Парижский рассвет ничуть не походил на сероватые петербургские или ничем не примечательные, хотя и не лишенные красоты венские — необычный он был какой-то, акварельный, игравший загадочными и неожиданными оттенками. Вот только любоваться этим было некогда — события разворачивались…
Ламорисьер, стоявший посреди небольшого кафе, — где, не спрашивая поднятого с постели хозяина, устроил нечто вроде штаба, очень уж местечко было удобное — обвел всех присутствующих своим знаменитым тяжелым взглядом, к коему Бестужев уже успел привыкнуть. Насупясь и нахмурясь, произнес:
— Ситуация следующая, господа мои… Консьержка — баба, сразу видно, хитрющая, пробы негде ставить. Но соображает, что с нами ссориться как-то не с руки, боком выйдет… Клянется и божится, что вчера вечером в квартиру приехал хозяин еще с тремя незнакомцами, за ними внесли два больших ящика. По описанию внешности определить трудно, с кем мы имеем дело — но наверняка с нашими друзьями, изменившими внешность, как они это порой практикуют. С того времени, как мы установили наблюдение, никто из подходящих под описание дома не покидал — ни через парадное, ни через черный ход. Из дома вообще никто не выходил. — Он покосился даже не на Ксавье, а в его сторону: — У господина инспектора найдутся какие-нибудь ценные замечания по ситуации?
— Нет, — кратко и хладнокровно ответил Ксавье.
— Ну и прекрасно, — усмехнулся Ламорисьер. — Мои парни, надежности ради, порасспросили и жителей близлежащих домов — никто не видел на улице людей, выносивших тяжелые ящики. Так что птички, я полагаю, в гнездышке.
Бестужев подумал: меж тем моментом, когда Гравашоль с сообщниками вошли в квартиру и тем, когда за домом было установлено плотнейшее наружное наблюдение, прошло не менее полутора часов, а то и все два… Два часа темного ночного времени — к тому же жители близлежащих домов, в спешном порядке поднятые с постелей буквально четверть часа назад, этой ночью все поголовно почивали без задних ног: район не особенно и фешенебельный, приют мирных рантье, мелких чиновников и тому подобной публики, у коей нет привычки развлекаться по ночам. Ночью квартал затихает…
У него были сильные подозрения, что буквально те же мысли отражаются на хмуром лице Ксавье — но он тоже благоразумно держал их при себе. Не было смысла с этим вылезать, коли уж через несколько минут в квартиру придется ворваться…
Ламорисьер обернулся в ту сторону, где под присмотром рослого агента в штатском помещался низенький, дурно одетый субъект этакого угодливого вида:
— Готов, Черепашка? Смотри у меня, напортишь что-нибудь, шкуру спущу…
Субъект, нервно переминаясь с ноги на ногу и заискивающе улыбаясь, ответил:
— Господин бригадир, чем угодно клянусь…
— Смотри у меня, урод!
В эти тонкости никто Бестужева не посвящал, но он и без разъяснений понимал, в чем дело: из тюрьмы на пару часов вытащили специалиста по мгновенному отпиранию любых замков без родных ключей, дело знакомое…
— Ну что же, господа, — сказал Ламорисьер, демонстративно проверяя свой пистолет, — сейчас двинемся. Многолюдной толпой врываться нет смысла, это может всполошить наших пташек. Сейчас они наверняка десятый сон видят, а если и поставили дежурного, он, ручаться можно, подремывает — в такую пору глаза у всех слипаются… Черный ход под наблюдением. Жандармов и прочие резервы я расположил в отдалении, за пределами обзора из окон, но в случае чего они поспеют быстренько. Однако вы все прекрасно понимаете: явные облавы с лихими перестрелками весьма чреваты. Сплошь и рядом мы получаем не целехонького собеседника, а трупы или тяжко раненных. Так что действовать будем быстро, ловко, бесшумно, малыми силами…
Он принялся раздавать конкретные поручения — краткими фразами, деловито, спокойно. Бестужев уже убедился: каков бы ни был характер у бригадира, дело свое он знает. Беда только, что чрезмерно упрям, но этим многие грешат в их ремесле…
Как иногда случается, в вопиющем несоответствии с текущим моментом вдруг всплыло в памяти событие откровенно комическое — такое бывает… Год назад в одном из губернских жандармских управлений шел розыск группы боевиков, которых требовалось незамедлительно отыскать и взять, пока не покинули пределы губернии. С утра и до обеда управление засыпало депешами все розыскные пункты на вверенной ему территории — чересчур уж часто требуя докладывать о готовности к действиям. Всех эти бессмысленные, прямо скажем, телеграммы к обеду изрядно задергали, но никто, понятно, вышестоящему начальству сего сообщать не стал. И надо ж было случиться, чтобы в одном из пунктов появился поручик Терещенко, вообще-то пребывавший в трехдневном отпуске по случаю рождения дитяти… Будучи после вполне объяснимого неумеренного потребления водки в состоянии некоторого изумления, ознакомившись с телеграфной перепиской и воспользовавшись минутной отлучкой начальника пункта, на очередной надоевший запрос поручик ответил лично. Сидевший за аппаратом вахмистр то ли не осмелился возражать начальству, то ли решил, что имеет дело с шифрованной депешей, тайную суть которой ему знать по незначительности чина не полагается. Короче говоря, в ответ на бог ведает которую по счету телеграмму: «Сообщите готовность наличного состава к немедленным действиям» губерния получила цитату из романа Николая Василича Гоголя: «И всё, что ни было, садилось на коня…» Разозленное губернское начальство, естественно, учинило поручику разнос, но, в общем, обошлось без особых последствий…
— Вперед, господа мои! — тихонько рявкнул Ламорисьер.
Работать французы умеют, снова признал Бестужев. К парадному того дома, где устроил конспиративную квартиру Гравашоль, двигались с двух сторон, цепочками, вплотную к стене, под окнами, так, чтобы не заметили из квартиры. Обутые в штиблеты на резиновой подошве полицейские передвигались практически бесшумно, проворно.
Дверь парадного отворили тихонечко, и туда хлынула вереница людей в штатском, уже державших наготове оружие. В своем закутке сидела консьержка, глядя в окошечко с жадным любопытством опытной сплетницы, а рядом с ней стоял приставленный для вящего надзора агент.
Лестница наверх. Третий этаж, где стоял еще один агент — так, чтобы не быть замеченным в дверные глазки. Прибывшие сноровисто рассредоточились, следуя его примеру, агент выразительными жестами обеих рук доложил, что, по его наблюдениям, в «гнездышке» царят совершеннейшая тишина и спокойствие — жесты эти мало чем отличались от тех, какие использовал бы российский жандарм, все моментально стало понятно…
Бестужев заметил, что лицо де Шамфора очень уж напряженное, как у человека, который ждет подвоха, но никак не может сообразить, откуда он последует. Откровенно говоря, у него самого давненько уж крутились в голове те же мысли — положительно, что-то тут не складывалось…
Зато бригадир Ламорисьер явно не испытывал никакого беспокойства и сомнениями не терзался, его грубая физиономия горела оживлением охотника… Он сделал жест, и Черепашка, стараясь двигаться бесшумно, направился к двери. Ламорисьер грозно показал ему кулак. Черепашка, униженно ухмыляясь, закивал. Сунул в замочную скважину странного вида отмычку, склонив голову к правому плечу, то ли прислушался, то ли на пару секунд погрузился в раздумье. Осторожненько, держа свой инструмент кончиками пальцев, повернул его вправо-влево, надавил, еще повернул… Вытащил из скважины, отступил, показал жестом, что все в ажуре…
Наступил окончательный миг — когда ничего уже нельзя изменить, ни в лучшую, ни в худшую стороны, и все что сейчас начнется, может обернуться непредсказуемо. Если дверь изнутри заперта еще и на щеколду, все повернется совершенно иначе, чем если бы она оказалась только на замке…
Как и остальные, Бестужев приготовил оружие. Его изрядно стеснял не столь уж и легкий панцирный жилет — английская модель, закрывавшая весь торс до самой шеи, да вдобавок с полукруглым «фартучком» внизу, сберегавшим самое для мужчины ценное. Дело тут было не в персональной опеке — все остальные с Ламорисьером во главе облачены точно так же. В России это одеяние, и в самом деле дававшее неплохие шансы при перестрелке, тоже было давно известно — но как-то предпочитали обходиться без него, подсознательно, должно быть, полагаясь на известное «авось»…
Ламорисьер дирижировал — скупыми жестами, тыча пальцем то в одного, то в другого, еще раз напомнил всем заранее разработанную диспозицию, и без того трижды им повторенную вслух перед вторжением. Властный жест ладони — и Черепашку проворно оттеснили в глубь лестничной площадки. Еще одно мановение руки — и все подались в стороны, остался только невысокий агент с шапкой черных курчавых волос и лихими усиками, он поместился прямо напротив двери, подняв обе руки с тяжелыми черными маузерами — в случае, если бы в прихожей обнаружился «комитет по встрече» с оружием на изготовку, именно ему и предстояло исполнить роль своеобразной «артподготовки» перед атакой.
Другой агент осторожненько потянул дверь на себя — и она стала отходить, открываться, медленно, беззвучно — петли хорошо смазаны, щеколды либо нет, либо ее не задвинули… Всё!!!
Обширная прихожая пуста. Первым туда влетел маузерист, держа под прицелом уже внутреннюю дверь, в глубине прихожей. Следом кинулся Ламорисьер с таким видом, что Бестужев уверился: каким бы неприятным ни был характер бригадира, трусом его никак нельзя считать. Ксавье… Агент в коричневом пиджаке…
Настала, по диспозиции, очередь Бестужева — он сам себе настойчиво ее выговорил, хотя его и пытались убедить вообще оставаться на улице. Чувства были насквозь знакомые: непонятная сторонним смесь азарта и холодной отрешенности от всего на свете — только обширная прихожая и тяжесть браунинга в руке.
И острое, прошившее его ощущение, опять-таки необъяснимая словами смесь щемящей тоски и недоверия. У многих это случается, каждый пытается описывать свои переживания по-разному, но смысл один — некое профессиональное шестое чувство, вопиющее, что здесь что-то откровенно не так… Об этом не любят особенно распространяться, но всякий, кто это ощущение переживал, останется в убеждении, что подобное предчувствие никогда не обманывает и относиться к нему нужно со всем вниманием, не боясь показаться смешным…
Что? Обычная прихожая, ковер, пустая вешалка для шляп, картинка с парусником на стене, изящные газовые рожки по стенам… но если освещение в квартире газовое, что делает этот черный провод, бегущий вдоль стены на высоте примерно аршина — нарочитый, словно бы неуместный, ничуть не похожий на обычную электропроводку?
Выбиваясь из диспозиции, Бестужев сделал шаг влево, заглянул в пространство меж торцом двери и стеной. И его словно электрическим разрядом дернуло.
Провод заканчивался железным прямоугольником размером с папиросу — примерно такой же длины, но раза в два пошире. Эта железяка была присобачена к обитой веселенькими обоями стене — небрежно, на двух здоровенных винтах, обои вокруг подраны, висят клочьями — никто не думал, что портит стену, никого такие мелочи не заботили. И аккурат напротив, на торце двери — вторая такая же пластина. Они более не соприкасаются…
Чихать в таких случаях на то, что будешь выглядеть смешным! Жизнь дороже конфуза! Ничего еще толком не соображая, но привыкши верить этому не раз испытанному звериному предчувствию, Бестужев заорал что есть мочи:
— Назад! Все назад! Вон отсюда!
Агент в коричневом пиджаке уже схватился за ручку внутренней двери и тянул ее на себя… Не раздумывая, Бестужев ринулся вперед, ухватил за ворот Ламорисьера и Ксавье, вопя те же самые слова, кинулся назад в прихожую. Непонятно, откуда и силушка взялась — волочить двух взрослых, отнюдь не корпулентных мужиков, словно масленичные соломенные чучелки… впрочем, они, ошарашенные, не сопротивлялись…
Сшибив, вытолкнув на лестницу двух других агентов, с азартно-отрешенными лицами ринувшихся было в квартиру, Бестужев бомбой вылетел на лестницу, он орал, не переставая, все те же нехитрые слова:
— Всем прочь!!!
Одновременно с тугим грохотом его шандарахнула в спину словно бы невидимая исполинская рука — и он вместе с бригадиром, Ксавье, с теми двумя агентами, сбившись в некий неописуемый клубок, полетел вперед помимо собственного желания, горячий ветер, пахнущий пронзительно кислой гарью, швырнул людей на дверь противоположной квартиры, грохот залепил уши, показалось, сорвал с затылка кожу с волосами, оглушил напрочь, они даже боли не почувствовали, прямо-таки спрессованные взрывом в единое целое, только дыхание из груди вышибло да соображение пропало на краткое время…
…Слежку за собой Бестужев обнаружил, едва вышел из дома, где располагалась устроенная трудами Гартунга гарсоньерка. Ну, не в первый же миг, однако, стоило пройти два десятка шагов, как сознание, натренированное подобными ситуациями, отметило хвост… И тут же стало ясно, что никакой ошибки быть не может, не говоря уж о мании преследования…
Вели его двое — средних лет, одетые неброско, определенно хваткие. Их неплохую выучку Бестужев отметил, отшагавши пару кварталов. Разумеется, он ничем не показал, что заметил нежданных прилипал, — и мысленно похвалил себя за то, что из мелочной предосторожности отправился на встречу с де Шамфором, имея в запасе часа полтора лишнего времени. Не то чтобы он этого и ждал, просто решил быть готовым к любым случайностям, к любому обороту дела…
Он даже не пытался с ними играть — поскольку почти не знал Парижа, зато эти двое, надо полагать, город изучили превосходно. Он просто-напросто неспешно фланировал по улице с видом праздного гуляки, отправившегося полюбоваться красотами города, — изучая преследователей.
Чем дальше, тем больше убеждался, что столкнулся с профессионалами. Порой они делали «челнок» — один оставался сзади, а второй обгонял и двигался шагов на двадцать впереди Бестужева, иногда по другой стороне улицы (причем несколько раз они менялись местами. Порой один из них исчезал из поля зрения совершенно, а потом оказывалось, что он, стервец, все это время двигался по параллельной улице, справа или слева. Порой… Одним словом, в дело был пущен весь набор хитрых ухваток филеров высокой квалификации, для которых не нашел бы и слова порицания сам Медников…
Бестужев даже не пытался гадать, кому его преследователи подчиняются, кто их послал. С равным успехом они могли оказаться французскими тайными агентами, людьми Гартунга (а впрочем, это, насколько можно судить, сплошь и рядом одно и то же), боевиками революционного подполья неизвестно какой партии, а также, если учитывать все варианты — некими конкурентами, озабоченными телеспектроскопом. В Вене игроков было столько, что они порой едва ли локтями не сталкивались, чуть ли не штиблеты начищенные друг другу оттаптывали… почему бы и в Париже не продолжиться этой азартной толчее? Могут вынырнуть совершенно новые персоны, прежде в гонке не замеченные. Гадать бессмысленно, одно ясно: это не аматёры, не случайные люди — поднаторевшие в слежке мастера…
Бестужев довольно долго таскал их за собой, беззаботно бродя по улицам, надолго останавливаясь, чтобы полюбоваться историческими достопримечательностями (благо таковых здесь имелось множество) — старательно показывал, что никуда он не спешит, не проверяется, вообще представления не имеет, что по пятам таскаются прилипалы. Следовало их расслабить, насколько возможно, самые опытные агенты в подобных ситуациях невольно расслабляются чуточку. Без сомнения, они должны прекрасно знать, кто он такой на самом деле — иначе откуда высококлассная слежка? Но кто сказал, что жандармский ротмистр обязан посвящать делам двадцать четыре часа в сутки, не стремится отдохнуть и развлечься? Как-никак вокруг — Париж…
Он глянул на часы — время начинало поджимать. Ну что же… Пора и отрываться. На суше у него было бы мало шансов — чтобы воспользоваться проходными дворами, закоулками и прочими удобными местами, город следует изучить самолично, знания теоретические, по карте, тут не помогут. Однако бывают случаи, когда чистой воды теория может оказаться как нельзя более полезной. Достаточно изучить путеводитель и расписание…
Завернув в цветочную лавку, Бестужев вышел оттуда с роскошным букетом из ирисов, цикламенов и лилий — с каковым и двинулся далее столь же беспечным шагом, как прежде. Букет был подобран с умыслом: всякому мало-мальски соображающему человеку сразу ясно, что с таким на похороны не ходят, наоборот, на свидания с прелестницами, тут двух мнений быть не может… Судя по парочке игривых взглядов милых дам, перехваченных им, парижане воспринимали молодого человека с пышным, веселым букетом, именно как удачливого ловеласа, направлявшегося к предмету своего воздыхания. Мнением преследователей поинтересоваться было невозможно, однако не подлежит сомнению, что они все же чуточку размякли, чуть ли не час таскаясь за человеком, ведущим себя совершенно беззаботно.
Не зря говорится, что у погони одна дорога, а у беглеца — тысяча… Оказавшись на мосту, Бестужев еще более замедлил шаг, любуясь Сеной.
Преследователи, как и следовало ожидать, сразу увеличили дистанцию меж ним и собой. Глянув на часы, Бестужев и вовсе остановился, глядя на реку — должно было создаться впечатление, что времени у него даже больше, чем необходимо, что он отправился на свидание значительно раньше условленного часа.
Откровенно говоря, смотрел он не столько на реку, сколько на один из многочисленных колесных пароходиков, сновавших по Сене во всех направлениях. Это было именно то суденышко, что ему требовалось…