Боун спая в грузовике, свернувшись под лучами солнца. Одного взгляда на холм оказалось достаточно, чтобы понять, что дом пуст, но я не смог бы в него войти. Поэтому я отправился в офис. Он все еще был офисом Эзры, и я подумал, что легче начинать именно там.
Было чуть больше четырех часов, улицы были пусты и тротуары тоже. Я вошел через черный ход и сначала увидел свой офис. Ящики были выдвинуты, картотека выпотрошена. Судебные дела, личные документы, все остальное. Моя финансовая информация, медицинские отчеты, фотографии. Даже личный дневник, который я написал однажды при свете луны. Вся моя жизнь! Я задвигал ящики на место, и они издавали хлопающие звуки, подобно треску пальцев в тихом здании. Окинув взглядом разоренную комнату, я увидел, что полицейские поддерживали себя спиртными напитками из моего холодильника. Банки и обертки от конфет до сих пор валялись на маленьком поцарапанном столе, в комнате воняло сигаретами. Я сгреб мусор и яростно бросил его в полиэтиленовый пакет. Очистил половину комнаты от грязи, затем бросил мешок на пол. Все не имело никакого смысла.
Я пошел наверх в офис Эзры. Там тоже был беспорядок, но я не обратил внимания на грязь и направился прямо к углу ковра, под которым был скрыт сейф. Взявшись за край, я оттащил ковер. Все выглядело без изменений: две продавленные половицы держались на четырех гвоздях, два из которых аккуратно вошли в древесину, а два других были согнуты.
Полицейские не обнаружили этого места, чему я был несказанно рад. Если у кого и было право сокрушить последнюю тайну старика, так это у меня.
Молоток-гвоздодер лежал на том месте, где я его оставил, и я воспользовался им, чтобы вытащить гвозди. Согнутые вышли, но другие два не поддались. Гвоздодер почти вошел в трещину между половицами, я сильным рывком поднял их с животным визгом и склонился над сейфом. Хэнк велел мне подумать о том, какие события представляли важность для Эзры, если я собираюсь открыть сейф без слесаря. Итак, я стал усиленно думать о мертвеце, которого судьба сделала моим отцом.
Что было для него важным? Простой вопрос Власть. Вес в обществе. Выдающееся положение. Все это в конце концов сводилось к деньгам.
В центре дома моего отца стоимостью миллион долларов находился его кабинет, и там на столе стояла одна-единственная фотография в рамке. Она была там всегда – как напоминание и побуждение к деятельности. Сколько раз я заставал отца пристально вглядывавшимся в нее? На снимке был он – такой, какого он стремился похоронить, но все же не мог. В глубине своего сердца, несмотря на ошеломляющие успехи, мой отец так и остался неряшливым мальчиком с содранными коленками. Темные глаза никогда не менялись. И родился в комфорте, и мы оба знали, что мне недостает его голодного детства. Тот голод сделал его сильным, но и жестоким. Жестокость была достоинством, и нехватка этого мне являлась для него безусловным доказательством тот что он вырастил слабака. Поэтому там, где я искал смысл, во искал власть. Его жизнь была определенным подъемом к вершине, но все сводилось к деньгам, они были фундаментом Деньги позволили приобрести самый лучший в окрестности дом. Деньги давали возможность покупать автомобили оплачивать свиту и финансировать политические кампании Это был инструмент, рычаг, и' он использовал его, чтобы перевернуть мир и манипулировать людьми. Я думал о своей карьере, зная, что выбрал легкий маршрут. Эзра подкупил меня. Возможно, он купил бы нас всех, если бы не Джин. Для нее нагрузка оказалась слишком тяжела, и она сломалась под ее весом. Так в конце концов Эзра заплатил эту цену.
Я изучал сейф. Я обнаружил его случайно, мог бы прожить остаток жизни, не подозревая о его существовании, и все же оно давило на меня своим грузом.
Деньги и власть.
Я вспомнил первый миллион долларов моего отца – вознаграждение жюри. Мне было десять, и он повез всю семью в Шарлотт, чтобы отпраздновать это событие. Я до сих пор вижу его с сигарой в зубах, гордо заказывающим лучшую бутылку вина в ресторане, и то, как он обратился к матери.
– Теперь ничто не сможет меня остановить, – сказал он. И я помнил также лицо матери, ее растерянность.
Она обняла Джин, и, взглянув назад, я понял, что она напугана.
Тот приговор был вынесен. Это было самое большое вознаграждение жюри в истории графства Рауэн, и пресса сделала моего отца известным. После этого люди приходили на судебный процесс ради Эзры Пикенса.
И Эзра оказался прав. Ничто не могло остановить его. Он был знаменитостью, иконой, и его эго росло вместе с известностью и благосостоянием. После этого все изменилось для него.
И для нас тоже.
Я все еще помнил дату приговора. В тот день Джин исполнилось шесть.
Я набрал дату на клавиатуре. Ничего. Я положил на место половицы и прибил четырьмя новыми гвоздями. На это ушло время, но гвозди погружались в древесину прямо и аккуратно. Я расстелил ковер со вздохом и отвернулся.
Это было бы слишком легко.
Я ходил по офису, задвигая ящики, выключая свет, и уже собирался уходить, когда зазвонил телефон. Я долго не реагировал на звонок.
– К черту все великодушие! – Это была Тара Рейнолдс, звонившая из своего офиса в «Шарлотт обсервер». – Мой редактор собирается все вычеркнуть.
– О чем вы говорите, Тара?
– Вы видели «Солсбери пост»? – В отличие от «Обсервера», эта газета выходила в полдень. Она появилась меньше часа назад.
– Нет.
– Хорошо, вам следует приобрести экземпляр. Вы там в новостях на первой полосе, Ворк, и это долбанная несправедливость, вот что это такое. Я разбила себе задницу на вашей истории, все установила, и теперь все поломалось из-за какого-то идиота из «Пост», которому поступил звонок о том, что в вашем офисе полицейские. Он прошелся туда, чтобы взять вашу фотографию.
Мой голос был холоден.
Извините, что беспокою вас.
– «Полиция обыскивает дом, офис сына убитого адвоката». Вот такой заголовок. Помещена ваша фотография, где вы стоите с окружным прокурором перед своим офисом.
– Это было четыре часа назад, – прокомментировал я.
– Да, хорошие новости разлетаются быстро. Короткая статья. Хотите, чтобы я прочла ее вам?
Итак, история приняла официальный оборот. У «Пост» пятьдесят тысяч подписчиков. Через двадцать четыре часа информация была бы в «Обсервере», у которого около миллиона читателей. Странно, но я чувствовал себя спокойно. Как только теряешь свою репутацию, озабоченность приобретает более конкретную форму: жизнь или смерть – свобода или тюрьма. Все другое блекнет.
– Нет, – сказал я. – Я не хочу, чтобы вы читали мне ее. У вас была еще какая-то причина звонить мне, кроме желания окончательно испортить мне день?
– Да Я хочу, чтобы вы оценили меня. Поскольку сейчас я единственная, кто приносит какую-нибудь пользу.
– Оценить что? – спросил я с горечью.
– Новости. С прежним условием: вы не сообщаете никому, где это услышали, а я получаю эксклюзив, когда это будет сказано и сделано.
Я помолчал. Внезапно появилась раскалывающая головная боль. Ничего из этого не вышло бы.
– Вы должны где-нибудь еще побывать? – саркастически спросила Тара. – Если так, просто скажите мне, и я ухожу. Я не играю в игры.
– Никаких игр, Тара. Мне необходима одна секунда. Был трудный день.
Должно быть, она уловила отчаяние в моем голосе.
– Эй, я понимаю. Я быстро схватила суть дела – надругательство над личностью тяжести А. Извините.
В ее голосе не слышалось особого сожаления, и мои слова были краткими и язвительными:
– Это хорошо. Вы используете меня. Я использую вас. Нет причин для того, чтобы принимать все на свой счет. Правильно?
– Именно так, – отозвалась она рассеянно. – Вот мои новости: полиция вычислила, почему Ваш отец оказался в том старом молле.
– Что?
– Точнее: они вычислили, как именно он оказался там.
– Что вы имеете в виду?
– Собственность переходила в другие руки в связи с лишением владельца права выкупа закладной. Ваш отец должен был представлять банк. У него были ключевые позиции по этой собственности.
Меня это удивило. Хотя я многого не знал о клиентуре отца, но о судебном деле должен был хотя бы кое-что знать.
– Кто владел собственностью? – поинтересовался я.
– Я проверяю. Все, что я знаю сейчас: это была группа инвесторов, одни местные, другие нет. Они выкупили молл несколько лет назад, когда его должны были уже сворачивать. Вколачивали миллионы в реконструкцию, но арендаторы так никогда и не появлялись, Это оказались «геморрагинные»[6] деньги, когда банк наконец резко сократил ассигнования.
– Есть ли какая-нибудь вероятность связи? – спросил я. – Копаются ли в этом полицейские?
– Не думаю.
– Серьезно? Эзра препятствовал миллионным операциям, его убили на этой территории, и полицейские не видят связи?
Я услышал, как Тара прикурила сигарету, делая паузу прежде чем ответить.
– Зачем им это, Ворк? У них есть свой человек.
Она выдохнула, и я представил себе ее морщинистые губы и ярко-розовую помаду на них.
– Они не видят связи, – повторил я. – Еще нет.
– Ладно, это будет у меня во второй части новостей.
Я почувствовал беспокойство.
– Что?
– Дело в том, что они нашли кое-что в вашем доме, что будет вам инкриминировано.
– Это невозможно, – возразил я.
– Я просто сообщаю вам то, что слышала.
– Но… Вы должны знать больше.
– Неужели, Ворк? Только эта Миллз приблизилась к оргазму – цитирую свой источник.
Я подумал о всех тех людях, которые побывали в моем доме, после того как исчез Эзра, – на вечеринках, ужинах или случайно. Джин приходила один или два раза, Алекс. Даже окружной прокурор. Боже, половина города прошла через наши двери за прошедшие полтора года. О чем, черт побери, Тара говорит?
– Вы ничего не скрываете от меня, не так ли? – спросил я. – Это важно.
– Я сказала вам все, что знаю. Это сделка. – Еще один длинный выдох, и я знал, что у нее было кое-что еще. – Вы мне все сказали? – наконец проговорила она.
– Что вы хотите знать?
– Все возвращается к оружию, Ворк. Они хотят найти орудие убийства. У вас есть какие-нибудь мысли на сей счет?
Я представил лицо Макса и ощутил сырость того туннеля. Запах грязи вперемешку с бензином, и внезапно я стал задыхаться. На мгновение забылся.
– Никакого намека, – наконец вымолвил я.
– Не хотите ли сделать заявление? Я с удовольствием представила бы вашу версию этой истории.
Я думал о Дугласе.
– Это было бы преждевременно, – возразил я.
– Позвоните мне, если передумаете.
– Вы будете первой.
– Вы хотите сказать – единственной.
– Правильно.
Она сделала паузу, и я почти чувствовал запах сигаретного дыма; она любила ментоловые таблетки.
– Слушайте, – сказала она. – В действительности я вовсе не холодная стерва. Просто за тридцать лет научилась паре вещей: например, никогда не принимать близко к сердцу истории, которыми занимаюсь. Тут нет ничего личного. Я просто должна сохранять дистанцию. Это вопрос профессионализма.
– Успокойтесь, вы очень профессиональны, – заверил ее я.
– К сожалению, мой профессионализм не востребован. – Возможно. Но я, кажется, окружен сегодня одними профессионалами.
– Все наладится, – сказала она, но мы оба знали правду. Невинные люди попадали в тюрьму, и хорошие парни харкали кровью.
– Будьте осторожны, – попросила она, и это был тот момент, когда она говорила то, что подразумевала.
– Хорошо. Вы тоже.
На линии все смолкло, и я положил трубку на рычаг. Все вдруг оказалось не таким ясным, как я полагал. Почему той ночью Эзра отправился в этот заброшенный молл? Только что умерла его жена. Его семья трещала по швам.
Кто звонил ему и что было сказано в той тихой беседе? Ведь было уже за полночь. Пошел ли он сначала в офис и если так, то зачем? Мой отец ездил в черном «линкольне», так что большой темный автомобиль, который видел Макс, был, вероятно, автомобилем Эзры, но чей еще там находился? У Джин был темный автомобиль, как и у тысячи других людей в городе. Может, я ошибся? Могла ли быть другая причина смерти моего отца? Я вернулся к уродливой действительности – к той, которой избегал, потому что просто не хотел видеть ее. Старый молл находился меньше чем в миле отсюда. Он был почти полностью разрушен, но место для стоянки автомобилей осталось нетронутым, поскольку там проходил низкий сырой туннель. Если Макс прав и убийца бросил оружие в ливневый коллектор, тогда оно все еще должно лежать там, подобно тем мрачным воспоминаниям, что осквернили мои мечты, если не всю мою жизнь. Мне следовало возвратиться, чтобы найти то, что осталось от последнего вздоха моего отца, но я не знал, мог ли это сделать. Однако выбора не было. Я узнаю, было ли это оружие Эзры. Тогда я смогу распорядиться им так, чтобы Миллз никогда не использовала его против Джин. А если это было не его оружие? Если все-таки я ошибся и это не моя сестра нажала на спусковой крючок?
Я подумал о Ванессе, вспомнил ее лицо таким, каким видел в последний раз. Она прогнала меня, проливая слезы на плече другого человека. Смогла бы она сделать шаг навстречу, если бы я попросил? Сделала бы она заявление, чтобы освободить меня?
Я верил, что так и будет. Несмотря на боль, которую я ей причинил. Она была хорошей женщиной. На моих часах было почти пять. Я взглянул на разгром, учиненный в моем офисе, и в какой-то момент передумал делать уборку, – это уже была не моя жизнь, и я запер офис, оставив место нетронутым. По небу плыли разорванные облака, и сквозь них просачивался унылый свет. Люди покидали свои офисы, собирали вещи и отправлялись домой, к тем же самым мечтам, которые так много когда-то значили для меня.
Никто со мной не разговаривал. Никто не поднял в знак приветствия руку. Я приехал домой и поставил машину под высокими стенами с облупившейся краской, около таких же бесцветных, словно присыпанных песком окон. Когда я наконец вошел внутрь, это походило на прогулку по открытой ране. Наша кровать была раздвинута, мой стол распотрошен, и по всему этажу валялась одежда. В каждой комнате я наблюдал ту же картину, но в последней было хуже всего. Я закрыл глаза и увидел Барбару, с ее самодовольной улыбкой, когда она оставила меня на подъездной дороге.
Я блуждал по дому, прикасаясь к некоторым личным вещам, потом перебрался в кухню и достал бутылку бурбона и стакан. Усевшись за кухонным столом, я опустошил полстакана, прежде чем увидел то, что лежало прямо передо мной на столе. Я стукнул стаканом по столу так сильно, что оставшийся бурбон вынесло словно взрывом из стакана, и он разлился мокрой дутой по газете, которую Миллз так тщательно разложила специально для меня.
Это была «Пост Солсбери», и я там был на первой странице. Не заголовок стад причиной моего гнева, а то, что Миллз положила газету так, чтобы я не мог не заметить ее. Все было рассчитано на то, чтобы причинить мне боль. Миллз поймала меня дома, застала врасплох и располосовала меня газетой за пятьдесят центов.
Мой стакан разлетелся вдребезги, ударившись о стену. Затем я вскочил на ноги.
У автора не было многих фактов, но они читались между строк. Под следствием оказался сын погибшего богатого адвоката. Он одним из последних видел убитого живым и согласился пойти на место преступления. На кону было завещание: пятнадцать миллионов долларов.
Не много, подумал я, но более чем достаточно, чтобы общество распяло тебя на кресте. И скоро они добудут кучу незавидной информации, которую выведают у соседей или коллег.
Я опять посмотрел на газету и, будто увидел будущие заголовки:
Зазвонил телефон. Я схватил трубку.
– Что! – дико и коротко рявкнул я.
Сначала стояла тишина, и я подумал, что там никого нет. Но потом я услышал влажный сопящий шум и сдерживаемое рыдание.
– Привет, – сказал я.
Крик. Рыдание. Беспомощный шепот, который поднимался до такой острой и высокой ноты, что я не мог себе и представить. Я слышал тупые и ритмичные удары и понял, что это была Джин, которая то ли билась головой о стену, то ли в отчаянии сильно раскачивалась в своем кресле. Мои собственные проблемы отступили куда-то далеко.
– Джин, – произнес я. – Все хорошо. Успокойся.
Я слышал сдавленное дыхание, как будто ее легкие морили голодом, перед тем как набраться храбрости для одного последнего большого усилия. Воздух ворвался в них, и, когда он выходил, прозвучало мое имя, но так слабо, что я его едва услышал.
– Да. Это я. У тебя все хорошо? – Я пытался быть спокойным, но Джин никогда не говорила так плохо, и я представил, как по полу растекается ее кровь или бьет струей в горячий розовой воде. – Поговори со мной, Джин. Что такое? Что случилось?
Более влажное сдавленное дыхание.
– Где ты? – настаивал я. – Ты дома?
Она снова произнесла мое имя. Проклятие. Благословение. Мольба. Возможно, все вместе. Потом я услышал другой голос, голос Алекс, но он звучал отдаленно.
– Как дела, Джин? – Прозвучали быстрые шаги по деревянному полу, они ускорялись, становились громче. – С кем ты разговариваешь? – Джин не ответила. Даже ее дыхание остановилось. – Это Ворк, да? – требовательно спросила Алекс, ее голос повышался, а я все сильнее сжимал трубку в руке словно топор. – Дай мне телефон. Дай сюда.
Потом на линии появилась Алекс, и я мне захотелось достать ее и избить.
– Ворк?
– Передай трубку Джин! Сейчас же, будь ты проклята!
– Я знала, что это ты, – сказала она невозмутимым голосом.
– Алекс, я говорю настолько серьезно, что ты не можешь себе представить. Я хочу поговорить с сестрой и немедленно!
– Это последнее, что тебе необходимо немедленно.
– Не тебе решать.
– Джин слишком расстроена, чтобы понимать, что делает.
– Это не твое дело.
– Чье тогда? Твое?
Я промолчал, и в этот момент услышал плач Джин. Я чувствовал себя ужасно беспомощным.
– Ты знаешь, через что она прошла; Алекс. Ты знаешь ее историю. Ради Бога, она нуждается в помощи.
– Да, нуждается, но не в твоей. – Я попытался возразить, но Алекс прервала меня. – Позволь мне прояснить одну вещь. Джин расстроена, потому что увидела твою фотографию в газете, ты – тупое дерьмо. Там черными буквами написано, что ты причастен к убийству ее отца. Теперь понятно, почему она расстроена?
Тогда до меня дошло. Я понял. Статья снимала обвинение с Джин. Она убила отца, а на ее брата возлагалась вина за это. Неудивительно, что ее раздирало на части. Такое могло случиться с ней – в тот день она говорила с детективом Миллз, – но реальность оказалось иной, и это ее разрывало. Открытие поразило меня. Я был вне себя и знал, что сейчас мог причинить ей больше вреда, чем помочь. Бедная Джин. Что еще она должна вынести?
– Если с ней что-нибудь случится, Алекс, ты за это ответишь.
– Теперь я вешаю трубку. Не приезжай сюда.
– Передай ей, что я ее люблю, – сказал я, но Алекс уже исчезла. Я опустил трубку телефона и продолжал сидеть за столом в дальнем углу кухни, уставившись в стену, а затем опустил голову на руки, как в колыбель. Казалось» рушится все, и я думал о том, какую еще печаль может принести этот нескончаемый день.
Когда я поднял взгляд, то увидел бутылку бурбона. Я дотянулся до нее и стал пить прямо из горлышка. Горячий ликер пьянил, и я пил слишком много, до отупения. Закрыв глаза от обжигающего ощущения, утирая что-то похожее на слезы, я услышал едва доносившийся тихий стук по стеклу в двери гаража. Я посмотрел испуганно и увидел лицо доктора Стоукса. Я пристально вглядывался в него, и он открыл дверь. Стоукс был в льняном пиджаке в полоску, белой рубашке и джинсах. Его белые волосы были аккуратно причесаны.
– Я не буду спрашивать, вовремя ли я пришел, – заявил он. – Не возражаешь, если я войду?
У него было доброжелательное лицо, морщинистое, теплое и искреннее, и я кивнул. Он вошел, осторожно ступая и проходя через узкое пространство, дверь тихо закрылась за ним. Он прижался спиной к ней, заложив руки за ремень и медленно оглядывая кухню, но это было короткое путешествие. Немного больше времени он потратил на меня.
– Где вы держите стаканы? – спросил он. Доктор был величествен и изящен. Я указал на шкаф, сомневаясь в способности собственного голоса. Стоукс прошел дальше в кухню и остановился рядом с мной. Я думал, что он протянет мне руку или похлопает по спине. Вместо этого он дотянулся до газеты, свернул ее и проследовал дальше. Он переступил через осколки разбитого стакана и наполнил два новых стакана, положив лед. – У тебя нет случайно имбирного эля? – поинтересовался он.
– Под стойкой бара, – ответил я, поднимаясь.
– Сиди, Ворк. Ты наклюкался. – Он возвратился к столу. – Тебе нравится имбирный эль с бурбоном?
– Конечно. Да. – Я остался стоять. Все было настолько прозаичным, что не воспринималось как реальность.
Он снова стал рассматривал меня, когда закончил приготовление напитков.
– Собираешься сжечь свои внутренности, пьешь прямо из бутылки? – Он вручил мне стакан. – Почему бы нам не пойти в кабинет?
Мы прошли через холл в кабинет – маленькую комнату, отделанную темным деревом, с зелеными стенами и кожаными креслами-близнецами с двух сторон холодного камина. Я зажег несколько ламп, чтобы место не казалось таким мрачным. Доктор Стоукс сидел напротив меня и потягивал бурбон.
– Я бы не пришел, будь Барбара здесь, – проронил он и поднял одну ладонь вверх. – Но…
– Она ушла, – сказал я.
– Как оказалось.
Несколько секунд мы пили в тишине.
– Как поживает ваша жена, Стоукс? – спросил я, зная, насколько абсурдно звучит мой вопрос.
– Прекрасно, – ответил он. – Она играет в бридж.
Я посмотрел в глубь холодной коричневой жидкости, которой был наполнен мой стакан.
– Она была дома, когда полиция прибыла сюда?
– О да. Она все это видела. Трудно пропустить, действительно. Их было так много, и пребывали они здесь столь долго. – Он сделал глоток. – Я видел тебя в твоем грузовике, внизу у озера. Сердцем я был с тобой, мальчик. Я неловко себя чувствую, оттого что не спустился, но в то момент этого нельзя было делать.
Я улыбнулся старому джентльмену и его сдержанному высказыванию.
– Из меня была бы плохая компания, да.
– Мне жаль, что такое случается, Ворк. Ради чего все это? Я не верю, что ты это сделал, ни одной секунды. И я хочу, чтобы ты знал: если мы можем чем-нибудь помочь, ты должен только сказать нам об этом.
– Спасибо, сэр.
– Мы твои друзья. Мы всегда будем твоими друзьями. Я кивнул в знак благодарности за эти слова, и мы смолкли на мгновение.
– Ты когда-либо встречался с моим сыном Уильямом? – спросил доктор Стоукс неожиданно.
– Он кардиолог в Шарлотт. Я встречал его. Но вот уже лет пять мы не виделись.
Доктор Стоукс глянул на меня, а затем в свой стакан.
– Я люблю своего мальчика, Ворк, больше жизни. Он моя гордость и радость.
– О'кей.
– Потерпи меня сейчас. У меня еще не наступило старческое слабоумие. История движется, и в этом есть послание – О'кей, – повторил я, озадаченный.
– Когда мы с Мэрион впервые приехали в Солсбери, я сразу же открыл офис в Джонс Хопкинсе. Во многих отношениях я был полным идиотом, но в то время не догадывался об этом. Я любил медицину. Я любил все, что ее касалось. И я был нетерпелив, ты понимаешь, стремясь создавать клиентуру. Мэрион мечтала о том, чтобы у нас была семья. Она терпела мое постоянное пребывание в офисе, но она так же стремилась к семье, как я к своей карьере, и у нас появился сын.
– Уильям, – заявил я во внезапной тишине.
– Нет, – не сразу отреагировал доктор Стоукс. – Не Уильям. – Он сделал еще глоток, осушив стакан полностью, до самого тающего льда. – Майкл родился в пятницу, в четыре утра. – Он смотрел на меня. – Ты никогда не знал Майкла. Он родился задолго до твоего рождения. Мы любили этого мальчика. Он был прекрасным ребенком. – Стоукс засмеялся ожесточенным смехом. – Разумеется, я видел Майкла только урывками. Общий обед несколько раз в неделю. Иногда сказка перед сном, В субботу в полдень прогулки там, в парке. – Он махнул головой в сторону парка, который мы так хорошо знали. Я Я работал очень много, не замечая времени. Я любил его, ты понимаешь, но я был занят. У меня была процветающая хирургическая практика. Обязанности.
– Я понимаю это, – сказал я, но он, кажется, не слышал меня. Он продолжал, не останавливаясь.
– Мэрион, разумеется, хотела еще детей, но я сказал «нет». Я все еще выплачивал долг за медицинскую школу, и времени у меня доставало только для одного ребенка, который уже был. Я был просто слишком занят. Мне трудно об этом говорить, но так было. Мэрион это не понравилось, представь себе, но она согласилась.
Я следил за движением теней на лице доктора Стоукса, за тем, как он вертел стакан в своих сморщенных тяжелых пальцах, наблюдая движение жидкости в кубиках льда. – Майклу было три с половиной года, когда он умер. За семь месяцев его убил рак. – Он посмотрел на меня, и я увидел, что его глаза были сухими. Это не избавляло от боли. – Тебе не нужны подробности, Ворк. Достаточно сказать, что нам было так плохо, что трудно даже представить. Никому не пожелаешь пережить такого. – Он покачал головой и сделал паузу. Когда он заговорил, его голос звучал слабо. – Но если бы Майкл не умер, у нас никогда не появился бы Уильям. Об этом тоже трудно говорить, но очень долго мне казалось, будто это была сделка. Теперь Майкл остался в памяти неисполненным обещанием, но Уильям реален. Я не могу представить, какой была бы моя жизнь. Возможно, лучше. Я никогда не узнаю об этом. Знаю единственное: у меня есть сын, и я не могу отделить его от своей жизни.
– Я не понимаю, зачем вы рассказываете мне это, доктор Стоукс.
– Неужели?
– Сожалею. Но я сейчас не могу ясно рассуждать.
Он наклонился и положил руку мне на плечо. Я ощутил жар его руки и напряжение в глазах.
– Ад не вечен, Ворк. Всегда остается надежда. Вот чему научила меня его смерть: никогда не знаешь, что ожидает тебя на другой стороне. Для меня это был Уильям. Для тебя тоже что-то будет. Все, что тебе нужно, – вера.
Я проникся его словами.
– Я давно не был в церкви, – сказал я и почувствовал крепкую хватку его натренированной руки, когда он поднялся на ноги. Когда он заговорил, его лицо светилось.
– Не о той вере идет речь, сынок.
– Тогда о какой? – не понял я.
Он повернулся и положил ладонь мне грудь, чуть выше сердца.
– Какой бы она ни была, она должна пройти вот здесь, – сказал он.
<a l:href="#_ednref6">[vi]</a> Геморрагин – содержащийся в некоторых ядах токсин, вызывающий кровоточивость тканей.