02:22 На нью-йоркской фондовой бирже резко упали акции
04:53 4 человека ранены в результате взрыва в Германии
05:16 Баскские сепаратисты хотят провести митинг во Франции
07:27 Родственницу Сухарто посадили на 8 месяцев
08:10 На Багамах затонуло судно с иммигрантами. 10 погибших
08:57 Зюганов едет в Курскую область
09:22 На Варшавском шоссе столкнулись 5 машин
10:17 Войска США приведены в состояние повышенной боевой готовности
28 Октября 2000 года Безумство гибельной свободы
Как сообщило агентство Reuters, несколько дней назад король африканского государства Свазиленд Мсвати III, "поддавшись многочисленным требованиям демократизации одной из последних абсолютных монархий", заявил общественности страны о том, что вскоре его подданным будет пожалована конституция. Как сказал Мсвати, государственная конституционная комиссия уже на следующей неделе предоставит на королевское рассмотрение долгожданный проект основного закона, после чего он будет утвержден его монаршей властью.
Источники также сообщают, что "столь значительный прогресс демократических преобразований" в Свазиленде совпал по времени с "небывалой активизацией оппозиционного движения". В столице государства городе Мбабане произошло множество выступлений трудящихся масс, а также студентов единственного в стране университета (в настоящий момент уже закрытого). Африканский монарх, вообще говоря, не напрасно опасался чрезмерного ускорения конституционного процесса. Он хорошо помнил судьбу своего августейшего отца Собузы II, который тридцать лет назад уже было даровал своим подданным некоторые права и свободы, а потом был вынужден отвоевывать их обратно с оружием в руках.
В этой истории меня больше всего, однако, интересует не поведение венценосной особы, а психология тех самых народных масс, которые столь ревностно требуют проведения в стране конституционных преобразований. В связи с этим мне вспоминаются два исторических анекдота, которые, как мне кажется, будут очень уместны в данном случае. Первый из них приведен в замечательной книге Бунина "Окаянные дни", посвященной горячим дням русской революции. Осенью 1917 года мимо писателя проходят два патриотически настроенных интеллигента, один из которых говорит другому: "наш долг был и есть - довести страну до Учредительного Собрания". Сидящий рядом дворник замечает, горестно качая головой: "До чего в самом деле довели, сукины дети".
Второй случай произошел почти столетием раньше, во время восстания декабристов - этой мистической предтечи революционных потрясений первой четверти ХХ века. В одной из своих парижских лекций польский поэт Мицкевич так говорил о начале бунта: "Была готовность приступить к действию. Но как начать? Во имя чего? "С какими призывами мы выйдем на улицу?", спрашивал один из заговорщиков, прекрасно выразив всю трудность положения. "Что сказать народу, чтобы он нас понял? Если мы воскликнем: "Да здравствует свобода!", так ведь это же слово звучит у нас не так, как на Западе. "Свобода" у нас - это время отдыха, досуга. Может быть, возгласить: "Да здравствует конституция?". Но кто у нас знает, что такое конституция?"".
Вскоре, однако, выход был найден. Как сообщает маркиз де Кюстин, заговорщики, чтобы поднять армию на бунт, распространили слух о том, что император Николай узурпировал корону, предназначавшуюся его брату Константину. Народ призвали восстать на защиту угнетенных - цесаревича Константина и его супруги "Конституции" (Константин был женат на польке, а польки, как известно, носят самые странные и неожиданные имена). Уловка удалась: 14 декабря 1825 года под окнами Зимнего Дворца раздались громогласные крики "Да здравствует Конституция!", изумившие, должно быть, Николая Павловича до глубины души.
"Западные наблюдатели" - такие, как маркиз де Кюстин - совершенно напрасно упрекали русских в вековой и неодолимой приверженности к рабству. Просто само слово "свобода", как метко подметил Мицкевич, действительно означает у нас совсем не то, что на Западе. Еще лучше это фатальное несоответствие выражено у Розанова в его "Опавших листьях". "Вот что значит рвануться к неудачной теме", замечает философ. "Франция гибнет и уже почти погибла (даже население вырождается) в судорожных усилиях достигнуть просто глупой темы - свободы".
"Нужно достигать гармонии, счастья, добродетели, героизма, хлеба, женщин", продолжает Василий Васильевич, "ну, если брать отрицательно достигать разврата. А не пустоты: а свобода есть просто пустота, простор.
Двор пуст, въезжай кто угодно. Он не занят, свободен.
Эта женщина свободна. У нее нет мужа, и можешь ухаживать.
Этот человек свободен. Он без должности.
Ряд отрицательных определений, и "свобода" их все объединяет. От "свободы" все бегут: работники - к занятости, человек - к должности, женщина - к мужу".
Розанову, как обычно, вторит его "заклятый друг" Владимир Соловьев, излагая то же самое, но несколько более академическим языком: "Легко видеть в самом деле, что принцип свободы сам по себе имеет только отрицательное значение. Я могу жить и действовать свободно, то есть не встречая никаких произвольных препятствий или стеснений, но этим, очевидно, нисколько не определяется положительная цель моей деятельности, содержание моей жизни".
Эти примеры можно умножать до бесконечности: "безумство гибельной свободы" (по прекрасному выражению Пушкина) клеймили со всей отпущенной им Богом страстностью едва ли не все деятели русской культуры. Евгений Баратынский в звучных стихах обличал эту злосчастную идею:
К чему невольнику мечтания свободы?
Взгляни: безропотно текут речные воды
В указанных брегах по склону их русла;
Ель величавая стоит, где возросла,
Невластная сойти. Небесные светила
Назначенным путем неведомая сила
Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон
Его летучему дыханью положен.
Уделу своему и мы покорны будем,
Мечты мятежные смирим иль позабудем;
Рабы разумные, послушно согласим
Свои желания со жребием своим
И будет счастлива, спокойна наша доля.
Баратынскому вторил Тютчев:
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе,
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Пожалуй, ни одно другое отвлеченное понятие, порожденное новейшей западной цивилизацией, не вызывало у нас столь исступленного и яростного раздражения. Оно было встречено в России на редкость дружным негодованием, по большому счету, совершенно незаслуженным, ведь во французское слово "libertй", как и в английское "liberty", вкладывается отнюдь не тот смысл, что изначально был заложен в русском выражении "свобода" (сейчас, правда, его словоупотребление уже основательно переосмыслено в более привычную для европейцев и американцев сторону). Только такие наивные западники, как Кондратий Рылеев или юный Пушкин, могли употреблять его по-русски в столь чуждом нашему языку контексте, не чувствуя всего семантического расхождения этих двух понятий. "Что с французского-то переводить!", как воскликнул однажды один из героев Достоевского.
Вообще складывается впечатление, что лингвистические трудности - это основное препятствие на пути общества к прогрессу. С этой точки зрения очень правильно поступал советский режим, когда старательно и умело девальвировал все понятия, пришедшие к нам с Запада: "народная демократия" - это, как мы твердо знаем, совсем не то, что демократия западная. Еще лучше было бы вообще не соблазнять народные массы такими туманными терминами, как "свободное волеизъявление" или "права человека". К сожалению, в наш век иноземная зараза, порождаемая смрадным дыханием насквозь прогнившего Запада, разносится по всему свету еще быстрее, чем распространялась чума по средневековой Европе. Африканские нации какое-то время еще удавалось держать в блаженном неведении, но сейчас эта волна докатилась и до них.
31 Октября 2000 года Петербургский период
Как сообщила служба безопасности компании Microsoft, на днях неизвестные злоумышленники проникли в ее компьютерную сеть и похитили коды программного обеспечения, в том числе и новейшие версии Windows и Office. По данным расследования, проведенного Microsoft с помощью ФБР, следы этого ужасного злодеяния ведут в Санкт-Петербург. Проведено же оно было следующим образом: один из сотрудников штаб-квартиры компании получил как-то по электронной почте "обновленную версию" стандартного текстового редактора. Не долго думая, он установил ее на свой компьютер. Но в этой простенькой программе, как оказалось, скрывался "троянский конь"; он разослал себя по всей внутренней сети Microsoft, собрал пароли сотрудников и переправил их по электронной почте в Петербург. Используя эти пароли, хакеры преспокойно входили через Интернет в компьютеры разработчиков Microsoft и копировали программы, которые появятся на мировом рынке лишь через несколько лет.
В последнее время, надо сказать, Петербург все чаще мелькает в сообщениях такого рода. До сих пор слышны отголоски громкого скандала, разразившегося два года назад, когда один питерский математик взломал нью-йоркский Citibank и перевел оттуда к себе на счет около миллиона долларов. Местная хакерская школа, сформировавшаяся на базе СПбГУ - одна из лучших в мире, и, уж во всяком случае, первейшая в России. Желающие взглянуть на этот рассадник новейших технологий, в том числе и криминальных, могут проехать на электричке до платформы "Университет" (45 минут от Балтийского вокзала) и прогуляться пешком по студенческому городку до общежитий. По ночам в их окнах не гаснет свет - юные хакеры странствуют по мировому виртуальному пространству. Университет сделал все, чтобы облегчить им материальное положение: не в силах выплачивать студентам достойную стипендию, он подвел зато оптоволоконный кабель к каждой их комнате. Преподаватели также любят поощрять инициативу в этом деле. В последнее время вошло в моду выкладывать студенческие ведомости в Интернет, с тем чтобы все, кто сумеет взломать соответствующую защиту, поставили в них зачет себе сами. Неудивительно, что в студенческой среде бродят безумные истории о том, как "мы тут на днях перехватывали управление американским спутником". Последний же казус с кодами Microsoft открывает и вовсе необозримые перспективы. Windows установлен практически на всех компьютерах в мире, и если его чуточку подправить, то самые разные государственные и коммерческие организации (особенно те из них, что усиленно пекутся о своих секретах) получат множество необыкновенных сюрпризов.
Вообще петербургская экспансия, культурная, научная и политическая, достигла сейчас просто ошеломительных масштабов. Петербург был изначально задуман как всемирная столица (и некоторое время был ей, когда русские войска стояли на всем мировом пространстве от Аляски до Парижа включительно), но в настоящий момент он не управляет даже Ленинградской областью, которая выделена в особый субъект федерации. Поэтому амбиции этого города реализуются несколько в иной плоскости, хотя результат часто бывает не менее впечатляющий. Несколько лет назад я спросил одного своего американского приятеля, приехавшего в Россию совершенствовать русский язык, кто сейчас в Америке самый популярный писатель и поэт, из живых или недавно умерших. "Бродский и Набоков", ответил он не задумываясь. Набоков жил на Большой Морской, Бродский - на Литейном; от одной точки до другой можно дойти пешком примерно за час. Я не говорю об Эрмитаже, который на Западе считают крупнейшим музеем в мире, или о Мариинке, делающей Петербург мировой балетной и оперной столицей.
Еще интереснее результаты экспансии политической, которая пока, правда, ограничивается одной только Россией. Пересчитывание московских политиков петербургского происхождения, которым увлеченно занимаются в последнее время газеты, постоянно напоминает мне один старый добрый еврейский анекдот. Звучит он так: два русских интеллигента едут в поезде и увлеченно беседуют о высоких материях. Когда кто-то из них упоминает Спинозу, Эйнштейна, Фрейда или Маркса, сидящий напротив пожилой еврей каждый раз комментирует, произнося только одно слово: "еврей". Русская бабушка, разместившаяся тут же, наконец не выдерживает, и восклицает: "Господи Иисусе, Пресвятая Богородица". На что, разумеется, следует ехидное замечание: "тоже евреи".
Примерно так же, как в этом анекдоте, выглядит современная российская политика; в ней, похоже, окончательно наступил "петербургский период". Президент - петербуржец, спикер парламента - петербуржец, Патриарх Московский и Всея Руси родился в Таллинне и почти всю жизнь прожил в Петербурге (Таллинн - это такой петербургский пригород, вроде Петергофа или Хельсинки). Глава Совета Безопасности, этакий серый кардинал, никому особо не известный, но по рейтингу политической влиятельности равный премьер-министру - тоже петербуржец. Директор ФСБ, министр финансов, несколько вице-премьеров, добрая половина президентских наместников в федеральных округах, председатель счетной палаты, ближайший советник президента по экономике, руководитель нынешней "партии власти", влиятельный олигарх-энергетик - выходцы из Петербурга. Те же петербуржцы, которым высоких постов в Москве не хватило, соглашаются и на что-нибудь пониже; так, недавно один из них стал генеральным директором Большого театра, а другой водочного завода "Кристалл". Не пропадать же добру, в самом деле!
Каковы же причины этого удивительного петербургского взлета? Самое простое объяснение этому явлению - то, что Петербург, более двухсот лет бывший столицей необъятной империи, аккумулировал в себе неисчислимое количество талантливых и энергичных выходцев из провинции, особенно из Москвы. Из "отставной столицы" прибыли Карамзин, Пушкин и Лермонтов, Белинский и Герцен, Достоевский и Владимир Соловьев, а также огромное множество безвестных, но незаурядных людей, настолько удобривших генетически местную почву, что это сказывается до сих пор. Если принять эту точку зрения, то надо признать, что рано или поздно этот центр все же переместится обратно в Москву, последовав за Председателем Совнаркома, который в марте 1918 года, прихватив с собой императорский сервиз из Зимнего, проехал по железной дороге на 700 километров к юго-востоку. Но Петербург по-прежнему остается привлекательным для провинциалов. Последний мощный культурный всплеск в России, музыкальное творчество конца восьмидесятых, локализовался в рок-клубе на улице Рубинштейна, но создавали его музыканты, съехавшиеся со всей России. Традиционный для нашей централизованной страны поток, увлекающий провинциалов в столицу, в последние восемьдесят лет прочно раздвоился. Надо заметить, что это еще сильнее усугубляет историческое расхождение между двумя столицами - слишком разные люди пополняют население Москвы и Петербурга.