- Из-за ребер оставаться?- фыркнул Ищенко. - Да ты что, Федорыч? Мне их в жизни столько раз ломали,- я просто со счета сбился. На работе я из-за таких вещей даже бюллетень не брал. И потом: мое дело - гасить бандитов, а тут как раз такой случай... Если я его упущу, то до конца своих дней буду переживать. Конечно, всех бандитов я истребить не могу, но страху могу на них нагнать, за этим и живу. Такие, как Пистон, моей жизни смысл придают, понимаешь?
Капитан умолк, запрокинул голову, и в глотке у него звучно забулькало пиво. Глядя на него, Корсаков ощутил прилив братских чувств. Они с капитаном явно были одной породы: начав когда-то свою собственную войну, они уже не могли остановиться, невзирая на естественную тягу к покою, к личному счастью и к теплу домашнего очага. Капитан просто-напросто был помоложе и не успел дать себе ясный отчет в том, что все эти бесценные блага - не для него.
- А как же все-таки ребра-то?- помолчав, спросил Корсаков.
- А что ребра?- пожал плечами Ищенко. Он сделал последний глоток из банки, отшвырнул ее в угол и легко поднялся с кресла. Однако от Корсакова не укрылось, как он при этом побледнел и как конвульсивно сжались от боли его челюсти. - Ерунда,- справившись с собой, произнес капитан,- бывало и хуже. Один раз мне не только ребра сломали, но и так дали по башке, что я отключился. А дело было зимой, в лютый холод я скоро пришел в себя, но за то время, что пролежал на морозе, успел схватить бронхит и начал кашлять. Я тебе скажу, нет хуже пытки, чем кашель при сломанных ребрах. Причем самое гнусное то, что пытаешь как бы сам себя. Сидишь и ждешь, когда же этот кашель проклятый подкатит... А сейчас тепло, ничего такого не ожидается. Попрошу в перевязочной поставить мне бандаж, и все дела - стану почти нормальным человеком.
- Ну ладно, капитан, сиди пока здесь и отдыхай,- сказал Корсаков. - Бориса с Костей я к тебе подошлю. Я пойду - очень много дел. Удачи!
И Корсаков, опершись одной рукой о подоконник, легко выскочил во двор, наполненный суетой. Капитан завистливо вздохнул - как бы он ни храбрился, ему в его нынешнем положении такая легкость движений и не снилась. "Ладно, Пистончик,- пробурчал Ищенко себе под нос,- надеюсь, прыгать в окна мне от тебя не придется".
В то утро Пистон проснулся в превосходном настроении. Накануне он провел вечер в ресторане, выпил немало, но в меру, прекрасно закусил, а главное - решил важный вопрос о дележе сферы влияния соседней криминальной группировки, сильно потрепанной милицией. Пистон не без удовольствия вспоминал собственные неспешные тирады, дышавшие мудростью, справедливостью и бескорыстием, и понятливо кивавших собеседников. Деваться тем, собственно, было некуда, кроме как идти под Пистона,- оставалось только кивать. Пистон потянулся в постели, разглядывая украшенный лепниной потолок. Он переменил квартиру - прежняя навевала на него тягостные воспоминания о визите злобного террориста, теткиного племянника. Дом, в котором располагалась нынешняя квартира, не являлся столь престижным, как прежний, не был обнесен оградой и не имел контрольно-пропускного пункта, зато за те же деньги Пистон имел вдвое большую площадь, гораздо более высокие потолки и место, где разместить охрану прямо у себя под боком. Свои люди под рукой, притом хорошо вооруженные, могли как-то предохранить от опасности, в отличие от всех этих новомодных и чертовски дорогих штучек вроде ограды с КПП вокруг дома. Пистон сделал два десятка отжиманий от пола, прошел на кухню, достал из холодильника апельсиновый сок, выпил стакан и отжался еще двадцать раз, дабы ускорить вывод вчерашних шлаков из организма. Затем он тщательно почистил зубы и принял контрастный душ. Завтрак его состоял из пары чашек крепкого кофе со сливками, свежего хлеба с маслом и трех яиц всмятку. Весь утренний ритуал доставлял Пистону удовольствие не в последнюю очередь потому, что он видел в нем нечто традиционно-британское, присущее только людям основательным и далекое от русской безалаберности. За завтраком Пистон размышлял, как то ни странно, о трофейных культурных ценностях. Он не раз имел дело с современными российскими чиновниками, считал их людьми, хорошо понимающими свою выгоду, а потому не сомневался, что рано или поздно так называемые трофейные ценности совершенно безвозмездно передадут Германии и прочим западным странам, несмотря на принятые против этого законы и постановления. "Какие там постановления, когда речь идет о миллиардах "зеленых"?"- усмехался Пистон. Он размышлял над тем, как бы пристроиться к процессу передачи культурных ценностей обратно на Запад. Разумеется, данный процесс должен был озолотить чиновников от культуры, ведь именно им предстояло решать, что передать, а что нет, что найти в хранилищах, а что нет, кому передать и в какие сроки... Однако, считал Пистон, вряд ли справедливо отдавать весь навар каким-то жалким фраерам, вся заслуга которых - сидение на определенной должности и умение вовремя подмахнуть иностранцам. Первым делом, по мнению Пистона, следовало обзавестись толковым консультантом, знающим, где что хранится и кто распоряжается хранимыми ценностями. Не помешал бы и список чиновников, так или иначе причастных к хранению и передаче на Запад культурных ценностей. Наконец, следовало сообща с братвой нажать на Думу, дабы она пересмотрела свою позицию насчет трофейного добра. Рано или поздно ей все равно придется ее пересмотреть, потому что чиновники от своего не отступятся - уж кто-кто, а Пистон-то хорошо знал эту породу. Они и за куда меньшие деньги готовы отца родного продать... Словно отвечая мыслям Пистона, внезапно заговорило радио:
"Государственная Дума на своем чрезвычайном заседании рассмотрела последние события в центре Москвы, приведшие к многочисленным жертвам и разрушениям. Ввиду того, что политическое противостояние в стране в последнее время достигло апогея и приняло, особенно в столице, вооруженные формы, крайне опасные для государства и общества и чреватые неисчислимыми бедами для мирного населения, Государственная Дума решила выступить с декларацией о самороспуске и назначении новых выборов. Государственная Дума призывает также подать в отставку местные органы законодательной власти. После выборов и сформирования новых органов законодательной власти в центре и на местах должны подать в отставку лица, осуществляющие исполнительную власть, а после замещения этих лиц в результате выборов должен наступить черед президента. Таким образом будет достигнуто полное обновление властных структур в стране, поскольку одновременно с их руководителями предусматривается также и полный поэтапный уход в отставку чиновников соответствующих структур. Дума заявляет, что механика процесса обновления власти полностью согласована с представителями повстанческого движения и будет контролироваться демократически избранными комитетами граждан, в которые войдут также и представители повстанцев. Дума объявляет об амнистии всех участников боевых действий в Москве, за исключением лиц, совершивших уголовные преступления, а также участников антиправительственных выступлений в других городах, за тем же исключением. Полностью текст Декларации публикуется в печати..."
Пистон внимательно прослушал сообщение и удовлетворенно хмыкнул. Конечно, не могло не настораживать то, что в явном выигрыше оказались чокнутые патриоты и сторонники жестких мер в отношении "братвы". С другой стороны, роспуск Думы и предстоящие новые выборы не могли не радовать - давно пришла пора укреплять свои позиции и в Думе, и в других органах власти, и выборы предоставляли все возможности для такого укрепления. Что же касается патриотов, то в их дальнейшей судьбе Пистон не сомневался: большая их часть в самом ближайшем будущем погонится за деньгами, подастся в политику, бизнес, в ряды "братвы", начнет продаваться направо и налево. Пистон знал совершенно точно: так бывает всегда. Говорили, что эти ребята вывели в расход Акулу с его новыми дружками, некстати засветившегося в Центре, однако Пистона такие слухи ничуть не смущали. Для того чтобы как-то выдвинуться, выбиться из безвестности, в жизни приходится делать вещи и похлеще. Пистон это хорошо понимал, потому что и сам не являлся исключением и готов был работать с кем угодно. Если бы люди, отправившие Акулу на тот свет, стали политиками, он с удовольствием купил бы их голоса. Теперь же у него на очереди стояло дело с теткой руководителя патриотов, который когда-то так сильно его обидел. Личных обид прощать не следовало - это правило Пистон тоже крепко усвоил и готовился наказать своего недруга. Для задуманного дела Пистон подобрал нескольких знакомых, уставших от жизненных неудач и готовых на все. В подробности он их не посвящал, опасаясь не столько того, что они струсят, сколько того, что они решат обойтись без наводчика и действовать самостоятельно. Новые подручные вполне подходили под категорию "отмороженных", но это в чем-то даже облегчало дело - не жалко будет в случае чего их ликвидировать, дабы избежать огласки.
Кофе, как ему и положено согласно рекламе, вселил в Пистона неудержимую жажду деятельности. Кликнув телохранителя, торчавшего в просторной прихожей, Пистон велел ему поднять охрану, находившуюся в квартире на противоположной стороне лестничной площадки,- та квартира тоже принадлежала Пистону. Телохранитель взялся за сотовый телефон, а Пистон по обычному городскому позвонил одному из своих клевретов.
- Слушай,- обратился к нему Пистон,- иди в библиотеку, возьми там подшивки самых известных газет за четыре последних года. Найди там статьи по вопросу трофейных ценностей. Понимаешь, о чем я говорю?
- Понимаю,- еще сонным голосом отозвался собеседник - недаром он имел высшее образование. - И чего?
- Все внимательно прочитаешь и выпишешь фамилии людей, которые имели отношение к трофейным ценностям, архивам и разборкам по этому поводу. Особое внимание обрати на тех из них, кто выступал за возвращение ценностей на Запад - это для нас самые нужные люди. Понятно?
- Хм, понятно,- голос собеседника заметно оживился. Что ни говори, а Пистон умел придумывать разные интересные варианты. - Еще что?
- Еще смотаешься в Министерство культуры, достанешь там список телефонов,- распорядился Пистон и дал отбой. Сам он быстро собрал бумаги в кейс и перед выходом на минутку сделал радио погромче. Из динамика донеслось:"Президент заявил, что с учетом обстановки, сложившейся в стране, и в интересах достижения общественного согласия он готов принять вариант урегулирования кризиса, предложенный Думой. На срок, необходимый для подготовки и проведения выборов в Законодательные собрания всех уровней, президент намерен выполнять свои обязанности и оставаться гарантом соблюдения Конституции и выполнения договоренностей, достигнутых между различными политическими силами России. Затем президент намерен уйти в отставку, предварительно сделав все необходимое для успешного проведения выборов нового президента..."
- Ох, как бы он не передумал!- весело хохотнул Пистон, выключил радио и направился к выходу. В прихожей его уже ждал телохранитель, на лестничной площадке - еще двое. Согласно инструкциям, они уже успели осмотреть весь подъезд снизу доверху, а также двор. Обо всем подозрительном они должны были сообщать хозяину, но поскольку они молчали, то, видимо, все было спокойно. Пистон вприпрыжку пустился вниз по лестнице, телохранители за ним, примеряясь к его аллюру. Именно они следили за тетушкой Корсакова, поскольку "отморозкам" Пистон не доверял и собирался поручить им лишь конечную стадию операции.
Остановившись на высоком крыльце старого дома сталинской постройки, Пистон с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух, пронизанный запахами сирени и еще каких-то цветов. Листва старых тополей блестела, словно лакированная, а в ее просветах виднелось небо, ослепительно синий цвет которого говорил о прохладе и северном ветре. Телохранители окинули двор настороженными взглядами, но не заметили ничего подозрительного. Жемчужно-серый "мерседес", блестя эмалью и никелем, уже стоял у ступенек, поодаль справа прохаживалась с коляской молодая мамаша, слева шаркающей походкой удалялся в сторону магазина старичок с авоськой. В глубине двора спиной к подъезду на лавке сидели двое и, судя по оживленной жестикуляции, о чем-то спорили. У их ног стояли пустые и полные пивные бутылки - видимо, парочка друзей решила продолжить с утра вчерашний банкет. Любители утренних возлияний, занятые своим разговором, не оглянулись на выходящего Пистона со свитой и выглядели вполне безобидно, да и расстояние было безопасным - метров с сорока киллеры не стреляют. Оценив ситуацию во дворе, телохранители успокоились и вместе со своим боссом двинулись к машине. Они, разумеется, не заметили человеческой фигуры за пыльными стеклами окна, расположенного на лестничной клетке дома, стоявшего напротив метрах в четырехстах за трамвайной линией. Не заметили они и тусклую вспышку карманного фонарика за пыльным стеклом. Однако именно эта вспышка заставила двух пьяниц мгновенно прекратить спор, одновременно подняться со скамейки и резко повернуться. Пистон и его подручные успели спуститься лишь на одну ступеньку, когда мнимые пропойцы вскинули руки четким движением тренированных стрелков, привыкших вести огонь из пистолета навскидку. В следующую секунду загрохотали выстрелы, раскатываясь эхом в замкнутом с трех сторон кирпичными стенами пространстве двора. Слишком большое расстояние, которое смутило бы любого наемного убийцу, не стало помехой для профессионалов, один из которых вдобавок стрелял с двух рук. От головы Пистона брызнули какие-то ошметки, он судорожно взмахнул руками и рухнул навзничь на искусственный мрамор крыльца. Один из телохранителей мешком осел на ступеньки и затем повалился на бок, стукнувшись головой об асфальт. Другой сделал шаг назад, после чего голова его дернулась от попадания пули, и он, уже падая, с треском врезался спиной в дверь подъезда. Не выстрелы, а именно этот звук заставил мамашу с коляской осознать происходящее. Она схватилась руками за щеки и пронзительно завопила на одной ноте, глядя на то, как, дергаясь и нелепо растопырив руки, валится на уже мертвого Пистона третий охранник и как корчатся в агонии распростертые тела. Словно не слыша ее крика, стрелки опустили оружие и неторопливо направились к тому самому дому, откуда им подали сигнал фонариком. Вскоре они скрылись за углом. Стрельба продолжалась меньше минуты, но выпущено было десятка два пуль, из которых лишь две угодили в дверь подъезда - все остальные попали убитым в голову и шею. Пистон и его подручные умерли мгновенно, не успев даже понять, что происходит. Если бы они сделали еще пару шагов, то от огня их прикрыл бы корпус "мерседеса", однако стрелки не дали им такой возможности. Через некоторое время после прекращения пальбы водитель, распластавшийся на передних сиденьях и зачем-то прикрывший голову руками, наконец решился приподняться и посмотреть в окошко. Он увидел трупы, валяющиеся в нелепых позах, и всюду - на ступеньках, на крыльце, на двери и даже на стенных кирпичах - брызги крови и кровавые комки мозга. Согнутая нога одного из телохранителей медленно, с дрожью конвульсивно распрямилась, и водитель почувствовал приступ дурноты. Во дворе было по-прежнему безлюдно, и, раскатываясь эхом, в нем по-прежнему висел издаваемый насмерть перепуганной мамашей пронзительный вопль ужаса.
На новом, не подвергшемся разгрому командном пункте на Гоголевском бульваре, куда перебрался Корсаков, раздался телефонный звонок. Дежурный поднял трубку.
- С Виктором Корсаковым могу я поговорить?- услышал он пропитый бас.
- Кто говорит?
- Генерал Кабанов,- веско ответил бас. Дежурный поднял глаза на Корсакова, стоявшего рядом:
- Вас генерал Кабанов спрашивает. Будете говорить?
- О чем?- пожал плечами Корсаков. - Узнайте, что ему нужно.
- Командира сейчас нет,- сказал в трубку дежурный. - Что ему передать?
- Передайте, что я иду к нему,- после краткого размышления ответил бас и назвал адрес на Садовом кольце: - Переход состоится там в тринадцать ноль-ноль. Все ясно?
Дежурный прикрыл трубку рукой и скороговоркой повторил Корсакову услышанное. Корсаков сердито буркнул:"Что за чепуха!" и выхватил у него телефон.
- Генерал, это Виктор Корсаков. Что вы там такое затеяли? Мне с вами говорить не о чем, мы с помощью оружия уже все обсудили. К тому же Дума самораспустилась, президент тоже согласен уйти... О чем тут договариваться? Так что извините, но принять вас никак не могу.
- А я не собираюсь с тобой ни о чем договариваться,- сердито ответил генерал. С людьми, которые по званию были младше генерала армии, он не умел разговаривать на "вы". - Я просто собираюсь перейти к вам, и все. Потом можете делать со мной что хотите. Место перехода я вам назвал, попрошу принять меры для того, чтобы его обеспечить.
Генерал помолчал и добавил:
- Или для того, чтобы ему воспрепятствовать.
- Но какова цель вашего перехода?!- крикнул Корсаков. - Людей у нас хватает, новые люди нам не нужны, даже генералы. Вы не парламентер, переговоры вести не собираетесь. Какова же цель?
- Цели нет, есть мое желание,- кратко ответил генерал.
- Ну, ваше желание еще не все решает,- разозлился Корсаков. - Одним словом, я вам запрещаю все поползновения в этом направлении. Мои люди имеют приказ стрелять во всех, кто без моего разрешения пересекает Садовое кольцо, и я сейчас еще раз подтвержу этот приказ. Имеете шанс нарваться на пулю, генерал.
- Молод ты еще мне что-то запрещать,- презрительно усмехнулся генерал и дал отбой. Корсаков молча вернул телефон дежурному и вдруг рявкнул:
- Машину!
Через минуту джип уже мчал его к Садовому кольцу, к месту, которое назвал генерал. До тринадцати ноль-ноль оставалось мало времени, и следовало торопиться, чтобы успеть как-то подготовиться к странной акции перехода. Видимо, генерала не слишком волновала возможность того, что его появление в чужом стане может оказаться нежеланным, и потому он не оставил противнику времени на организацию встречи. Водитель джипа включил приемник - настал срок выхода в эфир повстанческого радио с дневной развлекательной передачей. Это радио, почти все программы которого вели приятели Корсакова и радиохулиган Мечников, сделалось чрезвычайно популярным, несмотря на то, что вещать начало совсем недавно. Алексей, Саша и Мечников дневали и ночевали в студии, помогали друг другу в проведении передач и чувствовали себя в эфире полными хозяевами, постоянно подначивая один другого, отпуская довольно рискованные шуточки и издевательски комментируя выступления проправительственных средств масовой информации. Мечникова друзья называли не иначе как "монтер Мечников" или "известный радиосмутьян". Тот не оставался в долгу, называя их музыкальные опусы "музыкой толстых" или "сумбуром вместо музыки". Корсаков услышал знакомый густой голос Мечникова, вполне соответствовавший поповской внешности радиопирата:
- Дорогие радиослушатели! Настало время очередной радиоэкзекуции, чтобы вы не думали, будто вся жизнь - сплошное удовольствие. Это опасное заблуждение, дорогие радиослушатели... Перед тем как подвергнуть ваш изощренный слух тем беспощадным издевательствам, которые кое-кто тут рядом со мной именует музыкой, позвольте выразить вам свое искреннее соболезнование. С вами был я, монтер Мечников, как меня называют некоторые субъекты, намекая непонятно на что. А теперь наступило время песен. Сегодня у нас премьера песни, Александр, я правильно понял?
- Так точно,- откликнулся Саша. - Песня называется "Радуга в ночи".
- Тьфу ты, какое пошлое название,- заметил Мечников.
- Попрошу не делать нам замечаний,- обидчиво вмешался Алексей. - Вы бы сами попробовали что-нибудь сочинить. Обидеть-то артиста всякий может.
- "Радуга в ночи",- повторил Саша. - Исполняется впервые.
Водитель Корсакова, закладывая очередной самоубийственный вираж, засмеялся и закрутил головой, слушая пение, полное глубокого чувства.
- Веселые ребята на нашем радио!- заметил он. - Я их всегда слушаю. У них песни и слушать можно, потому что мелодия есть, и посмеяться тоже можно, потому что все не всерьез, а с юмором. Интересно, где эти ребята раньше были, почему про них никто не слышал?
- Много есть достойных людей, про которых никто не слышал,- отозвался Корсаков. Песня между тем продолжалась:
Водитель вновь покрутил головой и хихикнул, но промолчал. Сбавив скорость, он начал поглядывать по сторонам - джип проезжал теперь через те кварталы, сквозь которые пыталась прорваться к Солянке одна из бронеколонн. Корсаков увидел дома с провалами окон, над которыми по стенам тянулись вверх языки копоти, а сами стены были исклеваны и иссечены пулями и осколками. Битое стекло, кирпич, стреляные гильзы и прочий мусор, остающийся после боя - все это было по распоряжению Корсакова убрано с помощью населения и вывезено на транспорте, предоставленном городскими властями. Однако минные воронки на мостовой и пробоины, оставленные снарядами в стенах домов, за такой краткий срок заделать не успели, как не успели и вывезти стоявший в переулке одной гусеницей на тротуаре сгоревший танк, черная прокаленная сталь которого уже подернулась рыжим налетом ржавчины. В следующем переулке поперек проезжей части стояла на ободах колес такая же черно-рыжая бронемашина. А музыка, лившаяся из приемника, казалось, подшучивала над этими мрачными приметами прошедшего боя:
- Н-да,- послышался удрученный голос "монтера Мечникова",- боюсь, друзья, что эта песня тоже не относится к числу ваших творческих удач. Но все равно спасибо. Вместе с радиослушателями буду с нетерпением ждать ваших следующих песен. А сейчас, уважаемые радиослушатели, передаем декларацию Государственной Думы о самороспуске, сообщение президента о его принятии думской декларации и о готовности уйти в отставку, а также наш комментарий на эти документы...
- Это вы их где-то нашли, товарищ командир?- спросил водитель. Корсаков слегка поморщился - его коробило это обращение. По его мнению, командир для своих подчиненных мог быть кем угодно - отцом, повелителем, богом, но только не товарищем. Однако он знал, насколько глубоко въелись традиции Советской Армии в плоть и кровь его людей и потому возражать не стал. Вместо этого он ответил:
- Не знаю, кто кого нашел. Как-то давно я был проездом в Москве, попал в трудную ситуацию, и ребята мне очень помогли. Да и теперь, как видишь, помогают - должен же был кто-то из наших на радио работать, а у ребят, я знал, и талант есть, и опыт...
- Да, ихние передачи не скоро забудешь,- засмеялся водитель. - Вроде ничего особенного не делают, а ни на что не похоже.