Оператор, по роду профессии привыкший командовать, на сей раз беспрекословно повиновался, и красный глазок камеры продолжал гореть.
- Итак,- объявил Корсаков,- мы выяснили, что эксклюзивное интервью является - или может являться - довольно прибыльным товаром. Скажите, а почему именно ваша компания пришла его получать? Наверное, пришлось выдержать конкуренцию, может, даже дать денег?
Обозреватель заподозрил, что имеет дело с сумасшедшим, однако отступать было некуда, и он, набравшись храбрости, как можно тактичнее напомнил:
- Простите ради Бога, но телезрителям интересно послушать вас, узнать ваши взгляды на ситуацию в стране, понять, что заставило вас предпринять вашу неординарную акцию...
- Думаю, что телезрителям было бы интересно также узнать наконец, как на телевидении решаются кое-какие вопросы - например, кто, кому, за что и сколько платит,- заметил Корсаков. - Мне как рядовому телезрителю очень интересно еще и то, где находят столько людей, мыслящих определенным образом. Вероятно, у вас существуют анкеты, которые надо заполнять при приеме на работу? Или же вы даете присягу - говорить только то-то и то-то, а того-то и того-то не говорить?
- Мы стараемся соблюдать объективность,- машинально заявил визитер, лихорадочно соображая, как бы вернуть разговор в нормальное русло - с вопросами интервьюера и ответами интервьюируемого.
- Или стараетесь делать вид, что соблюдаете объективность,- поправил Корсаков. - Да вы не смущайтесь, работа есть работа. Уличным женщинам тоже ведь приходится изображать африканскую страсть... Я вас не обидел подобным сравнением? Извините, ляпнул первое, что в голову пришло.
Капитан Ищенко ухмыльнулся, но так свирепо, что Корсаков простил ему несдержанность. Обозреватель весьма профессионально воспользовался возникшей паузой и выпалил свой первый вопрос:
- Я несколько раз слушал ваше так называемое "Обращение к народу", понял из него, какие идеи исповедует ваше движение... Скажите, а вам не приходило в голову, что те же самые идеи можно отстаивать и демократическим путем - например, начать издавать газету, создать свою партию, выставить на выборах своего кандидата... Не кажется ли вам, что в каком-то смысле вы пошли по пути наименьшего сопротивления?
- Не думаю, что подставлять голову под пули - это путь наименьшего сопротивления,- небрежно возразил Корсаков. - Слишком многих такая перспектива приводит в ужас, и они предпочитают терпеть и думать, что все как-нибудь само образуется. Кроме того, у нас нет денег ни на газету, ни на партию - все деньги у ваших работодателей. Наконец, учтите фактор времени: если, к примеру, на вас напал бандит, то некогда воздействовать на него убеждением - надо прибегнуть к силе.
- Но я полагаю, что для организации вашего выступления потребовались немалые деньги,- заметил обозреватель, понемногу обретая уверенность.
- Очень немалые,- кивнул Корсаков. - Однако добыты они были не вполне законным путем - таким путем, который вполне соответствовал незаконному характеру предстоящей акции. Если бы мы тем же способом добывали деньги на легальную политическую деятельность, мы превратились бы в обычных бандитов, которых сейчас так много развелось.
- Одним из основных требований, изложенных в вашем "Обращении", является требование скорейшего воссоединения славянских республик,- напомнил обозреватель. - Но ведь существуют веские аргументы против торопливости в этом вопросе...
- Можете их не излагать - вы их столько раз повторяли с экрана телевизора, что все, и я в том числе, выучили их наизусть,- сказал Корсаков. - Технология телевизионного вещания - чертовски любопытная вещь: давно доказано, что, например, экономические аргументы против воссоединения яйца выеденного не стоят, но вы все равно ежедневно к ним возвращаетесь. Естественно, я спрашиваю себя: почему бы не изложить хоть разок аргументы против этих аргументов, а не повторять без конца одно и то же? Ответ один: понятно, что мне хотят внушить определенную точку зрения. Следующий вопрос: зачем? Ведь аргументы против воссоединения настолько надуманны, что ни один разумный человек не может искренне в них верить, не может отстаивать их просто потому, что они - истина.
Воцарилось молчание. Обозреватель вновь почувствовал себя неуютно, но кое-как собрался с мыслями и начал:
- Я понимаю, что вам может не нравиться моя манера подачи информации. Ваше право - с чем-то соглашаться, чего-то не принимать...
- Минуточку,- вежливо прервал его Корсаков,- вы не ответили на мой вопрос.
- Какой вопрос?
- Зачем?
- Что - "зачем"?
- Вот видите, как невнимательно вы меня слушаете,- терпеливо вздохнул Корсаков. - Ну да ладно, Бог с ним, я ведь знаю ответ на этот вопрос. А что касается моего права соглашаться или не соглашаться с вами, то вы забыли один нюанс: у вас есть возможность втолковывать мне свою точку зрения, а у меня такой возможности нет. Право, может быть, и есть, а вот возможности нету. Это непорядок.
- Ну, возможно, в нашем обществе еще не все граждане имеют равный доступ к средствам массовой информации,- дал слабину обозреватель. - Но демократия будет совершенствоваться, и ...
- И ничего не изменится, если нет твердой воли к изменениям,- закончил Корсаков. - Само собой вообще редко что образуется. Требуется человеческое вмешательство, порой даже вооруженное. Это одна из тех простых истин, на которых стоит всякая нравственность. А вот вам еще одна истина из того же ряда: не все измеряется материальной выгодой. Если вас тянет к любимому человеку, вы же не станете подсчитывать, сколько имущества у вас и у него? Хочется надеяться, что не станете. Так зачем же вести какие-то подсчеты, когда речь идет о воссоединении
нации? Ведь здесь людей соединяет даже более возвышенное чувство, чем та любовь, на которой строятся браки. А вот вам третья истина: никогда не считай других глупее себя. Вы ею пренебрегаете и наживаете себе массу недоброжелателей. Люди ведь прекрасно чувствуют, когда их пытаются оболванить, и не проникаются любовью к тем, кто это делает. Или вот возьмем наше сегодняшнее общение: я ведь прекрасно понял, для чего вам потребовалось усадить позади меня вооруженных молодцов. Чтобы привести на память телезрителям пресс-конференцию Басаева в Буденновске, разве не так? Тем самым подчеркивается наша террористическая сущность. Что ж, вы можете выставить нас любыми монстрами, но не забудьте: если бы мы не сделали то, что сделали, всем было бы плевать на наше мнение и наш протест. А если бы мы выступили, но при этом не захватили такой объект, который нельзя разрушить, то нас уничтожили бы, не моргнув глазом. Вот вам и четвертая истина: прежде чем осуждать, попытайся понять.
- Скажите, а это верно, что вы гражданин США и находитесь в розыске за убийство полицейских?- в отчаянии спросил обозреватель, дабы как-то прервать поток поучений. Вообще-то он хотел попридержать в запасе этот сильный козырь, но собеседник чересчур явно доминировал над ним. Ищенко вздрогнул - такого удара он не ожидал. До этого он получал эстетическое наслаждение от непринужденного поведения Корсакова перед камерой. "Вот настоящий аристократ,- думал он. - Что ни говори, а породу никуда не денешь". Однако после прозвучавшего острого вопроса капитан напрягся в ожидании ответа. Впрочем, вскоре он с облегчением перевел дух, услышав по-прежнему спокойный, чуть насмешливый голос Корсакова:
- Совершенно верно. Радует, что вы серьезно подготовились к сегодняшнему интервью. Должен дополнить ваши слова: много лет я являлся наемником, профессиональным солдатом, получал деньги за участие в военных конфликтах в разных точках земного шара. Не оправдываюсь, но объясняю: полицейские, убитые мной, были преступниками, работали на мафию и пытались меня убить. Что касается моей работы, то вы должны понимать: пока существуют армии и продолжаются войны, будут существовать и профессиональные военные. Однако когда у меня появилась возможность остаться в России, я без колебаний воспользовался ею. Причем я не просто был тут лишним балластом - я принял участие в нескольких региональных конфликтах, находясь на стороне тех сил, победа которых отвечала стратегическим интересам России.
- Скажите, а в чеченской войне вы принимали участие?- спросил гость.
- К сожалению, нет,- ответил Корсаков. - Думаю, я мог бы принести там определенную пользу, однако в это время я был в Таджикистане. Я знаю язык фарси, знаю тот театр военных действий и счел более целесообразным свое присутствие там.
- Вы говорите - "к сожалению",- с праведным негодованием в голосе промолвил обозреватель. - Неужели вы и впрямь хотели бы принять участие в такой бессмысленной, кровавой и преступной войне?
- "К сожалению" я произнес совершенно сознательно, не думайте, пожалуйста, что вы поймали меня на слове,- заметил Корсаков. - Что касается тех эпитетов, которые вы применили по отношению к чеченской кампании, то кровава всякая война, и чеченская в этом смысле является совершенно обычной. Бессмысленной ее сделало наше правительство, не дав армии довести ее до победного конца, и оно же сделало ее преступной, вступив в закулисные переговоры с противником и в конечном счете предав своих солдат. Полагаю, что чеченская сторона сознательно шла к войне, устроив геноцид русского населения и откровенно грабя Россию в самых разных формах. В противном случае лихорадочное вооружение Чечни просто не поддается объяснению. Чеченское руководство не шло на компромиссы, потому что знало слабость и внутреннюю гнилость наших правящих верхов, и ход событий подтвердил его правоту. Итоги этой войны неизбежно должны быть пересмотрены - по экономическим, политическим, нравственным и каким угодно мотивам. Однако существующая власть на такой пересмотр не пойдет - отсюда и наше отношение к этой власти.
- А вы не боитесь, что люди, которые увидят это интервью, осудят вас, отвернутся от вас? Очень уж непопулярные идеи вы проповедуете,- ехидно прищурился обозреватель. Корсаков спокойно возразил:
- Легенду о непопулярности чеченской войны придумали средства массовой информации. Вы вообще сильно напоминаете мне глухаря на току- полностью упоены теми звуками, которые сами же издаете. При этом вы постоянно давали полностью искаженную информацию о причинах и характере войны, о действиях армии. В результате вы решили, что оболванили все население страны. Могу вас уверить, что это иллюзия: поговорите со зрелыми российскими мужчинами, и в девяти случаях из десяти ответ будет не в вашу пользу, а ведь воевать-то в случае чего предстоит им, их в первую голову и надо спрашивать. То, что происходило в Чечне, со стороны России и войной-то, собственно, нельзя назвать: в военное время за одну-единственную передачу из тех, которые вы стряпали десятками, вас вывели бы в расход как паникера и вражеского пропагандиста в одном лице. Попробовали бы сторонники Москвы создать в воюющей Чечне телеканал, подобный вашему,- их участь нетрудно было бы предсказать. И вот, чтобы подытожить все сказанное, я вновь хочу задать вам один-единственный вопрос: зачем? Зачем вам понадобилось показывать все именно в таком свете, ведь ваша позиция работала на поражение России? Зачем вам оно понадобилось? Или вам приказали ваши работодатели? Впрочем, это вопрос риторический, ответ мы с вами знаем.
Обозреватель не был новичком в своем деле, умел овладеть разговором и пустить его в нужном для себя направлении. Однако в голосе его теперешнего собеседника наверняка было нечто гипнотическое - главарь террористов вел разговор как хотел, и обозреватель ощущал свою полную неспособность этому помешать. Не столько в содержании, сколько в тоне речи Корсакова присутствовала неотразимая убедительность, и потому вопросы, с которыми теперь уже он обращался к обозревателю, звучали особенно уничтожающе. Единственное, что сумел сделать обозреватель, так это промямлить что-то об искренности своих убеждений и о том, что старается он из любви к истине, а не за деньги работодателей. Корсаков с уважением произнес:
- За вас стоит порадоваться - вы по-настоящему счастливый человек, коли занимаетесь в жизни тем, что вам нравится, да еще и получаете за это деньги. Неплохие, должно быть? Какая у вас зарплата, если не секрет?
На этот вопрос обозреватель категорически отказался отвечать, несмотря на всю свою подавленность. Корсаков развел руками:
- Понимаю, коммерческая тайна, ничего не поделаешь. Приходится сделать вывод, что и вас, и ваших нанимателей интересует только истина, и ничего больше. Знаете, если бы критерием истины являлся ваш телеканал, то пришлось бы сделать и другой неутешительный вывод: что для России плохо, то и истинно. Стало быть, истина и Россия - вещи несовместимые, и надо выбирать, которой из двух надлежит погибнуть. Я бы, пожалуй, выбрал истину. Черт с ней, с вашей истиной - заимеем свою и будем жить припеваючи. В завершение нашего разговора позволю себе вновь напомнить вам простое правило - или опять же истину, если хотите: никогда не считай себя умнее других. Не стоит ту истину, которая вам желательна, вколачивать в чужие мозги, а то могут последовать различные нежелательные реакции, как, например, комплекс генерала Геймана. Слыхали вы о генерале Геймане?
Корсаков сделал паузу. Обозреватель тупо посмотрел на него и ответил:
- Не слыхал.
- Я так и думал,- кивнул Корсаков. - С историей у вас слабовато, это заметно. Кстати, почему вы все время говорите в эфире "э-э"? За те деньги, которые вам платят, вполне могли бы нанять логопеда... Ну так вот, о генерале Геймане. Служил он при Николае I и происходил из тех еврейских детей, которых отнимали от родителей и приписывали к воинским частям. Так что армейскую лямку он тянул с самых низов и на Кавказе дослужился до генерала - можно представить, какой это был служака. Тогда в действующую армию тоже приезжали журналисты, в том числе и зарубежные, генерал читал потом их корреспонденции, и в результате у него развился тот самый комплекс: он не мог видеть журналиста, чтобы его не выпороть. Это и до царя доходило, и неприятности у генерала были, но он ничего не мог с собой поделать - так и порол журналистов до ухода в отставку по старости. Возможно, он исходил из того, что коли журналист, то уж заведомо заслуживает порки и нельзя упускать случай. Должен вам сказать,- Корсаков таинственно понизил голос,- что я с ним вполне солидарен. Похоже, и у меня тот же комплекс...
Огонек безумия, блеснувший в глазах Корсакова, заставил обозревателя инстинктивно отодвинуться. Однако хозяин придвинул свое кресло поближе и страстно прошептал:
- Сами разденетесь или помочь?
Ошеломленный обозреватель сначала выдавил свое знаменитое "э-э" и лишь затем сумел членораздельно выкрикнуть вопросы:
- Что вы имеете в виду?! Что вы собираетесь со мной делать?!
- Как что?- удивился Корсаков. - Выпороть.
- Не имеете права!- закричал обозреватель. - Я журналист, я лицо неприкосновенное! Это бесчестно!
- Я понимаю,- грустно сказал Корсаков,- но не могу с собой справиться. Заранее раскаиваюсь и прошу прощения... Да не переживайте вы так, от этого еще никто не умирал. От порки одна польза, вот увидите.
Охранники, в течение всего интервью сидевшие с неподвижностью истуканов, молниеносно оживились, схватили обозревателя, спустили с него штаны и уложили лицом вниз на стол. Корсаков заметил, что оператор оторвался от окуляра, и прикрикнул на него:
- Работайте! Вы должны все запечатлеть! Потом можете резать,как хотите.
Обозреватель бешено дергался и извивался в руках охранников, издавая при этом какие-то бессвязные восклицания, полные скорби. Одного из своих мучителей он укусил за палец, но получил в ответ увесистый подзатыльник и замычал от тоски и бессилия. Дюжий боец занес уже казачью нагайку, но ударить не решался: белая дородная спина и пухлый зад вихлялись так и сяк на черной плоскости стола, мешая нанести полноценный удар. Наконец охранник улучил удобный момент, прицелился - и ужасный вопль потряс своды подвала. Обозреватель вопил так истошно, что боец недоуменно посмотрел на Корсакова, убежденный в том, что его удар не мог вызвать столь чудовищных страданий.