МЛГ Ковалевский, из попечителей став министром народного просвещения, на трех своих же ходатайствах написал "отказать".
ТБ Я давно замечал, что в России повышение по карьерной лестнице необыкновенно расширяет умственный кругозор чиновника с каждой преодоленной ступенькой. Николай I перед приходом к власти обладал "кругозором фрунтового командира", по характеристике Лотмана, но потом как-никак правил огромной империей в течение почти тридцати лет, и достаточно успешно правил.
МЛГ В новом академическом Пушкине непристойности все равно будут заменяться черточками - почему? - потому что очень уж много их наплыло в современную литературу. Вот постмодернизм неведомо для себя: он воспринимает Пушкина на фоне Юза Алешковского.
ТБ Точно так же Набоков писал о затруднениях, с которыми сталкиваются современные переводчики Шекспира - не знают, как передавать такие его выражения, как "спорт" или "футбол", чтобы избежать неуместных ассоциаций с современностью. В другом месте Гаспаров пишет о том, как переводчик В. М. Смирин извелся, подыскивая эквивалент греческого слова "authepsa", в буквальном значении "самовар". После долгих мучений написали "самовзварка".
МЛГ "Синтаксис у него какой-то развратный", - писал Набоков о Пастернаке; "чем-то напоминает он Бенедиктова" (действительно напоминает, по крайней мере для текстолога: та же проблема поздней переработки ранних стихов). И затем переходил к стихам Дм. Кобякова.
ТБ Бедный Бенедиктов, слава которого на одно мгновение (в 1830-е годы) затмила славу Пушкина, был осужден потом на вечные насмешки, продолжающиеся вплоть до настоящего времени. Набоков до конца жизни не мог простить Пастернаку этого едва уловимого сходства и в 1970 году написал эпиграмму, старательно пародирующую стиль как одного, так и другого поэта:
Его обороты, эпитеты, дикция,
стереоскопичность его
все в нем выдает со стихом Бенедиктова
свое роковое родство.
МЛГ "История не телеологична и не детерминирована, это бесконечная дорога в обе стороны до горизонта, русский проселок под серым небом".
ТБ Эта фраза - одна из самых прекрасных и поэтических сентенций автора "Записей и выписок", но с ее смыслом я решительно не согласен. Сам же Гаспаров приводит в своей книге следующую увлекательную историю: "в конце 1917 было покушение на Ленина, его заслонил Ф. Платтен. С покушавшимся провели воспитательную работу и отправили его в Красную Армию. Потом в 1937 году он оказался с Платтеном в одном концлагере". Так как же не детерминирована? Мощный поток истории увлекает за собой наши судьбы, как бешеный вихрь, гонящий журавлиный клин теней в V песне Дантова "Ада". Другое дело, что сам этот поток, может быть, и не детерминирован. Хотя и это под вопросом.
МЛГ А. И. Анненкова садилась в карету не иначе, чем за полчаса обогрев это место толстой немкою.
ТБ Отношение к Западу как к благолепному источнику тепла и света усиленно культивировалось у нас с XVIII, а то и с XVII века; на этот счет сохранилось множество прелюбопытных свидетельств. "Мы Западу многим обязаны", говорил Вяземский. "Думать, что мы и без него управились бы, образовались, все равно, что уверять, что, может быть, и без солнца было бы светло на земле". Эта метафора оставалась очень устойчивой, каким бы ни было само отношение к западному влиянию. Польский поэт Мицкевич, в своих парижских лекциях уделивший много внимания исторической преемственности славянской культуры и западной цивилизации, изображал эту картину в следующих выражениях: "Ученые и астрологи говорят, что ближайшим к солнцу планетам предназначено когда-нибудь занять его место. Славяне всегда тяготели и до сих пор тяготеют к Западу". Петровская европеизация России, однако, казалась ему пагубной и по-азиатски деспотической, не приблизившей страну к Западу, а отдалившей ее от него. Знаменитый памятник Петру Великому в Петербурге он сравнил с водопадом, скованным морозом и застывшим над пропастью. Но если "блеснет солнце свободы", говорит Мицкевич ("Pomnik Piotra Wielkiego"), и "западный ветер согреет эту страну", что станет с "водопадом тирании"?
Lecz skoro sioсce swobody zabiyнnie
I wiatr zachodni ogrzeje te paсstwa,
I cуї siк stanie z kaskadNo tyraсstwa?
В России, правда, больше склонялись к тому мнению, что это Запад скорее окончательно погрузится в мрак и холод. Известный славянофил Хомяков писал в своем программном стихотворении:
О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем Западе, стране святых чудес.
Светила прежние бледнеют, догорая,
И звезды лучшие срываются с небес.
Дальше здесь фигурирует еще множество вариаций этого светоносного образа:
А как прекрасен был тот Запад величавый!
Как долго целый мир, колена преклонив,
И чудно озарен его высокой славой,
Пред ним безмолвствовал, смирен и молчалив.
Там солнце мудрости встречали наши очи,
Кометы бурных сеч бродили в высоте,
И тихо, как луна, царица летней ночи,
Сияла там любовь в невинной красоте.
Там в ярких радугах сливались вдохновенья,
И веры огнь живой потоки света лил!..
О! Никогда земля от первых дней творенья
Не зрела над собой столь пламенных светил!
Заканчивается это стихотворение, разумеется, призывом к "дремлющему Востоку" услышать "глас судьбы", проснуться и "воспрянуть в сияньи новом". Русские славянофилы очень любили напоминать Западу, что, несмотря на все его претензии, солнце восходит все-таки на Востоке, и вообще, как говорится, ex oriente lux. Так, Тютчев, язвительно описав пышный прием в Стамбуле французской делегации, саркастически восклицает, что теперь для турок "солнце с Запада взошло" (точно так же герой Достоевского заявляет: "теперь мы ждем зари с запада"). Для других мыслителей, склонявшихся к более западнической ориентации (кстати, само это сочетание слов абсурдно: "ориентация" означает "обращение к Востоку"), такая космогония была самой естественной вещью на свете. Чаадаев, примыкавший то к одному, то к другому лагерю, как-то ядовито заметил о них: "Русский либерал - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это - солнце Запада". Другие ученые, как Ключевский, ни на какой однозначной трактовке проблемы не останавливались, утверждая, что теперь не время еще разбирать, каково историческое предназначение России, "суждено ли ей стать светом Востока или оставаться только тенью Запада".
Главным символом западнических устремлений Петра был Петербург, и недаром к этому городу так прочно приклеился канонизированный Пушкиным ярлык "окна в Европу". Очевидно, что главное назначение окна - быть источником света, так что вся эта мифологема выглядела стройно и продуманно даже в мелочах. Между тем уже за шестнадцать лет до появления "Медного Всадника" эта метафора мелькнула у Вяземского, прозвучав у него, пожалуй, еще более ярко и выразительно. Он предлагал "сделать в Китайской стене, отделяющей нас от Европы, не пролом, открытый наглости всех мятежных стихий, но по крайней мере отверстие, через которое мог бы проникнуть луч солнца, сияющего на горизонте просвещенного света, и озарить мрак зимней ночи, обложивший нашу вселенную". Кстати, на том заседании "Арзамаса", на котором Вяземский говорил эти слова, вполне мог присутствовать и Пушкин.
Заметим, что само слово "просвещение" (т. е., буквально, озарение светом), заимствованное нами из европейских языков, ассоциировалось у нас всегда именно с западной культурой (сам Петр говорил о своей вестернизаторской перекройке "мы от тьмы к свету вышли"). Сторонники европеизации, проведенной Петром Великим, отзывались о нем примерно так, как это сделал молодой Карамзин в "Письмах русского путешественника": Петр, "как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества, и осветил глубокую тьму вокруг себя". В XIX веке такие идиллические настроения - уже большая редкость; в среде образованных русских нарастает и некоторое разочарование в западной культуре, особенно после того, как они встретились с этой культурой лицом к лицу в Москве 1812 года. С этого времени у патриотически настроенных русских временами вырываются и очень странные на первый взгляд инвективы против просвещения. Как писал Пушкин в одном своем донельзя укоризненном стихотворении (по некоторым предположениям, обращенном к западнику Вяземскому):
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Для Лермонтова такие выражения, как "язва просвещенья" - вещь уже самая привычная и обыденная. Иногда у него прямо обличаются те, кто "ядом просвещенья / в Европе душной заражен". Впрочем, когда петербургский период русской истории миновал, и нас перестали закармливать до отвала плодами европейской культуры, это время стало восприниматься уже с большой симпатией. Особенно громко звучат такие ностальгические чувства у тех поэтов, которые, как Анна Ахматова, ясно осознавали если не принадлежность, то, по крайней мере, преемственность по отношению к уже отошедшему в прошлое петербургскому периоду, ставшему золотым веком нашей культуры. Запад, не поддавшийся гибельному влиянию коммунизма, при таком подходе стал чуть ли не продолжателем, или хотя бы хранителем старой русской культуры. Тут-то старая метафора опять зазвучала в полный голос:
Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят.
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.
9 Июня 2001 года Вести из Непала
Ровно четыреста лет назад, в 1601 году, был написан и поставлен на сцене "Гамлет" Шекспира, ставший самой знаменитой пьесой популярного драматурга. С тех пор на сценических площадках всего мира эта кровавая драма разыгрывалась неоднократно. Самым жизненным и одновременно эффектным, однако, стало представление на эту тему, поставленное на прошлой неделе в Непале.