- Мудак ты, - не моргнув глазом, ответил зятю Остерман. - Привык, понимаешь, к нищенству. Отвыкать надо!!!
Ошеломленный Владик хотел было выйти, но старик схватил его за рукав пиджака и крикнул: - Нам не дали, у нас взяли! Понял? Кого мне стесняться? И х что ли? Теперь они дадут мне все, что я попрошу! - И с силой дернул зятя за рукав, при этом рукав треснул.
Трудно сказать, что старик очень радовался появлению внука. Он глядел на него с изумлением, как на некую диковину в паноптикуме. "Не похож он на нас", - безапелляционно заявил как-то старик. - "Типичный Воропаев. Будет секретарем парткома."
За стариком ухаживала домработница Клава, которой самой было за семьдесят. Только она могла терпеть все его чудачества...
По вечерам они с Клавой смотрели телевизор. Однажды, когда Клава стала то ли восхищаться, то ли возмущаться чьими-то награбленными миллионами, старик расхохотался и заявил:
- Под расстрел пошел. Из-за таких копеек! Мудак!
- Нечто это копейки, Владимир Владимирович? Это же целый капитал! Награбь и живи себе, и работать не надо!
- Это капитал? - хмыкнул Остерман. - Знала б ты... вечная труженица, что такое капитал...
... Разговор закончился скандалом, в результате которого Клава ушла... Но, разумеется, через пару дней вернулась... Нина помирила их...
...Впадать в маразм Остерман стал только на восемьдесят пятом году жизни. Нина уже стала бояться оставлять отца на неграмотную Клаву и все чаще ночевала у него. Однажды ночью она услышала из комнаты отца какие-то крики. Она вошла. Отец сидел с открытыми глазами на кровати и бредил.
- Мой тайник! Мой тайник! Где он? Где он?
- Папа, папа, что с тобой? - стала тормошить его Нина.
Она долго расталкивала его, и когда он окончательно пришел в себя, то неожиданно расхохотался.
- Богатство, говорит, у них! Ну шельма!
- Да что тебе далась эта Клава с её словами?
- Да потому что она дура набитая! - заорал Остерман и сильно закашлялся, при этом вставная челюсть у него вывалилась.
Нина дала ему снотворного, и он быстро начал засыпать.
- Ты знаешь, Ниночка, - бубнил старик сквозь сон. - Ты знаешь, я оч-чень богат... Оч-чень...
И захрапел.
После того разговора здоровье отца стало быстро ухудшаться. Он порой впадал в свершенный маразм, говорил нелепые вещи, иногда бранился площадной руганью.
Однажды Нина Владимировна увидела странную сцену. Она вошла в комнату и обнаружила отца, стоявшего на четвереньках около своего неподъемного дивана и вцепившегося своими старческими пальцами в этот диван, словно он хотел сдвинуть его с места. Он весь напрягся, тяжело дышал, хрипел.
- Пап, что с тобой? Ты что?! - испугалась Нина. Отец вздрогнул и поднялся на ноги.
- Таблетка вот завалилась..., - он какими-то мутными глазами поглядел на неё и добавил со вздохом: - Устал я, однако, от жизни, дочка...
В ноябре 1968 года старик позвонил дочери и попросил её срочно приехать к нему. Как раз в это время ему стало гораздо лучше, он пролежал месяц в больнице, потом поехал отдыхать в санаторий "Узкое" и вернулся домой посвежевшим. Даже стал принимать у себя аспирантов и коллег. Стал следить за собой, перестал говорить гадости Клаве. А у Нины Владимировны в то время как раз заболел Кирюша, ему было тогда четыре годика. Она сказала, что никак не сможет приехать.
- Ты можешь об этом сильно пожалеть! - злобно заявил старик и бросил трубку.
Только через несколько дней, когда высокая температура у Кирюши спала, Нина позвонила отцу. Подошла Клава.
- Плох он, Нина. Не встает уже второй день.
... - Ты кто такая? - спросил старик, когда Нина приехала к нему.
- Я Нина, твоя дочь.
- Врешь. Нина тут уже была. И я все ей рассказал. Она все знает, и я могу помирать спокойно. Мой тайник в надежных руках.
... - Послушай, - спросила Клаву Нина, выйдя из комнаты отца. - А он тебе ничего сегодня не говорил?
Нине показалось, что какая-то странная тень пробежала по простому круглому лицу Клавы.
- Он который год все это говорит, я уж привыкши, - Клава при этих словах упорно не глядела в глаза Нине.
- Я спрашиваю, сегодня он ничего не говорил?
- Да ничего не говорил, отцепись ты от меня! - вдруг грубо оборвала её Клава. - Одно и то же твердит - гегемоны, пролетары... Найдите себе благородных, дерьмо вывозить отсюда. Я уж сама старуха, у меня дома сын некормленый, неухоженный. А я тут днюю и ночую уже третий день.
... Из кабинета старика тут раздался не то крик, не то хрип. Нина и Клава вбежали в кабинет. Старик валялся на полу возле дивана и скреб ногтями обивку. Они подняли его, уложили на диван.
- О, это ты, Нина! - обрадовался старик, теперь он узнал дочь. - Как хорошо, что я тебе все рассказал. Теперь я могу умереть спокойно. А ты выйди отсюда! - скомандовал он Клаве. - Просто вон, и все! Пошла вон, я кому говорю!
Клава опять поглядела на Нину очень странным взглядом и, нимало не обидевшись на старика, медленно вышла из комнаты.
- Пап, ты мне ничего не рассказал, ты что-то перепутал, - попыталась внушить ему Нина. Ей почему-то вдруг стало вериться в слова отца про его богатство.
- Как это так, ничего не рассказал? - Старик обвел комнату блаженным взглядом. - В этой комнате на миллионы долларов побрякушек всяких. И ещё рукописи Пушкина, письма Екатерины Второй... Картинки я покупал в молодости в Голландии, есть тут у меня штук пять... Нищий художник малевал - Ван Гог его фамилия, может, слыхала? - торжествующе улыбался Остерман.
- Так где же все это? - с волнением спросила Нина.
- Как где? Здесь! Я же тебе все рассказал.
- Нина, тебя к телефону! - закричала Клава.
- Да погоди ты! До чего же некстати! Кто звонит-то?
- Владислав звонит, чтой-то плохо там опять с мальчонкой...
Нина бросилась к телефону.
- У Кирюши опять поднялась температура, - сообщил Владик.
- Я приеду, скоро приеду, скоро, - отвечала Нина в каком-то отчаянии.
Она бросилась в кабинет. Отец уже лежал без сознания, только хрипел и стонал. Она вызвала "Скорую". Отца увезли в больницу. Покидая дом, как потом выяснилось, навсегда, отец в дверях на какое-то мгновение очнулся и прошептал из последних сил: - Помни, Нина, что я тебе сказал. Там на все поколения Остерманов хватит... - И повис на руках у санитаров.