– Так что это все означало? – Мы находились в десяти минутах езды на север от города. Хэнк начинал говорить раз пять, но что-то в моем лице остановило его. Я не хотел отвечать ему. Я не хотел произносить слов, однако почему-то сделал это. Возможно, я надеялся, что они не будут звучать настолько плохо, если произнести их вслух.
– Кое-кто важный для меня пропал.
– Кое-кто важный? О ком ты? О, понимаю. Подруга?
– Больше чем подруга.
– В море много рыбы, Ворк. Поверь мне.
– Я опустил стекло, потому что мне необходим был глоток чистого воздуха. Порыв ветра ударил мне в лицо, и на мгновение у меня перехватило дыхание.
– Ты не прав, Хэнк, – наконец выговорил я.
– Тогда мы плаваем на разных водных просторах.
Не плаваем, подумал я, а тонем, и на миг ощутил это.
– Так кто был тот парень? – Я не отвечал, и Хэнк повторил вопрос: – Тот парень?
Я удобнее откинулся на подголовник, мягкий и душистый.
– Следи за дорогой, Хэнк. Не возражаешь? Мне нужно подумать.
Его слова пришли откуда-то издалека.
– Разумеется, дружище. Как пожелаешь. Это долгое путешествие.
Он оказался прав.
Уже поздно в сумерках мы добрались до переполненной стоянки клиники Доротеи Дикс. Мы не разговаривали до тех пор, пока он не заглушил двигатель. Я смотрел сквозь ветровое стекло. Из всех несчастных мест в этом мире, думал я, в этом, должно быть, витают самые темные тайны.
– Ты бывал здесь прежде? – спросил я.
– Один или два раза. – Он не вдавался в подробности.
– И?
– И я никогда не был на безопасных этажах. Хотя остальная часть этого заведения точно такая же, как в любой другой больнице.
Я рассматривал здание.
– Если бы не колючая проволока, – заметил я.
– Есть такое.
– Что теперь? – поинтересовался я.
– Сколько у тебя есть денег?
Я машинально проверил свой бумажник, забыв о что уже считал деньги, когда мне его возвратили.
– Триста семьдесят долларов.
– Дай их мне. – Он взял триста долларов, вернув остальные. – Этого должно хватить. – Я наблюдал за те как он свернул купюры и сунул их в передний карман джинсов. – Готов? – спросил он.
– Как никогда, – ответил я. Он легко стукнул меня кулаком по плечу.
– Расслабься. Будет весело.
Когда мы вышли из автомобиля, он надел ветровку и что-то проверил во внутреннем кармане. Я не мог сказать, что это было, но он еле слышно бурчал, как будто бы всем доволен. Я посмотрел на больницу, черную, с острой кромкой на фоне темно-фиолетового неба. Казалось, что свет отскакивал от его окон и умирал по пути вниз.
– Пошли, – произнес Хэнк. – Попробуй успокоиться. Мы подошли к главному входу больницы.
– Постой здесь, – велел мне Хэнк, Я смотрел, как он побежал назад к автомобилю, открыл его и нагнулся внутрь. Он возвратился с фотографией Алекс, которую я оставлял ему в почтовом ящике.
– Возможно, она потребуется, – объяснил он.
Фотография блеснула при слабом освещении, но я прекрасно видел лицо Алекс. Подобно этому зданию, у него были острые грани, и мне стало интересно, что привело ее в это место. Что привело ее сюда и что она отсюда вынести? Что принесла в дом моей сестры и было ли это столь зловещим, чтобы волноваться?
Мне необходим был ответ, и, глядя на Хэнка, я думал, что нам подвернулась прекрасная возможность найти его.
Мы вошли в приемную. Коридоры расходились в нескольких направлениях. Лифт находился прямо перед нами. Запах больницы был непреодолим.
Хэнк подошел к ряду автоматов с газетами и вытащил мелочь, из карманов.
– Ты читал сегодняшний номер газеты?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет.
Он опустил монеты в автомат, продававший «Шарлотт обсервер». Вытащил газету и вручил ее мне.
– Тебе понадобится, – прокомментировал он.
Я не понял.
– Зачем? – удивился я, держа газету так, как будто никогда не видел ее прежде.
– Ты серьезно? – спросил он и отвернулся.
– Ох. – Я сунул газету под мышку. Хэнк посмотрел на приводящее в замешательство количество указателей и, казалось нашел то, что хотел. Я не знал, что это было, но когда он велел мне следовать за ним, я пошел. Скоро мы скрылись в лабиринте коридоров, и вездесущие указатели привели нас в глубь больницы. Хэнк глядел вниз, как будто точно знал, куда шел. Он не смотрел ни на кого, и никто не смотрел на него. Я пробовал следовать его примеру. Наконец мы вошли в холл, в конце которого была маленькая комната ожидания. В углу на стене телевизор показывал нам свой чистый экран. Прилепленная записка сообщала, что он неисправен.
Вдоль стены шел ряд виниловых сидений. Еще два холла уходили в противоположных направлениях, их полированные полы мерцали, отражая свет флуоресцентного освещения. Эхом разлетались вокруг нас голоса: проходящих мимо медсестер, студентов медицинских факультетов, голос репродуктора на стене для оповещения врачей. По диагонали от нас была синяя качающаяся дверь с надписью «Только для служащих».
– Вот здесь, – произнес Хэнк. Я огляделся вокруг, боясь что-то пропустить. Хэнк выудил пластмассовый служебный значок из кармана пиджака и прицепил его на рубашку. На нем была фотография, имя, которого я никогда не слышал прежде, и название больницы. Все выглядело так же, как у других служащих больницы.
– Где ты это достал? – прошептал я.
– Подделал, – ответил он коротко.
– Но…
Хэнк изобразил кривую усмешку.
– Я говорил тебе, что уже был здесь раньше.
Я кивнул.
– Ладно. Что ты хочешь, чтобы я делал?
– Жди здесь, – велел он. Я проследил за его внимательным взглядом в сторону виниловых сидений красного цвета, – Читай газету. У меня это займет какое-то время.
– Я хочу пойти с тобой, – сказал я.
– Люди обычно бывают разговорчивы с одним человеком. Это как дружеская беседа. Когда же с ним беседуют двое, это выглядит как допрос. – Он прочитал недовольство на моем лице: зная, насколько важно это было для меня. – Расслабься, Ворк. Читай газету. Если здесь есть ответ, я найду его. О'кей? Это моя работа. Поверь мне.
– Мне это не нравится.
– Не думай ни о чем. – Хэнк отвернулся, затем так же быстро повернулся обратно. – Дай мне спортивный раздел, – попросил он. Я вытащил лист из газеты и вручил ему. Он свернул газетный лист и сделал им приветственный жест.
Я сидел напряженно на твердом сиденье и наблюдал как смело, не оглядываясь Хэнк вошел в дверь, предназначенную только для служащих.
Я открыл газету и безучастно смотрел на слова, которые расплывались у меня перед глазами. Когда мимо проходили люди, я старался делать вид, что читаю, как если бы являлся одним из них, хоть это было и трудно, поскольку в моем мечущемся сознании я был преступником.
Часы показывали, что я просидел только пятьдесят пять минут. Часы лгали. Прошла вечность.
Снова и снова распахивалась синяя дверь. Сначала появился чернокожий мужчина, затем вышли белая женщина и толстый мужчина, которого никак нельзя. было, принять за Хэнка Робинса. Еще одна женщина. Двое мужчин. Бесконечный поток людей с бейджиками на халатах. Каждый раз, когда дверь открывалась, во мне все сжималось. Хэнк не приходил; наверное, его поймали.
Потом я увидел его в краткой вспышке, когда дверь качнулась, пропуская старика, проталкивающего ведро. За ним появился Хэнк. Он не улыбался, но в его глазах я видел удовлетворение. Он взял меня под руку, прежде чем я успел вымолвить хоть слово; звуки наших шагов громко разносились в облицованных плиткой и резонирующих коридорах – артериях этого места.
– Тебе не было слишком плохо, не так ли? – спросил он абсолютно нормальным голосом, что удивило меня: я ожидал услышать шепот.
– Ты получил его? – Я имел в виду ответ на наш вопрос.
Он жестко улыбнулся.
– О да. Я получил его.
Мне не терпелось услышать Хэнка.
– И еще кое-что.
Мы шли молча, что убивало меня, но в конце концов добрались до автомобиля. Хэнк скользнул за руль, завел двигатель и нажал кнопку замка на дверце. Он все еще не произнес ни одного слова. Вырулив через море припаркованных машин, он наконец глянул на меня.
– Пристегнись, – бросил он.
– Ты издеваешься надо мной? – возмутился я. – Это не самое подходящее время. – Хэнк не отвечал, и его глаза продолжали смотреть на дорогу.
– Я просто собираюсь с мыслями, Ворк. Слишком много надо сказать, и я обдумываю, как это лучше сделать. Я не хочу дурачить тебя.
– Но ты прямо сейчас это делаешь.
Однако Хэнк не раскрыл рта, пока мы не выехали на межштатное шоссе 40, повернув на запад точно в девяти милях от знака ограничения скорости.
– Ты когда-либо слышал об Истен Бенде? – наконец спросил он.
– Возможно. Думаю, да.
– Это небольшое местечко. Симпатичное, с лошадьми. Оно находится на реке Ядкин, недалеко от Уинстон-Сейлема.
Свет фар встречных машин освещал лицо Хэнка, и я видел размытый профиль его лица. Потом он повернулся и посмотрел на меня.
– Ты должен как-нибудь там побывать. Справа от реки есть небольшой виноградник… – Он снова посмотрел на меня, и свет фар заполнил пространство вокруг нас. – Алекс родом оттуда. Там она росла. По крайней мере, первые четырнадцать лет.
– Слушай, Ворк… все, что у меня есть, это разрозненные детали, то, что рассказал помощник медсестры, а купленная информация не всегда надежна. Я не смог получить подтверждение.
– Прекрасно. Ты не несешь ответственности за дезинформацию. Просто расскажи мне все, что услышал.
– Она убила своего отца, Ворк. Пристегнула его наручниками к кровати и подожгла.
– Что?
– Ей было четырнадцать. Ее мать тоже была в кровати, но она выжила. Отец достал ее. – Он сделал паузу. – И она достала его. Поджарила прямо в кровати.
Я чувствовал взгляд Хэнка на себе – он следил за моей реакцией, но никакой реакции не последовало; тогда Хэнк продолжил, его голос был ровным.
– Она ждала, когда отец прекратит кричать, и затем вызвала 9-1-1 и ушла из дома; она наблюдала, как он горит. Когда прибыли пожарные, она встретила их на обочине и сказала, что мать, возможно, еще жива. Ее нашли под окном спальни, у нее было обожжено более семидесяти процентов кожи. К тому же она сильно порезалась, выпрыгивая через окно. Когда появилась полиция, девочка во всем призналась. Она не лгала, но и не злорадствовала; Говорят, что у нее выкатилась одна-единственная слеза. Помощник медсестры не знает, была ли она под следствием или нет, но штат отправил ее в психиатрический карцер. Девочка пробыла четыре года в клинике Доротеи Дикс, а когда ей исполнилось восемнадцать, ее направили в Чартер Хиллз, где она встретилась с Джин.
– Это случилось только три года назад, – сказал я.
– Она молодая.
– Она не выглядит молодой.
– У нее была трудная жизнь. Она старит человека.
– Ты сочувствуешь ей? – спросил я.
– Нисколько. Но мне не могли рассказать, через что она прошла прежде, чем убила его. У нее должна была иметься причина, и нетрудно предположить какая.
Остаток пути мы проехали молча. Я не знал подробностей, но знал, что детство Хэнка было далеко не пикник. Тишина растянулась. Автомобили пропускали нас.
– Это все? – допытывался я. – Это все, что мы знаем?
– Я пытался купить копию ее файла, но парень не пошел на это. Он сказал, что одно дело посплетничать и совсем другое – украсть документы. Однако он был довольно уверен в правдивости своей информации. Скажем так: это была версия персонала больницы.
Хэнк глянул в зеркало и пропустил пикап. Одна из фар пикапа не работала, поэтому казалось, что он подмигнул нам, когда мы его пропускали. Я увидел знак межштатной территории 85, и мы притихли, пока не проехали шоссе 1-40 и не направились на юг, к Джин и к той женщине, которая хранила тайну своего преступного прошлого. Хэнк достал из кармана две стодолларовые купюры и отдал мне.
– Оказалось достаточно одной, – объяснил он.
– Это все?
– В основном.
Я чувствовал недосказанность в его словах.
– Что значит «в основном»?
Хэнк пожал плечами.
– Парень ее боялся.
– Алекс?
– Алекс. Вирджинию. Он сказал, что все очень боялись ее.
– Кроме Джин, – заметил я.
Я вновь ощутил на себе его взгляд, оценивающий меня в темноте.
– Кроме Джин, – наконец сказал он. – Джин любила ее.
Я тихо кивнул, затем посмотрел на Хэнка. Было что-то особенное в его голосе.
– Еще что-нибудь осталось, чего ты мне не рассказал?
Он покачал головой.
– Нет, действительно. Просто кое-что я слышал в Чартер Хиллзе.
– Что именно?
– Кое-что рассказал один парень, работающий на другом этаже, из тех, с кем я говорил на днях. Я спросил его о Джин и Алекс, и он сообщил мне такое, от чего я долго не мог отделаться. Он сказал, что Джин любила ее, как проповедник любит своего Бога.
Хэнк отвел глаза от дороги.
– Это сказал он, а не я.
Я представил их вместе.
Проповедник и его Бог. Повиновение. Раболепие.
– Она действительно могла любить ее так сильно?
– Кто, черт возьми, знает? У нее никогда не было ничего подобного. – Его голос звучал неуверенно. Долгое время я не мог проронить ни слова, и Хэнк, казалось, тоже был поглощен своими собственными мыслями.
– Ты думаешь, Алекс могла убить моего отца?
– То, чего ты никак не мог предположить?
– Очень забавно. – Я не смеялся.
– Тебе известно, где она была в ту ночь, когда ушел Эзра и его застрелили?
– Нет.
– У нее была причина желать его смерти?
Я думал об Эзре и его нескрываемом презрении к Алекс Я был свидетелем ссоры между ним и Джин в ту ночь. когда все превратилось в дерьмо. Скандал произошел из-за Алекс Эзра пытался заставить их разойтись.
– Значит, у нее была причина, – заключил я.
– И семь лет назад она испекла своего отца прямо в его кровати.
Я кивал своим мыслям.
– Полагаю, что такое возможно.
– Тогда поезжай туда.