Он был страшен. Колючие глаза угрожающе сверкали, руки тряслись бешеной дрожью, губы крупно прыгали.
— Говори! — Он схватил ее за ворот кофточки.
Ниной внезапно овладела ярость. Почему она должна оправдываться? Что за несправедливые упреки? Он сам виноват перед ней по горло…
Иван все сильнее сжимал ворот. Горло перехватило, Нина начала задыхаться. Извиваясь, она с силой толкнула его в грудь и попыталась освободиться.
Какие еще отношения возможны между ними? Разве можно дальше жить с этим пьянчужкой, алкоголиком?
— Гадина! — шипел Тарабрин, опаляя ее ноздри отвратительным запахом перегара. — С Корзуновым спуталась! Что он тебе пообещал? Роли? Шмотки? Что?!
Внезапно он швырнул ее на стул. Нина, хватая ртом воздух, перевела дух.
Муж подошел к буфету, налил полный стакан вина, залпом выпил. Потом швырнул стакан в ее сторону, все еще дрожа от гнева. Не долетев, стакан разбился об угол стола, брызнули в стороны осколки.
— Псих! — Нина брезгливо стряхнула стеклянные крошки с подола юбки. Она выглядела как-то слишком спокойно и уверенно, и это еще больше взбесило мужа.
Он замахнулся — и щека запылала от удара.
Нина вскочила со стула, выбежала к коридор. Что с ним разговаривать, с пьяным… Вчерашний хмель еще не выветрился из него.
— Ты куда?
— Ухожу!
— Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь уйти к нему, да? К Корзунову? Чтобы миловаться с ним? Хочешь бросить детей, меня унизить?
Очередной удар отозвался колокольным звоном в голове.
Тарабрин с силой втолкнул жену обратно на кухню, больно сжал цепкими пальцами предплечье. Нина с силой извернулась и стукнула его ногой под коленку.
Падая, он увлек ее за собой.
Страшная ненависть ослепила разум, точно пронзительная вспышка света.
Эта мразь, этот человечишко, изменивший ей с ее же подругой, еще смеет ревновать, унижать, бить ее!
Он ударил ее кулаком в живот — там что-то мягко хрустнуло и заныло.
Извиваясь, она впилась ему зубами в щеку — он зашипел, но не отпустил ее. Тогда в удесятеренной ненависти она нащупала руками его горло и сжала его. Она была сильной женщиной. Иван захрипел, бешено вращая глазами.
— Ни-и-на-а… — Он испугался, испугался той ужасной силы, которая внезапно проснулась в ней.
Муж сипел и вырывался, а она все сжимала его горло, в блаженной ненависти наблюдая, как стали закатываться его глаза. Тарабрин предсмертно задергался и…
Послышался тонкий детский голосок в коридоре:
— Мама! Папа! Ира хочет писать…
Нина опомнилась. Разжав руку, подняла растрепанную голову.
Перед ней стояла Даша в одних трусиках и, надув губы, уже собиралась плакать.
Тарабрин с трудом поднялся с пола, растирая ладонью горло.
— Сумасшедшая, — просипел он, — чуть не задушила!
— Сейчас, Дашенька, иду… — захлопотала Нина, вставая.
Веселящий розовый газ бешенства понемногу начал улетучиваться из головы. Она поправила разорвавшуюся на груди кофточку, заправила за ухо растрепанные волосы.
— Нина, ну что ты! — Муж положил ладонь на плечо. — Что ж я тебе сделал такое? За что ты меня так ненавидишь?
— Уйди! — глухим, как будто не своим голосом проговорила Нина. — Лучше уйди!
Вскоре из комнаты донесся ее воркующий голос. Дети смеялись и щебетали, соскучившись по матери.
— А где Кутькова? — капризно ныла невыспавшаяся Даша. — Она обещала нас сегодня повести на качели!
— Пойдем, обязательно пойдем! — пообедала Нина. — А Кутьковой здесь больше никогда не будет…
Конечно же она осталась с мужем. Куда она могла уйти с двумя малолетними детьми? К кому?
Вечером окончательно протрезвевший и потому безмерно виноватый Иван валялся перед ней на коленях.
— Прости, Нина, прости… — твердил он. — Даже не знаю, как все получилось… Пьян был, понимаешь? — Он печально покачал головой и схватился руками за шею. — Ох, горло болит…
— Так тебе и надо, — уже без злости проговорила Нина и неожиданно прижалась к мужу. — Ох, как я соскучилась…
— А как же Корзунов? — осторожно спросил Иван, отстраняясь.
— Какой еще Корзунов? — рассмеялась Нина. — Это все твои пьяные бредни!
Ничего у меня с ним не было и быть не могло.
— Но мне же рассказывали!
— Кто рассказывал?
— Макс Руденко слышал, как на студии говорили, и вообще…
— Слушай его больше.
Так они помирились.
После этого случая Тарабрин, словно заглянув в глаза близкой смерти, зарекся пить.