В больнице мне сказали, что она будет жить. Если бы я приехал минутой позже, ее не смогли бы спасти. Вот каким тонким был край – всего около семидесяти биений сердца. Возле нее разрешалось быть только одному посетителю, поэтому мне пришлось обратиться к медсестре, чтобы та попросила Алекс выйти на пять минут. Мы столкнулись друг с другом в коридоре у палаты Джин, и постарались быть приветливыми. Это выглядело неуклюже.
– Как она? – спросил я.
– Врачи говорят, что она справится.
– Повреждение мозга?
Алекс покачала головой, засунула глубже руки в карманы своих неряшливых джинсов. Я видел: кровь Джин засохла между пальцами ее ног.
– Врачи так не думают, но не могут в этом поклясться.
– Они говорят как адвокаты, – заметил я, но Алекс не улыбалась.
– Да.
– Она пришла в сознание?
– Нет.
– Слушай, Алекс. Когда Джин очнется, она должна увидеть рядом людей, заботящихся о ней, а не враждующих друг с другом.
– Ты предлагаешь притвориться?
– Да.
– Я сделаю это для Джин, но граница между нами прочерчена. Не старайся меня одурачить. Ты плох для нее, даже если она не видит этого.
– Все, о чем я забочусь, – чтобы ей было хорошо и я хочу, чтобы она знала: ее любят.
Алекс смотрела куда-то вдоль коридора.
– Пойду выпью кофе. Меня не будет десять минут.
– О'кей. Спасибо.
Она прошла два шага и обернулась.
– Я бы не выстрелила в тебя, – бросила она.
Ее заявление удивило меня. Я уже забыл о том случае, когда в ее руке было оружие и она выглядела достаточно уверенной.
– Спасибо, – повторил я.
– Я просто хотела, чтобы ты это знал.
Больничная палата Джин была точно такой, как та, в которой она очнулась после прежней неудавшейся попытки самоубийства. Кровать была узкая и низкая, со стальными перилами, жесткими простынями и ярким покрывалом, которое все равно казалось бесцветным. Трубки вползали в ее тело, мигал зеленый свет мониторов, и шторы были задернуты. Я обошел вокруг ее кровати и раздвинул их. Утренний свет был теплым, и в его лучах Джин напоминала мертвенно-бледную восковую статую. Мне хотелось завернуть ее, выжившую, во что-нибудь еще, но не хватало все того же умения, и я по-прежнему чувствовал прикосновение дула под собственным подбородком. Только тогда до меня дошло, как близко мы с ней подошли к грани, и, стоя у кровати сестры, я пытался понять смысл того, что произошло. Я просто знал, что живы, – и в этом была единственная правда. Я сел и взял руку Джин. Глаза ее были открыты, и она смотрела на меня. Губы Джин зашевелились, и я наклонился ближе.
– Я жива? – спросила она шепотом.
– Да, – ответил я надтреснутым голосом. – Ты жива. – Я закусил губу. Она была еще очень слаба.
Она отвернула голову от меня, но я успел заметить, как из-под ее плотно закрытых век выкатились слезы. Когда Алекс вернулась, Джин снова спала, и я ушел, не сказав ни слова. Возможно, я был эгоистичен.
Похоже, я долгое время стоял в коридоре, прислонившись к стене. Перед тем как уйти, я заглянул в комнату через маленькое окно. Занавески снова были задернуты, и Алекс сидела, держа Джин за руку. Моя сестра не двигалась, отвернувшись лицом к стене, и мне было интересно, продолжает ли она слать. Отвернулась бы она от Алекс, как от Меня? Или Алекс действительно составляла ее жизнь, а ко мне она обратилась только когда жизнь подходила к концу?
Я уже уходил, когда вдруг заметил, что Джин повернулась, увидела Алекс и закрыла лицо руками. Алекс что-то сказала, и Джин начала дрожать, трубки затанцевали у ее предплечий. Тогда Алекс поднялась и склонилась к ней; она прижалась лицом к лицу Джин, и обе они замерли. Я уехал, чувствуя себя нежеланным членом маленькой семьи.
Подъехал лифт, и, когда он поднялся, я обнаружил детектива Миллз, стоявшую у выхода. Она смотрела в окно, но я знал, что она ждала меня. Я направился к ней и увидел патрульный автомобиль на обочине. Офицер в форме опирался на капот, держа руку на рукоятке пистолета. Он был молод и выглядел нетерпеливым.
– Вы здесь из-за меня? – спросил я. Миллз обернулась на звук моего голоса и стала рассматривать меня. Я был испачкан кровью и грязный. Ее туфли сияли, а на брюках были отутюжены стрелки. Когда она заговорила, я услышал запах жидкости для полоскания рта.
– Да, – сказала она.
– А он? – указал я на молодого полицейского снаружи. Миллз пожала плечами, но не ответила.
– Дешевое представление, – заметил я. – Не было никакой надобности.
Полицейский сел в свою машину и уехал, не глянув ни на Миллз, ни на меня. Миллз наблюдала за тем, как он отъезжал, а потом повернулась ко мне.
– Немного нервничаете, да, Ворк?
– Это не имеет к вам отношения.
Она улыбнулась.
– Я никогда не говорила, что полицейский со мной.
– Как вы нашли меня? – поинтересовался я.
– Услышала о вашей сестре. Поняла, что вы будете здесь.
– Спасибо за предупредительность. – Я не мог сдержать горечи в голосе.
– Ваш сарказм совершенно напрасен.
– У меня не то настроение, чтобы общаться с вами, детектив. Не сегодня утром. Не в этой больнице. Поэтому извините меня.
Я обошел ее, прошел через выход и направился к стоянке автомобилей.
Утро прогрелось, и небо было ясным и синим. Движение транспорта за подстриженной живой изгородью было шумным, вокруг меня двигались люди, но я чувствовал Миллз позади себя. На ней были туфли на каблуках, шаги ее были громкими и быстрыми. Я знал, что она не позволит мне легко соскочить с крючка, поэтому повернулся, чтобы посмотреть ей в лицо.
– Чего вы хотите, детектив?
Она остановилась в нескольких футах от меня – безопасное расстояние, – и я увидел рукоятку пистолета, выглядывавшего из-под ее пиджака. Она подарила мне еще одну холодную улыбку.
– Думаю, мы могли бы поговорить. Есть некоторые вещи, которые необходимо обсудить. Возможно, вы хотели бы что-то рассказать. В любом случае лучше это сделать прямо сейчас.
– Ладно, – согласился я.
– Что случилось с вашим лицом? – спросила Миллз.
– Что? – Я обернулся.
– Ваше лицо. Оно порезано.
Мои пальцы быстро дотронулись до лица, как будто они были виновны в каком-то грехе.
– Царапины, – пробормотал я. – Просто царапины.
– Как вас угораздило поцарапаться? – удивилась Миллз.
– Я был на прогулке в лесу.
Она смотрела вдаль и кивала.
– Поэтому вы так испачкались?
– У вас в связи с этим есть вопрос?
– Зачем вы ходили в лес?
– Закапывал тела.
– Снова сарказм, – отметила Миллз неодобрительно.
На сей раз я пожал плечами.
– Возможно, нам следует обсудить это в участке.
– В участке… – повторил я.
Миллз оглядела стоянку автомобилей, потом глянула на чистое синее небо, как будто находила во всем этом что-то неприятное. Когда ее глаза остановились на мне, выражение осталось таким же.
– Там наша беседа могла быть более продуктивной, – сказала она.
– Ордер на арест у вас есть? – поинтересовался, а Миллз покачала головой. – Тогда мой ответ: нет.
– Итак, вы хотите сказать, что никогда не видели завещания своего отца?
Внезапный вопрос сбил меня; это было неожиданно и на ее лицо опустилась завеса, когда она задала вопрос, Я ощутил опасность.
– Почему вы спрашиваете?
Миллз пожала плечами.
– Так вы говорили раньше. Я только хочу удостовериться, что все мои факты верны. Вы сказали, что никогда не видели завещания, не знали ничего о его содержании.
Это все правда?
Я знал, чего она хотела. Мое знакомство с завещанием означало мотив, и сигналы тревоги начали звенеть у меня в затылке. Полицейские похожи на адвокатов. Самым лучшим вопросом был тот, на который уже известен ответ.
– Я не готов это обсуждать. Моя сестра только что пыталась покончить с собой. Я до сих пор весь в ее крови. Для вас это что-нибудь значит?
– Я просто хочу правды, Ворк. Как любой другой.
– Я знаю, чего вы хотите, детектив.
Она проигнорировала мою враждебность.
– Действительно?
– Если вы хотите правды, тогда почему не изучите дело об аннулировании права выкупа закладной на молл? Там на кону были миллионы долларов, к тому же – обозленные инвесторы и мой отец. Ведь он был убит в этом проклятом молле! Или это не относится к вам?
Миллз нахмурилась.
– Я не знала, что вы осведомлены об этом.
– Могут быть и другие вещи, о которых вы не осведомлены. Вы это рассматриваете или нет? Вы знаете инвесторов?
– Я буду вести расследование так, как считаю нужным.
– Несомненно.
– Не наглейте, Ворк. Дело того не стоит.
– Тогда снимите шоры и делайте свою работу!
Ее голос понизился.
– Ваш отец был всего лишь посредником. Его убийство не могло бы остановить дело об аннулировании права выкупа закладной. Вы адвокат и знаете это.
– Убийца редко бывает хладнокровен; люди убивают в эмоциональном состоянии. Ненависть, гнев, месть, похоть. Если вы не знаете игроков, то как можете это исключать? Там могла быть тысяча других причин.
– Вы забыли одну, – поправила меня Миллз.
– Какую?
– Жадность.
– Мы закончили?
– Да. На данное время.
– Хорошо, – сказал я. – Мне нужно принять ванну. – Я собрался уходить.
– Не выезжайте из города, – бросила Миллз мне вслед. Я круто развернулся и направился к ней.
– Не играйте со мной в свои игры, детектив. Я тоже знаю систему. Арестуйте меня или не трогайте, а пока не можете арестовать, я буду делать все так, как мне нравится.
Что-то вспыхнуло в ее глазах, но она ничего не возразила, поэтому я пошел к своему грузовику и хлопнул дверцей, протестуя против Миллз и всех, кого она представляла. В маленькой кабине воняло грязью, бензином и кровью, и все же запах ее тошнотворно-сладкой жидкости для полоскания рта перебивал все. Я завел двигатель и выехал со стоянки. Направился домой, осознавая, что всю дорогу Миллз будет следовать за мной. Я понял ее взгляд: я мог делать все, что заблагорассудится, но послед. нее слово останется за ней.
Я припарковался в конце подъездной дороги и вылез из кабины. Миллз остановилась на улице рядом, у моего почтового ящика. Дважды посигналила и отъехала, но не уезжала совсем; проехав квартал, она припарковалась в переулке рядом с озером. Я видел ее, и она видела меня, и это продолжалось до тех пор, пока я не зашел внутрь. В кухне я вцепился в стойку бара, пока мои руки не задрожали, а гнев не заставил трястись всю комнату. Последние силы покинули меня. Тело казалось мертвым, в то же время мозг лихорадочно решал одну-единственную задачу. Правильно или неправильно, хорошо или плохо, но я знал, что мне нужно.
Телефонная трубка согревала мне ухо, и в какое-то мгновение я чувствовал биение сердца Ванессы, как будто моя голова лежала у нее на груди. Я сел на пол и набрал номер. Раздался звонок, и я слышал его так, будто находился там› а не в своем собственном доме: резкий звук в кухне, мягкий – в зале. Я представил ее мчащейся к телефону, стук дверной ширмы, запах земли и мыла, которым она пользовалась. Видел изгиб ее губ, когда они произносили мое имя. Но она не подошла, я услышал только голос автоответчика, и он не был тем же самым. Даже приблизительно. Я не мог заставить себя оставить сообщение.
Положив трубку телефона на рычаг, я устало поднялся с пола. Полчаса, простоял под душем, но так и не смог согреться. Выйдя из-под струи горячей воды, я обернулся полотенцем и забрался в кровать, думая, что слишком встревожен, чтобы заснуть. Однако я ошибся.
Доне снился черно-белый сон: тени на полу, простиравшиеся, словно прутья, через мои босые ноги. Пальцы ног были темными от крови; я бежал, ощущая боль, и тени неслись за мной. Свет, потом темнота, быстрее и быстрее, а затем только темень. Я прекратил бежать. Я был слепым. Я был глухим. Что-то приблизилось ко мне.
– Привет, Барбара, – сказал я, не поворачиваясь.
– Три часа, – напомнила она.
– Прошлой ночью я мало спал, – заметил я ей.
– Я знаю, – ответила Барбара.
Я нехотя обернулся. На ней был розовый костюм от Шанель и шляпа в виде домика. Великолепное лицо, если не считать крошечных теней в углах рта.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
Она положила свой кошелек на комод с зеркалом и стала включать свет. Она все время передвигалась, пока говорила, как будто не хотела, чтобы я видел ее лицо.
– Ты не поднимал трубку телефона, и я приехала. Приблизительно в четыре часа. Я волновалась. Мне было неловко, что я не здесь с тобой. – Барбара включила последнюю лампу и стояла в нерешительности, разглаживая на юбке невидимые морщинки. Она все еще не могла решиться посмотреть на меня. – Ты не можешь представить, как я была удивлена, увидев пустой дом.
– Барбара, – начал я, не зная, что сказать.
– Я не хочу слышать никаких оправданий, Ворк. Я не могу терпеть оскорбления. Можно согласиться с тем, что ты пошел к ней, потому что меня не было рядом, – я признаю часть своей вины. Но я не желаю говорить об этом и не желаю» чтобы ты лгал мне. Ты не такой уж умелый лжец.
Я оперся на спинку кровати.
– Садись, Барбара. – Я разгладил рукой место на кровати около себя.
– То, что я говорю с тобой, не означает, что я тебя простила. Я здесь для того, чтобы объяснить тебе, как мы должны пройти через все и остаться одной семьей. Во-первых, я не думаю, что ты убил своего отца.
Я прервал поток ее слов.
– Ну, спасибо за это.
– Я говорю без иронии. Пожалуйста, позволь мне закончить.
– О'кей, Барбара. Давай.
– Ты не будешь больше видеться с этой Ванессой, а я останусь здесь и помогу тебе пройти через все. С чем бы ни пришлось столкнуться, мы справимся с этим вместе. Я принесу клятву, что ты был со мной, когда, по их словам, Эзра был убит. – Она наконец посмотрела на меня. Странный свет горел в ее глазах, а голос, когда она продолжила, был ломким и твердым, как сланец. – Мы будем улыбаться нашим соседям. Перестанем скрываться от них, будто стыдясь чего-то. Когда люди спросят, как наши дела, мы ответим: великолепно. У нас все великолепно. Я буду готовить тебе, и, наконец, я буду спать с тобой. Все пройдет, и, когда это случится, мы будем продолжать жить в этом городе.
Ее голос не изменился, в нем звучала все та же непоколебимая монотонность, и я глядел на нее с недоверием. – В основном мы будем дома, но иногда, ради приличия, отправляться куда-нибудь. Все будет так, как всегда. Глена сделала несколько звонков. Дела плохи, но все наладится. Как только это минет, у нас все будет хорошо.
– Барбара, – начал я.
– Нет! – закричала она. – Не прерывай меня! Не сейчас! – Она собралась, посмотрела на меня свысока и нарисовала улыбку на Своем лице. – Я дарю тебе шанс Ворк. Как только все закончится, мы сможем вернуться назад.
– Назад к чему? – спросил я.
– К соответствию норме.
Она выбрала момент и положила руку мне на ногу. Я начал смеяться – мой смех казался сумасшедшим даже мне самому, и я увидел, будто в зеркале заднего вида, как Барбара отскочила в замешательстве.
– Соответствие норме, – повторил я, как попугаи. – Наша старая жизнь. Это вовсе не подарок, Барбара. Или ты настолько вошла в роль, что даже не понимаешь этого?
Она стояла не двигаясь.
– О чем ты говоришь?
Я медленно поднялся с кровати, голый и немного не в себе. Я смотрел на эту женщину, свою жену, и думал о прошлом, ощущая пустоту наших мелких радостей. Положил руки ей на плечи.
– Есть несколько вещей, о которых я точно знаю, и одна из них вот какая. Я никогда не возвращусь к тому, что было. – Я подумал о тенях из моего сна. – Это просто другая тюрьма. – Я отстранился, уронив руки с ее плеч. Рот Барбары приоткрылся, затем захлопнулся. Я посмотрел вниз на себя. – Мне нужно найти какую-нибудь одежду, – сказал я и прошел мимо нее. Она последовала за мной в ванную.
– Это ее работа, не так ли?
– Чья?
– Эта сука уже настроила тебя против меня.
Я повернулся и бросил холодно:
– О какой суке ты говоришь?
– Не играй со мной в эти игры. Я не позволю делать из себя посмешище и не отдам тебя какой-то деревенской неряхе.
– Я не знаю ни одной женщины, которая соответствует твоему описанию, а если бы такая и существовала, то я не имел бы к ней никакого отношения. Это можно сказать обо мне! О нас! О выборе и приоритетах. Это о твоих гребаных глазах и наблюдении за правдой, в которой мы тонем! Наша жизнь – насмешка. Мы сами – насмешка. Разве ты не видишь этого? Мы вместе, потому что не можем признать ошибку, которую сделали, и потому что правда слишком неприятна, черт возьми.
– Правда! – воскликнула она. – Ты хочешь правды? Ну, получай. Ты думаешь, что больше не нуждаешься во мне. Все деньги переходят к тебе, поэтому теперь ты можешь сбежать со своей деревенской шлюхой.
– Какие деньги?
– Это забавно, Ворк. Мы десять лет живем в бедности и сейчас, когда за углом виден конец этой бедности, я стала недостаточно хороша для тебя. Я читала газеты и знаю о пятнадцати миллионах, которые Эзра оставил тебе.
Я хохотал над нелепостью ее слов.
– Прежде всего, только ты могла думать, будто мы живем в бедности. Тебе никогда не приходило в голову, что я отдавал тебе каждые десять центов из тех, что зарабатывал. Что касается завещания Эзры, то я никогда ничего не получу.
– Правильно, потому что я – твое алиби, а ты заставляешь меня раздражаться.
– Я не нуждаюсь в алиби. Иди, поддерживай свои собственные гребаные приличия. Избавь меня от этого.
Между нами установилась прозрачная тишина; отвернувшись, я одевался. Когда Барбара заговорила снова, я натягивал носки.
– Думаю, нас обоих немного занесла Я не хочу ссориться, и знаю, что ты очень расстроен. Возможно, тебе надо было сорваться на мне. Давай просто на минуту остынем.
– Прекрасно, – согласился я. – В любом случае прекрасно. – Я засунул ноги в потертые кожаные ботинки и застегнул ремень.
– Давай переживем эти неприятности и затем посмотрим на проблему более спокойно. Мы были вместе долгое время. Значит, есть на то причина. Я думаю, что мы все еще любим друг друга. Я чувствую это. Когда все останется позади и наши заботы о деньгах исчезнут, ситуация будет выглядеть иначе.
– Никаких денег не будет, Барбара. Для этого я должен был бы продать свою душу, принести в жертву оставшуюся жизнь, а я не могу на это пойти. Я не могу позволить, чтобы он смеялся последним.
– Какой последний смех? О ком ты говоришь? Ради Христа, Ворк. Это пятнадцать миллионов долларов!
Я пробрался мимо нее.
– Мы могли бы поговорить позже, но я не знаю, о чем еще говорить.
– Такая ситуация всего лишь вопрос времени, Ворк. – Барбара шла за мной через весь дом. – Все пройдет. Вот увидишь. Все наладится.
Зайдя в кухню, я захватил свои ключи и бумажник.
– Я так не думаю, Барбара. Не на сей раз.
– Ты мой муж, Ворк. Не уходи от меня.
Я завел двигатель.
– Черт возьми! Ты мой гребаный муж!
Я поехал, зная, что моя жена была права в одном. Все пройдет.