы».
Сначала меня удивило, что они лежат не в сейфе, а вот так запросто в столе, но подумав, я пришёл к выводу, что, хотя сама «Дама» и стоит несколько миллионов, её рентгеновские снимки никому не нужны. О них вспоминают лишь раз в два-три года. Так что едва ли кому-то может прийти в голову украсть их. Затем я вспомнил о потрясающем таланте Бернис к копированию полотен старых мастеров и подумал, что наша жизнь могла бы значительно улучшиться, обладай мы крупной суммой денег. В этот момент в моей голове и родился дерзкий план кражи. Я сунул снимки в карман. Когда вернулся Арно, я сидел в кресле и громко восторгался копией Рубенса, висящей на стене.
С тех пор прошло три недели. Я сидел в студии Бернис, которая наносила последние штрихи.
– За свою жизнь великий мастер написал 87 портретов, 112 из них находятся в Соединенных Штатах.– Она оценивающе посмотрела на свой труд.– Если бы я жила в то время и была мужчиной, то тоже прославилась бы на века.
– Мне ты больше нравишься в наше время и женщиной.– Я вновь посмотрел на часы.– Мне пора, Бернис. В три у меня встреча с Амосом Пулвером.
– По поводу Ренуара?– Она на мгновение оторвалась от мольберта и вопросительно взглянула на меня.
– Да.
– И что ты решил?
– Что это подлинник.
– Что ты сделал? Бросил монету?– хмыкнула моя возлюбленная.
– До свидания, Бернис.
Я вошёл в особняк Амоса Пулвера за несколько минут до трех часов. Луис Кенндалл, эксперт из галереи «Оукс», и Уолтер Джеймисон, считающий себя самым крупным специалистом по Ренуару, были уже на месте и ждали меня.
Два месяца назад Пулвер купил Ренуара на аукционе Холлингвуда. Его вполне устроила цена – сорок тысяч долларов. Состояние покоя и удовлетворения закончилось неделю назад, когда он прочитал в приёмной дантиста в журнале о подделках, которые сплошь и рядом модно найти в картинных галереях. Пулвер встревожился. Он немедленно вызвал нас и попросил определить подлинность его картины. Каждый из нас изучал полотно два дня.
Амос Пулвер отрезал кончик сигары, раскурил её и внимательно посмотрел на нас.
– Ваш вывод, джентльмены?
– Я считаю,– заговорил первым Луи Кенндалл,– что ваша картина подделка.
– Вы ошибаетесь.– Джеймисон холодно посмотрел на Кенндалла.– Картина вне всяких сомнений принадлежит кисти Ренуара.
– А вы что думаете?– повернулся Пулвер ко мне.
– Ваш Ренуар настоящий,– ответил я после небольшой паузы.
– Но это же смешно!– не выдержал Кенндалл.– Любой дурак вам скажет, что эта картина – жалкая и неудачная попытка скопировать сдержанный стиль Ренуара.
Уолтер Джеймисон вопросительно поднял брови. Игра бровями была его визитной карточкой, когда он хотел выразить неодобрение.
– Что вы знаете о «сдержанном» стиле Ренуара?– высокомерно осведомился он.– Я написал об этом шесть больших статей-исследований.
– К черту сдержанный стиль!– нетерпеливо прервал спор Пулвер.– Мне было нужно мнение экспертов, и я получил его.– Он достал из бумажника три чека и вручил их нам.– Но я бы предпочёл, чтобы оно было единодушным.
Когда мы встали, чтобы уйти, миллионер попросил меня задержаться. Он плеснул в хрустальный стакан бурбон и протянул его мне.
– Совсем не разбираюсь в живописи,– сказал Пулвер, словно хотел извиниться.– Но все мои знакомые коллекционируют картины, и я не хочу быть белой вороной. Читал, что в Америку привезли «Знатную даму» и что её выставят в галерее Вандрестейна Национального центра искусств.
– Да, по культурному обмену Франция позволяет нам любоваться её картинами, а мы им нашими. Так что такие обмены не редкость.
– Это полотно стоит несколько миллионов,– благоговейно произнёс он.– Его называют самой великой картиной в мире.
– Так оно и есть.
– Говорят, предприняты беспрецедентные меры безопасности. Вы как куратор галереи Вандерстейна должны быть в курсе. Её будут охранять 24 часа в сутки вооружённые охранники?
– Да, с заряженными винтовками,– подтвердил я.– Два человека будут стоять около неё всё время, пока она будет находиться в Америке.
– Похоже, всё предусмотрено. Её невозможно украсть.
– Практически невозможно,– согласился я.– Если всё пройдет хорошо, то американская публика скоро увидит и «Брата Ринклера».
– Я где-то прочитал, что в целях безопасности даже отменили торжественное шествие по городу. Состоится только церемония в музее, на которой выступит губернатор.
– Попытается выступить, но боюсь, у него ничего не выйдет,– пожал плечами.– У нас ужасная акустика. Вряд ли его кто-нибудь услышит.
Выйдя из особняка, я зашёл в первую же телефонную будку и позвонил Холлингвуду.
– Можешь не возвращать Пулверу деньги. Голосование закончилось со счётом 2:1 в твою пользу.
– Отлично,– Холлингвуд даже не попытался скрыть радость,– но я всё равно уверен, что это подлинник. Готов даже рискнуть своей репутацией.
– Тем не менее,– напомнил я ему,– ты всё же решил подстраховаться.
– Решил,– со вздохом согласился торговец картинами.– Чек получишь завтра утром.
Я спустился в метро и отправился в лавку Зарчетти. Пока один из клерков распаковывал новые поступления, я принялся, как обычно, болтать с ним о разных пустяках.
Зарчетти метил свои картины двумя способами – приклеивал на большинство бумажную этикетку со своим именем, адресом и написанной чернилами ценой. Особенно ценные картины удостаивались особых штемпелей. Как-то он рассказал мне, что студенты, изучающие живопись, порой сдирают этикетки с дешёвых картин, наклеивают на дорогие и платят ничего не подозревающим продавцам в несколько раз меньше.
Сотрудник лавки набрал на штампе цифры, приложил его к этикетке и приклеил её на заднюю часть картины. «Лавка искусств «Зарчетти», 218, Линкольн авеню, цена $10.98».
На столах лежало с полдесятка штемпелей. Как только клерк отвлекся, я быстро сунул один в карман.
В полдевятого вечера я вышел из такси у входа в Национальный центр искусств. У себя в кабинете достал сумку с инструментами и материалами, захватил лестницу в кладовке уборщиц и отправился в восточное крыло галереи Вандерстейна. Перед приездом «Знатной дамы» все картины были убраны, а в продолговатой зале сделали ремонт. Я «позаимствовал» у строителей ведро краски, которой они красили стены и потолок.
Шедевру отвели в дальнем углу маленький альков 3,5 метров шириной и около 1,5 глубиной. К потолку у самого входа в него была прикреплена металлическая сетка. Сейчас она была свернута, как жалюзи. В дневные часы она будет поднята, как сейчас, а по ночам её будут опускать. Кроме сетки, «Даму», как я и говорил Пулверу, будут охранять день и ночь два морских пехотинца. Поблизости также весь день будут дежурить наши и французские агенты в штатском.
Я проверил свою работу, сделанную в предыдущие вечера, и с удовлетворением убедился, что невооруженным глазом заметить её невозможно. В одной стене внутри алькова я просверлил отверстия в форме круга диаметром метр и вставил в них пороховые заряды с детонаторами. К потолку, богато украшенному лепниной, вела неглубокая штроба. В неё я заложил провод, который тянулся по потолку в дальний угол к зелёной кушетке. За ней я спрятал электрические батареи и пульт. Обнаружить его было невозможно, потому что кушетка весила несколько центнеров.
На металлическую сетку я установил заряд. Две дымовые шашки были спрятаны в алькове, ещё две – в вентиляционной системе и пятая – в стене в десятке метров от картины. Последнюю я установил в стене напротив сетки.
Все отверстия и штробы были замазаны быстро схватывающейся замазкой и покрашены.
Я не боялся, что меня услышит Фред, наш ночной сторож Фред совершал обход каждые три часа. После каждого обхода он возвращался в каморку в подвале, заводил будильник и ложился спать.
Я натянул резиновые перчатки, взял стамеску и молоток с резиновой головкой и приступил к работе. Через четверть часа в стене появилась круглая ниша сантиметров 10 в глубину и такого же диаметра. Я вставил в неё последнюю дымовую шашку и маленький капсюль-детонатор. Потом подключил к нему провод, сделал штробу в стене и потолке и протянул провод к пульту. Заделал всё замазкой, закрасил и тщательно убрал мусор.
Теперь всё было готово. Во время выступления губернатора я собирался незаметно подойти к кушетке и нажать первую кнопку. Взрыв сломает механизм фиксации, и металлическая сетка упадёт вниз. Она отделит картину от остальной части комнаты и всех, кто в ней находится, включая и морских пехотинцев.
Через пару секунд я нажму вторую кнопку. Все шесть дымовых шашек рванут одновременно. Зала должна быстро наполниться дымом, начнётся паника.
После этого я собирался нажать третью кнопку. В образовавшееся в стене алькова отверстие легко проберётся человек. С картиной, естественно. Он вынесет её в расположенную за альковом каморку. Окно, ведущее в переулок за музеем, будет открыто.
Конечно, «Знатную даму» будет легче украсть до церемонии открытия выставки, но мне, как я объяснил Бернис, нужны свидетели. Причем, чем больше, тем лучше. В противном случае кражу вполне могли замять. Мой же план требовал как можно большей шумихи.
Я был уверен, что никому не придёт в голову заподозрить меня в краже. Главными подозреваемыми будут, конечно, строители, ремонтировавшие комнату несколько недель…
На следующий день «Знатная дама» приехала в Центр на бронированном автомобиле в сопровождении пяти или шести машин с полицейскими, секретными агентами и французской делегацией во главе с месье Арно.
В восточном крыле галереи Вандерстейна ящик осторожно разобрали. Арно с двумя помощниками бережно занёс картину в альков и повесил на отведенное для неё место. Двое морских пехотинцев тут же заняли свои места у входа в нишу.
Я достал из кармана этикетку Зарчетти и со словами: «Извините, джентльмены. По-моему, «Знатная дама» слегка перекосилась», начал пробираться к картине. Поправляя картину, я незаметно приклеил этикетку на заднюю поверхность.
– Ну вот теперь всё в порядке,– удовлетворенно кивнул я и отошёл.
Вечером я приехал к Зарчетти и незаметно положил штемпель на место.
В половину восьмого вечера в галерее Вандерстейна собрались избранные, которым посчастливилось первыми увидеть «Знатную даму». Все они с благоговейным ужасом и восхищением смотрели в сторону ниши, к которой никого не подпускали ближе чем на шесть метров.
Губернатор приехал ровно в восемь. Мне довелось выступать предпоследним, перед губернатором. Произнеся несколько приличествующих торжественному случаю фраз, я начал медленно пробираться к кушетке. В углу комнаты надел резиновые перчатки и в самый разгар выступления губернатора, когда внимание всех присутствующих было приковано к нему, нажал кнопку.
После резкого хлопка металлическая сетка с лязгом упала вниз и отделила альков с «Дамой» от остальной комнаты. После нажатия второй кнопки шесть хлопков дымовых шашек слились в один. Комнату начали быстро наполнять клубы серовато-белого дыма. Через считанные секунды видимость стала практически нулевой, началась паника.
Взрыв после нажатия третьей кнопки прозвучал значительно громче предыдущих. В стене появилась приличных размеров дыра.
Я снял перчатки и вместе с остальными двинулся на ощупь в соседнюю залу. Там я с интересом наблюдал, как люди в синей форме выбегают глотнуть свежего воздуха и вновь ныряют в клубы дыма.
Губернатор покинул восточную галерею одним из последних, потому что находился дальше всех от выхода. Пехотинцы очевидно остались на посту и выполняли свой долг. Я не мог не почувствовать гордости за их патриотизм.
Через полчаса дым выветрился, и я вернулся в восточную галерею. Несколько десятков охранников и официальных лиц толпились у алькова. Одни смотрели на картину, другие пытались поднять сетку. В алькове стояли трое стражей порядка. Очевидно, они пробрались через дыру в стене, проломленную взрывом.
Под руководством лейтенанта Нельсона несколько рослых полицейских с огромным трудом сумели поднять сетку метра на полтора от пола. Мы нагнулись и вошли в альков.
«Знатная дама» казалась нетронутой. Она только слегка покосилась.
– Слава Богу, с ней все в порядке!– облегченно вздохнул Арно.
Лейтенант Нельсон показал на дыру в стене и сказал:
– Вор пробрался через дыру после третьего взрыва, но в последний момент чего-то испугался и оставил картину на месте. Он ретировался на улицу через окно. Думаю, оно открыто не случайно.
Андре Арно снял картину и озабоченно изучал её.
– Позвольте мне взглянуть,– попросил я.
– Месье, она моя!– Он прижал картину к груди, словно не мог с ней расстаться.
– Сэр,– строго возразил я,– хочу вам напомнить, что я являюсь куратором этой галереи, а вы находитесь на американской территории.
Француз неохотно протянул «Даму». Я внимательно осмотрел картину, потом перевернул её, на мгновение закрыл глаза и негромко, но с чувством досады воскликнул:
– О, нет!..
Я тут же «мужественно» взял себя в руки и начал торопливо вешать «Знатную даму» на место.
– Джентльмены, к счастью, картина не пострадала. Всё в порядке, можно не беспокоиться.
Арно не дал мне повесить картину. Он вырвал её из моих рук и тоже перевернул. Сейчас все смотрели на заднюю часть полотна. На ней отчетливо виднелась этикетка, на которой было написано синими чернилами: «Лавка искусств Зарчетти, 218, Линкольн авеню. Цена – 14.98 $». Лейтенант Нельсон почесал сначала подбородок, потом затылок и вопросительно посмотрел на Арно.
– Вы уверены, что привезли оригинал?
– Конечно, уверен!– Француз побелел, как мел. Его голос от страха дрожал.– Ничего не понимаю. Откуда она взялась?
– А что, если вор подменил картину?– нарушил затянувшуюся паузу Нельсон. – Я слышал, некоторые мошенники могут так ловко состарить холст и краски, что никто, даже лучшие специалисты, не заметят разницы. Наш преступник, конечно, умён и ловок, но все же допустил маленькую оплошность. Похоже, в спешке он забыл снять этикетку, когда менял картины.
– Не говорите глупости! – холодно посмотрел я на полицейского.– Это и есть оригинал «Знатной дамы». Я прав, месье Арно?
Француз сейчас смотрел на картину с некоторым подозрением.
– Что-то не припомню этой вмятины на раме,– со вздохом пробормотал он.
– Это результат взрыва,– хрипло объяснил я.
Но месье Арно меня не слышал. Мы не прерывали его раздумий. Наконец он принял решение.
– Есть только один способ убедиться, оригинал это или копия. Нужно позвонить в Париж и попросить прислать рентгеновские снимки полотна. Ловкий мошенник, согласен, может обмануть специалиста, но он бессилен против рентгеновских лучей. Скопировать нюансы, к примеру, толщину мазков в отдельных местах, и особенно то, что находится под краской – нити, из которых состоит первоначальный холст, невозможно.– Он повернулся ко мне.– Мистер Парнелл, где тут у вас телефон?
Мы позвонили в Париж из моего кабинета. Арно долго ждал у телефона, потом нахмурился, вновь побледнел и что-то – я так и не понял что – быстро приказал своим подчинённым.
– Ничего страшного,– успокоил он меня, положив трубку.– Какой-то идиот положил рентгеновские снимки «Дамы» в другое место. Я велел обыскать кабинет. Их скоро найдут и вышлют…
Естественно рентгеновские снимки «Знатной дамы» не нашли. Ситуация сложилась не из легких, нужно было что-то делать. Через неделю у нас в галерее собрались двадцать ведущих искусствоведов из Франции и Америки. Результаты экспертизы были готовы через месяц.
Двенадцать специалистов по старым мастерам объявили «Знатную даму» оригиналом, шестеро – отличной подделкой. Ещё двое были уверены, что это грубая подделка. После этого неясного вердикта картина вернулась в Париж. Месье Арно, конечно, отменил и выставку «Брата Ринклера»…
Я изменил внешность, наклеив фальшивую бородку, надев черный парик и большие солнцезащитные очки и решил на всякий случай говорить с сильным французским акцентом. По собственному опыту знаю, что акцент привлекает к себе внимание и отвлекает от внешности. Хотя мы не раз встречались с мистером Дунканом, я был уверен, что он меня не узнал.
Я начал торопливо складывать деньги в саквояж. Двести тысяч в купюрах по десять-двадцать долларов занимают довольно большой объем, но в таких случаях обычно просят банкноты мелкого достоинства, которые труднее проследить.
Корнелиус Дункан не сводил восхищенного взгляда со «Знатной дамы».
– Значит, её все таки украли.
– Месье,– строго покачал я головой,– я ничего не знаю ни о какой краже. «Знатная дама» попала ко мне совершенно случайно.
– Конечно, конечно,– с понимающим видом улыбнулся коллекционер.– Миллионы дураков будут пялиться на копию в Париже, а оригинал будет у меня. Один я буду любоваться настоящим шедевром гения.
– Надеюсь, вы понимаете, месье, что никому ни в коем случае не должны показывать эту картину. Она предназначена только для вашего личного просмотра. Если станет известно, что у вас оригинал «Знатной дамы», власти отберут картину, а вас даже могут посадить в тюрьму.
– Я буду держать её под семью замками,– пообещал Дункан.– Никто её не увидит. Даже моя жена!
Последняя предосторожность была нелишней. Нынешняя супруга, четвертая по счёту, так же, как предыдущие, при разводе могла попытаться отомстить мужу и заявить в полицию.
– До-свидания, месье Дункан,– попрощался я, закрывая саквояж.– Вам очень повезло. Вы приобрели прекрасную картину стоимостью как минимум миллион за пятую часть цены. Поздравляю с выгодной сделкой.
Я поймал такси и с довольной улыбкой откинулся на спинку сиденья. На данный момент Бернис Леку нарисовала шесть копий «Знатной дамы». Уверен, мне не составит особого труда продать их как оригиналы по двести – триста тысяч долларов.
Конечно, мы с Бернис, наверное, могли бы украсть и оригинал, но тогда нас искала бы полиция всего света. Создать подозрение, что шедевр могли украсть, и построить на этом всю игру – было намного умнее, изящнее и, что самое главное, безопаснее. Никто из «счастливых» обладателей «Знатной дамы» не рискнёт показывать её специалистам и тем более обращаться в полицию. Поэтому я и просил за неё относительно небольшую сумму: конечно, коллекционеры ценят свою свободу дороже двухсот тысяч.
Мы с Бернис заслужили продолжительный отпуск. Говорят, Бразилия сказочная страна. Пожалуй, стоит съездить и проверить. Кто знает, может, она эта страна так нам понравится, что мы захотим остаться там навсегда.