Ее лицо стало таять, дробясь на вертикальные струящиеся полосы, затем я услышал приближающийся издалека шум льющейся воды, потом ощутил, что эта вода течет по моему лицу, и наконец вспомнил, что стою под душем, закрыв глаза и до хруста сжав кулаки.
Раздался стук в дверь, и я услышал голос Наташи:
— Ты долго там еще?
Я вдруг ощутил острое желание выйти из ванной и убить ее.
Именно убить. Не отвести душу, выбив ей, например, все зубы, а убить по-настоящему. Лишить жизни. Зарезать, задушить, пристрелить, разбить ей голову молотком для мяса, в общем — сделать так, чтобы она перестала дышать и двигаться.
Это желание было настолько сильным, что я даже испугался.
Эй, Знахарь, ты что, спятил, что ли?
А ну-ка, успокойся! Она не виновата, что она — такая.
Я собрал волю в кулак и, наконец придя в себя, громко ответил, перекрывая шум душа:
— Да-да! Сейчас выхожу.
Ответа не последовало, но я его и не ждал.
Взяв мыло, я энергично занялся тем, для чего, собственно, и предназначена ванная комната, и минут через десять, выключив воду, уже вытирался огромным махровым полотенцем.
Надев купальный халат, я туго подпоясался и вышел из ванной.
Наташа встретила меня удивленным взглядом и вопросом:
— Интересно, что это ты делал в ванной целый час?
Теперь уже удивился я, но, сделав вид, что все в порядке, ответил:
— Целый час? Вообще-то я иногда люблю подремать под душем.
— Ага… — ответила Наташа и снова вперлась в телевизор.
А я достал из холодильника бутылку пива «Грольш», которое так понравилось мне тогда в Душанбе, и, завалившись в кресло, присосался к горлышку. Пиво было шикарное. Влив в себя полбутылки за один раз, я покосился на Наташу и, вытерев сразу же вспотевший от пива лоб, задумался.
Это значит, я теперь лунатик, что ли?
Стоял под душем целый час и даже не заметил этого.
Симптомчики, как говорил один из докторов, с которыми я в далекой прошлой жизни работал в отделении реанимации. Это он так называл колотые и огнестрельные раны на телах наших клиентов.
Шутки — шутками, а вообще-то нужно следить за собой. А то задумаюсь вот так же, а в это время мои заклятые друзья и возьмут меня тепленького да ничего не соображающего. А я и не замечу. Я снова бросил быстрый взгляд на Наташу, и тут мои мысли приняли совершенно другое направление. И были они не очень приятными. Даже можно было сказать, что они были совсем неприятными.
Ну и скотина же ты, Знахарь, подумал я вдруг совершенно неожиданно для самого себя. Похотливое животное. Безмозглый кобель, готовый, забыв про все, попереться за любой сукой, за любой смазливой тварью, за любой горячей дыркой, за… Ну ладно, раньше — другое дело. А теперь, когда у меня есть Настя?
Эта неожиданная мысль потрясла меня. Ведь я и в самом деле считал, что у меня ЕСТЬ Настя! Да, я сам похоронил ее, сам опускал в пыльную яму ее невесомое тело, сам, своими глазами, видел, как жизнь покинула ее лицо, и все же теперь я жил, сознавая, что она у меня ЕСТЬ.
Не «была», а именно «есть».
Наверное, это и есть бессмертие.
Так вот, у меня есть Настя, а я, как последний подонок, исполняю любовные судороги со всякими пустоглазыми мокрощелками. И делаю это страстно, с полной отдачей, забывая обо всем. Забывая о Насте.
Интересно, подумал я, а если бы она была жива и мы были бы вместе, ходил бы я, что называется, налево? Не знаю. Наверное, все-таки — нет, потому что в этом не было бы нужды. Когда мы с ней были вместе, она была для меня единственной женщиной, существовавшей в этом мире. Остальные бабы были просто самодвижущимися автоматами из мяса и костей. Все женщины мира объединились тогда для меня в Насте. Все, жившие когда-либо, и те, которые еще не родились.
Это и было счастьем. А счастье, как известно, недолговечно. И то, которое выпало на мою долю, — тоже. Наверное, так устроена жизнь.
Ну а как же устроен я?
Конечно, я могу оправдывать себя тем, что я молодой, полный сил мужик, мне нужны женщины, что же я — импотент, что ли? Или мне что — на сухую руку себя тешить, как в восьмом классе?
Ой, Знахарь, не знаю.
С одной стороны, это так, а с другой…
Это какой же скотиной нужно быть, чтобы, не забыв еще запаха Настиных волос, кувыркаться на средиземноморском курорте с черноволосой загорелой училкой французского языка, которую я нанял совсем не ради всяких там «силь ву пле» и «эн, дэ, труа». А потом эта русская минетчица в Нью-Йорке, а потом — капитанская шлюшка на корабле, а теперь Наташа эта долбаная, которая еще и угробить меня хочет!
В общем, получалось, что в делах да в сражениях парень я, конечно, серьезный, а вот по части любви и верности — непонятно.
Я допил пиво, и тут Наташа, прервав мои невеселые размышления, с писком потянулась на кровати и сказала:
— А не съесть ли мне что-нибудь? Ты как — не проголодался?
Я был почти благодарен ей за то, что она сбила меня с мыслей, которые начали затягивать меня в трясину сомнения и самобичевания, и бодро ответил:
— Я-то? Насчет пожрать или повеселиться еще как-нибудь — всегда.
Стряхнув с себя невеселое оцепенение, я выскочил из мягкого и глубокого кресла и, распахнув дверь холодильника, вытащил еще одну бутылку пива. Наташа, подойдя сзади, обняла меня и, положив мне на плечо подбородок, сказала интимным тоном:
— А у меня завтра уже все кончится. Ты готов? И я так же бодро ответил:
— Как юный пионер! Всегда готов.
Она оттолкнула меня от холодильника и, заглянув в него, воскликнула:
— Как я хочу жрать! Даже больше, чем трахаться с тобой.
— Я так и знал, — ответил я, изображая обиду, — одна жратва на уме.
Наташа хихикнула и вытащила из холодильника коробку, на которой были изображены марширующие курицы с вилками наперевес.
Я рухнул в кресло и, пощелкав кнопками на пульте, нашел спортивную программу. Как раз в этот момент на экране телевизора Холифилд отправил на пол Майка Тайсона. Я представил, что этот удар достался мне, и поежился. Я бы, наверное, после такой колобахи вообще не встал. Хорошо, что это был не я.
По проходу между креслами шла бортпроводница и, профессионально улыбаясь, проверяла, все ли пассажиры пристегнулись. Через двадцать минут мы должны были приземлиться, и я немного нервничал.