Обозреватель ревел неутомимо, как грудной младенец. Морщились все присутствующие, даже члены съемочной группы, Корсаков заткнул себе пальцами уши, а боец инстинктивно старался бить полегче, дабы как-то приглушить эти душераздирающие звуки. Капитан Ищенко не выдержал, нагнулся к уху истязуемого и посоветовал:
- Ты не ори зря, он все равно не кончит раньше, чем положено. Побереги горло, оно тебе еще пригодится.
Как то ни странно, обозреватель внял его совету и неожиданно умолк. Корсаков даже слегка пожалел об этом: песнь титанических страданий прервалась, и порка тем самым превратилась в довольно рутинную процедуру, протекавшую в унылом молчании. Тишина нарушалась только шлепками нагайки по упругой коже тележурналиста. Наконец положенное число ударов было отмерено, боец засунул нагайку за пояс, другие бойцы отпустили визитера. Он слез со стола и начал торопливо одеваться, шмыгая носом и утирая непроизвольно выступившие слезы.
- Ну, как самочувствие?- интимным тоном обратился к нему Корсаков. - Правда, как-то легче стало? Как-то лучше?
Обозреватель мрачно пробурчал что-то - Корсаков предпочел принять этот звук за знак согласия и воскликнуть:
- Ну вот, я же говорил - от порки еще никто не умирал, а совсем наоборот. Нет, как хотите, а генерал Гейман мудрый был мужчина. Охрана, водки ребятам! Когда покажете интервью?
Обозреватель, боясь разозлить этого опасного шута горохового, на сей раз ответил вполне членораздельно, хотя и угрюмо:
- Думаю, в следующем выпуске моей еженедельной программы.
Про себя он подумал, что черта с два покажет этот бенефис террориста и собственный позор. Корсаков тоже нисколько не обольщался на сей счет, однако он-то знал, что интервью так или иначе увидит свет. Оставался еще Тавернье, а если француза возмутит сцена издевательства над журналистом, то найдется немало других охотников за сенсациями. Поэтому Корсаков сделал вид, будто поверил гостю, и бодро воскликнул:
- Ну вот, стало быть, не зря съездили! За одного битого двух небитых дают! А вот и водочка, вот и закусочка! Пейте, ешьте, гости дорогие!
Столик с напитками вкатил мрачного вида боец со "стечкиным" на поясе,
а поднос с напитками внесла Альбина. В честь визита телевидения она переоделась в мини-юбку, подкрасилась, поправила прическу и выглядела чрезвычайно эффектно. Глаза у оператора загорелись. Он хлопнул рюмку и, наспех закусывая бутербродом с икрой, показал пальцем на Альбину и промычал, обращаясь к Корсакову:
- Можно заснять?
- Альбина, ты как?- спросил Корсаков. - Засветишься, конечно, но в случае чего скажешь, что мы тебя принудили исполнять наши прихоти.
- Ну, я не против,- засмущавшись, сказала Альбина, и после краткой подготовки они с оператором повторили сцену ее захода с подносом.
- Блеск!- поднял оператор большой палец. - Это та изюминка, которой не хватало. Девушка, у вас большое будущее.
"Каких тебе еще изюминок надо",- усмехнулся про себя Корсаков, вспомнив сцену порки. Впрочем, подумалось ему, яркая женщина любому зрелищу придаст дополнительный шарм. Он критически присмотрелся к Альбине и вынужден был признать, что такое лицо, такая улыбка, такая фигура на экране смотрелись бы вполне достойно. Члены съемочной группы расслабились и пустились в разговоры у столика с напитками, охотно выпивая и закусывая, хотя их руководитель знаками призывал их уходить. Наконец младшие телевизионщики дружелюбно распрощались с Корсаковым, Ищенко и охранниками, выпили стременную и двинулись на улицу. Обозреватель вполголоса укорял оператора за беспринципность. Тот благодушно оправдывался:
- А что такого? Я с утра не ел. Хозяева предлагают, с какой стати отказываться?
- Ничего себе хозяева!- в негодовании повысил голос обозреватель. - Ты забыл, что они со мной сделали на твоих глазах?
- Ах, это!- небрежно произнес оператор. - Да плюнь, не бери в голову. Чего в жизни не бывает - могло получиться и хуже. От порки и в самом деле еще никто не умирал.
Когда они уже шли к машинам, ожидавшим их во дворе, оператор добавил:
"За одного битого двух небитых дают",- и разразился идиотским смехом.
На обозревателя же, наоборот, нахлынула тоска. Зад не болел - болела душа. Казалось, что вся жизнь прожита напрасно, что он одинок и никому не нужен, а всех, кто с ним общается, привлекают только его доллары. Непьющий обозреватель вдруг резко остановился - его осенила идея попросить у хозяев водки. Однако в следующий миг гордость пересилила, и он зашагал к машине, сутулясь и шаркая ботинками по асфальту.
В тот день предложения о съемках посыпались потоком, словно прорвало какую-то незримую плотину. Двум группам дали добро на приезд, однако интервьюеры оказались, на свое счастье, Корсакову незнакомы, и потому съемки прошли сугубо по-деловому: Корсаков попросил сформулировать вопросы почетче и сам сухо и кратко, по-военному, ответил на них. Впрочем, капитан Ищенко остался доволен и этими интервью, поскольку считал, что ненужные сложности, выкрутасы и заумные шуточки в общении с массами ни к чему и говорить с ними надо просто, четко и доходчиво - именно так, как говорил Корсаков во второй и третий раз. Капитан, разумеется, прекрасно понял все нюансы беседы своего командира с выпоротым обозревателем, однако над его сознанием постоянно тяготело опасение, что "народ не поймет". Записанная на пленку беседа казалась капитану предназначенной для подлинных ценителей и интеллектуальных гурманов, к которым он, как и подавляющее большинство людей, причислял себя. В двух последующих интервью недостатки первого отсутствовали, и капитан успокоился. Телефонные звонки следовали непрерывно, и капитан добросовестно отвечал на них - как-то само собой получилось так, что он взял на себя функции то ли секретаря, то ли ординарца. Особенно порадовал Корсакова один из принятых им звонков, когда на связь вышел один из крупнейших финансистов страны - правда, почему-то через своего помощника по связям с прессой.
- А мы что, пресса?- удивился Корсаков. - От прессы у нас у самих отбоя нет. Чего хотел наш Ротшильд?
- Хотел встретиться,- ответил Ищенко. - Хотел прислать своего человека.
- Ну да, чтобы потом в случае чего отречься от этого человека,- понимающе кивнул Корсаков. - Нет уж, господа, встретиться не помешает, но только лично. А с нашим российским Ротшильдом тем более. Так ему и передай. Не захочет - черт с ним.
Последовало еще полчаса лихорадочной телефонной активности, пока не позвонил сам финансист. "Видно, крепко его допекло,- думал Ищенко, слушая голос со странно просительными интонациями, звучащий в трубке.- Пол-России может купить, а разговаривает, как последний мазурик на допросе". Корсаков отрицательно помахал рукой в знак того, что не хочет подходить к телефону, и показал на часы со словами:
- Он ведь светиться не захочет, как депутаты? Тогда пусть его встретят через три часа сам знаешь где. Скажи, что хвост "мерседесов" к этому месту подгонять не стоит.
Ищенко знал, о каком месте идет речь - о спуске в старый, еще дореволюционный канализационный тоннель, находившемся в таком же старом складском помещении с внешней стороны Садового кольца. Вокруг склада стояли рабочие казармы, возведенные в начале века, ныне же надежный заповедник коммунального жилья. Ищенко имел ключи от склада - его арендовала та же фирма "Фортуна", которой принадлежал превращенный в узел сопротивления офис на Садовом кольце. Капитан ухмыльнулся, представив себе всемирно известного банкира в этом районе, населенном старухами и пропойцами, петляющим среди покосившихся заборов, хаотично разросшихся кустов и покосившихся гаражей, и все для того, чтобы спуститься в канализацию. Правда, погружение по пояс финансисту не грозило, но и тот неглубокий поток, что протекал в тоннеле, благоухал отнюдь не розами. Капитан в полной мере обладал острой интуицией, необходимой хорошему сыщику, и потому догадался, что не стоит советовать гостю прихватить болотные сапоги.
После того, как договоренность о встрече с финансистом была достигнута, Корсаков засобирался в свою обычную инспекционную поездку по захваченным объектам. Он совершал по нескольку таких поездок каждый день, не ленясь порой наезжать на один и тот же объект несколько дней подряд. Больше всего в сложившейся патовой ситуации его пугала расслабленность, которая могла обуять его людей при тянущемся изо дня в день противостоянии, лишенном всяких приметных событий. Впрочем, следовало опасаться и другого: попыток как-то оживить ситуацию и создать события самим. Когда речь идет о вооруженных до зубов людях, подобные попытки чреваты крайне печальными последствиями. Корсаков с Ищенко уселись на заднее сиденье джипа, с которого для лучшего обзора сняли тент, водитель, разбитной парень, бывший таксист, сел за руль, во второй джип с установленным на нем крупнокалиберным пулеметом ДШК погрузилась охрана, и маленький караван запетлял по непривычно пустынным московским улицам. Люди, правда, на улицах попадались довольно часто, хотя без нужды старались не выходить, дабы не подвергаться бесконечным проверкам, но движение автомашин было запрещено. Исключения распространялись лишь на машины скорой помощи, пожарные и на имеющие спецпропуска, подписанные капитаном Неустроевым. Внезапно, когда машины проезжали мимо сильно укрепленного Политехнического музея, водитель на полном ходу заложил крутой вираж, так что пассажиры чуть не вылетели на дорогу, и влетел в подворотню. Водитель второго джипа повторил его маневр. Корсаков обернулся и увидел из полутемной подворотни, как по освещенной солнцем мостовой пронеслась огромная тень грохот вертолетного двигателя на миг заглушил все звуки.
- На бреющем летают, суки, всю душу вымотали,- выругался водитель и покосился на Корсакова, пытаясь понять, одобряет ли тот его действия.
- Все отлично, шеф,- улыбнулся Корсаков,- поехали дальше.
- Что-то разлетались они в последнее время, а, командир?- заметил Ищенко. - Может, вжарить по ним в следующий раз из пулемета, чтоб поприличнее себя вели?
- Я уже говорил тебе, почему они разлетались,- ответил Корсаков. - А стрелять не будем - провоцировать их не стоит. Если они тоже начнут стрелять по нашим машинам, то нам станет очень трудно передвигаться по городу. Даже наш единственный танк вертушки запросто сожгут.
Машины выехали в узкий дворик и развернулись там. Дворик был старательно укреплен стенами из железных бочек, наполненных землей, в окне наверху виднелся пулемет, и по двору прохаживались вооруженные люди. Такие оборонительные меры потребовались из-за того, что в соседний дворик выходил задний фасад вычислительного центра КГБ, а в центре имелась внушительная вооруженная охрана, сохранившая лояльность правительству. Впрочем, никаких поползновений выйти из заточения гарнизон центра не делал, понимая, что все подступы к зданию находятся под прицелом. "Кончатся продукты - выйдут,- подумал Корсаков. - Во имя чего им помирать с голоду?" Его мысли прервал Ищенко своим вопросом:
- Скажи, командир, а кто такой Стив Гольденберг? По телевизору сказали, что он создал фонд гуманитарной помощи центру Москвы. В сущности это ведь помощь нам, мы же контролируем Центр. Не ожидал я такого от американцев - я-то думал, что они должны нас не любить.
- Стив не просто какой-то там американец,- сказал Корсаков. - Во Вьетнаме мы служили с ним в одном взводе - он был пулеметчиком. А когда в Нью-Йорке мафия хотела меня убрать, он выручил меня - спас мне если не жизнь, то свободу.
- А насчет этой гуманитарной помощи ты позвонил ему и попросил помочь?- спросил Ищенко.
- Нет, он сам догадался,- ответил Корсаков. - Увидел меня по телевизору и догадался. Он настоящий друг - из тех, которых не надо ни о чем просить. Еще во Вьетнаме был таким.
- Ведь вся эта затея с фондом громадных деньжищ, наверное, стоит,- поразился Ищенко. - А еще говорят, будто евреи - скупые люди.
- Да брехня это все,- поморщился Корсаков. - Так говорят те, кто их не знает. У них, как у всех, есть свои недостатки, но скупость в их число не входит. Кроме того, Стив - из очень богатой семьи и сам, должно быть, богатый человек. Так что с друзьями нам повезло, капитан.
Джип вновь лихо повернул и остановился во дворе огромного жилого дома, фасадом выходившего на Садовое кольцо. Предупрежденный о его приезде командир сектора обороны подошел к машине, и Корсаков вместе с ним направился в подъезд. Началась рутинная проверка боевой готовности: заходя в квартиры, выходившие окнами на Садовое кольцо и превращенные в огневые точки, Корсаков спрашивал бойцов, кто куда должен стрелять, кто когда стоит на посту, нет ли жалоб на снабжение...
- Командир, да что вы мотаетесь к нам каждый день?- с улыбкой сказал один пулеметчик. - Не бойтесь, мы службу не завалим. Не стоило все это затевать, чтобы потом нас взяли голыми руками.
Товарищ пулеметчика молча всматривался через амбразуру в то, что происходило на Садовом кольце. Корсаков отстранил его и тоже посмотрел наружу. Он увидел нечто вроде народного гулянья - праздные солдаты на той стороне Кольца, кто-то сидит на броне БМП, кто-то подстелил газеты и разлегся на них прямо на асфальте. Среди солдат и боевой техники поодиночке и группками слонялись праздные зеваки, заводя разговоры. Такие же группки зевак выходили на пустую проезжую часть Садового кольца и перекрикивались с мятежниками. "Народ за вас, ребята!", "Дожимайте этих жуликов!" - слышал Корсаков. "А женщины у вас там есть?"- доносились веселые девичьи голоса. Удовлетворенный результатом ревизии, Корсаков спустился во двор и прошел вместе с командиром сектора в перегороженную бетонными блоками подворотню. Там сидел пулеметчик и что-то кричал в щель, опираясь рукой о пулемет.
- Ты не охрипнешь, парень?- спросил его Корсаков. - Ну-ка дай глянуть, что там творится.
Пулеметчик посторонился, и Корсаков в амбразуру осмотрел окрестность. Ничего тревожного или подозрительного он не заметил и с этой точки, а вопившие и размахивавшие руками зеваки внушили ему даже симпатию.
- Вы все-таки особенно близко их не подпускайте,- обратился он к командиру сектора, продолжая разглядывать пестро и легко разряженную толпу, вышедшую уже почти на середину Кольца. - Опасного в них, может, ничего и нет, но никаких братаний быть не должно - от них дисциплина развалится в два счета. Холостыми пуганите, что ли, если потребуется.
Внезапно совсем рядом сверху загрохотал пулемет, и на тротуар со звоном посыпались стреляные гильзы. В первый момент Корсаков подумал, что кто-то, будто услышав его слова, решил отпугнуть чересчур далеко зашедшую толпу. Однако проносившиеся в воздухе бледные иглы трассирующих пуль, искры и осколки, выбиваемые из асфальта, убитые и раненые, повалившиеся на мостовую - все это заставило его отбросить успокоительную мысль. К тому же и пулеметчик заорал в ужасе: