Возвращения генерального в прокуратуру с нетерпением ожидали Меркулов и Турецкий. Разговор вели в приемной, у дверей кабинета генерального.
Что думаешь, Костя? — шепнул Турецкий.
Держит оборону.
Выдержит?
Должен, — помолчав, ответил Меркулов.
В приемную вошел генеральный, знаком пригласил Меркулова и Турецкого к себе в кабинет, сел за стол и закурил.
Ты иди, Турецкий, и работай, — сказал он. — А ты, Дмитрич, останься. Поговорить надо.
Турецкий открыл было рот, чтобы спросить что-то, но Меркулов предупредил:
Тебе что сказали?! Иди и работай!
В веселом расположении духа Турецкий помчался в свой кабинет.
Ты чего такой веселый? — спросила Лиля Федотова.
Все по той же причине!
По какой?
Хахаля-то твоего нет! Того, что из деревни Медведки Архангельской области!
Не получилось, — грустновато ответила Лиля. — Опять брошенка.
А я на что?
Ты обыкновенный бабник, Турецкий, а он обыкновенный положительный мужчина. Большая, между прочим, разница.
Но положительные, знать, не по тебе.
И бабники тоже. Иди. Тебя ждут.
В кабинете сидели молодой человек, который предъявил удостоверение сотрудника ФСБ, а также подполковник Рябков. Молодой сотрудник протянул следователю конверт. В нем лежали сопроводиловка, какой- то приказ и записка:
«Саша! Бывшего подполковника Рябкова П.Г., как человека гражданского, отправляю в твое распоряжение. Н. Самсонов».
Вы свободны, — кивнул Турецкий сотруднику. — Спасибо.
Затем Саша прочитал приказ по ФСБ об увольнении подполковника Рябкова П.Г. по выслуге лет. Приказ был подписан задним числом, примерно за полтора месяца до убийства Веста. Генерал Самсонов шел на некоторый риск. Саша понимал, что, если уж Самсонов рискует, значит, на то есть очень серьезные причины. Поверил генерал искреннему раскаянию подполковника, или пожалел его троих детей, или то и другое вместе, но теперь судьбу Рябкова должен решать он, Турецкий.
Вы ознакомились с этим, Павел Геннадьевич?
Да. Ознакомился.
И что будем делать?
Я в вашем распоряжении.
Домой звонили?
В семье все в порядке, — ответил Рябков, с трудом выдерживая испытующий взгляд Турецкого.
Все живы-здоровы, значит... — раздумывая, проговорил Александр. — Курите, Павел Геннадьевич, — протянул он пачку сигарет, заметив, что подполковник шарит в кармане.
Спасибо.
Турецкий взял со стала следственно-процессуальный бланк, написал имя, отчество и фамилию подполковника.
Распишитесь, Павел Геннадьевич, пожалуйста.
Что это?
Подписка о невыезде.
Лицо Рябкова дрогнуло, глаза подозрительно заблестели, он быстро поднялся и подошел к окну, жадно затягиваясь сигаретой.
Простите, Александр Борисович, — снова садясь за стол и подвигая к себе бумагу, сказал он.
Сейчас вы поедете к себе домой вместе с моим следователем и понятыми, так вы уж приготовьте наличные, о которых мне говорили, счет, цену недвижимости, ну и так далее... Будем считать это явкой с повинной и желанием искупить свою вину перед государством.
Да можем ехать вместе!
Я занят, а с вами поедет мой помощник, — сказал Турецкий. — С Богом, Павел Геннадьевич!
Знаете, у Чехова есть такие слова, — с трудом выговорил Рябков: — «Если тебе понадобится моя жизнь...!»
«...то приди и возьми ее», — перебил Турецкий. — Конечно, несколько напыщенно, но я вам верю, Павел Геннадьевич. Вы уж извините, но произнесенные вами слова мне приходилось слышать в этом кабинете не раз. Но вам, повторяю, я верю. Поэтому и не ставлю вопрос о вашем аресте.
Спасибо, Александр Борисович.
Вместе с Чижовым и еще двумя следователями подполковник вышел. Отправился к себе домой. Раздался продолжительный телефонный гудок.
Обложили, Саша! — услышал невнятный голос Грязнова Александр.
А что с волками делают? Их обкладывают!
Кончай хохмить! Они, суки, заложниц взяли!
Выслать группу спецназа на помощь?!
Справимся сами! Все! Иду!