В СУББОТУ пополудни
"Сиррус" находился еще в миле от конвоя, когда на эсминце замигал сигнальный фонарь. Прочтя донесение, Бентли повернулся к Вэллери. - Донесение с "Сирруса", сэр. "Имею на борту двадцать пять - тридцать раненых. Трое в очень тяжелом состоянии. Срочно нужен доктор". - Подтвердите получение светограммы, - произнес Вэллери. Поколебавшись мгновение, он проговорил: - Передайте лейтенанту медицинской службы Николлсу, что командир просит его подняться на мостик. - Повернувшись к Тэрнеру, он слабо улыбнулся. - Не могу представить себе атлетическую фигуру старины Брукса на спасательном буе, да еще в такую погоду. Путешествие будет не из приятных. Тэрнер снова оглянулся на "Сиррус", подходивший с веста, подпрыгивая на волнах и описывая мачтой дугу градусов в сорок. - Да, на пикник походить оно не будет, - согласился он. - Ко всему, надувные спасательные буи не предназначены для таких телес, какими наградило небо нашего почтенного доктора. "Странное дело, - подумал Тэрнер, - до чего же все очерствели: после того как "Вектра" протаранила подводную лодку и погибла сама, никто даже словом о ней не обмолвился". Скрипнула дверца. Медленно повернувшись, Вэллери ответил на приветствие Николлса. - "Сиррусу" понадобился доктор, - произнес он без всяких околичностей. Как вам это нравится? Чтобы устоять на вздыбившейся палубе, Николлс за что-то ухватился рукой. Покинуть "Улисс"! Даже мысль об этом, к собственному его удивлению, возмутила Николлса. Подумать только, подобное чувство испытывает он, Джонни Николлс, которому так претит все, что связано с флотской службой. Должно быть, у него с головой не все в порядке. И вдруг он осознал, что находится в полном здравии, и понял, почему ему хочется остаться здесь. Дело было вовсе не в гордости, принципе или какой-то обиде... Просто... просто он почувствовал, что сроднился с кораблем. Сроднился - более точного, более ясного определения невозможно было найти; он понял, сколь близки ему судьбы этого корабля, этих людей. Заметив, что на него устремлены любопытные взоры, юноша смутился и стал смотреть на бурное море. - Ну так как? - не скрывая нетерпения, спросил Вэллери. - Мне это вовсе не нравится, - признался Николлс. - Но, разумеется, сэр, я отправлюсь на эсминец. Прикажете отбыть сию же минуту? - Как только соберете вещи, - кивнул Вэллери. - Значит, сейчас. Походный комплект у нас всегда наготове. - Николлс снова взглянул искоса на неспокойную воду. - Что мне нужно делать? Прыгать в воду? - Даже не думай! - дружелюбно воскликнул Тэрнер, хлопнув лейтенанта по спине своей широкой ладонью. - Тебе не о чем беспокоиться, - гудел он весело. - И почувствовать ничего не успеешь. Насколько я помню, именно так ты выразился недели две назад, когда удалял мне коренной зуб. - Вспомнив эту операцию, Тэрнер болезненно поморщился. - Дадим тебе спасательный буй, дружок, вот что! - Спасательный буй! - удивился Николлс. - Разве вы не заметили, какая нынче погода? Из меня всю душу вытрясет! - О невежество молодости! - печально покачал головой Тэрнер. Естественно, мы прикроем тебя бортом. Прокатишься точно в "Роллс-Ройсе", мой мальчик! Сейчас же снарядим буй. - Он отвернулся. - Крайслер, найдите главстаршину Хартли. Пусть на мостик поднимется. Крайслер и виду не подал, что слышит. Он находился в своей излюбленной позе - руки на трубах паропровода, верхняя часть лица прижата к окулярам мощного бинокля, укрепленного на пульте управления прожекторной установкой правого борта. Каждые несколько секунд рука его опускалась и чуть поворачивала рифленый поворотный винт. А после этого - снова полная неподвижность. - Крайслер! - взревел Тэрнер. - Вы что, оглохли? Прошло еще три, четыре, пять секунд. По-прежнему молчание. Глаза всех были устремлены на Крайслера, когда тот внезапно подался назад и, поглядев на лимб, круто повернулся. Лицо его было взволнованно. - Курсовой сто градусов правого борта! - воскликнул он. - Курсовой сто градусов. Самолеты. Над самым горизонтом, - Он снова прилип к окулярам бинокля. - Четыре, семь. Отставить, десять! Десять самолетов! - закричал он. - Курсовой правого борта сто градусов? - Тэрнер вскинул к глазам бинокль. - Не вижу ни черта! А ты не ошибся, паренек? - воскликнул он. - Никак нет, сэр! - Во взволнованном голосе юноши прозвучала твердая убежденность. Тэрнер в два прыжка очутился возле сигнальщика. - Дай-ка я взгляну! - властно произнес старший офицер. Он посмотрел в окуляры, крутнул раз-другой поворотный винт, потом отошел назад, сердито хмуря брови. - Что ты мне голову морочишь, приятель? - проворчал он. - У тебя плохое зрение или мерещится? Знаешь что?.. - Он прав, - спокойно прервал его Кэррингтон. - Я тоже их вижу. - И я, сэр! - воскликнул Бентли. Тэрнер кинулся назад к биноклю, прильнул к окулярам и тотчас замер. Повернувшись к Крайслеру, он улыбнулся: - Напомни мне как-нибудь, чтобы я извинился! - Не успев договорить фразу, он снова очутился на компасной площадке. - Сигнал конвою! - отдавал распоряжения Вэллери. - Походный ордер "Эйч". Первый офицер, обе машины полный вперед! Боцманмат! Объявить по трансляции: "Расчеты всех огневых средств к бою!" Старший офицер! - Есть, сэр! - Расчетам всех зенитных установок! Выбор цели самостоятельный, вести огонь самостоятельно! Как ваше мнение? Как насчет главного калибра? - Пока неясно... Крайслер, ты не можешь сказать?.. - "Кондоры", сэр, - угадал вопрос Крайслер. - "Кондоры"! - Тэрнер изумленно открыл глаза. - Целая дюжина "кондоров"! А ты уверен?.. Ну ладно, ладно! - оборвал он себя поспешно. - Конечно, "кондоры". - Поискав глазами свой шлем, старший офицер повернулся к Вэллери. - Где эта распроклятая жестянка? Сигнальщик говорит: "кондоры"! - Раз говорит, значит, так оно и есть, - с улыбкой отозвался Вэллери. Невозмутимое спокойствие командира поразило Тэрнера. - Целеуказание башням с мостика. Управление огнем автономное. Каково ваше мнение? - продолжал Вэллери. - Согласен, сэр. - Тэрнер посмотрел на двух телефонистов, находившихся позади компасной площадки, - каждый из них обслуживал группу телефонов, связанных с носовыми и кормовыми башнями. - Эй, ребята! Держать ушки на макушке! Работать четко! Вэллери подозвал Николлса. - Спуститесь-ка лучше вниз, молодой человек, - посоветовал он. - Сожалею, но ваше путешествие откладывается. - А я не сожалею, - признался Николлс. - Струсили? - улыбнулся Вэллери. - Никак нет, сэр, - улыбнулся в ответ Николлс. - Не струсил. Вы сами знаете. - Знаю, что не струсили, - спокойно согласился Вэллери. - Я понимаю... Благодарю вас. Проводив взглядом Николлса, спускавшегося с мостика, он жестом подозвал к себе посыльного из радиорубки и повернулся к Карпентеру. - Когда было отправлено последнее донесение адмиралтейству, штурман? Взгляните в вахтенный журнал. - Вчера в полдень, - тотчас ответил Капковый мальчик. - Не знаю, что бы я без вас делал, - проговорил командир корабля. - Наши координаты? - Семьдесят два градуса двадцать минут северной широты, тринадцать градусов сорок минут восточной долготы. - Благодарю вас. - Командир взглянул на Тэрнера. - Думаю, что соблюдать радиомолчание больше не имеет смысла, как, старпом? Тэрнер кивнул головой. - Отправьте эту шифровку, - быстро проговорил Вэллери. - "Лондон, начальнику штаба флота"... Что поделывают наши друзья, старпом? - Заходят с запада, сэр. Обычный гамбит. Атака с большой высоты с кормовых курсовых углов. Я так полагаю, - прибавил он мрачно. - Правда, - он несколько просветлел, - облачность всего тысяча футов. Вэллери кивнул и продолжал: - "Конвой Эф-Ар-77. Шестнадцать ноль-ноль. Широта семьдесят два тридцать. Долгота тринадцать сорок. Курс девяносто. Ветер пять баллов, северный. Значительное волнение. Положение отчаянное. С прискорбием извещаю, что адмирал Тиндалл скончался сегодня в двенадцать ноль-ноль. Танкер "Вайтура" торпедирован вчера вечером, потоплен мною. "Уошингтон Стейт" затонул сегодня в ноль один сорок пять. "Вектра" затонула в пятнадцать пятнадцать вследствие столкновения с субмариной. "Электра" затонула в пятнадцать тридцать. Подвергаюсь массированному налету авиации. Конвой атакуют минимум двенадцать "Фокке-вульфов-200". Думаю, старпом, это реальное предположение, - усмехнулся он криво. - Светлейшие лорды будут потрясены. Ведь они придерживаются мнения, что такое количество "кондоров" не найдется во всей Норвегии. "Срочно высылайте поддержку, - продолжал он диктовать. - Крайне необходима авиация. Отвечайте немедленно". Прошу отправить депешу, не мешкая. - Потрите нос, сэр! - воскликнул Тэрнер. - Спасибо. - Вэллери стал тереть отмороженный нос, казавшийся мертвенно бледным на посиневшем лице, но спустя уже несколько секунд бросил это занятие, чтобы не расходовать попусту те немногие силы, что у него оставались. - Морозец изрядный, старпом, - спокойно проговорил он. Дрожа от холода, командир ухватился рукой за стойку, чтобы встать на ноги. Подняв к глазам бинокль, оглядел суда и корабли конвоя. Они перестраивались в походный ордер под кодовым названием "Эйч". Суда рассыпались по поверхности моря в кажущемся беспорядке, нарушив строй двух кильватерных колонн, упрощавший задачу вражеским летчикам при атаке с кормы. Теперь им придется атаковать разрозненные цели. Суда рассеялись, но не совсем - они по-прежнему находились достаточно близко друг к другу, чтобы общими усилиями создать плотную завесу огня. С удовлетворением кивнув головой, Вэллери повернулся в сторону кормы и направил бинокль на запад. Он убедился, что это действительно "кондоры". Приближавшиеся с кормы огромные четырехмоторные машины, опустив закрылки, медленно, неторопливо отвалили вправо, потом легли на курс 180 градусов, догоняя конвой. При этом они набирали высоту, все время набирали высоту. Вэллери тотчас стали ясны два обстоятельства. Во-первых, противник знал, где находится конвой, - командование "Люфтваффе" не имело обыкновения посылать тяжелые бомбардировщики наобум: оно даже "Чарли" не удосужилось выслать на разведку. Наверняка их накануне обнаружила какая-нибудь подводная лодка, сообщившая своему командованию координаты и курс конвоя: при таком волнении немудрено не заметить перископ. Во-вторых, немцам было известно, что радарная установка "Улисса" выведена из строя. "Фокке-вульфы" набирали высоту, чтобы спрятаться за ближайшие облака. Они выйдут из-под прикрытия за несколько секунд до бомбометания. При радарном управлении огнем с такой близкой дистанции подобный маневр почти наверняка означал бы самоубийство. Но немцы знали, что опасаться им нечего. Вот уже последний "кондор", надрывно завывая, тяжело взмыл вверх и исчез совсем из виду. Вэллери устало пожал плечами и опустил бинокль. - Бентли! - Слушаюсь, сэр! - Походный ордер "Ар". Немедленно. Под ноком рея затрепетали сигнальные флаги. Прошло пятнадцать, двадцать секунд - горевшему нетерпением командиру они показались вечностью, - но ничего не происходило. Затем, точно марионетки, послушные умелому кукловоду, все суда конвоя стали поворачивать - те, что находились слева от "Улисса", стали поворачивать на север, находившиеся справа - на юг. Когда "кондоры" прорвутся сквозь облака - самое большее, прикинул Вэллери, через две минуты - под собой они увидят лишь пустынное море. Пустынное, если не считать "Улисса" и "Стерлинга" - кораблей, прекрасно вооруженных, чтобы постоять за себя. И тогда "кондоры" окажутся под плотным перекрестным огнем с транспортов и эскадренных миноносцев. Изменить же курс для того, чтобы пройти вдоль транспортов для бомбежки, у них не будет времени. Вэллери усмехнулся про себя. Не ахти какой эффективный защитный маневр, но лучшего при данных обстоятельствах не придумать... Услышав голос Тэрнера, отдававшего отрывистые, как лай, команды по трансляции, он почувствовал глубокое удовлетворение от того, что передал оборону корабля в умелые руки старшего офицера. Если бы только сам он не чувствовал себя таким усталым!.. Прошло девяносто секунд, сто, две минуты... а "кондоров" все не было видно. Сотня глаз впилась в рваную тучу, нависшую над кормой: она упрямо продолжала оставаться все такой же серой и расплывчатой. Прошло две с половиной минуты. Никаких признаков "кондоров". - Никто ничего не заметил? - обеспокоенно спросил Вэллери. Он неотрывно смотрел на тучу по корме корабля. - Ничего? Совсем ничего? - На мостике по-прежнему царила тишина - гнетущая, тяжелая. Прошло уже три минуты. Три с половиной. Четыре. Вэллери отвел глаза в сторону, чтобы дать им отдохнуть, и перехватил взгляд Тэрнера, направленный на него. На худощавом лице старпома застыло выражение растущего беспокойства, которое сменилось сначала едва заметной, потом все более твердой уверенностью. Уверенностью в том, что что-то неладно. Словно сговорившись, оба повернулись к носу крейсера и впились взглядом в небо. - Вот оно что! - торопливо проговорил Вэллери. - Пожалуй, вы правы, старпом! - Командир заметил, что все, кто находился на мостике, тоже напряженно смотрели вперед. - Они проскочили мимо. Намерены в лоб атаковать. Предупредить орудийные расчеты! Боже мой, чуть не провели нас, - пробормотал он под нос. - Глядеть в оба всем! - прогудел Тэрнер. Напряжение исчезло, сменившись прежним радостным .оживлением, волнующим ожиданием боя. - Повторяю: всем! Мы с вами в одной лодке. Две недели отпуска тому, кто первый обнаружит "кондор"! Я не шучу. - С какого числа отпуск? - сухо спросил Капковый мальчик. Тэрнер улыбнулся юноше. Но улыбка тут же пропала: он резко вскинул голову, к чему-то прислушиваясь. - Слышите? - спросил Тэрнер. Он говорил вполголоса, точно опасаясь, что его услышит противник. - Они где-то над нами. Но где именно, черт их разберет. Если бы не ветер... Злобный торопливый стук "эрликонов", установленных на шлюпочной палубе, прервал его на полуслове. Молниеносным движением он кинулся к микрофону. И все-таки он опоздал - он опоздал бы в любом случае. В разрывах облаков уже видны были три "кондора", летевшие строем фронта. Они шли на высоте всего лишь ста пятидесяти метров, находясь менее чем в полумиле от крейсера. Заходили они с кормы. С кормы! Должно быть, бомбардировщики, спрятавшись за облака, снова повернули на вест, чтобы ввести противника в заблуждение... Прошло шесть секунд, а это время, достаточное для того, чтобы даже тяжелая машина, выйдя в пологое пике, успела покрыть расстояние в полмили. Растерянные, охваченные болью и досадой люди и глазом не успели моргнуть, как бомбардировщики обрушились на конвой. Приближались сумерки - этот зловещий полумрак арктических широт. В темнеющем небе четко виднелись трассы зенитных снарядов - жарко тлеющие алые точки. Сначала они беспорядочно метались и блекли где-то вдали, потом гасли, едва успев вспыхнуть, вонзаясь в фюзеляжи атакующих "кондоров". Однако под огнем бомбардировщики находились слишком мало времени - всего каких-то две секунды, - а эти гигантские машины обладали невероятной живучестью. Головной бомбардировщик выровнялся на высоте около девяноста метров. Бомбы весом в четверть тонны, пролетев какую-то долю секунды параллельно курсу самолета, нехотя изогнув траекторию полета, устремились к "Улиссу". Асинхронно, натужно ревя своими четырьмя моторами, "кондор" тотчас взмыл ввысь, ища за облаками укрытия. В цель бомбы не попали. Они упали в тридцати футах от корабля, взорвавшись при соприкосновении с водой. Тем, кто находился в центральном посту, машинных и котельных отделениях, грохот и удар, должно быть, показались страшными, буквально оглушающими. В небо взметнулись огромные, выше мачт, столбы воды метров шесть в диаметре и, повиснув на мгновение в воздухе, обрушились на мостик и шлюпочную палубу крейсера, промочив до нитки расчеты зенитных автоматов и "эрликонов", установленных на открытых площадках. Температура была около семнадцати градусов мороза по Цельсию. Самое худшее заключалось в том, что стена воды полностью ослепила зенитчиков. Следующий "кондор" атаковал крейсер, не встретив никакого сопротивления, если не считать огня одинокого "эрликона" на барбете под правым крылом мостика. Подход был осуществлен блестяще, точно вдоль диаметральной плоскости крейсера, но пилот, очевидно стараясь удержать машину точно на курсе, проскочил мимо. На этот раз были сброшены три бомбы. Сначала казалось, что они упадут мимо, но первая бомба, ударив в полубак между волноотводом и шпилем, взорвалась под палубой, откуда взлетели искореженные стальные обломки. Когда стих гул взрыва, моряки, стоявшие на мостике, услышали яростный грохот. Должно быть, взрывом повредило шпиль, одновременно сорвав стопор якорь-цепи, и правый якорь, ничем теперь не удерживаемый, падал на дно Ледовитого океана, увлекая за собой якорь-цепь. Остальные бомбы угодили в воду прямо по курсу корабля. Со "Стерлинга", находившегося в миле от него, казалось, что "Улисс" погребен под огромным водяным столбом. Но столб рухнул, и "Улисс", со стороны невредимый, продолжал мчаться дальше. Вздыбленный нос закрывал спереди все повреждения; ни пламени, ни дыма не было: сотни галлонов воды, ринувшейся в огромные рваные пробоины в обшивке палубы, залили бы пожар, если бы он и начался. "Улисс" по-прежнему был кораблем-счастливчиком... И вдруг, после двадцати месяцев фантастического везения, баснословной удачи, превратившей "Улисс" в легенду, притчу во языцех, в символ неуязвимости, удача покинула его. По иронии судьбы "Улисс" сам накликал на себя беду К этому времени успели открыть огонь кормовые орудия главного калибра, в упор бившие 152-миллиметровыми снарядами по пикирующим на корабль бомбардировщикам. Первый же снаряд, выпущенный третьей башней, угодил третьему бомбардировщику в правое крыло между моторами, оторвав его начисто, и крыло, кружась, точно осенний лист, упало в темное, бурное море. Какую-то долю секунды "фокке-вульф" летел прежним курсом, потом клюнул носом и с диким, оглушительным воем уцелевших моторов стал почти отвесно пикировать на палубу "Улисса". На то, чтобы избежать удара, что-то предпринять, времени не осталось. Несколько бомб врезались в кипящую воду кильватерной струи - "Улисс" несся со скоростью свыше тридцати узлов, - две бомбы пробили кормовую палубу и взорвались внутри корабля - первая в кормовом матросском кубрике, вторая в кубрике морских пехотинцев. Секунду спустя в четвертую башню со страшным ревом врезался охваченный ослепительным пламенем горящего бензина "кондор". Он падал со скоростью свыше трехсот миль в час. Невероятно, но то был последний налет на "Улисс". Невероятно потому, что теперь корабль был уязвим, беззащитен против нападения с кормы. Четвертая башня была разрушена, уцелевшая каким-то чудом третья башня оказалась почти целиком погребенной под обломками "кондора", а расчет ее ослеплён дымом и языками пламени. "Эрликоны" на шлюпочной палубе тоже умолкли. Комендоров, едва не захлебнувшихся в водопаде, который низвергнулся на них меньше минуты назад, вытаскивали из их гнезд. И без того трудная эта задача стала почти невыполнимой: канадки на зенитчиках замерзли, и, когда их вытаскивали, ткань трещала и рвалась как бумага. Людей поспешно тащили вниз, в проход возле камбуза и оставляли там в буквальном смысле оттаивать. То было адским мучением, но иного способа спасти их от скорой и верной смерти в обледенелых орудийных гнездах не было. Остальные бомбардировщики, отвалив вправо, постепенно набирали высоту. Со всех сторон их окружали белые пушистые облачка разрывов, но самолеты, словно заколдованные, продолжали идти дальше. Вот они уже исчезли в облаках, поворачивая на юго-восток, чтобы лечь на обратный курс. "Странно, - подумал Вэллери, - ведь следовало ожидать, что, использовав момент внезапности, машины общими усилиями обрушатся на подбитый "Улисс". Ведь до сих пор экипажам "кондоров" храбрости было не занимать..." Но он не стал ломать голову, занятый более неотложными делами. А их было немало. Вся кормовая часть крейсера была охвачена огнем. Правда, горело лишь на палубе и в кубрике, но опасность угрожала всему кораблю: внизу находились орудийные погреба третьей и четвертой башен. Десятки матросов из аварийных партий, спотыкаясь и падая на обледенелую раскачивающуюся палубу, уже бежали на ют, на ходу разматывая пожарные рукава. Смерзшиеся кольца рукавов, бывало, неожиданно распрямлялись от напора воды и сбивали людей с ног. Некоторые тащили под мышкой или на плече огромные красные огнетушители. Один несчастный - то был матрос первого класса Ферри, оставивший лазарет, несмотря на строгий запрет, - пробегая по левому борту мимо разбитой корабельной лавки, поскользнулся и ударился грудью о третью башню. В этом месте поручни были срезаны оторвавшимся от фюзеляжа левым крылом "кондора". Ферри, отчаянно цепляясь руками и ногами за гладкую ледяную палубу, сломанной рукой ухватился за уцелевшую стойку, но не удержался и соскользнул за борт. Пронзительный, полный ужаса вопль заглушил на секунду рев пламени и тут же смолк: вода сомкнулась над головой моряка. А внизу находились винты. Первыми принялись за дело те, кто был оснащен огнетушителями, как и полагается при тушении горящего бензина, - вода лишь повредила бы делу, увеличила бы площадь пожара, разбрызгав во все стороны горящую жидкость, а бензин, который легче воды и с нею не смешивается, продолжал бы пылать с прежней силой. Но проку от огнетушителей было мало, и не столько потому, что у некоторых из них замерзли выпускные клапаны, сколько от того, что из-за страшной жары невозможно было приблизиться к пожару. Между тем тетрахлорметановые огнетушители размером поменьше, которые предназначались для тушения электропроводки, оказались вовсе непригодны. Эти огнетушители никогда прежде не использовались; матросы "Улисса" знали лишь, что содержащаяся в них жидкость выводит самые застарелые пятна на одежде. Можно внушить матросу-радисту, что напряжение в две тысячи вольт смертельно; можно объяснить артиллеристу, что приносить спички в орудийный погреб - безумие; можно втолковать торпедисту, что небрежное обращение с гремучей ртутью - сумасшествие, но попробуйте кому-нибудь из них втолковать, что отлить из огнетушителя несколько капель жидкости преступное легкомыслие... Несмотря на регулярные проверки, большинство огнетушителей оказались заполненными наполовину, а некоторые и вовсе пустыми. От пожарных рукавов проку было не многим больше. К магистрали правого борта подсоединили два шланга, открыли краны, но шланги повисли безжизненно. Магистраль правого борта, по которой подавалась забортная вода, замерзла - явление, обычное для систем пресной воды, - но ведь тут текла морская вода! Третий рукав был присоединен к магистрали левого борта, но кран оказалось невозможно отвернуть. Когда же по нему принялись колотить молотками и ломами, кран сломался у основания: ведь при особо низких температурах молекулярная структура металлов претерпевает изменения, и сопротивление на разрыв становится ничтожным. Хлынувшая под мощным напором вода до нитки промочила всех, кто находился поблизости. Спайсер, буфетчик покойного адмирала, бледный, с печальными глазами, жалкое подобие прежнего шустрого паренька, - отшвырнул прочь кувалду и зарыдал от гнева и досады. Удалось открыть другой кран левобортной системы, но, прежде чем вода наполнила плоский смерзшийся рукав, прошла целая вечность. Постепенно пожар на верхней палубе сник - не столько благодаря усилиям моряков, тушивших его, сколько из-за того, что, кроме бензина, который сгорел, горючего материала оставалось немного. После этого, протащив брандспойты и огнетушители в огромные рваные пробоины, стали заливать пламя, бушевавшее в кубриках. Между тем среди раскаленных докрасна дымящихся обломков, заваливших кормовую палубу, пробирались два моряка, облаченные в асбестовые костюмы. Одним из них был лейтенант Николлс, другим - старший телеграфист Браун, специалист по спасательным работам. Первым появился Браун. С трудом расчищая себе дорогу, он добрался до двери в четвертую башню. Те, кто находился в проходах по левому и правому борту, наблюдали, как он привязывает тяжелую дверь, которая гулко хлопала в такт качке. Потом увидели, как он вошел внутрь. Меньше чем через десять секунд Браун снова появился в дверях. Опустившись на колени, в поисках опоры он судорожно цеплялся за комингс. Все тело его извивалось в конвульсиях, его рвало прямо в кислородную маску. При виде этого зрелища Николлс не стал тратить времени на осмотр четвертой башни и обугленных трупов в обгоревшем фюзеляже "кондора". Торопливо вскарабкавшись по крутым ступенькам скобтрапа на площадку третьей башни и обойдя ее с задней стороны, он попытался открыть дверь. Но сделать это ему не удалось: задрайки не то прихватило морозом, не то перекосило взрывом. Джонни огляделся вокруг в поисках какого-нибудь рычага, но, завидев Дойла, отступил в сторону. Худощавый бородатый моряк - дымящаяся канадка, сосредоточенное выражение лица - приближался, держа в руках кувалду. После нескольких сильных и метких ударов (внутри гулкой башни грохот, должно быть, невыносим, подумал Николлс) дверь подалась. Дойл привязал ее, чтобы она не качалась, и шагнул в сторону, пропуская лейтенанта. Николлс влез внутрь башни. Что им теперь за дело до нашей суеты, с горечью подумал молодой офицер. Все до единого в башне были мертвы. Старший унтер-офицер Ивенс сидел, выпрямившись на своем сиденье, - он и после смерти, казалось, оставался таким же твердым и решительным, каким был в жизни. Рядом с ним лежал Фостер - смелый, вспыльчивый капитан морской пехоты. Смерть застала его врасплох. Остальные сидели или лежали, находясь на своих боевых постах, с первого взгляда совершенно невредимые. Лишь кое у кого из уголка рта или из уха сбегала струйка крови. На морозе кровь уже застыла: пламя, бушевавшее на палубе, относило ветром к корме, и оно не касалось брони орудийной башни. Удар, очевидно, был страшен, смерть мгновенна. Сделав усилие, Николлс наклонился над убитым телефонистом, осторожно снял с него наушники и микрофон и вызвал мостик. Трубку снял сам командир. Выслушав донесение, он повернулся к Тэрнеру. У него был вид старого, придавленного несчастьем человека. - Лейтенант Николлс докладывал, - произнес Вэллери. Несмотря на усилие казаться спокойным, ужас и боль застыли в каждой морщине его худого, изможденного лица. - Четвертая башня разбита. В живых не осталось никого. Третья башня с виду цела, но все, кто находился внутри, погибли. По словам лейтенанта, причина гибели - удар взрывной волны. Пожар в кормовом кубрике до сих пор не погашен... Ну, в чем дело, дружище? - Докладывают из орудийного погреба четвертой башни, сэр, - неуверенно проговорил матрос. - Артиллерийского офицера просят к аппарату. - Скажите, что его нет, - коротко ответил Вэллери. - У нас нет времени... - Умолкнув на полуслове, он резко вскинул глаза на связного. - Вы сказали, погреб четвертой башни? Дайте-ка мне трубку. Взяв телефонную трубку, он откинул назад капюшон канадки. - Орудийный погреб? У аппарата командир корабля. В чем дело?.. Что, что?.. Отвечай же, приятель, я ничего не слышу... Вот дьявольщина! - Вэллери круто повернулся к старшему торпедному электрику, находившемуся на мостике. - Попрошу переключить телефон на усилитель, а то ни черта не слышно... Ага, теперь совсем другое дело. Динамик над штурманской рубкой ожил. Он звучал как-то хрипло, гортанно, вдвойне неразборчиво из-за сильного шотландского акцента говорившего. - А теперь слышите? - прогудело в динамике. - Слышу, - гулко отозвался голос самого Вэллери, усиленный громкоговорителем. - Это Мак-Куэйтер, не так ли? - Так точно, сэр. Неужто узнали? - В голосе юного матроса прозвучало откровенное изумление. Несмотря на усталость и подавленное состояние, Вэллери не смог удержаться от улыбки. - Это сейчас не имеет значения, Мак-Куэйтер. Кто там у вас за старшего, Гардинер? - Так точно, сэр. Он самый. - Попросите его к телефону, хорошо? - Не могу, сэр. Убит он. - Убит! - недоверчиво воскликнул Вэллери. - Вы сказали, он убит, Мак-Куэйтер? - Ну да. И не только он. - Голос юноши звучал почти сердито, но ухо Вэляери уловило едва заметную дрожь. - Меня самого шарахнуло, но теперь со мной все в порядке. Вэллери подождал, когда у юноши прекратится приступ хриплого, надрывного кашля. - Но... но что же произошло? - Почем я знаю?.. Виноват, не могу знать, сэр. Грохот страшный раздался, а потом... Что потом было, хоть убей, не помню... У Гардинера весь рот в крови. - Сколько... сколько вас там осталось? - Баркер, Уильямсон и я еще. Только мы одни. Никого больше. - Ну и... Как они себя чувствуют, Мак-Куэйтер? - Оии в порядке. Вот только Баркер считает, что ему каюк. Очень уж он плох. У него, похоже, чердак поехал. - Что, что? - Свихнулся он, говорю, - терпеливо объяснял Мак-Куэйтер. - Умом тронулся. Какую-то чепуху мелет. Дескать, скоро предстанет перед Творцом, а совесть у него нечистая. Всю жизнь, говорит, только и знал, что обманывал ближнего. Вэллери услышал, как Тэрнер фыркнул, и тут вспомнил, что Баркер заведовал корабельной лавкой. - Уильямсон заряды в стеллажи укладывает. А то вся палуба завалена этими хреновинами. - Мак-Куэйтер! - резко проговорил Вэллери, по привычке одергивая матроса. - Виноват, сэр. Забылся... А что теперь нам делать? - То есть как что делать? - нетерпеливо переспросил Вэллери. - Как быть с погребом? Коробка горит, что ли? Здесь жара страшная. Хуже, чем у нечистого в пекле! - Что? Что ты сказал? - крикнул Вэллери, на этот раз забыв сделать ему внушение. - Жара, говоришь? Сильная жара? Да живей отвечай, парень! - До задней переборки не дотронуться, - просто ответил Мак-Куэйтер. Пальцы обжигает. - Но система орошения! - закричал Вэллери. - Разве она не действует?! Господи Боже! Да ведь погреб может в любую минуту взлететь на воздух! - И то верно, - спокойно подтвердил Мак-Куэйтер. - Я тоже так подумал. А система орошения - она не работает, сэр. Температура уже на двадцать градусов выше нормы. - Что же вы стоите сложа руки?! - ужаснулся Вэллери. - Открывайте оросители вручную. Если там настолько жарко, веда в системе не должна замерзнуть. Живей, паренек, шевелись! Если погреб взорвется, крейсер погиб. Бога ради, торопись! - Я уже пробовал, сэр, - тихо произнес Мак-Куэйтер. - Ни черта не получается. Заклинило начисто! - Тогда сломай патрубок! Где-нибудь там валяется лом. Стукни им хорошенько. Да поживей! - Ладно, сэр, так и сделаю. Только как мне потом закрыть систему? - в спокойном голосе юноши на мгновение появилась нотка отчаяния. "Наверное, это что-то с динамиком", - решил Вэллери. - Это невозможно! Но не беспокойтесь! - нетерпеливо, не скрывая тревоги, проговорил Вэллери. - Воду мы потом откачаем. Торопитесь, Мак-Куэйтер, торопитесь! После кратковременной тишины послышался приглушенный вопль и удар - видно, во что-то мягкое. Потом раздался тонкий металлический звон, усиленный динамиком, за ним град торопливых ударов. Мак-Куэйтер, должно быть, не переставая колотил по вентилям. Внезапно стук прекратился. Подождав, пока Мак-Куэйтер возьмет микрофон, Вэллери озабоченно спросил: - Ну, как дела? Работают оросители? - Дела идут как по маслу, сэр. - В голосе юноши появилась новая нотка нотка гордости и удовлетворения. - Я только что шарахнул ломом Баркера, прибавил он с оживлением. - Что сделал? - переспросил Вэллери. - Баркера, говорю, огрел ломом по черепу, - раздельно произнес Мак-Куэйтер. - Помешать мне хотел. Струхнул старый болван... Да чего тут о нем толковать... А здорово работают оросители, сэр. Я еще никогда раньше не видел, как они действуют. Воды уже по лодыжки. Пар так и шипит, отскакивают от задней переборки! - Хватит! - резко проговорил Вэллери. - Сейчас же оставьте погреб. Да не забудьте захватить с собой Баркера! - Однажды я смотрел кино. В Глазго, в "Парамаунте", вроде бы. Я был тогда, кажется, на взводе, - задумчиво говорил Мак-Куэйтер. Переглянувшись с Тэрнером, Вэллери понял, что тот тоже пытается стряхнуть с себя ощущение нереальности происходящего. - Ну и ливень же был. Только здесь почище будет. А пару - куда там! Будто в парнике в ботаническом саду! - Мак-Куэйтер! - взревел Вэллери. - Вы меня слышите? Оставьте помещение, вам говорят! Немедленно, слышите? - Уже до колен вода, - восхищенно говорил Мак-Куэйтер. - До чего же прохладно... Что вы сказали, сэр? - Я сказал, убирайтесь прочь! - проскрежетал Вэллери. - Сию же минуту! - Ах да. Понятно. Убираться, вы говорите. Я так и подумал. Не так-то это просто. Вообще невозможно. Люк перекосило. И крышку люка заклинило. Эхо его голоса замерло в стылом молчании мостика. Моряки, потрясенные, замерли. Вэллери, машинально опустив грубку, невидящим взглядом обвел находящихся на мостике. Тэрнер, Кэррингтон, Капковый мальчик, Бентли, Крайслер и другие моряки - все они выжидающе глядели на него. Выражение это сменилось ужасом. Командир понял; что на их лицах как в зеркале отразились чувства, написанные на лице у него самого. На секунду, точно собираясь с мыслями, он прищурил глаза, затем снова взял микрофон. - Мак-Куэйтер! Мак-Куэйтер! Вы все еще там? - А где же еще? - несмотря на то, что голос его был искажен динамиком, в нем явственно слышалось раздражение. - Какого дьявола... - Ты уверен, что крышку люка заклинило? - воскликнул в отчаянии Вэллери, перебивая его. - А если попробовать оторвать задрайки ломом?.. - Да хоть динамитом рви эту проклятую крышку... Будет то же самое, деловито ответил Мак-Куэйтер. - И потом, она докрасна раскалилась, крышка-то. Видно, пожарище будь здоров наверху. - Подожди минуту, - произнес Вэллери и оглянулся. - Тэрнер, прикажите Додсону послать кого-нибудь к главному клапану кормовой системы затопления. Пусть стоит наготове, если его закрыть понадобится. Каперанг подошел к ближайшему телефонисту. - Вы соединены с ютом? Хорошо! Дайте мне трубку... Алло, говорит командир. Кто у телефона? Это вы, Хартли? Выясните, насколько силен пожар в кормовых кубриках. Поторопитесь. В орудийном погребе четвертой башни находятся несколько матросов. Им оттуда никак не выбраться. Система орошения включена, а крышку входного люка заклинило... Да, да, я подожду у телефона. В нетерпеливом ожидании он похлопывал рукой по аппарату. Медленным взглядом обвел суда конвоя, увидел, что транспорты меняют курс, занимая прежнее место в ордере. Внезапно он весь обратился в слух. - Да, командир слушает... Да... Что? Потребуется полчаса или час?.. Боже правый! Неужели так долго? Вы уверены?.. Нет, у меня все. Положив трубку на место, он медленно поднял свое лишенное всякого выражения лицо. - Пожар в матросском кубрике ликвидирован, - произнес монотонно Вэллери. В кубрике морской пехоты - над артиллерийским погребом четвертой башни сущий ад. По словам Хартли, раньше чем через час пожар потушить не удастся. Капитан-лейтенант, не спуститесь ли вниз? Прошла минута, целая минута. Слышны были лишь щелканье гидролокатора да мерные удары крутых волн, рассекаемых форштевнем крейсера. - Думаю, температура в погребе достаточно снизилась, - проговорил наконец Капковый мальчик. - Может быть, воду возможно отключить на достаточно длительный срок?.. - неуверенно прибавил он. - Достаточно понизилась? - переспросил Тэрнер, шумно прокашливаясь. - Как это выяснить? Только Мак-Куэйтер мог бы нам это сказать... - Он внезапно умолк, осознав зловещий смысл сказанного. - Вот мы его и спросим, - с усилием проговорил Вэллери и поднял трубку. Мак-Куэйтер! - Есть, сэр! - Если опасность миновала, может, отключить систему орошения? Как вы считаете, температура... Не докончив фразы, командир крейсера замолчал. Воцарилась почти осязаемая тишина. О чем думает сейчас Мак-Куэйтер, мелькнула у него мысль, о чем подумал бы он сам на его месте. - Подождите, - прогудело в динамике. - Залезу наверх, узнаю, как там дела. Снова над мостиком повисла неестественная тишина. Вэллери вздрогнул: динамик снова ожил. - Черта с два! Будь я трижды проклят, если я смогу подняться на этот трап еще раз... Сейчас пока я на нем стою, но, пожалуй, долго не продержаться. - Ничего... - Вэллери осекся, ужаснувшись фразе, едва не вырвавшейся у него. Если Мак-Куэйтер упадет с трапа, он утонет, как крыса. - И то правда. Главное дело - погреб. - Прерываемый приступами мучительного кашля, голос юного матроса звучал необычно спокойно. Снаряды в верхних стеллажах вот-вот расплавятся. Дела совсем плохи, сэр. - Понимаю. - Ничего другого Вэллери не мог придумать. Глаза его были закрыты. Он чувствовал, что качается. Сделав над собой усилие, он продолжал: - Как Уильямсон? - Спросить что-нибудь другое он был не в состоянии. - Скоро ему каюк. Он по шею в воде, за стеллажи цепляется. - Мак-Куэйтер снова закашлялся. - Говорит, хочет кое-что передать напоследок старпому и Карелейку. - Кое-что передать? - Ага. Пусть, говорит, старый пират завязывает, хватит ему в рюмку заглядывать, - смачно проговорил матрос. Послание же, предназначавшееся Карслейку, было непечатным. Вэллери даже не возмутился. - А вы сами, Мак-Куэйтер, - сказал он, - ничего не хотите передать? Может быть... - он умолк, поняв нелепость своих слов. - Я? Ничего я не хочу... Разве только перевод на блокшив. Да вот спохватился я поздненько. Уильямсон! - воскликнул он с тревогой в голосе. - Уильямсон, держись, парень. Сейчас приду! В установленном на мостике динамике послышался треск ударившейся о металл трубки. Потом все стихло. - Мак-Куэйтер! - закричал в микрофон Вэллери. - Отвечайте же. Вы меня слышите? Мак-Куэйтер! Но динамик, висевший у него над головой, молчал. Наступила мертвая, жуткая тишина. Вэллери поежился, пронизываемый ледяным ветром... Суток не прошло после посещения им этого погреба. И вот теперь он затоплен. Каперанг явственно представил себе орудийный погреб. Перед мысленным его взором он встал так же четко, как прошлым вечером. Представил темный, пещерный мрак и крохотные точки лампочек аварийного освещения. Как медленно поднимается снизу черная вода. Представил себе этого болезненного мальчика-шотландца с тощими плечиками и наполненными болью глазами. Вот он изо всех сил пытается удержать голову товарища над ледяной водой, с каждой секундой теряя последние силы. Вэллери понимал, что минуты ребят сочтены, что угасла последняя надежда. С внезапной ясностью он вдруг понял, что, когда двое этих юношей выбьются из сил, они пойдут ко дну вместе. Мак-Куэйтер ни за что не выпустит друга из рук. Восемнадцать лет, совсем еще мальчик... Вэллери отвернулся. Спотыкаясь, точно слепой, отворил дверцу и поднялся на компасную площадку. Снова повалил снег. Отовсюду надвигалась темнота.
Глава 14
В СУББОТУ вечером
Рассекая полярные сумерки, "Улисс" раскачивался, продвигаясь вперед. Тяжело, неуклюже задирал нос, а потом так же грузно врезался в волны. Лишившись обеих мачт, без единой шлюпки и спасательного плота, с поврежденными носовыми и кормовыми надстройками, скособоченным мостиком и изуродованной кормовой башней, наполовину погребенной под обломками "кондора", крейсер представлял собой нелепое зрелище. И все же, несмотря на бросающиеся в глаза огромные пятна красного сурика и зияющие черные пробоины в полубаке и на юте, откуда валил густой дым, сквозь который прорывались языки пламени, - несмотря на все это, крейсер по-прежнему походил на зловещий, грациозный призрак, некое сказочное существо, чьей стихией, чьим обиталищем был Ледовитый океан. Существо призрачное, изящное, в высшей степени выносливое... и все еще смертоносное. Корабль по-прежнему имел пушки и мощные машины. Огромные, могучие механизмы, сказочно живучие. Так, по крайней мере, казалось... Прошло пять бесконечно долгих минут - пять минут, в течение которых небо потемнело еще больше, пять минут, в течение которых с кормы поступали донесения о том, что удалось лишь ограничить распространение пожара, пять минут, в течение которых Вэллери в какой-то степени обрел свойственное ему самообладание. Но теперь он чрезвычайно ослаб. Наполненную мраком тишину внезапно вспорол телефонный звонок. Крайслер, сняв трубку, повернулся в сторону мостика: - Сэр! Докладывают из кормового машинного отделения. Просят к телефону командира. Тэрнер, взглянув на Вэллери, предложил: - Позвольте, я сам этим займусь! - Благодарю, - признательно кивнул Вэллери. В свою очередь наклонив голову, Тэрнер подошел к телефону. - У телефона старший офицер. Кто говорит? Ах, лейтенант Грайрсон? В чем дело, Грайрсон? Может, для разнообразия найдутся добрые вести? Чуть ли не целую минуту Тэрнер не произносил ни слова. Все, кто находился на мостике и слышал легкое потрескивание в наушниках, скорее почувствовали, чем увидели, как напряженно сжался рот старпома, олицетворявшего внимание. - Но какое-то время продержится? - неожиданно спросил Тэрнер. - Да, да, разумеется... Передайте ему, сделаем все, что возможно... Добро. Прошу докладывать каждые полчаса. - Пришла беда - отворяй ворота, - проворчал Тэрнер, кладя трубку. - Машина работает с перебоями, перегревается. Погнут правый средний вал. Додсон сам сейчас в туннеле гребного вала. Говорит, вал искривлен, что банан. - Зная Додсона, - едва заметно улыбнулся Вэллери, - можно предположить, что немного нарушена центровка вала, только и всего. - Возможно, - с серьезным видом проговорил Тэрнер. - Но главное то, что поврежден коренной подшипник и перебита масляная магистраль. - Даже так? - негромко произнес Вэллери. - Додсон огорчен донельзя. По его словам, повреждение давнишнее. Он считает, все началось в ту ночь, когда во время шторма смыло за борт глубинные бомбы. - Тэрнер покачал головой. - Этот вал испытал неизвестно какие перегрузки... А сегодня его совсем доконало... Подшипник приходится смазывать вручную. Стармех намерен до предела уменьшить обороты машины, а то и вовсе выключить ее. Механики будут держать нас в курсе. - Есть ли возможность исправить повреждение? - хмурясь, спросил Вэллери. - Нет, сэр, никакой. - Ну, хорошо. Идти со скоростью конвоя. Старший офицер! - Есть, сэр. - Пусть экипаж остается на боевых постах всю ночь. Сообщать людям о случившемся незачем, но, пожалуй, это самое разумное решение. Мне кажется... - Что это? - воскликнул Тэрнер. - Смотрите! Что это он делает, черт возьми? - Он ткнул пальцем в сторону транспорта, замыкавшего правую кильватерную колонну. Судовые орудия били по какой-то невидимой цели: вечернее небо рассекали белые полосы трассирующих снарядов. Бросившись к микрофону трансляции, старший офицер заметил, что орудия главного калибра на "Викинге" изрыгают дым и рваные языки огня. - Всем орудиям открыть огонь по воздушным целям. Курсовой - сто десять правого борта! Стрелять самостоятельно! Выбор цели самостоятельный! Услышав команду "право на борт", отданную Вэллери, старпом понял, что командир хочет повернуться носовыми башнями в сторону противника. Но было слишком поздно. Едва "Улисс" начал менять курс, как из облаков бесшумно вынырнули вражеские самолеты. В угрюмом мраке огромные, неуклюжие машины казались призрачными, нереальными. Внезапно взревели авиационные моторы, взметнулось пламя выхлопа. "Кондоры", ни малейшего сомнения. Те самые "кондоры". Снова одурачили их, исчезнув для того лишь, чтобы вернуться опять. Убрав газ, подошли на малой высоте, с подветренного борта, так что суда конвоя не слышали приглушенного рокота моторов. Расчет времени и дистанции произведен был безукоризненно. В крайний транспорт угодило по меньшей мере семь бомб. Увидеть в полумраке попадания было невозможно, зато взрывы были слышны. Пролетая над транспортом, каждый из нападающих поливал палубу транспорта пулеметным огнем. Орудийные установки на торговых судах не имели почти никакой защиты от пуль, так что военные моряки, обслуживавшие легкие зенитки, и морские артиллеристы, составлявшие расчеты тяжелых орудий, нанимаясь на транспорты, направлявшиеся в Россию, знали, что шансы выжить у них не очень велики. Для немногих комендоров, которые уцелели после бомбежки, злобный стук немецких пулеметов был, пожалуй, последним звуком, услышанным в жизни. Когда бомбы обрушились на соседний транспорт, первое судно представляло собой груду исковерканного металла, над которой взвивались языки пламени. Ко всему, видно, у него была вырвана часть днища: имевший сильный крен транспорт медленно разломился надвое позади мостика, словно оснащенный шарниром где-то ниже ватерлинии. Не успел затихнуть рев моторов последнего бомбардировщика, скрывшегося вдали, как транспорт исчез в пучине океана. Тактика внезапности принесла противнику полный успех. Один транспорт был потоплен, второй, получив сильный дифферент на нос, покатился круто в сторону, затем остановился. На судне царила зловещая тишина, не видно было ни дыма, ни огня, ни одной живой души не оставалось на палубе. Третий транспорт получил тяжелые повреждения, но по-прежнему управлялся. Нападающие не потеряли ни одной машины. Тэрнер приказал прекратить огонь: некоторые зенитчики продолжали ошалело палить в темноту. Возможно, то были любители пострелять, а скорее всего, им что-то померещилось. Ведь что только не пригрезится утомленному разуму, что только не увидят запавшие, с воспаленными красными веками глаза, не знавшие отдыха столько суток и часов, что Тэрнер потерял им счет. И когда умолк последний "эрликон", старпом снова услышал гул тяжелых авиационных моторов, из-за порывов ветра то усиливавшийся, то стихавший, похожий на отдаленный шум прибоя гул. Что-либо предпринять было невозможно. "Фокке-вульф", правда, прикрытый низкой облачностью, даже не пытался скрывать своего присутствия: зловещее гудение все время преследовало конвой. Было ясно, что вражеский самолет кружит над кораблями. - Что вы на это скажете, сэр? - спросил Тэрнер. - Не знаю, - медленно, задумчиво проговорил Вэллери. - Не знаю, что и сказать. Во всяком случае, визитов со стороны "кондоров" не будет, я в этом уверен. Для этого несколько темновато. И потом, эти знают, что теперь им нас врасплох не поймать. Скорее всего, наблюдение. - Наблюдение! Но через полчаса будет темно, как в преисподней! - возразил Тэрнер. - По-моему, на психику давят. - Бог его знает, - устало вздохнул Вэллери. - Скажу только одно. Я продал бы бессмертную душу за пару "корсаров", за радарную установку, туман или же ночь, вроде той, что была в Датском проливе. - Вэллери коротко хохотнул и тут же закашлялся. - Слышали, что я сказал? - спросил он шепотом. Никогда бы не подумал, что вспомню с такой тоской о той ночи... Когда мы вышли из Скапа-Флоу, старпом? - Пять, нет, шесть суток назад, сэр, - прикинув в уме, ответил Тэрнер. - Шесть суток! - недоверчиво покачал головой Вэллери. - Всего шесть суток назад. А осталось у нас... осталось всего тринадцать судов. - Двенадцать, - спокойно поправил Тэрнер. - Семь транспортов, танкер и корабли охранения. Двенадцать... Колупнули бы разок старого "Стерлинга", прибавил он хмуро. Вэллери поежился от внезапного снежного заряда. Погруженный в думы, он наклонил голову, чтобы спрятаться от пронзительного ветра и колючего снега. Резким движением повернулся. - К Нордкапу подойдем на рассвете, - проговорил он рассеянно. - Пожалуй, нам туго придется, старпом. Немцы обрушат на нас все, что найдется под рукой. - Проходили же мы раньше, - возразил Тэрнер. - У нас пятьдесят шансов из ста, - разговаривая с собой, продолжал Вэллери, похоже, не слыша слов старпома, - "Улисс" и сирены... "Быть может, нас поглотит всех пучина..." Желаю вам удачи, старпом. Тэрнер широко открыл глаза. - Что вы хотите сказать?.. - И себе тоже, разумеется. - Вэллери улыбнулся, вскинув голову. - Мне тоже очень нужна удача, - прибавил он едва слышно. Тут Тэрнер сделал то, чего никогда бы не осмелился сделать. В почти полной тьме он наклонился над командиром и, осторожно повернув его лицо, впился в него встревоженным взглядом. Вэллери не протестовал. Спустя несколько секунд Тэрнер выпрямился. - Сделайте милость, сэр, - спокойно произнес он. - Спуститесь к себе вниз. Я сам обо всем позабочусь. Скоро придет и Кэррингтон. Пожар на корме почти потушен. - Нет, только не сегодня. - Вэллери улыбался, но в голосе его была какая-то странная решимость. - И не посылайте свою челядь за стариной Сократом. Прошу вас, старпом. Я хочу остаться на мостике. Хочу в эту ночь все увидеть своими глазами. - Да, да, разумеется. - Тэрнеру почему-то не захотелось настаивать. Принесите командиру в его рубку галлон горячего, как огонь, кофе...А вы полчаса пробудете в рубке, - твердо проговорил старший офицер, повернувшись к Вэллери. - И выпьете все это пойло, иначе... иначе не знаю, что с вами сделаю... - Я в восторге! - обрадовался Вэллери. - Кофе, разумеется, будет приправлен вашим восхитительным ромом? - А как же иначе? Только... Будь этот жулик Уильямсон неладен! - проворчал раздраженно Тэрнер. Помолчав, он медленно прибавил: - Впрочем, не стоило так говорить о нем... Бедняги, здорово им досталось... - Он умолк. Наклонив голову, прислушался. - Интересно, долго ли будет висеть над нами этот мерзавец "Чарли", - пробормотал он. Вэллери прокашлялся, чтобы ответить, но не успел он открыть рта, как в динамике щелкнуло. - На мостике! Докладывает радиорубка. Докладывает радиорубка. Примите два донесения. - Бьюсь об заклад, одно из них от этого сорвиголовы Орра, - проворчал Тэрнер. - Первая шифровка с "Сирруса": "Прошу разрешения подойти к борту транспорта снять людей. Семь бед - один ответ". Вэллери стал вглядываться сквозь редеющую снежную пелену во мрак ночи, в бушующее море. - При таком-то волнении? - пробормотал он. - Да и темнота - хоть глаз коли. Он разобьется вдребезги. - Это сущие пустяки по сравнению с тем, что с коммандером сделает Старр, когда до него доберется! - весело воскликнул Тэрнер. - Шансы у Орра ничтожные. Я лично... я бы не решился отдать ему такой приказ. Неоправданный риск. Кроме того, транспорт получил сильные повреждения. Вряд ли много людей уцелело. Тэрнер ничего не сказал. - Передать на "Сиррус", - четко проговорил Вэллери. - "Благодарю. Разрешаю. Желаю удачи". Пусть радист передаст следующее донесение. После краткой паузы динамик снова ожил. - Вторая радиограмма для командира корабля из Лондона. Расшифровывается. Сию же минуту отправляю на мостик с посыльным. - Пусть читает вслух, - распорядился Вэллери. - "Командующему 14-й эскадрой авианосцев и конвоем Эф-Ар-77, - загудел спустя несколько мгновений бас в динамике. - Чрезвычайно огорчены полученным известием. Продолжайте идти курсом девяносто. Выслана эскадра боевых кораблей. Идет на сближение курсом зюйд-зюйд-ост. Ход полный. Рандеву завтра ориентировочно в четырнадцать ноль-ноль. Лорды адмиралтейства шлют наилучшие пожелания и поздравления контрадмиралу Вэллери, повторяю, контр-адмиралу Вэллери. Начальник штаба флота. Лондон". Динамик умолк. Слышны были лишь пощелкивание гидролокатора да монотонный пульсирующий гул моторов "кондора", но в воздухе еще трепетала радость, прозвучавшая в голосе оператора. - Светлейшие лорды стали непривычно учтивы, - проговорил Капковый мальчик, и на этот раз оказавшийся на должной высоте. - Можно сказать: весьма порядочно с их стороны. - Давно пора, чтоб они лопнули, - проворчал Тэрнер. - Поздравляю вас, сэр, - прибавил он тепло. - Наконец-то с берегов Темзы сверкнул нам светлый луч. Одобрительный ропот пронесся по мостику. На мгновение все забыли о дисциплине, субординации. Никто даже не пытался скрыть своей радости. - Спасибо, спасибо. - Вэллери был тронут, тронут до глубины души. Обещана долгожданная помощь. Одна надежда на эту помощь для каждого из членов экипажа означает выбор между жизнью и смертью, а этих людей интересует одно - представление его к адмиральскому чину! "Туфли, доставшиеся в наследство от мертвеца", - подумал он и хотел было высказать это вслух, но вовремя спохватился: к чему омрачать искреннюю радость моряков? - Большое спасибо, - повторил он. - Однако, господа, вы пропустили мимо ушей единственную новость, которая имеет сколько-нибудь существенное значение... - Ничего подобного, - пробасил Тэрнер. - Боевая эскадра - как же! Придет к шапочному разбору, мать их в душу. Нет, нет, они, конечно, подоспеют. К похоронам или чуть позже. Возможно, даже успеют подобрать несколько уцелевших. Наверное, в составе эскадры линейные корабли "Илластриес" и "Фьюриес"? - Возможно. Я не знаю... - Вэллери с улыбкой покачал головой. - Несмотря на недавнее мое... э... повышение в чине, светлейшие лорды не удостаивают меня своим доверием. Но на подходе авианосцы. За несколько часов до рандеву они смогут выслать вперед самолеты, чтобы с рассветом обеспечить нам воздушную поддержку. - Ничего не получится, - пророчески проговорил Тэрнер. - Погода испортится, и машины не смогут подняться. Попомните мое слово. - Возможно, о ясновидящий! - улыбнулся Вэллери. - Поживем - увидим... Что вы сказали, штурман? Я не совсем вас понял... - Просто мне пришла в голову мысль, - усмехнулся Капковый мальчик. Завтра для нашего юного доктора будет знаменательный день. Ведь он твердо уверен, что линейные корабли выходят в море лишь для участия в морских парадах в Спитхеде в мирное время. - Вы мне напомнили, - спохватился Вэллери. - Мы же обещали послать врача на "Сиррус"... - У Николлса дел по горло, - вмешался Тэрнер. - Он хоть и не очень-то обожает нас, вернее флот, но работу свою любит, уж это точно. Облачился в асбестовый костюм и, по словам Кэррингтона, он уже... - Умолкнув на полуслове, старший офицер поднял голову, вглядываясь в редкую пелену снегопада. - Вы только посмотрите! Совсем обнаглел проклятый "Чарли"! С каждой секундой рев моторов "кондора" нарастал в диком крещендо. Огромная машина с бешеным воем пронеслась всего в сотне футов от сбитых мачт крейсера. Гул моторов постепенно затих: самолет полетел дальше кружить над конвоем. - Радио кораблям охранения! - быстро проговорил Вэллери. - Пропустить самолет! Не трогать его! Никаких осветительных снарядов! Ни единого выстрела! Он хочет нас раззадорить, чтобы мы себя выдали... Только бы на транспортах... О Боже! Идиоты! Идиоты несчастные! Что вы наделали! Какое-то торговое судно в левой кильватерной колонне открыло огонь из пушек - не то из "эрликонов", не то из "бофорсов". Стреляли наугад, вслепую. В темноте да еще в пургу шансы обнаружить самолет по одному лишь звуку ничтожны. Стрельба продолжалась каких-то десять-пятнадцать секунд. Но этого было достаточно, чтобы навлечь беду. "Чарли" отвалил прочь; послышался натужный рев моторов: самолет круто набирал высоту. - Как вы полагаете, сэр, что это значит? - в упор спросил Тэрнер. - Предстоят большие неприятности, - со спокойной уверенностью сказал Вэллери. - Это что-то новое. Но только не игра на наших нервах, как вы, старпом, полагаете. И он вовсе не изматывает нас, лишая сна. Ведь до Нордкапа рукой подать. Преследовать нас долго он не сможет: стоит нам дважды резко изменить курс и... Ага! - выдохнул он. - Что я вам говорил? Ослепительный свет, обжегший зрачки людей, с ошеломляющей внезапностью превратил ночь в день. Высоко в небе над "Улиссом" невыносимо ярко вспыхнула и, разорвав снежную пелену, словно легкую прозрачную вуаль, повисла под куполом парашюта осветительная бомба. Лениво раскачиваясь из стороны в сторону под порывами ветра, бомба медленно приближалась к поверхности моря, внезапно ставшего черным, как ночь, и корабли, одетые в ослепительно белый панцирь изо льда и снега, на чернильном фоне моря и неба стали видны как на ладони. - Сбить эту чертову свечку! - пролаял в микрофон Тэрнер. - Расчетам всех "эрликонов" и скорострельных автоматов! Сбить эту бомбу! - Он положил микрофон. - Хотя при такой качке это все равно что попасть в луну пивной бутылкой, - пробормотал он. - До чего же странно себя чувствуешь. Ей-Богу! - Это верно, - подхватил Капковый мальчик. - Будто во сне, когда ты идешь по оживленной улице и вдруг обнаруживаешь, что на тебе одни лишь ручные часы. "Голый и беззащитный" - таково, полагаю, соответствующее случаю определение. А для малограмотных - "попался со спущенными портками". - Он машинально стряхнул снег с капкового комбинезона с вышитой на нагрудном кармане буквой "X" и тревожным взглядом впился в темноту, кольцом окружавшую пятно света. - Не нравится мне все это, - пожаловался он. - Мне тоже, - сокрушенно проговорил Вэллери. - Не нравится мне и внезапное исчезновение "Чарли". - А он и не исчезал, - мрачно произнес Тэрнер. - Прислушайтесь! - Напрягши слух, они услышали где-то вдалеке прерывистый рокот мощных моторов. - С кормы заходит. Меньше чем минуту спустя "кондор" снова проревел у них над головами пройдя на этот раз выше, в облаках. И снова сбросил осветительную бомбу, вспыхнувшую много выше, чем первая, уже над самой серединой конвоя. Грохот моторов снова сменился отдаленным рокотом, потом асинхронный вой усилился. "Кондор" догнал конвой во второй раз. Сверкнув на мгновение в разрыве между облаками, он повернул налево, описывая круг вокруг конвоя, залитого беспощадным заревом опускающихся вниз "люстр". И, когда самолет, ревя моторами, улетел прочь, с интервалом в четыре секунды ослепительным огнем вспыхнули еще четыре бомбы. Теперь вся северная часть горизонта была залита зловещим мерцающим светом, рельефно выделявшим каждую деталь картины. А южная часть неба погрузилась во мрак: освещенное пятно обрывалось сразу за правой кильватерной колонной конвоя. Тэрнер первым оценил обстановку, понял значение подобного маневра. Эта догадка поразила его точно удар грома. С хриплым воплем он бросился к микрофону трансляции; обращаться за разрешением было некогда. - Вторая башня! - взревел он. - Огонь осветительными снарядами в зюйдовом направлении. Курсовой девяносто правого борта, девяносто правого. Угол возвышения десять градусов. Взрыватели установить на ближнюю дистанцию. Огонь по готовности. - Быстро взглянув через плечо, он проговорил: Штурман! Вы не видите?.. - Вторая башня разворачивается, сэр. - Отлично, отлично! - Старший офицер снова взял микрофон. - Расчеты всех орудий! Расчеты всех орудий! Приготовиться к отражению налета авиации противника с правого борта. Вероятное направление атаки с правого траверза. Предполагаемый противник - торпедоносцы. - Краешком глаза он заметил, как на нижнем рее замигали сигнальные огни: это Вэллери отдавал распоряжения конвою. - Вы правы, старпом, - прошептал Вэллери. В ослепительном сиянии бескровное, бесплотное лицо его, обтянутое одной кожей, едва ли походило на лицо живого человека. Казалось, то была мертвая голова, одухотворенная лишь блеском запавших глаз и внезапной дрожью век, когда, разрывая тишину, словно удар бича, хлестнул залп второй башни. - Должно быть, правы, проговорил он медленно. - Все суда конвоя освещены с севера, и логично предположить, что атака будет произведена со стороны темной части горизонта. Он внезапно умолк, увидев милях в двух южнее "Улисса" огромные светлые шары разрывов. - Вы-таки оказались правы, - проговорил он негромко. - Пожаловали незваные гости. Едва не задевая друг друга крыльями, самолеты летели с юга. Они двигались тремя волнами, по три-четыре машины в каждой. Шли на высоте около полутораста метров, и в тот момент, когда начали рваться выпущенные крейсером снаряды, клюнув носом, машины уже теряли высоту, ложась на боевой курс. Перейдя в пике, торпедоносцы стали рассредоточиваться, как бы выбирая индивидуальные цели. Но это была только уловка. Несколько секунд спустя стало ясно, .что объектом нападения являются лишь два корабля "Стерлинг" и "Улисс". Даже идеальнейшая цель - подбитый транспорт и эскадренный миноносец "Сиррус", подошедший к нему, - не привлекла внимания атакующих. Видно, торпедоносцы получили особый на то приказ. Вторая башня дала еще один залп осветительными снарядами с взрывателями, установленными на минимальную дистанцию, потом орудия перезарядили осколочными. К этому времени открыли интенсивный заградительный огонь пушки всех судов конвоя. Торпедоносцам - тип самолетов было трудно определить, но похоже, то были "хейнкели" - теперь приходилось пробиваться сквозь плотную завесу смертоносных стальных осколков. Элемент внезапности был потерян: выпустив осветительные снаряды, "Улисс" выиграл двадцать драгоценных, секунд. Разомкнутым строем, чтобы рассредоточить огонь зенитных средства к крейсеру устремились пять самолетов. Они снижались, ложась на курс торпедной атаки. Неожиданно один из самолетов, летевших, едва не касаясь волн, запоздав на какую-то долю секунды выровняться, задел вспенившийся гребень, отскочил, а потом пошел прыгать с волны на волну (машины летели перпендикулярно движению волн) и исчез в пучине. То ли пилот неверно рассчитал дистанцию, то ли снежным зарядом залепило ветрозащитное стекло "фонарь", - сказать трудно. Секунду спустя летевшая в центре порядка головная машина, мгновенно охваченная пламенем, развалилась на куски: снаряд ударил в зарядное отделение торпеды. Третий самолет, приближавшийся с запада, резко отвалил влево, чтобы увернуться от сыпавшихся градом осколков, поэтому сброшенная им торпеда не причинила кораблю никакого вреда. Промчавшись в кабельтове от кормы "Улисса", смертоносная сигара ушла в открытое море. Оставшиеся два торпедоносца, бросаясь из стороны в сторону, дабы избежать попадания, с самоубийственной храбростью ринулись в атаку. Прошло две секунды, три, четыре - а они все приближались, летя сквозь пелену снега и плотного огня словно заколдованные. Попасть в подлетающий вплотную самолет теоретически проще простого; в действительности же происходит иное. Почти полная неуязвимость торпедоносцев на всех театрах военных действий - будь то Арктика, Средиземное море или Тихий океан, высокий процент успешных атак, несмотря на почти сплошную стену огня, постоянно ставили в тупик экспертов. Напряженность, взвинченность до предела, страх - вот что, самое малое, было тому причиной. Ведь, если атакует торпедоносец, то или ты его, или он тебя. Третьего не дано. Ничто так не действует на психику (за исключением, конечно, чайкокрылого "юнкерса", пикирующего почти отвесно), как зрелище приближающегося торпедоносца, наблюдаемого в прицел, когда он растет у тебя на глазах и ты знаешь, что жить тебе осталось каких-то пять секунд... А из-за сильной бортовой качки крейсера добиться точности зенитного огня было немыслимо. Два последних самолета летели крыло к крылу. Тот, что находился под более острым курсовым углом, сбросив торпеду меньше чем в двухстах метрах от корабля, круто взмыл вверх и, поливая надстройки крейсера градом пуль и снарядов, отвалил вправо. Торпеда, косо ударившись о воду, срикошетировала, подпрыгнула высоко в воздух, затем, врезавшись носом в крупную волну, ушла вглубь, пройдя под днищем крейсера. Несколькими секундами раньше неудачную атаку провел последний торпедоносец. Летя всего в трех метрах от поверхности воды, он вплотную приблизился к крейсеру, не выпустив торнеды и ни на дюйм не увеличивая высоту. Видны уже кресты на плоскостях, до крейсера не больше сотни метров. В последнюю секунду пилот отчаянным усилием попытался набрать высоту. Но спусковой механизм, видно, заело - виною тому была не то какая-то механическая неполадка, не то обледенение. Очевидно, пилот намеревался сбросить торпеду в самую последнюю минуту, рассчитывая, что мгновенное уменьшение веса поможет машине круто взмыть вверх. Нос торпедоносца с размаху врезался в переднюю трубу крейсера, а правое крыло, ударившись о треногу мачты, отлетело словно картонное. Взвилось ослепительное пламя, но ни дыма, ни взрыва не было. Мгновение спустя смятый, изувеченный самолет, из боевой машины превратившийся в пылающее распятие, с шипением упал в море в десятке метров от корабля. Едва над ним сомкнулась вода, раздался страшной силы подводный взрыв. Оглушительный удар, похожий на удар гигантского молота, поваливший крейсер на правый борт, сбил с ног людей и вывел из строя систему освещения левого борта. Старший офицер "Улисса", едва не задохнувшийся от газов кордита, оглушенный разрывами авиационных снарядов, вонзавшихся в палубу мостика на расстоянии вытянутой руки, с мучительным трудом поднялся на ноги и встряхнул головой. Но не ударной волной швырнуло его на палубу. Он сам успел упасть навзничь какими-нибудь пятью секундами раньше, завидев, что, изрыгая пламя, пушки другого торпедоносца в упор бьют по мостику. Первая мысль Тэрнера была о Вэллери. Он увидел его лежащим у нактоуза. Командир корабля лежал на боку, как-то странно скрючившись. Во рту у Тэрнера пересохло. Внезапно похолодев, он поспешно нагнулся над Вэллери и осторожным движением повернул его на спину. Вэллери лежал неподвижно, не подавая признаков жизни. Ни следов крови, ни зияющей раны видно не было. Слава Богу! Стянув с руки перчатку, Тэрнер сунул ладонь под полы канадки и тужурки. Ему показалось, что он ощутил слабое, едва заметное биение сердца. Он осторожно приподнял голову командира, лежавшую на обледеневшей палубе, и взглянул вверх. Рядом стоял Капковый мальчик. - Вызовите Брукса, штурман, - нетерпеливо проговорил старший офицер. Немедленно! Капковый мальчик нетвердой походкой двинулся к телефонам. Матрос-телефонист, навалившись на дверцу, сжимал в руке трубку. - Лазарет, живо! - приказал штурман. - Пусть начальник медслужбы... - Он внезапно замолк, сообразив, что матрос еще не успел опомниться, чтобы понять, чего от него требуют. - Ну-ка, дай мне аппарат! Нетерпеливо протянув руку, Карпентер схватил головной телефон и оцепенел: матрос начал сползать, волоча безжизненно руки, и рухнул на палубу. Отворив дверцу, Карпентер широко раскрытыми глазами глядел на убитого, лежавшего у его ног. Между лопаток у комендора зияла дыра величиной с кулак. Убитый лежал возле акустической рубки, которая, как лишь сейчас заметил Капковый мальчик, была насквозь изрешечена пулями и пушечными снарядами. Штурман похолодел: выходит, аппаратура выведена из строя, крейсер лишен последнего средства защиты от подводных лодок. В следующее мгновение Карпентер с ужасом подумал о том, что в рубке, верно, находился акустик... Блуждающий взгляд его остановился на Крайслере, поднимавшемся на ноги у пульта управления торпедной стрельбой. Тот тоже впился невидящим взором в акустическую рубку. Не успел штурман и слова сказать, как сигнальщик бросился вперед и в отчаянии начал колотить по заклинившейся двери рубки. Штурману показалось, будто ему слышны рыдания. И тут он всдомнил: фамилия акустика тоже была Крайслер. С тяжелым сердцем Капковый мальчик снова взялся за трубку... Тэрнер положил голову командира поудобнее, потом подошел к правому углу пеленгаторного мостика. Бентли - всегда спокойный, неназойливый старшина сигнальщиков - сидел на палубе. Спина его оказалась стиснутой трубами паропровода. Голова опущена. Приподняв ему подбородок, Тэрнер увидел незрячие глаза унтер-офицера - единственное, что сохранилось от лица, превратившегося в кровавое месиво. Негромко, яростно выбранившись, Тэрнер попытался оторвать мертвые пальцы от рукоятки сигнального фонаря, потом оставил мертвеца в покое. Узкий луч прожектора освещал загадочным светом мостик, над которым сгущался мрак. Старший офицер принялся внимательно осматривать мостик, устанавливая потери. Он обнаружил еще троих убитых. То, что они умерли мгновенно, без муки, было не слишком утешительно. "Пять убитых - неплохой результат атаки, длившейся всего три секунды", - подумал с горечью Тэрнер. Лицо его окаменело: поднявшись по кормовому трапу, он вдруг понял, что зияющая перед ним дыра - это все, что осталось от передней дымовой трубы. Больше он ничего не смог разглядеть: в мертвенном свете угасающей осветительной бомбы шлюпочная палуба превращалась в темное расплывчатое пятно. Круто повернувшись на каблуках, он двинулся назад к компасной площадке. Теперь хоть "Стерлинг" можно разглядеть без труда, подумал он мрачно. Да, что он сказал каких-то десять минут назад? "Пусть бы разок колупнули "Стерлинг"!" Или что-то вроде того. Губы у него передернулись. Вот его и колупнули. И еще как! "Стерлинг", находившийся в миле по носу от "Улисса", катился круто вправо, на зюйд-ост. Над полубаком бешено плясали языки пламени. Тэрнер прильнул к окулярам ночного бинокля, пытаясь определить объем повреждений, но от носовой палубы до задней стороны мостика корабль был закрыт плотной стеной огня. Разглядеть что-либо было невозможно, однако, несмотря на крупную волну, старпом заметил, что "Стерлинг" накренился на правый борт. Впоследствии выяснилось, что "Стерлинг" получил два попадания. Сначала в носовое котельное отделение ударила торпеда, а спустя несколько секунд в крыло мостика врезался торпедоносец с подвешенной под фюзеляжем торпедой. Почти наверняка с ним произошло то же, что и с самолетом, атаковавшим "Улисс": из-за сильного холода заело механизм сбрасывания торпеды. Для тех, кто находился на мостике и на нижних палубах, смерть, видно, наступила мгновенно. В числе убитых были Джефферис, командир крейсера, первый офицер и штурман. Последний торпедоносец исчез в темноте. Повесив трубку, Кэррингтон повернулся к Хартли. - Как вы думаете, главный, один управитесь? Меня вызывают на мостик. - Пожалуй, справлюсь, сэр. - Испачканный копотью, в пятнах пены от огнетушителей, Хартли устало провел рукавом по лицу. - Самое худшее позади... Где лейтенант Карслейк? Разве не он... - Бог с ним, - резко проговорил Кэррингтон. - Я не знаю, где он, и знать не хочу. Что греха таить, мы превосходно обошлись без него. Если он и появится, все равно возглавлять аварийную группу будете вы. Приступайте. Повернувшись, он быстро зашагал по проходу левого борта, неслышно ступая резиновыми подошвами сапог по смерзшемуся снегу и льду. Проходя мимо разбитой корабельной лавки, он увидел высокую темную фигуру, стоявшую в проходе между засыпанной снегом крайней трубой торпедного аппарата и стойкой леерного ограждения. Ударяя краном огнетушителя о стойку, моряк пытался открыть его. Секунду спустя Кэррингтон заметил, как из мрака возникла еще чья-то фигура и стала подкрадываться сзади к человеку с огнетушителем, подняв над головой не то дубинку, не то лом. - Полундра! - крикнул Кэррингтон. Спустя две секунды все было кончено. Бросок нападающего, грохот огнетушителя, выпавшего из рук моряка, стоявшего у борта: мгновенно оценив обстановку, тот упал навзничь; пронзительный вопль гнева и ужаса, вырвавшийся у нападающего: перелетев через согнутую спину своей жертвы, он пролетел между торпедным аппаратом и леерным ограждением. Послышался всплеск, затем наступила тишина. Подбежав к моряку, лежавшему на палубе, Кэррингтон помог ему встать на ноги. В свете догорающей "люстры" он увидел, что это Ральстон, старший торпедный электрик. Схватив его за руки, Кэррингтон озабоченно спросил: - Как себя чувствуете? Он вас ударил? Господи Боже, кто бы это мог быть? - Благодарю вас, сэр. - Ральстон часто дышал, но на лице его было почти невозмутимое выражение. - Еще бы немного, и мне конец. Очень вам благодарен, сэр. - Кто бы это мог быть? - изумленно повторил Кэррингтон. - Я его не видел, сэр, - угрюмо произнес Ральстон. - Но знаю, кто это. Младший лейтенант Карслейк. Он всю ночь бродил за мной, глаз с меня не спускал. Теперь я понял почему. Обычно невозмутимый и бесстрастный, первый офицер не скрыл своего изумления. Он удрученно покачал головой. - Я знал, что он вас не очень-то жаловал! - проговорил он. - Но дойти до такого! Не представляю даже, как и доложить о случившемся командиру... - А зачем докладывать? - безучастно отозвался Ральстон. - Стоит ли вообще рассказывать об этом кому бы то ни было? Может быть, у него есть родные? К чему огорчать их, причинять неприятности? Пусть всякий думает, что ему заблагорассудится, - с нервным смешком продолжал моряк. - Пусть считают, что он умер геройской смертью, сражаясь с огнем, упал за борт или что-то вроде этого. - Торпедист посмотрел на темную воду, проносившуюся за бортом, и невольно поежился. - Оставьте его в покое, сэр. Он свое получил. Перегнувшись через леерное ограждение, Кэррингтон тоже поглядел за борт, потом отвернулся и посмотрел на стоявшего перед ним высокого юношу. Хлопнув его по рукаву, он медленно кивнул головой и пошел прочь. Услышав стук дверцы, Тэрнер опустил бинокль и увидел рядом с собой Кэррингтона, который молча смотрел на горящий крейсер. В эту минуту послышался слабый стон Вэллери, и Кэррингтон поспешно наклонился к фигуре, лежавшей ничком у его ног, - Боже мой! Наш Старик! Он тяжело ранен, сэр? - Не знаю, каплей. Если это не так, то свершилось чудо, черт побери! прибавил он с горечью. Нагнувшись, приподнял контуженного с палубы и прислонил спиной к нактоузу. - Что с вами, сэр? - участливо спросил старший офицер. - Вы ранены? Вэллери зашелся в кашле - долгом, мучительном. Потом едва заметно покачал головой. - Я цел, - чуть слышно прошептал он, попытавшись улыбнуться. При свете прожектора было видно, что улыбка получилась жалкой и жуткой. - Упал на палубу, но при этом, по-видимому, ударился о нактоуз. - Он потер лоб, покрытый синяками и ссадинами. - Что с кораблем, старпом? - К черту корабль! - грубо оборвал его Тэрнер. Обхватив командира за пояс, он осторожно поставил его на ноги. - Как дела на юте, каплей? - Идут на лад. Пожар ликвидируется. За главного я оставил Хартли. - О Карслейке первый лейтенант ни словом не обмолвился. - Хорошо. Примите командование кораблем. Свяжитесь по радио со "Стерлингом" и "Сиррусом", выясните, что с ними. Пойдемте, сэр. Сюда, в командирскую рубку. Вэллери слабо запротестовал, но это было просто символическим жестом: он слишком ослаб, чтобы стоять на ногах. Каперанг невольно осекся, увидев, как белеет снег, озаряемый узкой неподвижной полоской света. Взгляд его скользнул к источнику этого света. - Бентли? - прошептал он. - Неужели он... - Старпом молча кивнул, и Вэллери с усилием отвернулся. Они прошли мимо убитого телефониста, лежавшего за дверцей мостика, и остановились у гидроакустической рубки. Забившись между командирской рубкой и перекосившейся, изуродованной дверью рубки гидроакустика, закрыв лицо рукавом, кто-то рыдал. Вэллери положил руку на сотрясаемое рыданиями плечо, заглянул в лицо плачущему. - В чем дело? Ах, это ты, дружок, - произнес он, увидев обращенное к нему белое лицо. - Что случилось, Крайслер? - Дверь, сэр! - Дрожащий голос Крайслера звучал глухо. - Мне ее никак не открыть. Лишь сейчас Вэллери увидел, во что превратилась акустическая рубка. Ум его был все еще в оцепенении, и внезапная, страшная мысль о том, во что превратился оператор, была, пожалуй, лишь следствием ассоциации. - Да, - произнес он спокойно. - Дверь заклинило... Ничего нельзя сделать, Крайслер. - Он вгляделся в глаза юноши, наполненные тоской. - Полно, мой мальчик, к чему зря убиваться?.. - Там мой брат, сэр. - Безысходное отчаяние этих слов словно хлыстом ударило Вэллери, Господи Боже! Он совсем забыл... Ну конечно же, Крайслер, старший акустик... Он уставился на убитого, лежавшего у его ног, уже запорошенного снегом. - Пусть отключат прожектор, старпом, - произнес он рассеянно. - Крайслер! - Да, сэр, - безжизненным голосом ответил юноша. - Спуститесь вниз, принесите, пожалуйста, кофе. - Кофе, сэр? - Бедняга был ошеломлен и растерян. - Кофе! Но ведь... ведь мой брат... - Я знаю, - мягко ответил Вэллери. - Знаю. Прошу вас, сходите за кофе. Крайслер, спотыкаясь, пошел к трапу. Когда дверь командирской рубки затворилась за ним, Вэллери щелкнул выключателем и повернулся к старпому. - Вот и толкуй тут о славной смерти в бою, - проговорил он спокойно. Dulce el decorum... (*11). Вот тебе и гордые потомки Нельсона и Дрейка. С той поры, как на глазах у Ральстона погиб его отец, не прошло и суток... А теперь этот мальчик. Стоит, пожалуй... - Я обо всем позабочусь. - Тэрнер понял командира с полуслова. Он до сих пор не мог простить себе то, как он обошелся с Ральстоном накануне, хотя юноша готовно принял его извинение, да и потом выказывал знаки своего расположения. - Отвлеку как-нибудь Крайслера, чтобы не видел, как открываем рубку... Садитесь, сэр. Хлебните-ка отсюда. - Он слабо улыбнулся. - Все равно наш друг Уильямс выдал мою тайну... Эге! Нашего полку прибыло. Свет погас, и на тусклом фоне открытой двери появилась грузная фигура, заполнившая собой весь проем. Дверь захлопнулась, и оба увидели Брукса, зажмурившегося от внезапно вспыхнувшей лампочки. Он раскраснелся и тяжело дышал. Глаза его впились в бутылку, которую держал в руках Тэрнер. - Ага! - проговорил он наконец. - Играем в бутылочки, не так ли? Посуда, несомненно, принимается любая. Найдя место поудобнее, он поставил свой саквояж и начал в нем рыться. В эту минуту кто-то резко постучал. - Войдите, - произнес Вэллери. Вошел сигнальщик и протянул депешу. - Из Лондона, сэр. Старшой говорит, что вы, может быть, захотите ответить. - Благодарю. Я позвоню вниз. Дверь распахнулась и снова закрылась. Вэллери взглянул на Тэрнера: руки его были уже пусты. - Спасибо, что так быстро убрали следы преступления, - улыбнулся он. Потом покачал головой. - Глаза... У меня что-то неладно с глазами. Не прочтете ли вы радиограмму, старпом? - А вы тем временем примите приличное лекарство, - прогудел Брукс, вместо этой дряни, которой потчует старший офицер. - Порывшись в саквояже, он извлек оттуда бутылку с янтарной жидкостью. - При всех достижениях современной медицины - вернее сказать, из всех медицинских средств, какими я располагаю, - ничего лучше этого я не смог сыскать. - Вы сказали об этом Николлсу? - Вэллери лежал теперь, закрыв глаза, на кушетке. На бескровных губах его играла бледная улыбка. - Да нет, - признался Брукс. - Еще успеется. Выпейте! - Спасибо. Ну, выкладывайте добрые вести, Тэрнер. - Добрые вести, говорите? - внезапное спокойствие в голосе Тэрнера ледяной глыбой придавило ожидавших ответа людей. - Нет, сэр, вести вовсе не добрые. "Контр-адмиралу Вэллери, командующему 14-й эскадрой авианосцев и конвоем Эф-Ар-77. - Тэрнер читал монотонно и бесстрастно. - Согласно донесениям, "Тирпиц" с эскортом крейсеров и эскадренных миноносцев с заходом солнца вышел из Альта-Фьорда. Значительная активность на аэродроме Альта-Фьорда. Остерегайтесь нападения надводных кораблей под прикрытием авиации. Примите все меры к тому, чтобы не допустить потерь среди кораблей и транспортов конвоя. Начальник штаба флота. Лондон". Тэрнер подчеркнуто старательно сложил листок и положил его на стол. - Великолепно, не правда ли? - проронил он. - Что-то они там еще выкинут? Вэллери приподнялся на кушетке, не замечая крови, которая извилистой струйкой сбегала у него из уголка рта. Лицо его, было спокойно и неподвижно. - Пожалуй, я теперь выпью этот стакан, Брукс, если не возражаете, - сказал он без всякого волнения. - "Тирпиц". "Тирпиц". - Он устало, словно во сне, помотал головой. "Тирпиц" - название этого линкора каждый произносил с каким-то тайным трепетом и страхом - слово, которое в течение последних лет целиком владело умами стратегов, разрабатывавших операции в Северной Атлантике. Наконец-то он выходит из базы, этот бронированный колосс, родной брат линкора, одним свирепым ударом поразившего насмерть крейсер "Худ", который был любимцем всего британского флота и считался самым мощным кораблем в мире. Разве устоял бы против него их крохотный крейсер с броней не крепче ореховой скорлупки?.. Он снова покачал головой - на этот раз сердито - и заставил себя вернуться к насущным нуждам. - Что ж, господа, время всякой вещи под небом. И "Тирпиц" - одна из них. Когда-нибудь это должно было случиться. Нам не повезло. Приманка была слишком близка, слишком аппетитна. - Мой юный коллега будет вне себя от восторга, - мрачно проговорил Брукс. - Наконец-то увидит настоящий линейный корабль. - Вышел с заходом солнца, - вслух размышлял Тэрнер. - С заходом. Господи Боже! - воскликнул он. - Даже если учесть, что ему придется пройти весь фьорд, он настигнет нас через четыре часа. - Вот именно, - кивнул Вэллери. - Уходить на север тоже нет смысла. Нас догонят, прежде чем мы приблизимся хотя бы на сотню миль к нашим. - К нашим? К нашим большим парням, что идут к нам на выручку? презрительно фыркнул Тэрнер. - Мне не хочется изображать из себя заезженную грампластинку, но я снова повторю, что они появятся к шапочному разбору, мать их в душу! - Помолчав, он снова выругался. - Надеюсь, теперь этот старый подонок будет доволен! - К чему такой пессимизм? - вопросительно поднял глаза Вэллери. Затем негромко прибавил: - У нас есть еще возможность через какие-то двое суток живыми и невредимыми вернуться в Скапа-Флоу. Ведь в шифровке ясно сказано: "Избегайте напрасных потерь". А "Улисс" - один из самых быстроходных кораблей в мире. Все очень просто, господа. - Ну, нет! - простонал Брукс. - После такого нервного напряжения внезапная разрядка будет убийственной. Я этого не выдержу. - Полагаете, что повторяется история с конвоем Пи-Кью-17? (*12) улыбнулся Тэрнер, но улыбка не коснулась его глаз. - Британский королевский флот не вынесет такого позора. Каперанг... контр-адмирал Вэллери никогда этого не допустит. Что касается меня и нашей банды головорезов и бунтарей, то ручаюсь, никто из нас не смог бы спать спокойно, совершив подобную подлость. - Черт подери! - пробормотал Брукс. - Да это же настоящий поэт! - Вы правы, старпом. - Вэллери опустошил стакан и в изнеможении откинулся назад. - Однако выбор у вас не очень велик... Но что вы скажете, если мы получим приказ... э-э-э... срочно отходить? - Вы не смогли прочесть этот приказ, - отрезал Тэрнер. - Помните, вы как-то говорили, что у вас глаза пошаливают? - "Друзья любезные в бою со мной плечом к плечу стояли..." продекламировал вполголоса Вэллери. - Благодарю вас, господа. Вы облегчаете мою задачу. Вэллери приподнялся, упершись локтем: решение у него уже созрело. Он улыбнулся Тэрнеру, и лицо его снова стало почти мальчишеским. - Сигнал всем судам конвоя и кораблям эскорта: "Прорываться на север". Тэрнер изумленно уставился на командира. - На север? Вы сказали "на север"? Но ведь приказ адмиралтейства... - Я сказал: на север, - невозмутимо повторил Вэл-лери. - Мне безразлично, как отнесется к этому адмиралтейство. Мы и так достаточно долго шли у него на поводу. Мы захлопнули капкан. Что ему еще надо? Если повернуть на север, у конвоя остаются шансы уцелеть - шансы, возможно, ничтожные, но можно будет хоть постоять за себя. Продолжать двигаться на восток самоубийство. - Он снова улыбнулся, почти мечтательно. - Чем дело кончится - неважно, - произнес он негромко. - Думаю, мне не придется краснеть за свое решение. Ни теперь, ни потом. Тэрнер просиял. - Есть приказать повернуть на север, адмирал. - Сообщите о решении командующему, - продолжал Вэллери. - Запросите у флагманского штурмана курс сближения с конвоем. Передайте конвою, что мы будем следовать за ним, прикрывая отход судов. Как долго мы сумеем продержаться, другой вопрос. Не будем обманывать себя. Уцелеть у нас один шанс из тысячи... Что нам еще остается сделать, старпом? - Помолиться, - лаконично ответил Тэрнер. - И поспать, - прибавил Брукс. - В самом деле, почему бы вам не поспать с полчаса, сэр? - Поспать? - искренне развеселился Вэллери. - Нам и без того вскоре представится такая возможность. Для сна у нас целая вечность. - В ваших словах есть смысл, - согласился Брукс. - Вполне возможно, что вы правы.
Глава 15
В СУББОТУ вечером
Одна за другой поступали на мостик депеши. С транспортов поступали тревожные, озабоченные запросы, просьбы подтвердить сообщение о выходе "Тирпица" в море. "Стерлинг" докладывал о том, что борьба с пожаром в надстройке идет успешно, что водонепроницаемые переборки в машинном отделении держатся. Орр, командир "Сирруса", сообщал, что эсминец имеет течь, но водоотливные помпы справляются (корабль столкнулся с тонущим транспортом), что с транспорта снято сорок четыре человека, что "Сиррус" сделал все, что полагается, и нельзя ли ему идти домой. Донесение это поступило после того, как на "Сиррусе" получили дурные вести. Тэрнер усмехнулся про себя: он знал, что теперь ничто на свете не заставит Орра оставить конвой. Донесения продолжали поступать. Они передавались с помощью сигнальных фонарей и по радио. Не было никакого смысла сохранять радиомолчание, чтобы затруднить работу вражеских станций радиоперехвата: местонахождение конвоя было известно противнику с точностью до мили. Не было нужды запрещать и визуальную связь, поскольку "Стерлинг" все еще пылал, освещая море на милю вокруг. Поэтому донесения все поступали и поступали - донесения, полные страха, уныния и тревоги. Но наиболее тревожная для Тэрнера весть была передана не сигнальным прожектором и не по радио. После налета торпедоносцев прошла добрая четверть часа. "Улисс", шедший теперь курсом 350 градусов, то вставал на дыбы, то зарывался носом во встречные волны. Неожиданно дверца, ведущая на мостик, с треском распахнулась, и какой-то человек, тяжело дыша и спотыкаясь, подошел к компасной площадке. Тэрнер, к этому времени вернувшийся на мостик, внимательно взглянул на вошедшего, освещенного багровым заревом "Стерлинга", и узнал в нем трюмного машиниста. Лицо его было залито потом, превратившимся на морозе в корку льда. Несмотря на лютую стужу, он был без шапки и в одной лишь робе. Трюмный страшно дрожал - дрожал от возбуждения, а не от студеного ветра: он не обращал внимания на стужу. - Что случилось, приятель? - схватив его за плечи, спросил озабоченно Тэрнер. Моряк, еще не успевший перевести дух, не мог и слова, произнести. - В чем дело? Выкладывайте же! - Центральный пост, сэр! - Он дышал так часто. так мучительно, что говорил с трудом. - Там полно воды! - В центральном посту? - недоверчиво переспросил Тэрнер. - Он затоплен? Когда это произошло? - Точно не знаю, сэр. - Кочегар все еще не мог отдышаться. - Мы услышали страшный взрыв, минут этак... - Знаю, знаю! - нетерпеливо прервал его Тэрнер. - Торпедоносец сорвал переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта корабля. Но это, старина, произошло,пятнадцать минут назад! Пятнадцать минут! Господи Боже, да за столько времени... - Распределительный щит выведен из строя, сэр. - Трюмный, начавший ощущать холод, съежился, но, раздосадованный обстоятельностью и медлительностью старпома, выпрямился и, не соображая, что делает, ухватился за его куртку. Тревога в его голосе стала еще заметнее. - Нет току, сэр. А люк заклинило. Людям никак оттуда не выбраться! - Заклинило крышку люка? - Тэрнер озабоченно сощурил глаза. - Но в чем дело? - властно спросил он. - Перекос, что ли? - Противовес оборвался, сэр. Упал на крышку. Только на дюйм и можно ее приподнять. Дело в том, сэр... - Капитан-лейтенант! - крикнул Тэрнер. - Есть, сэр. - Кэррингтон стоял сзади. - Я все слышал... Почему вам ее не открыть? - Да это же люк в центральный пост! - в отчаянии воскликнул трюмный. Черт знает какая тяжесть! Четверть тонны потянет, сэр. Вы его знаете, этот люк. Он под трапом возле поста управления рулем. Там только вдвоем можно работать. Никак не подступишься. Мы уже пробовали... Скорее, сэр. Ну пожалуйста. - Минутку. - Кэррингтон был так невозмутим, что это бесило. - Кого же послать? Хартли? Он все еще тушит пожар. Ивенса? Мак-Интоша? Убиты. - Он размышлял вслух. - Может, Беллами? - В чем дело, каплей? - вырвалось у старпома. Взволнованность, нетерпение трюмного передались и ему. - Что вы как пономарь?.. - Крышка люка вместе с грузом весят тысячу фунтов, - проговорил Кэррингтон. - Для особой работы нужен особый человек. - Петерсен, сэр! - трюмный мгновенно сообразил, в чем дело. - Нужно позвать Петерсена? - Ну конечно же! - всплеснул руками Кэррингтон. - Ну, мы пошли, сэр. Что, ацетиленовый резак? Нет времени! Трюмный, прихватите ломы, кувалды... Не позвоните ли вы в машинное, сэр? Но старпом уже снял телефонную трубку и держал ее в руке. На кормовой палубе пожар был почти ликвидирован. Лишь кое-где сохранились очаги пожара - следствие сильного сквозняка, раздувавшего пламя. Переборки, трапы, рундуки в кормовых кубриках от страшной жары превратились в груды исковерканного металла. Пропитанный бензином настил верхней палубы толщиной почти в три дюйма точно слизнуло гигантской паяльной лампой. Обнажившиеся стальные листы, раскаленные докрасна, зловеще светились и шипели, когда на них падали хлопья снега. Хартли и его люди, работавшие на верхней палубе и в нижних помещениях, то мерзли, то корчились от адского жара. Они работали как одержимые. Одному Богу известно, откуда брались силы у этих измученных, едва державшихся на ногах людей. Из башен, из служебного помещения корабельной полиции, из кубриков, из поста аварийного управления рулем - отовсюду они вытаскивали одного за другим моряков, застигнутых взрывом, когда в корабль врезался "кондор". Вытаскивали, бранясь, обливаясь слезами, и снова бросались в эту преисподнюю, несмотря на боль и опасность, раскидывая в стороны все еще горящие, раскаленные обломки, хватаясь за них руками в обожженных, рваных рукавицах. Когда же рукавицы терялись, они оттаскивали эти обломки голыми руками. Мертвецов укладывали в проходе вдоль правого борта, где их ждал старший матрос Дойл. Еще каких-нибудь полчаса назад Дойл катался по палубе возле камбуза, едва не крича от страшной боли: промокший до нитки возле своей зенитной установки, он закоченел, после чего начал отходить. Спустя пять минут он уже снова был около орудия, несгибаемый, крепкий что скала, и прямой наводкой всаживал в торпедоносцы один снаряд за другим. А теперь, все такой же неутомимый и спокойный, он работал на юте. Этот железный человек с обросшим бородой лицом, точно отлитым из железа, и львиной гривой, взвалив на плечи очередного убитого, подходил к борту и осторожно сбрасывал свою ношу через леерное ограждение. Сколько раз повторил он этот страшный путь, Дойл не знал; после двадцати ходок он потерял счет мертвецам. Конечно, он не имел права делать то, что делал: церемония погребения на флоте соблюдается строго. Но тут было не до церемоний. Старшина-парусник был убит, а никто, кроме него, не захотел бы да и не смог зашить в парусину эти изуродованные, обугленные груды плоти и привязать к ним груз. "Мертвецам теперь все равно", - бесстрастно думал Дойл. Кэррингтон и Хартли были того же мнения и не мешали ему. Под ногами Николлса и старшего телеграфиста Брауна, до сих пор не снявших свои нелепые асбестовые костюмы, гудела дымящаяся палуба. Удары тяжелых кувалд, которыми оба размахивали, отбивая задрайки люка четвертого артиллерийского погреба, - гулко отдавались в соседних помещениях корабля. В дыму, полумраке из-за страшной спешки они то и дело промахивались, и тогда тяжелый молот вырывался из онемевших рук и летел в жадную тьму. Может, еще есть время, лихорадочно думал Николлс, может, еще успеем. Главный клапан затопления закрыт пять минут назад. Есть еще какая-то надежда, что двое моряков, запертых внутри, еще держатся за трап, подняв головы над водой. Оставалась одна, всего одна задрайка. Они попеременно ударяли по ней со всего размаху. Внезапно задрайка оторвалась у основания, и под страшным давлением сжатого воздуха крышка люка молниеносно распахнулась. Браун вскрикнул от дикой боли: тяжелая крышка с силой ударила его по правому бедру. Он рухнул на палубу и остался лежать, издавая мучительные стоны. Даже не удостоив его взглядом, Николлс перегнулся через комингс люка и направил мощный луч фонаря внутрь погреба. Но не увидел там ничего ничего, что хотел бы увидеть. Внизу была лишь вода - черная, вязкая, зловещая. Подернутая пленкой мазута, она мерно поднималась и опускалась бесшумно, без плеска, перекатываясь из одного конца в другой по мере того, как крейсер то взлетал вверх, то падал вниз, скользя по склону огромной волны. - Эй, внизу! Есть там кто живой? - громко крикнул Николлс. Его голос голос, он заметил словно бы со стороны, глухой, надтреснутый от волнения, - многократно усиленный эхом, с грохотом покатился по железной шахте. Эй, внизу? - крикнул он опять. - Есть тут кто-нибудь? - Он напряг слух в мучительном ожидании, но в ответ не услышал ни малейшего, даже самого слабого шороха. - Мак-Куэйтер! - крикнул он в третий раз. - Уильямсон! Вы меня слышите? - Он снова стал вглядываться, прислушался снова, но внизу была лишь темнота да глухой шепот маслянистой воды, колыхавшейся из стороны в сторону. Он посмотрел на сноп света и был поражен тем, как быстро поглотила поверхность воды этот яркий луч. А там, под ее поверхностью... Его бросило в озноб. Даже вода казалась мертвой - какой-то стоялой, мрачной и страшной. Внезапно рассердившись на себя, он тряхнул головой, отгоняя нелепые первобытные страхи. Расшалилось воображение, надо будет подлечиться. Отступив назад, он выпрямился. Бережно, осторожно затворил раскачивавшуюся взад-вперед крышку люка. Палуба загудела: раздался удар кувалды. Потом еще один, и еще, и еще... Додсон, командир механической части, шевельнулся и застонал. Он попытался открыть глаза, но веки были словно чугунные. И ему казалось, что вокруг него стояла стеной темнота - абсолютная, непроницаемая, почти осязаемая. Поражаясь своей беспомощности, он силился вспомнить, что же произошло, сколько времени он тут лежит. Шея - возле самого уха - страшно болела. Медленным, неуклюжим жестом он стащил с руки перчатку, осторожно пощупал. Ладонь была мокрой и липкой. Он с удивлением обнаружил, что волосы его пропитаны кровью. Ну, конечно, то была кровь, он ощущал, как она медленной, густой струёй течет по щеке. И эта мощная вибрация, сопровождаемая каким-то неуловимым напряженным звуком, заставившим стиснуть зубы... Он слышал, почти осязал эту вибрацию - здесь, совсем рядом. Додсон протянул голую руку и инстинктивно отдернул ее, прикоснувшись к какой-то гладкой вращающейся детали, которая, вдобавок, была чуть ли не раскалена докрасна. Коридор гребного вала! Ну конечно же. Он находился в коридоре гребного вала. Когда выяснилось, что масляные магистрали обоих левых валов перебиты, он решил сам исправить неполадки, чтобы не останавливать машину. Он знал, что корабль подвергся налету. Сюда, в самую утробу корабля, не проникал никакой звук. Здесь не было слышно ни шума авиационных моторов, ни даже выстрелов собственных пушек, хотя он и ощутил сотрясение при залпах орудий главного калибра, снабженных гидравлическими амортизаторами, - это неприятное чувство ни с чем не спутаешь. Потом раздался взрыв торпеды или бомбы, упавшей возле самого крейсера. Слава Богу, что он в ту минуту сидел спиной к борту корабля. Случись иначе - он наверняка сыграл бы в новый ящик: его швырнуло бы на соединительную муфту вала и намотало бы на нее как чулок. Вал! Господи Боже, вал! Он раскалился почти докрасна, а подшипники совсем сухие! Додсон начал судорожно шарить вокруг. Найдя аварийный фонарь, повернул его основание. Фонарь не горел. Стармех повернул его изо всей силы еще раз. Потрогав, нащупал неровные края разбитой лампочки и стекла и отшвырнул ставший теперь бесполезным прибор в сторону. Достал из кармана фонарик, но выяснилось, что и он разбит вдребезги. Вконец отчаявшись, принялся искать масленку на ощупь. Она была опрокинута, рядом валялась патентованная пружинная крышка. Масленка оказалась пустой. Масла ни единой капли. Одному Богу было известно, каков предел выносливости металла, подвергнутого страшным перегрузкам. Ему же самому это известно не было. Даже для самых опытных инженеров остается загадкой, где граница усталости металла. Но, как у всех людей, всю жизнь посвятивших машинам, у Додсона появилось как бы шестое чувство. И вот теперь это шестое чувство беспощадно терзало его. Масло! Нужно во что бы то ни стало достать масла! Однако он понимал, насколько он плох; голова кружилась, он ослаб от контузии и потери крови, а туннель был длинным, скользким и опасным. И, вдобавок ко всему, неосвещенным. Стоит оступиться, сделать неверный шаг и... Ведь рядом этот вал... Старший механик осторожно протянул руку, на какое-то мгновение прикоснулся к валу и, пронизанный внезапной болью, отдернул ее. Прижав ладонь к щеке, он понял, что не трением содрало и обожгло кожу на кончиках пальцев. Выбора не оставалось. Собравшись с духом, он подтянул ноги под себя и поднялся, коснувшись свода туннеля. И в то же мгновение он заметил свет - раскачивающуюся из стороны в сторону крохотную светлую точку, которая, казалось, находится где-то невероятно далеко - там, где сходятся стены туннеля, - хотя он знал, что свет этот всего в нескольких ярдах от него. Поморгав, Додсон опустил веки, потом снова открыл глаза. Свет медленно приближался. Уже слышно шарканье шагов. И стармех тотчас обмяк, голова сделалась словно невесомой. Он с облегчением опустился на пол, снова для безопасности упершись ногами в основание подшипника. Человек с фонарем в руке остановился в паре футов от старшего механика. Повесив фонарь на кронштейн, осторожно опустился рядом с Додсоном. Свет фонаря упал на его темное лицо с лохматыми бровями и тяжелую челюсть. Додсон замер от изумления. - Райли! Котельный машинист Райли! - Глаза его сузились. - Какого дьявола вы тут делаете? - Два галлона масла принес, - ворчливым голосом произнес Райли. Сунув в руки стармеху термос, прибавил: - А тут кофей. Я валом займусь, а вы пока кофею похлебайте... Клянусь Христом-Спасителем! Да этот проклятый подшипник раскалился докрасна! Додсон со стуком поставил термос на палубу. - Вы что, оглохли? - спросил он резко. - Как вы здесь оказались? Кто вас послал? Ваш боевой пост во втором котельном отделении! - Грайрсон меня прислал, вот кто, - грубо ответил Райли. Смуглое лицо его оставалось невозмутимым. - Дескать, машинистов не может выделить. Очень уж они незаменимые, мать их в душу... Не переборщил? Густое, вязкое масло медленно стекало по перегретому подшипнику. - Инженер-лейтенант Грайрсон! - чуть не со злостью проговорил Додсон. Тон, каким он сделал это замечание, был убийственно холоден. - Ко всему, это наглая ложь, Райли. Лейтенант Грайрсон и не думал вас сюда присылать. Скорее всего, вы сказали ему, что вас послал сюда кто-то другой? - Пейте свой кофей, - резко проговорил Райли. - Вас в машинное вызывают. Инженер-механик стиснул кулаки, но вовремя сдержался. - Ах ты, нахал! - вырвалось у него. Но он тут же опомнился и ровным голосом произнес: - Утром явитесь к старшему офицеру за взысканием. Вы мне за это заплатите, Райли! - Ничего не выйдет. "Чтоб ему пусто было, - в ярости подумал Додсон. - Еще и ухмыляется, наглец..." - Это почему же? - спросил он с угрозой. - Потому что вы обо мне не станете докладывать. - Райли, похоже, испытывал несказанное удовольствие от беседы. - Ах, вот оно что! - Додсон быстро оглянулся. Губы его сжались. Он осознал, как он беспомощен здесь, в этом темном тунмеле. Поняв вдруг, что должно сейчас произойти, он взглянул на крупную, зловеще ссутулившуюся фигуру Райли. "И еще улыбается, - подумал Додсон. - Но никакая улыбка не скрасит это уродливое звериное лицо. Улыбка на морде тигра..." Страх, усталость, постоянное напряжение - все это творит с людьми ужасные вещи. Но их ли вина в том, во что они превращаются, а также в том, какими рождаются на свет?.. Если сейчас что-то случится, то прежде всего по вине его самого, Додсона. Стармех помрачнел, вспомнив, как Тэрнер назвал его самым последним олухом за то, что он не захотел отправить Райли за решетку. - Ах, вот в чем дело? - повторил он негромко. Повернувшись лицом к кочегару, он крепко уперся ногами в блок подшипника. - Это тебе с рук не сойдет, Райли. Можешь схлопотать двадцать пять лет каторги. Попробуй только... - Да черт побери! - раздраженно воскликнул Райли. - О чем вы толкуете, сэр? Пейте свой кофей поживей. Не слышали, вас в машинном ждут! - повторил он нетерпеливо. Додсон как-то обмяк и стал неуверенно отвинчивать крышку термоса. У него вдруг появилось странное чувство: словно все происходит не наяву, а во сне, словно сам он зритель, посторонний наблюдатель, не имеющий никакого отношения к этой фантастической сцене. Голова все еще страшно болела. - Скажите, Райли, - сказал он негромко, - почему вы так уверены в том, что я не подам на вас рапорт? - Да подать-то вы можете, - снова повеселел Райли, - только завтра меня самого в каюте у старпома не будет. - То есть как так - не будет? - Это был полувызов, полувопрос. - А так, - усмехнулся Райли. - Потому как старпома не будет, да и каюты тоже не будет. - Блаженно потягиваясь, кочегар сцепил на затылке пальцы рук. - Вообще ничего не будет. Не столько слова, сколько интонация, с какой они были сказаны, заставила Додсона прислушаться. Он вдруг сразу понял, что, хотя Райли и улыбается, ему вовсе не до шуток. Додсон с любопытством взглянул на кочегара, но ничего не сказал. - Только что по трансляции выступал старпом, - продолжал Райли. - "Тирпиц" вышел в море. В запасе у нас всего четыре часа. Эта простая фраза, сказанная без всякой рисовки, желания произвести впечатление, исключала всякое сомнение. "Тирпиц" в море, "Тирпиц" в море, твердил Додсон мысленно. У них осталось четыре часа. Всего четыре часа... Инженер-механик даже поразился спокойствию, с каким он сам отнесся к этому известию. - Ну, так как? - озабоченно спросил Райли. - Пойдете вы или нет? Кроме шуток, сэр. Вас вызывают... срочно! - Врешь! - произнес Додсон. - А кофе зачем принес? - Для себя. - Улыбка исчезла с лица Райли, оно стало хмурым и сосредоточенным. - Просто я решил, не худо бы вам хлебнуть горяченького. Видок-то у вас не ахти какой... А в машинном вас поставят на ноги. - Вот туда-то ты сейчас и пойдешь, - ровным голосом произнес Додсон. Райли и виду не подал, что это относится к нему. - А ну, Райли, живо! - сухо проговорил Додсон. - Я вам приказываю! - Да отгребитесь вы от меня! - раздраженно сказал кочегар. - Я остаюсь. Неужели для того, чтоб держать в руках вшивую масленку, обязательно иметь три золотые сопли на рукаве? - прибавил он презрительно. - Пожалуй, не обязательно. - Тут корабль сильно качнуло, и Додсон, не удержавшись на ногах, ткнулся Райли в бок. - Извините, Райли. Похоже, начинает штормить. Значит, это финал. - Что, что? - переспросил Райли. - Финал. Конец то есть. Всякая дальнейшая борьба не приведет ни к чему... Послушайте, Райли, - проговорил он вполголоса, - что вас заставило прийти сюда? - Я ж вам говорил, - сокрушенно вздохнул Райли. - Грайрсон. То бишь, лейтенант Грайрсон послал меня. - Что вас заставило прийти сюда? - продолжал стармех, словно не слыша слов Райли. - Это мое гребаное дело! - с яростью в голосе ответил Райли. - Нет, что вас сюда привело? - Да оставьте вы меня в покое, ради Бога! - закричал кочегар. Голос его гулким эхом отозвался под сводами туннеля. Неожиданно он в упор посмотрел на офицера и, кривя рот, проговорил: - Сами, что ли, не знаете, черт бы вас побрал? - Прикончить меня хотели? Райли пристально поглядел на стармеха, потом отвернулся, ссутулив плечи и низко опустив голову. - Из всех ублюдков на корабле вы один вступились за меня, - пробормотал он. - Один из всех, кого я знал, - медленно, словно в раздумье, добавил он. Хотя слово "ублюдок" в какой-то мере относилось и к нему, правда в положительном смысле, Додсону стало вдруг стыдно за свое предположение. - Если бы не вы, - продолжал негромко Райли, - в первый раз меня посадили бы в карцер, а во второй - в тюрьму. Помните, сэр? - Вы тогда вели себя довольно глупо, Райли, - признался Додсон. - Зачем вы за меня вступились? - Верзила-кочегар, по всему видно, был взволнован. - Ведь все же знают, что я за фрукт... - Так ли? Сомневаюсь... По-моему, на самом деле вы лучше, чем кажетесь. - Бросьте мне мозги пачкать, - насмешливо фыр-кнул Райли. - Я-то знаю, кто я такой. Уж это точно. Я - самое последнее дерьмо. Все говорят, что я дерьмо! И правду говорят... - он подался вперед. - Знаете что? Я католик. Через четыре часа... - он оборвал фразу на полуслове. - Надо встать на колени, верно? - усмехнулся он. - Покаяться, а потом надо попросить... Как его?.. - Отпущения грехов? - Вот-вот. Оно самое. Отпущения грехов. А вы знаете что? - раздельно произнес он. - Мне на него наплевать, на это отпущение. - Возможно, вам оно и не нужно, - проговорил как бы про себя Додсон. Последний раз говорю, ступайте в машинное отделение. - Не пойду! Старший механик вздохнул, поднял с пола термос. - В таком случае, может быть, соизволите выпить со мной чашечку кофе? Подняв глаза, Райли улыбнулся и, удачно подражая полковнику Каскинсу, герою популярной развлекательной программы, проговорил: - А воопче-то кто-кто, а я возражать не стану. Вэллери повернулся на бок, подогнув под себя ноги, и машинально потянулся за полотенцем. Истощенное, слабое тело старика ходило ходуном от надрывного оглушительного кашля, который отражался от бронированных стенок рубки. Господи, так плохо он еще никогда себя не чувствовал. Но, странное дело, боли он не ощущал. Приступ кашля прекратился. Взглянув на пунцовое мокрое полотенце, Вэллери, собрав оставшиеся силы, с внезапным отвращением швырнул его в дальний угол рубки. "Вы же на собственном хребте тащите эту проклятую посудину!" - невольно вспомнилась эта фраза, сказанная старым Сократом, и командир "Улисса" слабо улыбнулся. Но он сознавал, что никогда еще не был так нужен на крейсере, как сейчас. Он знал: стоит чуть помедлить, и ему никогда больше не выйти из рубки. Делая над собой адское усилие, Вэллери приподнялся с койки и сел, обливаясь потом. Затем с трудом перебросил ноги через ограждение. Едва подошвы его ног коснулись палубного настила, "Улисс" вздыбился. Покачнувшись, Вэллери ударился о кресло и беспомощно соскользнул на пол. Прошла целая вечность, прежде чем ценой страшного напряжения ему удалось снова подняться. Еще одно такое усилие, и ему конец. Следующим препятствием была дверь - тяжелая стальная дверь. Как-то надо ее открыть, но сделать это сам он был не в состоянии. Он положил ладони на ручку двери, та открылась сама собой, и Вэллери очутился на мостике, глотая морской ветер, который острым ножом сек глотку и разрушенные легкие. Он оглядел корабль с носа до кормы. Пожары утихали - и на "Стерлинге", и на юте "Улисса". Слава Богу, хоть это пронесло! Отворотив ломами дверь акустической рубки, двое матросов осветили ее фонарем. Не в силах выдержать подобного зрелища, Вэллери отвернулся и, вытянув руки точно слепой, стал на ощупь искать дверцу рубки. Увидев командира, Тэрнер бросился ему навстречу и осторожно посадил его в кресло. - Зачем же вы пришли? - сказал он мягко. Потом внимательно поглядел на начальника. - Как себя чувствуете, сэр? - Много лучше, благодарю вас, - ответил Вэллери. И с улыбкой прибавил: Вы же знаете, старпом, у нас, контр-адмиралов, есть определенные обязанности. Я отнюдь не намерен зря получать свое княжеское жалованье. - Всем отойти назад! - приказал Кэррингтон. - Зайти в рулевой пост или подняться на трап. Посмотрим, в чем тут дело. Он наклонился и принялся разглядывать огромную стальную плиту. Прежде он даже не представлял, насколько тяжела и массивна крышка этого люка. Крышка приподнята всего лишь на какой-то дюйм. В щель засунут лом. Рядом сломанный блок. Противовес лежит возле комингса рулевого поста. "Слава Богу, хоть этот груз оттащили", - подумал Кэррингтон. - Талями пробовали поднять? - отрывисто спросил он. - Да, сэр, - ответил матрос, стоявший к нему ближе всех, показав на груду тросов, сваленную в углу. - Ничего не получается. Трап нагрузку выдерживает, но гак никак не подцепить - все время соскальзывает. - Матрос показал на крышку. - Одни задрайки согнуты - ведь их пришлось отгибать кувалдами, - а другие повернуты не так, как надо... Я же знаю свое дело, сэр. - Я в этом не сомневаюсь, - рассеянно произнес Кэррингтон. - Ну-ка, помогите-ка мне. Сделав глубокий вдох, он ухватился пальцами за край крышки. Матрос, стоявший у края люка (другой его край находился возле самой переборки), последовал его примеру. Оба напряглись так, что их спины и мышцы ног задрожали от натуги. Лицо Кэррингтона налилось кровью, в ушах застучало. Он выпрямился. Так они только надорвутся: эта проклятая крышка не сдвинулась ни на йоту. Немало, видно, пришлось положить труда, чтобы приоткрыть ее. "Хоть люди и измучены, но ведь должны же они вдвоем приподнять край крышки", - подумал Кэррингтон. Выходит, заело шарниры. Но возможен и перекос палубы. Если же это так, размышлял первый офицер, то и с помощью талей ничего не сделать. Когда необходим рывок, от талей нет никакого проку: как их ни набей, слабина всегда остается. Опустившись на колени, он прижал губы к щели. - Эй, внизу! - крикнул он. - Вы меня слышите? - Слышим, - послышался слабый, приглушенный голос. - Ради Бога, вызволите нас отсюда. Мы будто крысы в мышеловке. - Это вы, Брайерли? Не беспокойтесь, мы вас вызволим. Много ли там у вас воды? - Какая тут к черту вода? Одна нефть! Наверно, повреждена левая топливная цистерна. Кольцевой коридор, должно быть, тоже затоплен. - Высок ли уровень воды? - Помещение затоплено на три четверти! Стоим на генераторах, цепляемся за щиты. Один из ребят сорвался. Мы не смогли его удержать. - В голосе, хотя и приглушенном люком, явственно слышалась тревога, почти отчаяние. Поторопитесь, умоляем вас! - Вам говорят, вызволим! - резко, властно произнес Кэррингтон. Уверенности в том, что он сказал, у него самого не было, однако он и виду не подал, иначе среди тех, кто оказался в западне, быстро распространилась бы паника. - Снизу не можете нажать? - На трапе только один человек может поместиться, - крикнул Брайерли. Никакого упора нет. Он неожиданно умолк, послышались ругательства. - Что произошло? - отрывисто спросил Кэррингтон. - Трудно держаться, - прокричал в ответ Брайерли. - Волны гуляют фута в два высотой. Одного смыло... Вот он, кажется, снова тут. Темно, как в преисподней. Услышав стук тяжелых шагов, Кэррингтон поднял голову. По трапу спускался Петерсен. В такой тесноте белокурый норвежец показался гигантом. Кэррингтон посмотрел на него, разглядел необычайно развитые плечи, могучую грудную клетку, огромные руки, - одна была опущена вниз, в другой он небрежно, словно это были тростинки, держал три лома и кувалду. Увидев кочегара, его серьезные глаза, синевшие из-под льняных прядей, Кэррингтон вдруг ощутил какую-то странную уверенность. - Нам люк не открыть, Петерсен, - сказал он просто. - Не сумеете ли вы? - Попробую, сэр. - Положив свой инструмент, норвежец наклонился и схватил конец лома, торчащего из-под крышки люка. Потом быстро и легко выпрямился. Крышка чуть приподнялась, но лом, словно кусок проволоки, начал сгибаться и согнулся почти под прямым углом. - По-моему, крышку заело, сэр. - Петерсен даже не запыхался. - Очевидно, что-то с шарнирами. Обойдя крышку люка с другой стороны, он внимательно осмотрел шарнирное соединение и довольно хмыкнул. Три удара со всего маху, прямо по торцу соединения, и рукоятка молота сломалась. Петерсен отшвырнул прочь ставшую бесполезной кувалду и взял другой лом - гораздо тяжелее. Этот лом тоже согнулся, но крышка приподнялась - уже на дюйм. Взяв две кувалды поменьше, которыми до этого отбивали задрайки, великан-норвежец принялся колотить по шарнирам. Наконец сломались и обе эти кувалды. На этот раз, сложив вместе два лома, он подсунул их под угол крышки и нагнулся. Пять, десять секунд стоял он в такой позе, не двигаясь с места. Потом часто, глубоко задышал. Неожиданно задержал дыхание. По лицу его ручьями полил пот, все тело задрожало от адского напряжения. И вдруг невероятное дело! - оба лома стали сгибаться. Кэррингтон смотрел словно зачарованный. Он никогда еще не видел ничего подобного; да наверняка и остальные. Он был в этом уверен. Он мог поклясться, что каждый из этих ломов выдерживает, самое малое, полтонны. Он не верил своим глазам, но это было так: по мере того как гигант выпрямлялся, ломы сгибались все больше и больше. И вдруг - настолько неожиданно, что все подскочили, - крышка разом открылась. Всего на целых пять-шесть дюймов. Петерсен отлетел в сторону, ударившись о переборку. Ломы, вырвавшись у него из рук, с плеском упали в воду. Великан тигром кинулся к крышке люка. Ухватившись за край, он напряг могучие мышцы рук и плеч, наваливаясь изо всех сил на тяжелую стальную плиту. Три, четыре раза надавливал он на нее. На пятый раз массивная крышка с визгом распахнулась и с грохотом ударилась о стойку. Защелка, удерживавшая крышку вертикально, закрылась. Люк был открыт. Петерсен улыбался. Давно на лице Петерсена не видели улыбки. Он обливался потом, грудь часто-часто поднималась и опускалась, точно мехами накачивая воздух в натруженные легкие. В отсеке слаботочных агрегатов вода всего на два фута не доходила до комингса люка. Порою, когда корабль падал в ложбину между крутых валов, в верхнее помещение через комингс вливалась темная маслянистая жидкость. Освобожденных из плена моряков быстро вытащили наверх. Они с ног до головы были выпачканы нефтью, глаза залеплены густой жижей. Казалось, они только что вышли из преисподней. Вконец измученные переживаниями, бедняги были на грани полного коллапса. Даже инстинкт самосохранения не смог заставить их найти в себе силы двигаться. А трое других моряков, вцепившихся в скоб-трап, застряли в шахте, не в состоянии сделать ни шагу больше. Они наверняка сорвались бы в черную бездну, если бы не Петерсен, - тот нагнулся и словно малых детей вытащил их из шахты люка. - Немедленно отправить их в лазарет! - распорядился Кэррингтон, наблюдая за тем, как мокрым насквозь, дрожащим от холода людям помогали подниматься. Потом с улыбкой повернулся к Петерсену: - Мы поблагодарим вас потом, Петерсен. Дело еще не закончено. Теперь этот люк надо наглухо задраить. - Дело трудное, сэр, - мрачно произнес Петерсен. - Трудное или нет, а сделать его нужно, - оборвал котельного машиниста Кэррингтон. Вода все чаще и чаще выплескивалась через комингс люка, заливая основание рулевого поста. - Запасной рулевой пост выведен из строя. Если рулевую машину зальет, всем нам конец. Петерсен ничего не сказал. Приподняв защелку, он навалился на упорно сопротивлявшуюся крышку люка и на фут опустил ее. Потом, упершись плечом в трап, встал на тяжелую плиту и судорожным движением выпрямился. Взвизгнув, крышка опустилась примерно на сорок пять градусов. Норвежец передохнул, изогнул спину точно лук, ухватившись руками за трап, и начал что есть силы колотить ногами по краю крышки. До комингса люка оставалось дюймов пятнадцать. - Нужны тяжелые кувалды, сэр, - озабоченно проговорил Петерсен. - Некогда! - покачал головой Кэррингтон. - Еще две минуты, и давление воды не позволит закрыть крышку люка. Вот еще дьявольщина-то! - воскликнул он сокрушенно. - Если бы крышка закрывалась снизу! Тогда даже я сумел бы прижать ее к комингсу. Петерсен ничего не сказал и на этот раз. Присев на корточки у края люка, он заглянул в темноту. - Я кое-что придумал, сэр, - проговорил он торопливо. - Что если вы вдвоем встанете на крышку и упретесь в трап руками? Да, да, вот так, сэр. Повернитесь ко мне спиной, тогда упор будет сильнее. Положив ладони на железную ступеньку трапа, капитан-лейтенант что есть мочи напрягся. Внезапно послышался всплеск, за ним металлический стук. Мгновенно обернувшись, Кэррингтон успел заметить лишь сжимавшую лом огромную руку, которая тотчас исчезла под крышкой люка. Петерсена и след простыл. Подобно многим крупным, сильным людям, он был быстр и ловок, как кошка, и спрыгнул в люк, не издав и звука. - Петерсен! - Кэррингтон опустился на колени возле шахты. - Не валяй дурака, черт тебя возьми! Вылезай, идиот несчастный! Ты что, утонуть захотел? Ответа не было. Воцарилась полная тишина, которая казалась еще невыносимее из-за чуть слышного плеска воды. Неожиданно раздался стук металла, потом пронзительный скрип, и люк опустился дюймов на шесть. Не успел Кэррингтон сообразить, в чем дело, как тяжелая плита опустилась еще ниже. Охваченный отчаянием, первый офицер схватил лом и подсунул его под крышку люка. Спустя долю секунды крышка с грохотом ударилась о него. Приложив рот к щели, Кэррингтон крикнул: - О Господи! Петерсен! Ты в своем уме? Открой, открой сейчас же! Слышишь? - Не могу... - Кочегар умолк на полуслове: волна накрыла его с головой. ...И не хочу. Вы же сами сказали... некогда... другого выхода не было. - Но я совсем не это имел в виду... - Я знаю. Это не важно... так будет лучше. - Слова норвежца почти невозможно было разобрать. - Передайте командиру, что Петерсен очень сожалеет... Я хотел было сказать ему вчера сам... - Сожалеешь? О чем ты еще там сожалеешь? - Кэррингтон в отчаянном усилии навалился на железный лом, но тяжелая крышка даже не дрогнула. - Тот морской пехотинец... в Скапа-Флоу... Я не хотел его убивать, я ни за что не посмел бы убить человека... Но он вывел меня из себя, - просто сказал великан-норвежец. - Он убил моего товарища. На секунду Кэррингтон ослабил пальцы, сжимавшие лом. Петерсен! Ну конечно, кто же кроме него мог свернуть шею тому солдату! Петерсен - рослый, веселый скандинав, которого вдруг словно подменили, и он превратился в мрачного гиганта. Не зная ни покоя, ни сна, денно и нощно, как неприкаянный, бродил он по палубам, кубрикам, переходам корабля. Озаренный изнутри, Кэррингтон внезапно понял, что творится в исстрадавшейся душе этого простого, доброго парня. - Послушай же, Петерсен! - заклинал он. - Мне совершенно наплевать на то, что когда-то произошло. Никто об этом не узнает. Обещаю. Прошу тебя, Петерсен. Будь умницей... - Так будет лучше... - Приглушенный голос звучал необычно умиротворенно. Убить человека грех... Нельзя после этого жить... Я это понял... Прошу вас... Это очень важно. Передайте моему командиру. Петерсен сожалеет и стыдится... Я делаю это ради моего командира. Лом из рук Кэррингтоиа внезапно вышибло. Крышка люка захлопнулась. В помещении рулевого поста эхом отдавались глухие металлические удары. Это продолжалось с минуту. Потом стук оборвался. Слышен был лишь плеск воды возле рулевого поста да скрип штурвала: удерживая крейсер на румбе, рулевой перекладывал руль.
Заглушая низкий рев втяжных вентиляторов, вой многих десятков электромоторов и шум волн, бьющих о борт крейсера, струился чистый, мелодичный голос. Даже холодная бесстрастность динамиков не могла исказить этот прекрасный девичий голос... Так бывало не раз. Когда не было необходимости соблюдать полнейшую тишину, то, чтобы скрасить монотонность бесконечно долгих часов ночи, по распоряжению командира корабля по трансляционной сети передавали граммофонные записи. Почти неизменно репертуар был сугубо классическим, или, как зачастую говорят чванливые, высокомерные люди, был составлен из популярных классических произведений. Бах, Бетховен, Чайковский, Легар, Верди, Делиус... "Концерт № 1 си-бемоль минор", "Ария для струны соль", "Луна над рекой Альстер", "Clair de Lune", "Вальс конькобежцев" - все это никогда не прискучивало экипажу крейсера. Нетрудно вообразить, что скажут на это снобы, которые судят о музыкальном вкусе матросов по расхожим среди обывателей представлениям о низменности привычек и нравов моряков. "Смехотворно! Нелепо!" Людям этим неведомо, какая благоговейная, словно в храме, тишина царила в переполненном до отказа ангаре гигантского авианосца на рейде Скапа-Флоу, когда, прикасаясь к струнам скрипки, пел магический смычок Иегуди Менухина. В благодатное, волшебное царство музыки скрипач уносил тысячи матросов, заставляя их забыть о суровой военной действительности, об испытаниях, доставшихся на их долю во время недавнего дозора или боевого похода. На этот раз пела девушка. То была Дина Дурбин. Она исполняла песню "Под родным небосводом", хватавшую за душу тоской по далекой отчизне. В нижних помещениях и на верхней палубе, склонясь над могучими механизмами или съежившись подле орудий, слушали моряки этот прелестный голос, летевший над кораблем, окутанным мраком и снегом. Вспоминая свой дом, они думали о своей тяжкой доле и о том, что скоро наступит утро, которое им не суждено встретить. Неожиданно песня оборвалась. - Внимание! Внимание! - загрохотали динамики. - Говорит... говорит старший офицер корабля. - Низкий голос Тэрнера звучал угрюмо. Услышав его, все насторожились. - У меня недобрые вести, - Тэрнер говорил медленно, спокойно. - С прискорбием сообщаю... - Он умолк, потом заговорил вновь на этот раз еще медленнее: - Пять минут назад скончался ваш командир Ричард Вэллери. - На мгновение динамик замолчал, потом ожил вновь. - Он умер на командном мостике, в своем адмиральском кресле. Он знал, что умирает. Думаю, он совсем не мучился... Он настоял... Настоял на том, чтобы от его имени я поблагодарил вас за верную службу. "Передайте морякам, - таковы были его последние слова, которые я запомнил. Передайте им, - сказал он, - что без них я был бы как без рук, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля". Потом добавил: "Пусть они простят меня. После всего, что они для меня сделали... Словом, передайте, что я страшно огорчен тем, что оставляю их в беде". Вот все, что он сказал. "Передайте им, что я огорчен". И умер.
Глава 16
В СУББОТУ ночью
Ричард Вэллери умер. Умер в печали, удрученный мыслью, что оставляет экипаж корабля без командира. Но, прежде чем наступил рассвет, за своим адмиралом последовали сотни моряков. Они гибли на борту крейсеров, эсминцев, транспортов. Вопреки опасениям Вэллери корабли эти, подобно судам злосчастного конвоя Пи-Кью-17, погибли не от орудийных залпов "Тирпица". "Тирпиц" так и не вышел из Альта-Фьорда; В сущности, они погибли от того, что внезапно переменилась погода. Ричард Вэллери умер. С его смертью в моряках "Улисса" произошла разительная перемена. Вэллери словно бы унес с собой смелость, доброту, кротость, непоколебимую веру, безграничную терпимость к людям, понимание их. Ничего этого у моряков "Улисса" не осталось. Но что из того? Экипажу "Улисса" смелость была более не нужна, ибо теперь люди эти не боялись ничего. Вэллери был мертв, и лишь с его смертью моряки осознали, как уважали и любили они этого благородного человека. Осознали в полную меру. Поняли, что из их жизни ушло нечто необыкновенное, нечто такое, что навеки запечатлелось в их разуме и сердце, нечто бесконечно прекрасное и доброе, чему никогда более не бывать, и обезумели от горя. На войне же нет более грозного противника, чем человек, убитый горем. Благоразумие, осторожность, страх, боль - ничего этого для него уже не существует. Он живет лишь затем, чтобы убивать, уничтожать врага, причинившего ему это горе. Справедливо или нет, но в смерти своего командира моряки "Улисса" считали повинным неприятеля. Отныне их уделом стали печаль да всепоглощающая ненависть. "Зомби" - так однажды назвал их Николлс. Именно теперь моряки походили на зомби, ходячие привидения, которые, не находя себе места, все время бродили по раскачивающейся палубе, покрытой снегом и льдом. То были роботы, жившие лишь ради мести. Погода изменилась перед самым концом средней вахты. Волнение не утихло: корабли конвоя по-прежнему сильно трепало. С норда шла крупная, крутая волна, и баки кораблей, рассекавших студеные воды, все больше обрастали сверкающим льдом. Внезапно ветер стих, и почти тотчас прекратилась пурга; последние клочья темной, тяжелой тучи унесло к зюйду. К четырем часам небо очистилось. Ночь выдалась безлунная, но на небе, овеваемом ледяным северным ветром, высыпали яркие, крупные звезды. Потом в северной части горизонта возникла едва заметная светлая полоска. Постепенно она стала увеличиваться. С каждой минутой полоса пульсирующего, вспыхивающего света поднималась все выше. Вскоре рядом появились ленты нежных пастельных оттенков голубого, зеленого, лилового цвета, но ярче других горел белый цвет. Полосы становились все шире и ярче. И наконец образовалась огромная сплошная белая завеса, протянувшаяся от одного края неба до другого... То было северное сияние - само по себе красивое зрелище. В эту же ночь оно было особенно прекрасно. Но люди, находившиеся на кораблях и судах, залитых светом на фоне темного неспокойного моря, проклинали это великолепие. Из всех, кто находился на мостике, звук этот первым услышал Крайслер - тот самый юноша, что обладал необыкновенным зрением и сверхъестественным слухом. Вскоре и остальные услышали вдалеке этот рокот - прерывистый, пульсирующий гул приближающегося с юга "кондора". Спустя немного времени все решили, будто "кондор" перестал приближаться, но, едва родившись, надежда эта умерла. Без сомнения, натужный рев означал, что "фокке-вульф" набирает предельную высоту. Старший офицер с усталым видом повернулся к Кэррингтону. - "Чарли" тут как тут, - проговорил он угрюмо. - Обнаружил нас, подлец. Уже радировал в Альта-Фьорд. Ставлю сто против одного в любой валюте, что на высоте около трех тысяч метров он сбросит осветительную бомбу. Она озарит участок радиусом пятьдесят миль. - Можете быть уверены, что деньги останутся при вас. - Капитан-лейтенант сник на глазах. - Пари беспроигрышное... Потом, метрах на шестистах, повесит еще пару "люстр". - Уж это точно! - кивнул Тэрнер. - Штурман, далеко ли мы от Альта-Фьорда, по вашим расчетам? Я имею в виду, в летных часах? - Час лету для машины со скоростью двести узлов, - спокойно произнес Капковый мальчик. Куда подевалась его былая бойкость? С тех пор как скончался Вэллери, он стал неразговорчив и мрачен. - Всего лишь час! - воскликнул Кэррингтон. - Немцы непременно прилетят. Клянусь Богом, сэр, - прибавил он в раздумье, - нас намерены доконать окончательно. Нас еще никогда раньше не бомбили и не торпедировали в ночное время. Нас еще никогда не преследовал "Тирпиц". Нас еще никогда... - "Тирпиц"! - прервал его Тэрнер. - Где он, этот "Тирпиц", будь он проклят? Ему давно бы пора догнать нас. Понимаю, сейчас темно, и мы изменили курс, - прибавил он, заметив, что Кэррингтон намерен возразить. Но боевое охранение из быстроходных эсминцев давно бы усйело нас обнаружить... Престон! - воскликнул он, обращаясь к старшине-сигнальщику. - Глядеть веселей! Нам семафорят вон с того транспорта. - Виноват, сэр. - Сигнальщик, едва стоявший на ногах от усталости, подняв фонарь, отстучал "квитанцию". На "купце" снова сердито замигал огонь. - "Поперечный излом фундамента машины, - читал Престон. - Повреждение серьезное. Вынужден сбавить ход". - Подтвердить светограмму, - сухо произнес Тэрнер. - Что это за транспорт, Престон? - "Огайо Фрейтер", сэр. - Тот, что напоролся на торпеду пару дней назад? - Он самый, сэр. - Передайте: "Следует сохранять скорость и место в ордере". - Тэрнер выбранился. - Нашли время для поломки машины... Штурман, когда рандеву с эскадрой? - Ровно через шесть часов, сэр. - Шесть часов... -Тэрнер сжал зубы. - Через каких-то шесть часов, возможно, рандеву и состоится, - прибавил он с горечью. - Возможно? - переспросил Кэррингтон. - Да, возможно, - повторил Тэрнер. - Все зависит от погоды. Командующий не станет рисковать крупными кораблями в такой близости от побережья, не имея возможности поднять в воздух авиацию прикрытия. Вот, кстати, и ответ, почему до сих пор не появился "Тирпиц". Какая-то подводная лодка радировала ему, что наши авианосцы идут на юг. Он будет ждать улучшения погоды... Что теперь пишет транспорт, Престон? Немного помигав, сигнальный фонарь на "Огайо Фрейтере" угас. - "Необходимо снизить скорость, - читал сигнальщик, -- Имею серьезные повреждения. Сбавляю ход. Сбавляю ход". - Он и в самом деле сбавляет ход, - невозмутимо заметил Кэррингтон. Взглянув на старшего офицера, на его сосредоточенное лицо и потемневшие глаза, капитан-лейтенант понял, что им обоим в голову пришла одна и та же мысль. - Его песенка спета, сэр. Если только... - Что "если только"? - взорвался Тэрнер. - Если только мы не оставим ему охранение? А кого мы ему оставим, каплей? "Викинг", единственный боеспособный корабль? - Он медленно покачал головой. - Печься о благе большинства - вот в чем наша обязанность. Они это поймут. Престон, напишите: "К сожалению, не можем оставить вам эскорт. Сколько времени потребуется на ремонт?" Осветительная бомба вспыхнула прежде, чем Престон коснулся рукоятки сигнального фонаря. Она вспыхнула над самым конвоем. На какой именно высоте, определить было трудно, но где-то около двух - двух с половиной тысяч метров. На фоне гигантской белой дуги северного сияния бомба казалась светящейся точкой. Но точка быстро приближалась, становясь все ярче: если к ней и был прикреплен парашют, то, видно, лишь для стабилизации полета. В торопливый стук сигнального фонаря ворвался голос громкоговорителя. - Мостик! Докладывает радиорубка. Мостик! Докладывает радиорубка. Депеша с "Сирруса". "Трое спасенных умерли. Много умирающих и тяжелораненых. Срочно необходима медицинская помощь. Повторяю: срочно". Динамик умолк, и в эту минуту "Огайо" замигал в ответ на светограмму флагмана. - Пошлите за лейтенантом Николлсом, - распорядился Тэрнер. - Пусть тотчас же поднимется на мостик. Кэррингтон посмотрел на темные грозные валы, увенчанные молочно-белой пеной, на полубак крейсера, то и дело тяжело ударявшийся о стену воды. - Хотите рискнуть, сэр? - Я должен это сделать. Вы бы поступили так же, каплей... Престон, что пишет "Огайо"? - "Вас понял. Нам некогда возиться с британскими кораблями. Перенесем на другой раз. Au revoir!" (*13) - "В другой раз. Au revoir!" - негромко повторил Тэрнер. - Врет и не смеется. Черт меня побери! - вырвалось у него. - Если кто-нибудь посмеет сказать, что у янки кишка тонка, я ему в кровь разобью его подлую физиономию. Престон, напишите: " Au revoir! Желаю удачи". Каплей, я чувствую себя убийцей. Он потер ладонью лоб, кивнул в сторону рубки, где лежал на кушетке Вэллери. - Из месяца в месяц ему приходилось принимать такие решения. Неудивительно, что... Но тут послышался скрип открываемой дверцы, и он замолчал. - А, это вы, Николлс? Вам предстоит работа, мой мальчик. Хватит вам, лекарям, целый день слоняться без дела. - Он поднял руку. - Ну полно, полно, - усмехнулся он. - Я все знаю... Как дела на хирургическом фронте? - Тон его голоса стал серьезным. - Мы сделали все, что в наших силах, сэр. Правда, делать нам оставалось немного, - проговорил спокойно Николлс. Лицо его осунулось, на нем появились складки, старившие юношу. - Но у нас очень туго с медикаментами. Бинтов почти не осталось. А анестезирующих средств и вовсе нет, если не считать неприкосновенного запаса. Однако начальник медслужбы не хочет к нему притрагиваться. - Понятно, - пробормотал Тэрнер. - Как вы себя чувствуете, дружок? - Отвратительно. - Это видно по вам, - честно признался Тэрнер. - Николлс... Мне страшно жаль, мой мальчик... Но я хочу, чтобы вы отправились на "Сиррус". - Есть, сэр. - В голосе юноши не было удивления: он давно догадался, зачем вызывает его старший офицер. - Прикажете отбыть сейчас? Тэрнер молча кивнул. В свете опускающейся "люстры" четко вырисовывалось его худощавое, волевое лицо. "Такие лица не забываются", - подумал Николлс. - Что с собою брать, сэр? - Свои принадлежности. И только. Не в купейном же вагоне поедете, дружок! - Так можно захватить с собой фотокамеру и пленку? - Можно. - Тэрнер улыбнулся. - Не терпится запечатлеть последние секунды "Улисса", а?.. Не забывайте, "Сиррус" течет как решето. Штурман, свяжитесь с радиорубкой. Пусть прикажут "Сиррусу" подойти к крейсеру и принять доктора с помощью леерного устройства. Снова скрипнула дверца. Тэрнер взглянул на грузную фигуру, усталой походкой приближавшуюся к компасной площадке. Брукс, как и каждый из членов экипажа, едва стоял на ногах, но голубые глаза его, как всегда, полны были огня. - У меня повсюду соглядатаи, - заявил он. - Чего ради вы надумали сплавить юного Джонни на "Сиррус"? - Извините, дружище, - проговорил Тэрнер. - Но, похоже, дела на "Сиррусе" из рук вон плохи. - Понимаю. - Брукс поежился. Возможно, виною тому был жуткий, как погребальная песнь, вой ветра в разбитом снарядами рангоуте, а возможно, пронизывающая стужа. Снова поежившись, он взглянул вверх, на опускавшуюся осветительную бомбу. - Красиво, очень красиво, - пробормотал он. - В честь чего такая иллюминация? - Ждем гостей, - криво усмехнулся Тэрнер. - Ведь так заведено издавна, о Сократ. Увидят огонек в окне - непременно пожалуют. - Он внезапно напрягся, лицо его словно окаменело. - Прошу прощения, я ошибся, проронил он. - Гости уже пожаловали. Последние слова его утонули в раскатах мощного взрыва. Тэрнер ожидал этого: пять-шесть секунд назад он заметил узкий, как кинжал, сноп огня, взвившийся к небесам, который возник перед самым мостиком "Огайо Фрейтера". До транспорта, находившегося на правой раковине, было уже больше мили, но он был отчетливо виден в свете северного сияния. Свете, оказавшемся предательским: почти не имевшее хода судно было обнаружено рыскавшей поблизости немецкой подлодкой. "Огайо Фрейтер" виден был недолго. Взрыв - и вслед за ним ничего: ни дыма, ни пламени, ни звука. Но спинной хребет транспорта был перебит: в днище, верно, зияла огромная пробоина, а трюмы были битком набиты танками и боеприпасами. Транспорт встретил свою кончину с каким-то удивительным достоинством: он затонул быстро, спокойно, без суеты. Через три минуты все было кончено. Воцарившуюся на мостике угрюмую тишину нарушил Тэрнер. Он отвернулся; на лицо его, освещенное бельм светом "люстры", было не слишком приятно смотреть. - А еще говорил: "Au revoir!" - пробормотал он, ни к кому не обращаясь. Лгун несчастный!.. - Он сердито покачал головой, потом коснулся рукава Капкового мальчика. - Свяжитесь с радиорубкой! - резко проговорил он. Прикажите "Викингу" заняться этой лодкой, пока мы не освободимся. - Когда всему этому настанет, конец? - В призрачном свете лицо Брукса казалось неподвижным и утомленным. - Одному Богу известно! Как я ненавижу этих подлых убийц! - простонал Тэрнер. - Я прекрасно понимаю, мы занимаемся тем же... Только дайте мне что-нибудь такое, что я мог бы видеть, с чем я мог бы помериться силами, что-нибудь такое... - Не волнуйтесь, "Тирпиц" вы обязательно увидите, - сухо оборвал его Кэррингтон. - Судя по всему, он достаточно велик, чтобы его не заметить. Взглянув на первого офицера, Тэрнер неожиданно улыбнулся. Хлопнув Кэррингтона по плечу, он откинул голову назад и впился взглядом в мерцающее на небе сияние, гадая, когда же повесят вторую "люстру". - Ты не можешь уделить мне минуту, Джонни?- вполголоса проговорил Капковый мальчик. - Хотелось бы поговорить с тобой. - Разумеется. - Николлс удивленно взглянул на друга. - Разумеется, могу, не одну, а десять, пока не подойдет "Сиррус". В чем дело, Энди? - Виноват, я сейчас. - Штурман подошел к старшему офицеру. - Разрешите пройти в штурманскую рубку, сэр. - Спички не забыли? - улыбнулся Тэрнер. - О'кей. Ступайте. На лице Капкового мальчика появилась слабая тень улыбки. Взяв Николлса под руку, он проводил его в штурманскую; там зажег свет и достал сигареты. Штурман пристально смотрел на Николлса, поднесшего кончик сигареты к колеблющемуся язычку огня. - Ты знаешь, Джонни? - внезапно произнес он. - Пожалуй, во мне есть шотландская порода. - Шотландская кровь, - поправил его Николлс. - С чего это тебе взбрело в голову? - И вот эта кровь говорит мне, что я обречен. Мои шотландские предки зовут меня к себе, Джонни. Я чувствую это всем своим существом. - Капковый мальчик словно не заметил, что его прервали. Он зябко поежился. - Не понимаю, в чем дело. Я еще никогда не испытывал такого ощущения. - Пустяки. У тебя несварение желудка, приятель, - бодро ответил Николлс. Но ему стало не по себе. - На этот раз попал пальцем в небо, - покачал головой штурман, едва заметно улыбнувшись. - Ко всему, я двое суток куска в рот не брал. Честное слово, Джонни. Слова друга произвели на Николлса впечатление. Чувства, искренность, серьезность - все это было ново в Капковом. - Мы с тобой больше не увидимся, - негромко продолжал штурман. - Прошу тебя, Джонни, окажи мне услугу. - Перестань валять дурака, -рассердился Николлс. - Какого черта ты... - Возьми это с собой. - Капковый достал листок бумаги и сунул его в руки приятеля. - Можешь прочесть? - Могу. - Николлс умерил свой гнев. - Да, я могу прочесть. - На листке бумаги стояло имя и адрес. Имя девушки и адрес в Сюррее. - Так вот как ее звать, - произнес он тихо. - Хуанита... Хуанита. - Он проговорил это имя четко, с правильным испанским произношением. - Моя любимая песня и мое любимое имя, - проронил он. - Неужели? - живо переспросил его Капковый мальчик. - Это правда? И мое тоже, Джонни. - Помолчав, он добавил: - Если так случится... словом, если я... Ты навести ее, Джонни, ладно? - О чем ты говоришь, старина? - Николлсу стало не по себе. Не то торопясь закончить этот разговор, не то шутливо он похлопал молодого штурмана по груди. - Да в таком костюме ты смог бы вплавь добраться до Мурманска. Ты же сам твердил мне об этом раз сто. Капковый мальчик улыбнулся. Но улыбка была не слишком веселая. - Конечно же, конечно... Так ты сходишь, Джонни? - Черт тебя побери, да! - в сердцах воскликнул Николлс. - Да, схожу. Кстати, мне пора идти еще кое-куда. Пошли! Выключив свет, отворил дверь и хотел было перешагнуть через комингс. Потом, раздумав, он вернулся и, закрыв дверь, снова включил свет. Капковый мальчик, даже не сдвинувшись с места, смотрел на него как ни в чем не бывало. - Прости, Энди, - с искренним раскаянием проговорил Николлс. - Не знаю, что это на меня нашло... - Дурной нрав, - весело отозвался Капковый мальчик. - Тебя всегда бесило, когда я оказывался прав, а ты ошибался! У Николлса перехватило дыхание, и он на секунду прикрыл глаза. Потом протянул руку. - Всего наилучшего, Васко, - попытался он улыбнуться. - И не беспокойся. Я навещу ее, если что... Словом, навещу, обещаю тебе. Хуанита... Но если застану там тебя... - с шутливой угрозой продолжал он, - тебе не поздоровится. - Спасибо, Джонни. Большое спасибо. - Капковый мальчик был почти счастлив. - Желаю удачи, дружище... Vaya con dios! (*14) Так она мне всегда говорила на прощание. Так и в последний раз сказала. Спустя полчаса лейтенант Николлс оперировал на борту "Сирруса". Стрелки часов показывали 04.45. Стужа была нестерпимой. С норда дул ровный умеренный ветер. Волнение усилилось. Волна стали длиннее, а зловещие ложбины между ними глубже, и "Сиррусу", который тек, как решето, и был покрыт горой льда, доставалось здорово. Небо по-прежнему было ясным и неправдоподобно чистым. Северное сияние начало блекнуть, зажглись звезды. К поверхности моря опускалась пятая по счету осветительная бомба. Именно в 04.45 они услышали этот звук - дальний гром пушек, доносившийся с юга. Грохот раздался минуту спустя после того, как на кромке горизонта вспыхнуло ровное белое пламя. Представить, что там происходит, было нетрудно. "Викинг", преследовавший подводную лодку, хотя был бессилен нанести ей удар, сам подвергся нападению. Бой, видно, был скоротечным и жестоким: орудийные залпы тотчас же смолкли. В эфире царило зловещее молчание. Никто так и не узнал, что же случилось с "Викингом": из его экипажа не спасся ни один человек. Едва умолкли пушки "Викинга", как послышался рев моторов "кондора", входящего на полных оборотах в пологое пике. Секунд пять, может десять, а казалось еще дольше, несмотря на то что ни один зенитный расчет кораблей конвоя не успел накрыть его, - огромный "фокке-вульф" летел, озаренный светом бомбы, сброшенной им самим, и вдруг исчез. А позади него небо вспыхнуло ярким пламенем, на которое было больно смотреть, - более ослепительным, чем лучи полуденного солнца. Световая сила этих "люстр" была столь велика, а действие их столь эффективно, что зрачки наблюдателей сузились, а веки плотно сжались. Прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, вырвавшиеся из кольца света бомбардировщики обрушились на конвой. Расчет, координация действий самояета-наводчика и бомбардировщиков были изумительны. В первой волне шло двенадцать машин. На этот раз они атаковали одновременно несколько целей: на каждый корабль приходилось не более двух самолетов. Тэрнера, наблюдавшего с мостика, как машины круто падают вниз и выравниваются, прежде чем хотя бы одна пушка "Улисса" успела открыть огонь, обуяла тревога. Было что-то ужасно знакомое в большой скорости, манере летать, в силуэтах этих самолетов. Внезапно он узнал их: это же "Хейнкель-111". А Тэриер знал, что "Хейнкель-111" оснащен крылатыми бомбами - оружием, которого он опасался больше всего. И тут, словно кто-то нажал на невидимую кнопку, открыли огонь все до одного орудия "Улисса". Воздух наполнился дымом, едким запахом горящего кордита. Грохот стоял неописуемый. Внезапно Тэрнера охватило ощущение непонятной и свирепой радости... Черт с ними и с их крылатыми бомбами, думал он. Такая война ему по душе - не игра в кошки-мышки, не томительные, унылые прятки, когда пытаешься перехитрить засевшие в засаде "волчьи стаи", а драка врукопашную, в которой ты встречаешься с врагом лицом к лицу и ненавидишь его, и уважаешь за то, что он сошелся с тобой в честном бою, и как проклятый стараешься уничтожить егб. И Тэрнер знал, что люди "Улисса", не щадя живота, будут стремиться уничтожить этого врага. Не нужно было обладать незаурядными способностями, чтобы направить в нужное русло чувства, испытываемые его людьми. Да, теперь это были его люди. Они подавили в себе инстинкт самосохранения. Преступив порог страха, они увидели, что за ним ничего более нет, и потому были готовы подавать снаряды и нажимать на гашетки до тех пор, пока не упадут, сраженные врагом. Головной "хейнкель" сдуло с неба страшным ветром смерти: удачным залпом его накрыла третья башня, обслуживаемая морскими пехотинцами, от которых осталась жалкая горстка, та самая башня, что сбила "кондор". Летевший следом за головной машиной "хейнкель" резко отвернул в сторону, спасаясь от дождя обломков, в которые превратились фюзеляж и моторы его ведомого, и спикировал, промелькнув перед носом крейсера на расстоянии всего одной длины корпуса. Затем круто накренился влево и, дав полный газ, снова ринулся на "Улисс". Расчеты орудий оказались сбитыми с толку; прошло несколько долгих секунд, прежде чем открыл огонь первый комендор. Этого времени "хейнкелю" хватило с лихвой, чтобы выйти на цель под углом 60 градусов, сбросить бомбу и рвануть в сторону, спасаясь от огня "эрликонов" и скорострельных автоматов. Каким-то чудом ему удалось спастись. Крылатая бомба была сброшена, видно, недостаточно высоко. Сначала покачавшись, она затем выровнялась и, спикировав, вышла на горизонтальную траекторию поражения. Прорвав пелену дыма, бомба взорвалась с оглушительным грохотом. Взрыв потряс крейсер до самого киля, и у тех, кто находился на мостике, едва не разорвало барабанные перепонки. Окинув взглядом кормовую часть корабля, Тэрнер решил, что судьба крейсера решена. Сам в прошлом офицер-торпедист, специалист по взрывчатым веществам, он мог определить степень разрушений, причиненных тем или иным взрывчатым веществом. Ему никогда еще не доводилось оказываться в такой близости от столь убийственного взрыва. Недаром старпом боялся этих планирующих бомб, но он и представить себе не мог, насколько велика сила их действия: удар оказался в два, а то и в три раза сильнее, чем он предполагал. Откуда было знать старшему офицеру, что он услышал не один, а два взрыва, происшедших почти одновременно. По воле случая крылатая бомба попала прямо в трубы торпедного аппарата левого борта. В них оставалась всего одна торпеда: двумя другими была потоплена "Вайтура". Аматол, находившийся в зарядной части торпеды, представляет собой чрезвычайно устойчивое, инертное вещество, не боящееся даже самых страшных ударов. Но взрыв бомбы произошел так близко и был так силен, что ответная детонация оказалась неизбежной. Взрыв произвел чудовищные разрушения: рана, нанесенная кораблю, была тяжелой, хотя и не смертельной. Почти до самой ватерлинии борт крейсера был как бы распорот гигантским консервным ножом. От торпедных аппаратов не осталось и следа; палубы изрешечены, деревянные настилы разбиты в щепы, кожух дымовой трубы изуродован до неузнаваемости, а сама труба накренилась на левый борт, пожалуй, на все пятнадцать градусов. Однако основная энергия взрыва оказалась направленной в корму, так что ударная волна почти целиком ушла в воду, при этом камбуз и корабельная лавка, и без того получившие значительные повреждения, теперь превратились в свалку искореженного металла. Поднятое взрывом облако пыли и обломков еще не успело осесть, когда вдали скрылся последний из "хейнкелей". Вражеские машины летели, едва не задевая за гребни волн, при этом они выделывали немыслимые пируэты, чтобы не попасть под проливной дождь огненных трасс. Потом, точно по волшебству, они исчезли; остались лишь внезапно навалившаяся оглушающая тишина и медленно догорающие "люстры", освещающие облако, точно саван закрывшее "Улисс", темные клубы дыма, валившие из недр разбитого "Стерлинга", да танкер, у которого почти целиком была оторвана кормовая надстройка. Но ни одно из судов конвоя не дрогнуло и не остановилось, при этом было уничтожено пять "хейнкелей". "Победа, доставшаяся дорогой ценой, размышлял Тэрнер, - если можно назвать это победой". Он понимал, что "хейнкели" вернутся снова. Нетрудно представить оскорбленную гордость и ярость немецкого верховного командования в Норвегии: насколько известно Тэрнеру, еще ни один конвой, направлявшийся в Россию, не проходил в такой близости от побережья.
Чтобы не задеть огромный вращающийся вал, Райли осторожно вытянул онемевшую ногу. Он аккуратно налил масла на подшипник, боясь потревожить инженер-механика, который уснул, привалившись к стене туннеля и положив голову на плечо кочегару. Едва Райли выпрямился, как Додсон заворочался и открыл тяжелые, слипшиеся веки. - Господи Боже! - проговорил он устало. - Вы всё еще здесь, Райли? То были первые слова, произнесенные им в течение нескольких часов. - Это большая удача, что я здесь, черт бы меня побрал! - проворчал Райли и кивнул на подшипник. - Случись что, пожарный рукав сюда никто небось не притащит! Он был несправедлив, и Райли сам понимал это: они с Додсоном менялись каждые полчаса; один отдыхал, а другой смазывал подшипник. Но Райли просто нужно было что-нибудь сказать, потому что ему все труднее становилось выдерживать неприязненный тон, разговаривая со стармехом. Додсон усмехнулся про себя, но не сказал ничего. Наконец, откашлявшись, он как бы мимоходом заметил: - Не кажется ли вам, что "Тирпиц" заставляет себя ждать? - Да, сэр. - Райли чувствовал себя неловко. - Давно бы пора ей пожаловать, этой проклятой посудине! - Не ей, а ему, - машинально поправил Додсон. - "Адмирал фон Тирпиц", как-никак... Почему вы не перестанете заниматься этой чепухой, Райли? Райли что-то буркнул. Додсон вздохнул, потом лицо его просияло. - Сходите-ка, принесите еще кофе. У меня в горле пересохло. - Не пойду, - наотрез отказался Райли. - Сходите лучше вы. - Прошу вас, сделайте одолжение, - ласково проговорил Додсон. - Чертовски хочется пить. - Так и быть, схожу. - Верзила-кочегар, выругавшись, с трудом поднялся на ноги. - Только где я его достану? - В машинном отделении кофе сколько угодно. Если там не хлещут ледяную воду, значит, хлещут кофе. Чур, мне ледяной воды не надо, - поежился Додсон. Взяв термос, Райли поковылял вдоль туннеля. Не успел он пройти и нескольких футов, как "Улисс" вздрогнул всем корпусом от залпа тяжелых орудий. То было сигналом начала воздушного налета. Додсон вцепился в стенку. Он заметил, что Райли сделал то же самое, потом неуклюже, спотыкаясь, бросился бежать. Было что-то гротескное и знакомое в его манере бегать. Снова послышался удар орудий, и нелепая фигура, похожая на гигантского краба, охваченного паникой, припустилась еще быстрей. "Паника, - подумал Додсон, - вот что бывает, когда людей охватывает паника". Снова весь коридор заходил ходуном - на этот раз сильнее. Должно быть, стреляла третья башня, она почти над ними. Нет, я не осуждаю его. Слава Богу, что он сбежал. Додсон мысленно улыбнулся. Наш друг Райли больше здесь не появится, он не из тех, кто быстро перековывается. Додсон устало откинулся назад. "Наконец-то я один", - пробормотал он едва слышно. Он ждал чувства облегчения. Но его не было. Взамен его появились досада, чувство одиночества и тоски и еще - какая-то пустота и разочарование. Но немного спустя Райли появился вновь. Он снова бежал неуклюже, по-крабьи, держа в руках трехпинтовый термос и две кружки. Задевая за стенку туннеля, он яростно бранился. Тяжело дыша, он не говоря ни слова сел рядом с Додсоном, налил тому дымящегося кофе. - Какого дьявола вы вздумали вернуться? - резко проговорил Додсон. - Я вас не просил... - Вы просили кофе, - грубо оборвал его Райли. - Вот и пейте, черт возьми. В это мгновение в тускло освещенном коридоре гребного вала жутко отозвалось эхо взрыва бомбы и детонации торпеды в аппарате левого борта. Вибрация была так сильна, что они оба сшиблись. Кружка, которую держал Райли, выплеснулась Додсону на ногу. Ум Додсона так устал, реакции стали столь замедленными, что первая его мысль была о том, как дьявольски он озяб, до чего холодно в этом туннеле с "плачущими" стенками. Горячий, как кипяток, кофе мгновенно проник сквозь одежду, но Додсон не ощущал ни ожога, ни влаги: ноги ниже колен у него совсем онемели. Затем, встряхнув головой, он посмотрел на Райли. - Ради Бога, в чем дело? Что происходит? Не знаете? - Понятия не имею. Спрашивать было некогда. - Райли с наслаждением потянулся и принялся дуть на дымящийся кофе. Тут ему в голову пришла, видно, удачная мысль: широкая улыбка осветила мрачную физиономию кочегара. - Не иначе, как "Тирпиц", - произнес он с надеждой. В эту страшную ночь немецкие эскадрильи трижды поднимались с аэродрома в Альта-Фьорде и, гудя моторами, улетали в студеную арктическую ночь, держа курс на норд-норд-вест. Средь вод неспокойного Ледовитого океана они искали жалкие остатки конвоя Эф-Ар-77. Особого труда для них эти поиски не составляли - всю ночь конвой неотступно преследовал "фокке-вульф" "кондор", несмотря на все попытки избавиться от него. У "кондора", казалось, был бесконечный запас этих смертоносных "люстр". Вполне возможно, что так оно и было, наверняка он не взял иного груза, кроме осветительных бомб. А бомбардировщикам оставалось лишь лететь на этот ориентир. Первая атака началась примерно в 05.45 с высоты около девятисот метров. В нападении, похоже, участвовали "дорнье", но определить тип самолетов с полной уверенностью было сложно, поскольку неприятельские машины летели много выше всех трех осветительных бомб, висевших над водой. В сущности, атака оказалась не вполне удачной и проведена была без особого воодушевления. И вполне понятно: огневая завеса оказалась слишком плотной. Но из двух бомб, достигших цели, одна попала в транспорт, разрушив часть носовой надстройки, вторая поразила "Улисс". Пробив флаг-дек и адмиральский салон, бомба разорвалась в лазарете, битком набитом тяжелоранеными и умирающими. Для многих взрыв этот, должно быть, оказался избавлением, ниспосланным с неба, потому что на корабле давно кончились анестезирующие средства. Не уцелел никто. В числе прочих погиб Маршалл минный офицер; Джонсон - старший санитар корабельного лазарета; старшина корабельной полиции, час назад раненный осколком трубы торпедного аппарата; Бэрджесс, беспомощно лежавший, стянутый смирительной рубашкой (ночью, когда бушевал шторм, он получил контузию и сошел с ума). В числе погибших оказались Браун, лежавший с раздробленным крышкой орудийного погреба бедром, и Брайерли, которого так или иначе ожидал конец: легкие у него разъело соляром. Брукса в лазарете не было. Взрывом бомбы вывело из строя телефонную станцию. За исключением связи между мостиком и орудиями, а также телефона и переговорных труб, связывавших мостик с машиной, все корабельные коммуникации оказались нарушенными. Вторая атака была осуществлена в семь часов утра всего шестью бомбардировщиками. То снова были "хейнкели", вооруженные крылатыми бомбами. Видно, выполняя приказ, они не обращали внимания на транспорты и сосредоточили свое внимание на крейсерах. Дорого обошлась неприятелю эта атака: уцелели лишь две машины, а попадание было лишь одно. Но эта единственная бомба, угодившая в ют "Стерлинга", вывела из строя оба кормовых орудия. С налитыми кровью глазами и обнаженной головой, несмотря на ледяной ветер, Тэрнер молча расхаживал по полуразбитому мостику "Улисса". Упорство, с каким держался на плаву "Стерлинг", отбиваясь оставшимися у него огневыми средствами, поражало его. Затем он взглянул на собственный корабль, напоминавший не крейсер, а плавучий лабиринт изувеченной стали. Но лабиринт этот, как ни удивительно, по-прежнему рассекал мощные волны. Взглянул - и удивился еще больше. Изувеченные, горящие крейсера, крейсера, разбитые и изуродованные до неузнаваемости, не были в диковину Тэрнеру. На его глазах буквально до смерти были избиты крейсера "Тринидад" и "Эдинбург", тоже эскортировавшие транспорты, направлявшиеся в Россию. Но никогда еще не доводилось ему видеть, чтобы корабли, получив такие страшные раны, как "Улисс" и старик "Стерлинг", все еще могли оставаться в живых. Расскажи ему об этом кто-нибудь другой, он бы не поверил. Третья атака началась перед самым рассветом. В серых утренних сумерках на конвой налетело полтора десятка "хейнкелей". Атакующие проявили недюжинную храбрость и решительность. И на этот раз единственными объектами атаки оказались крейсера, но особенно тяжко пришлось "Улиссу". Однако экипаж его не испугался встречи с врагом, не стал сетовать на судьбу, пославшую ему новое испытание. Эти странные, самоотверженные люди, эти "ходячие привидения", какими их видел Николлс, встретили неприятеля радостно: разве можно сразить врага, если он прячется? Страх, тревога, предчувствие смерти - это для них больше не существовало. Домашний очаг, родина, семья, жена, любимая девушка - то были одни слова, понятия, которые, лишь тронув человеческий разум, тотчас исчезали бесследно. "Передайте им, - сказал Вэллери. - Передайте им, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля". Вэллери. Вот что было важно. Это и все то, во что верил Вэллери, что было неотъемлемой частью этого душевного и доброго человека. Неотъемлемой потому, что то был сам Вэллери. И матросы подносили снаряды, запирали затворы орудий, нажимали на гашетки "эрликонов", забыв обо всем. Они помнили лишь о своем командире, который умер, умоляя простить его за то, что покидает их в беде. Помнили, что не должны предать его. Да, это были привидения, но привидения одержимые. Это были люди, поднявшиеся над самими собой, как это зачастую бывает, когда человеку известно, что его следующий, неизбежный шаг приведет его в горние выси... Первым атаке подвергся "Стерлинг". Тэрнер увидел, как, войдя в отлогое пике, на крейсер с ревом устремились два "хейнкеля", чудом уцелевшие, несмотря на ожесточенный огонь бьющих в упор корабельных пушек. Бронебойные, замедленного действия бомбы поразили среднюю часть "Стерлинга" чуть ниже палубы и взорвались в котельном и машинном отделении - самом чреве корабля. Следующие три бомбардировщика были встречены лишь огнем скорострельных автоматов да "льюисов", носовые орудия главного калибра умолкли. Тэрнер похолодел: страшная догадка пронзила его мозг: очевидно, взрывом отрезало башни от источников электроэнергии (*15). Вражеские бомбардировщики беспощадно подавили жалкое сопротивление, каждая бомба попала в цель. "Стерлинг" получил смертельную рану. Вновь охваченный пламенем, корабль сильно накренился на правый борт. Рев авиационных моторов заставил Тэрнера резко обернуться. В первой волне двигалось пять "хейнкелей". Заходили они с разных высот и различных курсовых углов с целью рассредоточить зенитные средства крейсеров, но все машины метили в кормовую часть "Улисса". Дыма и грохота было столько, что Тэрнер лишь с трудом мог ориентироваться в обстановке. Воздух мгновенно наполнился свистом крылатых бомб и оглушительным лаем авиационных пушек и пулеметов. Одна бомба взорвалась в воздухе - чуть впереди кормовой дымовой трубы. Над шлюпочной палубой пронесся стальной смерч, и тотчас смолкли все "эрликоны" и скорострельные автоматы: их расчеты погибли от осколков и удара взрывной волны. Вторая бомба, пробив верхнюю палубу и палубу кубрика машинистов, взорвалась в отсеке радиотелеграфистов, походившем теперь на склеп. Две другие бомбы, летевшие выше, ударили в кормовую орудийную палубу и третью орудийную башню. С зияющей сверху пробоиной и боками, словно вспоротыми гигантским тесаком, башня, сорванная с основания, лежала уродливой грудой на изувеченной палубе. За исключением артиллеристов, находившихся на бот-деке и в орудийной башне, погиб лишь один моряк, но моряк этот был поистине незаменим. Осколком первой бомбы пробило баллон со сжатым воздухом, находившимся в мастерской торпедистов, где только что укрылся Хартли, старший боцман "Улисса", на ком, в сущности, держался весь корабль... Вот крейсер врезался в облако густого черного дыма - это горело топливо в пробитых топливных цистернах "Стерлинга". Что происходило в течение последующих десяти минут, никто не помнил. Корабль, объятый дымом и пламенем, походил на преисподнюю, и матросы терпели поистине адские муки. "Улисс" вырвался из черного облака, но тут, паля из пушек и пулеметов, на него обрушились "хейнкели" (бомб у них больше не осталось). Так на упавшую на колени жертву набрасывается кровожадная волчья стая. Правда, крейсер нет-нет да огрызался: стреляло то одно орудие, то другое. Например, отвечала пушка, установленная возле самого мостика. Перегнувшись вниз, Тэрнер увидел артиллериста, бившего трассерами в пикирующий "хейнкель". В ту же минуту и "хейнкель" открыл огонь. Сбив с ног Капкового мальчика, Тэрнер кинулся назад. Вражеская машина улетела, и пушки умолкли. Тэрнер с трудом поднялся на ноги, посмотрел через борт: зенитчик был мертв, одежда на нем была исполосована в клочья. Услышав позади шум шагов, Тэрнер обернулся и увидел хрупкую юношескую фигуру. Отстранив чью-то руку, юноша перелез через ограждение мостика. На мгновение перед Тэрнером мелькнуло бледное, сосредоточенное лицо Крайслера, того самого юного сигнальщика, который ни разу не улыбнулся и ни с кем не разговаривал с тех самых пор, как была открыта рубка гидроакустика. В ту же секунду справа по борту он заметил трех "хейнкелей", делавших новый заход. - Слезай, идиот! - закричал Тэрнер. - Жить надоело? Крайслер взглянул на офицера широко раскрытыми, недоумевающими глазами, отвернулся и спрыгнул на бортовой барбет, где был установлен "эрликон". Перегнувшись, Тэрнер посмотрел вниз. Ни слова не говоря, Крайслер попробовал вытащить убитого стрелка из гнезда, но сил у него не хватало. Лишь после нескольких судорожных, отчаянных рывков ему удалось стащить комендора с сиденья. Осторожно опустив мертвеца на палубу, он сам вскарабкался в освободившийся кокпит. Рука Крайслера, заметил Тэрнер, была рассечена и кровоточила, затем краешком глаза старпом увидел, как из пушек "хейнкеля" вырвалось пламя, и упал на пол. Прошла одна секунда, две, три - три секунды, в продолжение которых вражеские снаряды и пули молотили по прочной броне мостика. И тут словно сквозь сон Тэрнер услышал, как застучал спаренный "эрликон". Юноша продолжал вести огонь до последней секунды. Он произвел всего лишь шесть выстрелов, но, окутанная дымом, огромная серая машина задела за командно-дальномерный пост левым крылом, которое тотчас же отлетело в сторону и упало в воду у противоположного борта корабля. Крайслер по-прежнему сидел в кокпите. Правой рукой он держался за изувеченное авиационным снарядом левое плечо, пытаясь остановить кровь, льющуюся из перебитой артерии. И, когда следующий бомбардировщик ринулся на корабль, старший офицер увидел, как раненая, окровавленная рука юноши потянулась к рукоятке спускового механизма. В бессильном гневе старпом колотил кулаком по палубе. Упав на настил рядом с Кэррингтоном и штурманом, он думал о Старре - человеке, который навлек на них эти мучения, - и ненавидел его пуще всех на свете. В ту минуту он был готов убить этого подлеца. Думал о юном Крайслере, который испытывал адскую боль от плечевых упоров, представил карие глаза этого мальчика, тоску и муку в них. Тэрнер поклялся, что если останется жив, то представит юношу к Кресту Виктории. Грохот пушек оборвался. "Хейнкель" отвалил вправо, оба мотора его были окутаны дымом. Вместе с Капковым мальчиком, точно сговорясь, Тэрнер поднялся на ноги и наклонился, чтобы посмотреть вниз. Но при этом едва не погиб. Он не заметил третий "хейнкель", который пронесся над мостиком - излюбленной мишенью самолетов, -- поливая его огненным дождем. Ощутив возле щек ветерок пуль, Тэрнер резко откинулся назад, с маху ударившись спиной о палубу, да так, что не смог вздохнуть. Но, лежа на палубе, он не видел ее. Перед взором старпома стояла иная картина, каленым железом врезавшаяся ему в памяти-образ Крайслера, которого он успел увидеть в долю секунды. В спине юноши зияла рана величиной с кулак. Стрелок упал, и от веса его тела стволы "эрликонов" задрались вверх. Оба ствола по-прежнему стреляли. Стреляли до тех пор, пока не опустели магазины; пальцы убитого судорожно сжимали гашетки. Одна за другой смолкали пушки судов конвоя, вой авиационных моторов стал едва слышен. Налет окончился. Тэрнер поднялся на ноги - на этот раз медленно, тяжело. Перегнувшись через край мостика, посмотрел на гнездо стрелка и отвернулся. Лицо его оставалось неподвижным. Позади послышался кашель. Странный, булькающий. Тэрнер резко обернулся и оцепенел, сжав кулаки. Не в силах ничем помочь, Кэррингтон опустился на колени рядом со штурманом. Тот сидел на палубе, опершись спиной о ножки адмиральского кресла. От левого бедра юноши к правому плечу, рассекая вышитую на груди букву "X", шла ровная, аккуратная строчка круглых отверстий, прошитых пулеметом "хейнкеля". Должно быть, воздушной волной молодого штурмана отшвырнуло на самую середину мостика. Тэрнер стоял как вкопанный. Ему стало не по себе; он понял, что жить штурману оставалось считанные секунды. Любое резкое движение оборвет тонкую нить, еще связывавшую юношу с жизнью. Почувствовав присутствие старшего офицера, ощутив на себе его взгляд, Капковый мальчик с усилием поднял голову. Ясные голубые глаза его уже помутнели, в лице не было ни кровинки. Машинально проведя рукой по пробитому пулями комбинезону, он ощупал отверстия. Взглянул на стеганый капковый костюм и невесело улыбнулся. - Пропал, - прошептал он. - Пропал костюмчик! - Рука его с раскрытой ладонью соскользнула вниз. Голова тяжело упала на грудь. Ветер шевелил льняные волосы юноши.
Глава 17
В ВОСКРЕСЕНЬЕ утром
"Стерлинг" погиб на рассвете. Погиб, по-прежнему имея ход, по-прежнему разрезая форштевнем могучие волны. Изуродованный мостик и надстройки накалились докрасна; а когда адское пламя, питаемое соляром из разбитых топливных цистерн, раздувало ветром, металл раскалялся добела. Нелепое, страшное, хотя и не новое зрелище: именно так выглядел "Бисмарк", похожий на кусок стали в горниле, прежде чем торпеды "Шроп-шира" отправили корабль на дно. "Стерлинг" погиб бы в любом случае, но пикировщики ускорили его конец. Северное сияние давно померкло. На севере темнела туча, которая готова была вот-вот затянуть все небо. Моряки молили провидение, чтобы туча эта закрыла собою конвой, спрятала его под снежным покровом. Однако "штуки" (*16) опередили тучу. "Штуки" - наводившие на противника страх пикирующие бомбардировщики "Юнкерс-87" с изломом крыльев, как у чайки, - появились с юга. Пролетев на большой высоте над конвоем, они развернулись и полетели назад, на юг. Очутившись на западе, на самом траверзе "Улисса", замыкавшего конвой, они начали новый разворот. Один за другим, в типичной для "юнкерсов" манере, пикировщики стали выходить из строя, падая на левое крыло. Сделав разворот, вражеские машины коршунами кинулись из поднебесья на свои жертвы. Всякий самолет, пикирующий на изготовленную к бою зенитную установку, обречен. Так говорили ученые мужи, преподаватели артиллерийского училища на острове Уэйл и, теша собственное тщеславие, доказывали и без того очевидную истину, используя в качестве наглядных пособий зенитные орудия и воссоздавая боевую обстановку. К сожалению, воссоздать пикировщики было невозможно. "К сожалению" - потому, что в боевых условиях единственным решающим фактором был именно пикирующий бомбардировщик. Чтобы убедиться в этом, надо самому очутиться возле орудия, слышать пронзительный вой и свист "штуки", падающей почти отвесно вниз, самому прятаться от ливня пуль, видеть, как с каждой секундой вражеская машина увеличивается в сетке прицела, и знать при этом, что никакая сила не предотвратит полет подвешенной под фюзеляжем пикировщика бомбы. Сотни человек - из тех, кто был свидетелем атаки "юнкерса" и остался в живых, - с готовностью подтвердят, что война не создала ничего более жуткого и деморализующего, чем зрелище "юнкерса" с его У-образным изломом крыльев в ту минуту, когда он с оглушительным ревом падает на вас перед самым выходом из пике. Но в одном из ста, а, возможно, и из тысячи случаев, когда тот факт, что за пушкой сидел живой человек, не шел в счет, могло оказаться, что ученые мужи правы. Именно теперь-то и был этот тысячный случай, ибо ночью призрак страха исчез. Пикировщикам противостоял лишь один многоствольный зенитный автомат да полдюжины "эрликонов" - носовые башни использовать было невозможно. Но и этого оружия было достаточно, даже более чем достаточно, ибо оно находилось в руках людей нечеловечески бесстрастных, исполненных ледяного, как полярный ветер, спокойствия и проникнутых решимостью, от которой становилось страшно. В течение каких-то трех секунд были сбиты три "юнкерса". Два из них упали в море, не причинив кораблю вреда, а третий со страшным треском врезался в и без того разрушенный адмиральский салон. Надежды на то, что топливные баки самолета не взорвутся, а бомба не сдетонирует при ударе, почти не было. Но ни того, ни другого не произошло. Казалось излишним восторгаться храбростью ветерана - в минуты испытаний мужество становится обычным явлением, - когда бородатый Дойл, оставив свой скорострельный автомат, забрался на полубак и упал на бомбу, тяжело перекатывавшуюся по шпигату, наполненную чистым авиационным бензином. Достаточно было крохотной искры, высеченной башмаком Дойла или одним из стальных обломков "юнкерса", царапавших, по надстройке, и произошло бы непоправимое... Контактный взрыватель бомбы был цел, и бомба, словно живая, скользила накаталась по обледенелой палубе. Вырываясь из рук. Дойла, крепко. державшего ее, бомба так и норовила ткнуться носом в переборку или в пиллерс. Если же Дойл и подумал о том, что может произойти, то ему это было безразлично. Спокойно, почти небрежно, ударом ноги он сбил уцелевшую стойку ле-ерного ограждения и спихнул бомбу вниз стабилизатором, резко оттолкнув в сторону ее нос, чтобы детонатор не стукнулся о борт. Бомба упала в море, не взорвавшись. Она упала в воду в ту самую минуту, когда первая бомба, проткнув, словно лист картона, дюймовую палубную броню "Стерлинга", взорвалась в машинном отделении. Вслед за нею в самое сердце гибнущего крейсера вонзились три, четыре, пять, шесть бомб, после чего освободившиеся от груза "юнкерсы", круто взмыв, отвалили в обе стороны от корабля. Люди, находившиеся на мостике "Улисса", взрыва этих бомб не услышали. Вместо него была жуткая, окаянная тишина. Бомбы попросту исчезли в дыму и реве адского пламени. "Стерлинг" был сражен не одним ударом, а целой серией все более мощных ударов. Он многое вынес, но терпеть далее у него не осталось сил. Так под градом ударов, наносимых неумелым, но свирепым противником, шатается и, не выдержав их лавины, падает на ринг боксер. С окаменевшим лицом, мучаясь сознанием собственного бессилия, Тэрнер безмолвно смотрел, как гибнет "Стерлинг". Странное дело, думал устало старпом, он таков, как и все. Должно быть, крейсера, - пришла ему в голову отвлеченная мысль, - самые стойкие в мире корабли. Он видел гибель многих, и ни один из них не погиб просто, легко, эффектно. Ни внезапный нокаут, ни "удар из милосердия" не могли оборвать их жизнь - всякий раз их приходилось бить, бить до смерти... Так случилось и со "Стерлингом". Тэрнер, так крепко вцепился в разбитое ветрозащитное стекло, что у него заболели предплечья. Для него, как и для любого хорошего моряка, любимый корабль становился любимым другом, а старый храбрый "Стерлинг" вот уже пятнадцать месяцев был верным спутником "Улисса" и вместе с ним нес тяжкое бремя, участвуя в самых трудных конвоях. "Стерлинг" был последним из старой гвардии, ибо один лишь "Улисс" дольше него ходил в опасные походы. Тяжко видеть, как погибает друг; уставившись в обледенелый палубный настил и втянув голову в сгорбленные плечи, старпом отвернулся. Тэрнер мог закрыть глаза, но не мог заткнуть уши. Он содрогнулся всем телом, услышав чудовищный клекот кипящей воды и шипенье пара. Это раскаленные добела надстройки "Стерлинга" стали погружаться в студеные воды Ледовитого океана. Пятнадцать, двадцать секунд продолжался этот страшный предсмертный вздох и внезапно оборвался, словно отсеченный ножом гильотины. Заставив себя поднять голову, Тэрнер увидел впереди лишь пустынное, мерно вздымающееся море да крупные жирные пузыри, поднимающиеся на поверхность. Когда к ним прикасались капельки дождя, выпадавшие из огромного облака пара, уже превращавшегося во влагу на этом лютом холоде, они лопались. "Стерлинг" погиб, но потрепанные остатки конвоя, раскачиваясь с борта на борт и с носа на корму, упорно продвигались на север. Осталось всего семь судов - четыре "купца", в том числе флагманское судно коммодора, танкер, "Сиррус" и "Улисс". Ни одно из судов не было целым, все получили повреждения, тяжелые повреждения, но больше остальных досталось "Улиссу". Уцелело всего лишь семь судов. А ведь вначале в конвое насчитывалось тридцать шесть единиц. В 08.00 Тэрнер послал светограмму "Сиррусу": "Радиостанция выведена из строя. Сообщите командующему курс, скорость, место. Подтвердите рандеву в 09.30. Зашифруйте". Ответ пришел ровно час спустя. "Задержка из-за сильного волнения. Рандеву ориентировочно в 10.30. Выслать авиационное прикрытие невозможно. Продолжайте идти к месту назначения. Командующий". - "Продолжайте идти!" - яростно воскликнул Тэрнер. - Вы только послушайте его! "Продолжайте идти!" А мы что делаем, черт возьми? Кингстоны открываем? - Он замотал головой в гневе и отчаянии. - Не люблю повторяться, - произнес он с горечью. - Но приходится. Как всегда, выручка приходит слишком поздно, тысяча чертей! (*17) Давно наступил рассвет, день был в полном разгаре, когда вдруг начало снова темнеть. Небо обложили тяжелые свинцовые тучи - бесформенные, зловещие. То были снеговые тучи. Слава Богу, скоро повалит снег, только он теперь может спасти конвой. Но снегопада не было. На них, как снег на голову, обрушились "юнкерсы". Сначала послышался размеренный, то стихающий, то усиливающийся, гул моторов: это бомбардировщики методически обшаривали пустынную поверхность моря ("Чарли" улетел еще на рассвете). Но обнаружить крохотный конвой было лишь вопросом времени. Спустя десять минут после первого оповещения об их приближении головной "юнкерс", падая на крыло, ринулся вниз. Прошло всего десять минут, но этого оказалось достаточно для того, чтобы, посовещавшись, принять решение, какое приходит в минуту отчаяния. Когда "юнкерсы" приблизились, они обнаружили, что конвой движется строем фронта: танкер "Варелла" в середине, по два транспорта с обоих его бортов, чуть впереди, а "Сиррус" и "Улисс" прикрывают фланги. Случись рядом подводная лодка, ей ничего не стоило бы поразить разом все суда. Но метеорологические условия не благоприятствовали действиям подводных лодок, зато такой строй позволял по крайней мере постоять за себя. Если бы бомбардировщики приблизились с кормы - излюбленный прием "юнкерсов", - они натолкнулись бы на плотную завесу огня всех семи кораблей. Атакуй они с флангов, им пришлось бы сначала атаковать корабли охранения, поскольку ни один "юнкере" не станет подставлять свое незащищенное брюхо под снаряды орудий военного судна... Бомбардировщики решили атаковать одновременно с обоих флангов - пять машин шли с востока, четыре с запада. На этот раз они несли запасные топливные баки. Смотреть, как идут дела у "Сирруса", Тэрнеру было недосуг. Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик. В промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук "эрликонов". Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня. Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы. Сорокачетырехдюймовые прожектора! Ну конечно же! Все еще считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль! Вот глупец! Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов - как засветло, так и в темное время. Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом. Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами. Он догадался раньше, чем увидел его. Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто-то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора. Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей. Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках - ко всему, лично он ничего не мог предпринять - и словно завороженный впился глазами в прожекториста. Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе. Ни одна жилка не дрогнула на этом лице - ни в тот момент, когда первый "юнкере" начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от "Улисса". О чем, интересно, думал этот юноша? О матери и сестрах, погребенных под развалинами дома в Кройдоне? О брате, павшем случайной жертвой мятежа в Скапа-Флоу, который теперь казался такой нелепицей? Об отце, погибшем от руки собственного сына? Тэрнер этого не знал, но что-то подсказывало, что задавать такие вопросы поздно, что этого не узнает никто. Лицо Ральстона было нечеловечески спокойно. Оно оставалось спокойным и в ту минуту, когда второй пикировщик, промахнувшись, сбросил бомбу в море. Лицо его было неподвижным, когда третий бомбардировщик взорвался в воздухе. Оно оставалось спокойным и после того, как пушечными снарядами четвертого "юнкерса" был выведен из строя один из прожекторов... и даже тогда, когда снарядами последнего "юнкерса" вдребезги разбило пульт управления прожекторами, а самому оператору разворотило грудь. Ральстон умер мгновенно. Постояв долю секунды, словно не желая покидать свой боевой пост, он медленно опустился на палубу. Тэрнер склонился над погибшим. На открытые глаза юноши падали первые пушистые хлопья снега. И лицо его, и глаза были по-прежнему бесстрастны, словно маска. Тэрнер поежился словно от холода и отвернулся. Всего одна бомба попала в "Улисс". Она угодила в носовую палубу сразу перед первой башней. Не пострадал никто, но от удара и сотрясения вышла из строя гидравлика. Единственной на корабле действующей орудийной башней оказалась вторая башня. "Сиррусу" повезло меньше. Комендоры эсминца сбили один "юнкере", огнем с транспортов был уничтожен еще один бомбардировщик, но две бомбы поразили корабль и взорвались в кормовом кубрике. На "Сиррусе", битком набитом моряками, снятыми с погибших кораблей, народу скопилось вдвое больше обыкновенного, и поэтому этот кубрик был обычно переполнен до отказа. Но по боевой тревоге все его покинули, так что там никто не погиб. Ни один моряк не погиб и впоследствии; во время новых походов, в Россию эсминец не получил ни единого повреждения. Надежда крепла с каждой минутой. До подхода боевой эскадры оставалось меньше часа. На корабли опустилась мгла, предвестница арктического шторма. Густо валил снег, падая в темные неспокойные воды океана. Ни один самолет не смог бы теперь отыскать их в этой пронизанной свистом ветра снежной мгле. Ко всему, конвой оказался вне досягаемости береговой авиации, не считая, конечно, "кондоров". Да и подводные лодки вряд ли осмелятся высунуть свой нос в такую пургу. - "На остров Счастья выбросит, быть может..."- негромко продекламировал Кэррингтон. - Что? - недоуменно посмотрел на него Тэрнер. - Что вы сказали, каплей? - Теннисон, - извиняющимся тоном произнес Кэррингтон. -Командир любил его цитировать... Возможно, и выкарабкаемся. - Возможно, возможно, - машинально отозвался Тэрнер. - Престон! - Есть, сэр! Вижу семафор. - Престон впился взглядом в северную часть горизонта, где на "Сиррусе" торопливо мигал сигнальный фонарь. - Корабль, сэр! - сообщил он взволнованно. - "Сиррус" докладывает, что с норда приближается военный корабль! - С норда? Слава Богу! Слава Богу! - оживился Тэрнер. - С норда! Должно быть, эскадра. Раньше, чем обещали... Зря я их ругал! Что-нибудь видите, каплей? - Ничего не вижу, сэр. Снежный заряд плотен, хотя видимость вроде улучшается... Снова светограмма с "Сирруса". - Что он пишет, Престон? - озабоченно спросил Тэрнер сигнальщика. - "Контакт. Подводная цель. Тридцать градусов левого борта. Дистанция уменьшается". - Подводная лодка? В такой-то темноте? - простонал Тэрнер. Изо всей силы он ударил кулаком по нактоузу и злобно выругался. - Черта с два! Лусть только попробует остановить нас! Престон, напишите "Сиррусу", пусть остается... И на полуслове умолк, вперив изумленный взгляд в северную часть горизонта. Сквозь снег и мрак он увидел, как вдали вспыхнули и снова погасли кинжалы белого пламени. Подошел Кэррингтон, не мигая глядел, как перед форштевнем "Кейп Гаттёраса", транспорта, на котором находился коммодор конвоя, взлетели белые водяные столбы. Потом снова увидел вспышки. На этот раз они были ярче, мощнее и на долю секунды озарили бак и надстройки ведущего огонь корабля. Старпом медленно повернулся к Кэррингтону и увидел застывшее лицо и погасший взгляд первого офицера. Как-то сразу побледнев и осунувшись от усталости и предчувствия неминуемой беды, Тэрнер в свою очередь пристально посмотрел на Кэррингтона. - Вот и ответ на многие вопросы, - проговорил он вполголоса. - Вот почему фрицы последние дни так обрабатывали "Стерлинг" и наш корабль. Лиса попала в курятник. Наш старый приятель, крейсер типа "Хиппер", пришел к нам с визитом вежливости. - Совершенно верно. - А спасение было так близко... - Тэрнер пожал плечами. - Мы заслужили лучшей участи... - Он криво усмехнулся. - Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью героя? - Одна мысль об этом внушает мне отвращение! - прогудел чей-то голос у него за спиной. Это появился Брукс. - Мне тоже, - признался старший офицер. Он улыбнулся: он снова был почти счастлив. - Но есть ли у нас иной выбор, джентльмены? - Увы, нет, - печально вымолвил Брукс. - Обе машины полный вперед! - скомандовал Кэррингтон по переговорной трубе. Это было его ответом. - Отставить, - возразил -Тэрнер. - Обе машины самый полный, капитан-лейтенант. Передайте в машинное отделение, что мы спешим, и напомните механикам, как они грозились перещеголять "Абдиэл" и "Манксман"... Престон! Сигнал всем судам конвоя: "Рассеяться. Следовать в русские порты самостоятельно". Верхняя палуба оказалась под плотной белой пеленой, но снег все валил, не переставая. Снова поднялся ветер. Выйдя на палубу после тепла корабельной лавки, где он оперировал, Джонни Николлс едва не задохнулся от ледяного ветра. Легкие пронизала острая боль: температура воздуха, понял он, была градусов двадцать по Цельсию. Спрятав лицо в воротник канадки, он медленно, с остановками, стал подниматься по трапам на мостик. Николлс смертельно устал и всякий раз, ступая, корчился от боли: осколками бомбы, взорвавшейся в кормовом кубрике, он был ранен в левую ногу выше лодыжки. Командир "Сирруса" ждал его у дверцы крохотного мостика. - Я решил, вам будет любопытно взглянуть на это, док, - произнес Питер Орр высоким, необычным для такого рослого мужчины голосом. - Вернее, подумал, что вы захотели бы увидеть это зрелище, - поправился он. - Посмотрите, как он несется! - проговорил Орр. - Как он несется! Николлс повернул голову туда, куда показывал коммандер. Слева по траверзу, в полумиле от эсминца, пылал охваченный пламенем "Кейп Гаттерас", почти потерявший ход. Сквозь снежную пелену Джонни с трудом разглядел смутный силуэт немецкого крейсера. С дистанции в несколько миль тот беспощадно всаживал в тонущее судно один снаряд за другим, видны были вспышки орудийных выстрелов. Каждый залп попадал в цель: меткость немецких комендоров была фантастической. "Улисс" мчался, вздымая тучи брызг и пены, навстречу вражескому крейсеру. Он находился в полумиле, на левой раковине "Сирруса". Носовая часть флагмана то почти целиком вырывалась из воды, то с громким, как пистолетний "выстрел, гулом, несмотря на ветер, слышным на мостике "Сирруса", ударялась о поверхность моря. А могучие машины с каждой секундой увлекали корабль все быстрей и быстрей вперед. Словно завороженный, Николлс наблюдал это зрелище. Впервые увидев родной корабль с той минуты, как покинул его, он ужаснулся. Носовые и кормовые надстройки превратились в изуродованные до неузнаваемости груды стали; обе мачты сбиты, дымовые трубы, изрешеченные насквозь, покосились; разбитый дальномерный пост смотрел куда-то в сторону. Из огромных пробоин в носовой палубе и в корме по-прежнему валил дым, сорванные с оснований кормовые башни валялись на палубе. Поперек судна, на четвертой башне все еще лежал обгорелый остов "кондора", из носовой палубы торчал фюзеляж вонзившегося по самые крылья "юнкерса", а корпусе корабля, Николлс это знал, напротив торпедных труб зияла гигантская брешь, доходившая до ватерлинии. "Улисс" представлял собой кошмарное зрелище. Уцепившись за ограждение мостика, чтобы не упасть, Николлс неотрывно смотрел на крейсер, немея от ужаса и изумления. Орр тоже глядел на корабль, отвернувшись на миг лишь при появлении на мостике посыльного. - "Рандеву в десять пятнадцать", - прочитал он вслух. - Десять пятнадцать! Господи Боже, через двадцать пять минут! Вы слышите, док? Через двадцать пять минут! - Да, сэр, - рассеянно отозвался Николлс, не слушая Орра. Посмотрев на лейтенанта, тот коснулся его руки и показал в сторону "Улисса". - Невероятное зрелище, черт побери! Не правда ли? - пробормотал коммандер. - Боже, как бы я хотел оказаться сейчас на борту нашего крейсера! - с несчастным видом проговорил Николлс. - Зачем меня отослали?.. Взгляните! Что это? К ноку сигнального рея "Улисса" поднималось гигантское полотнище - флаг длиной шесть метров, туго натянувшийся на ветру. Николлс никогда еще не видел ничего подобного. Флаг был огромен, на нем ярко горели полосы алого и голубого цвета, а белый был чище несшегося навстречу снега. - Боевой флаг (*18), - проронил Орр. - Билл Тэрнер поднял боевой флаг. Он в изумлении, покачал головой. - Тратить на это время в подобную минуту... Ну, док, только Тэрнер способен на такое! Вы хорошо его знали? Николлс молча кивнул. - Я тоже, - просто произнес Орр. - Нам с вами повезло. "Сиррус" двигался навстречу противнику, делая пятнадцать узлов, когда в кабельтове от эсминца "Улисс" промчался с такой скоростью, словно тот застыл на месте. Впоследствии Николлс так и не смог как следует описать, что же произошло. Он лишь смутно припоминал, что "Улисс" больше не нырял и не взлетал на волну, а летел с гребня на гребень волны на ровном киле. Палуба его круто накренилась назад, корма ушла под воду, метров на пять ниже кильватерной струи - могучего в своем великолепии потока воды, вздымавшегося над изуродованным ютом. Еще он помнил, что вторая башня стреляла безостановочно, посылая снаряд за снарядом. Те с визгом уносились, пронзая слепящую пелену снега, и миллионами светящихся брызг рассыпались на палубе и над палубой немецкого крейсера: в артиллерийском погребе оставались лишь осветительные снаряды. В памяти его смутно запечатлелась фигура Тэрнера, приветственно махавшего ему рукой, - и огромное, туго натянутое полотнище флага, уже растрепавшееся и оборванное на углах. Но одного он не мог забыть - звука, который сердцем и разумом запомнил на всю жизнь. То был ужасающий рев гигантских втяжных вентиляторов, подававших в огромных количествах воздух задыхающимся от удушья машинам. Ведь "Улисс" мчался по бушующим волнам самым полным ходом, со скоростью, которая способна была переломить ему хребет и сжечь дотла могучие механизмы. Сомнений относительно намерений Тэрнера не могло быть: он решил таранить врага, уничтожить его и погибнуть вместе с ним, нанеся удар с невероятной скоростью в сорок или более узлов. Николлс неотрывно глядел, чувствуя какую-то растерянность, и тосковал душою: ведь "Улисс" стал частью его самого; милые его сердцу друзья, в особенности Капковый мальчик, - Джонни не знал, что штурман уже мертв, они тоже были частью его существа. Видеть конец легенды, видеть, как она гибнет, погружается в волны небытия, - всегда ужасно. Но Николлс испытывал еще и какой-то особый подъем. Да, то был конец, но какой конец! Если у кораблей есть сердце, если они наделены живой душой, как уверяют старые марсофлоты, то наверняка "Улисс" сам выбрал бы себе подобную кончину. Крейсер продолжал мчаться со скоростью сорок узлов, как вдруг в носовой части корпуса над самой ватерлинией появилась огромная пробоина. Возможно, то взорвался вражеский снаряд, хотя он вряд ли мог попасть в корабль под таким углом. Вероятнее всего, то была торпеда, выпущенная не замеченной вовремя субмариной. Могло статься, что в момент, когда носовая часть корабля зарылась в воду, встречной волной торпеду выбросило на поверхность. Подобные случаи бывали и прежде; редко, но бывали... Не обращая внимания на страшную рану, на разрывы тяжелых снарядов, сыпавшихся на него градом, "Улисс" птицей летел навстречу врагу. С опущенными до отказа орудиями "Улисс" по-прежнему мчался под огнем противника. Внезапно раздался страшной силы оглушительный взрыв: в орудийном погребе первой башни сдетонировал боезапас. Вся носовая часть корабля оказалась оторванной. Облегченный бак на секунду взлетел в воздух. Затем изувеченный корабль врезался в набежавший вал и стал погружаться. Уже целиком ушел под воду, а бешено вращающиеся лопасти винтов продолжали увлекать крейсер все дальше в черное лоно Ледовитого океана.
Глава 18
ЭПИЛОГ
Теплый воздух был ласков и неподвижен. В вышине разливалась лазурь небес. Лениво плыли к далекому горизонту легкие, похожие на клочки ваты облака. Из похожих на птичьи клетки цветочных вазонов струились голубые, желтые, алые, золотые цветы нежнейших оттенков и тонов, о существовании которых Джонни успел забыть. Порой возле них останавливался какой-нибудь старик, озабоченная домашняя хозяйка или юноша, державший под руку свою смешливую подружку. Постояв и полюбовавшись на цветы, они снова продолжали свой путь, становясь красивее и лучше. Заглушая гул улицы, чистыми голосами пели птицы, на башне парламента гулко отбивал время Большой Бен. Джонни Николлс с трудом выбрался из такси и, расплатившись с шофером, медленно поковылял вверх по мраморным ступеням. Часовой с подчеркнуто бесстрастным лицом отдал честь и отворил тяжелую шарнирную дверь. Войдя, Джонни Николлс оглядел просторный вестибюль, по обеим сторонам которого выстроились ряды массивных, внушающих к себе почтение дверей. В дальнем конце вестибюля, под огромной винтовой лестницей, над широким выпуклым барьером, похожим на те, какие встречаются в банках, висела табличка: "Машинописное бюро. Стол справок". Он заковылял к барьеру. Костыли неестественно громко стучали по мраморному полу. "Очень трогательное и мелодраматичное зрелище, Николлс, - подумал он машинально, - зрители недаром заплатили свои деньги". С полдюжины машинисток, словно по команде, перестали бить по клавишам и, не скрывая любопытства, широко раскрытыми, глазами глядели на раненого. К барьеру подошла стройная рыжеволосая девушка в форме женского вспомогательного корпуса, но без тужурки. - Чем могу вам помочь, сэр? - В ее спокойном голосе, голубых глазах было жалостливое участие. Взглянув на себя в зеркало, висевшее позади девушки, Николлс увидел вытертую тужурку, надетую на серый рыбацкий свитер, выцветшие, запавшие глаза, ввалившиеся, бледные щеки и мысленно усмехнулся. Не нужно быть доктором, чтобы понять, что он очень плох. - Моя фамилия Николлс, лейтенант корабельной медицинской службы Николлс. Явился по вызову... - Лейтенант Николлс... Вы с "Улисса"! - Девушка затаила дыхание. - Да, да, разумеется, сэр. Вас ждут. Николлс взглянул на рыжеволосую, на остальных девушек, неподвижно застывших в своих креслах. В их глазах было напряженное изумление, смешанное с испугом, словно перед ними существо с другой планеты. Николлсу стало не по себе. - Нужно подняться наверх? - Вопрос прозвучал неожиданно резко. - Нет, сэр. - Девушка спокойно, без суеты, вышла из-за барьера. - Они... Словом, им известно, что вы ранены, - проговорила она, как бы оправдываясь. - Сюда, через вестибюль, прошу вас. Девушка улыбнулась, придерживая шаг, чтобы приноровиться к неуклюжей походке раненого офицера. Постучавшись, она отворила дверь и сообщила кому-то о его приходе. Когда Николлс вошел, бесшумно закрыла за ним створку. В кабинете находились три человека. Единственным, кого он знал в лицо, был вице-адмирал Старр. Тот вышел навстречу молодому офицеру. Он показался Николлсу состарившимся и усталым, хотя с последней их встречи не прошло и двух недель. - Как себя чувствуете, Николлс? - спросил он. - Вижу, ходите вы не слишком-то быстро. - К самоуверенности и фамильярности, столь пошлой и неуместной, примешивалась заметная нервозность. - Присаживайтесь. Адмирал подвел Николлса к длинному, тяжелому столу, обитому кожей, за которым под огромными простынями настенных карт сидели два человека. Старр представил их вошедшему. Один из них, рослый и грузный, с красным обветренным лицом, был облачен в парадный мундир с нашивками адмирала флота - одна широкая и четыре средних. Второй, низенький плотный человек с седыми, отливающими сталью волосами и спокойными, мудрыми, старческими глазами, был в штатском. Николлс тотчас узнал пожилого, да его и трудно было не узнать, видя почтительность к нему обоих адмиралов. "Морское министерство поистине оказывает мне честь", - подумал молодой офицер, подтрунивая над собой. Такие приемы устраивают не для каждого. Но, похоже, начинать беседу им не хочется. Николлс не сразу сообразил, что присутствующие потрясены его видом. Наконец седоволосый кашлянул. - Как нога, дружок? - спросил он. - Похоже, далеко не в порядке? - Голос его был негромок, но в нем чувствовалась сдержанная властность. - Все не так уж плохо, сэр, благодарю вас, - отозвался Николлс. - Через две-три недели смогу вернуться к своим обязанностям. - Вы получите два месяца отпуска, мой мальчик, - спокойно произнес седоволосый. - А хотите, и больше. - Он чуть улыбнулся. - Если кто-нибудь спросит, скажите, я велел. Сигарету? Взяв со стола массивную зажигалку, седоволосый прикурил и откинулся на спинку стула. Казалось, что он не знает, о чем говорить. Внезапно он поднял глаза на Николлса. - Как добрались? - Превосходно, сэр. Со мной повсюду обращались словно с очень важной персоной. Где только я не побывал: Москва, Тегеран, Каир, Гибралтар. Губы Николлса искривились. - Обратно ехал с гораздо большим комфортом, чем туда. - Помолчав, глубоко затянулся сигаретой, взглянул на собеседника, сидевшего напротив. - Однако предпочел бы вернуться домой на борту "Сирруса". - Несомненно, - едко заметил Старр. - Но мы не в состоянии угождать всем и каждому. Мы желаем узнать из первых рук, что же произошло с конвоем Эф-Ар-77, и в особенности с "Улиссом", и не хотели бы терять времени. Николлс впился пальцами в край стула. В душе его вспыхнул гнев. Юноша понял, что сидящий напротив него пожилой мужчина внимательно слепит за каждым его движением. Сделав усилие, молодой офицер взял себя в руки и, вопросительно подняв брови, посмотрел на седоволосого. Тот утвердительно кивнул. - Просто расскажите нам все, что вы знаете, - проговорил он приветливо. Все и обо всем. Не спешите, соберитесь с мыслями. - С самого начала? - тихо спросил Николлс. - С самого начала. И Николлс начал свой рассказ. Ему хотелось объяснить, как все началось и как кончилось. Он старался как мог, но рассказ получился сбивчивым и до странного малоубедительным. Потому что атмосфера, обстановка была тут иной. Контраст между теплом и покоем, царившим в этих комнатах, и жестокой арктической стужей был бездонной пропастью, преодолеть которую можно, лишь опираясь на личный опыт и понимание конкретных условий. Здесь же, вдали от студеного океана, в самом центре Лондона, жуткая, невероятная история, которую ему предстояло поведать, даже самому Николлсу казалась фальшивой, неправдоподобной. В середине своего повествования он взглянул на слушателей и через силу заставил себя продолжить рассказ, с трудом удержавшись от желания замолчать. Было ли это недоверием? Нет, вряд ли, во всяком случае, со стороны седовласого и адмирала флота. На их лицах он увидел смущение и недоумение, несмотря на стремление понять. Когда Николлс сообщал о реальных фактах, которые можно проверить, - об авианосцах, покалеченных во время шторма, о кораблях, подорвавшихся на минах, севших на банку и торпедированных, о страшной буре и отчаянной борьбе со стихией, - все было не так безнадежно. Так же и тогда, когда рассказывал о том, как с каждым днем таял конвой, о страшной судьбе двух танкеров-бензовозов, о потопленных подводных лодках и сбитых бомбардировщиках, об "Улиссе", несшемся сквозь пургу со скоростью сорок узлов и взорванном снарядами, выпущенными по нему в упор немецким крейсером, о подходе боевой эскадры и бегстве немца, так и не успевшего окончательно разгромить конвой. Или о том, как были собраны жалкие остатки каравана, о встрече его русскими истребителями, барражировавшими над Баренцевым морем, и, наконец, о прибытии остатков разгромленного конвоя Эф-Ар-77 в Кольский залив, до которого добралось всего пять судов. И лишь тогда Николлс перешел к фактам иного рода - фактам, которые не так-то просто уточнить; принялся рассказывать о событиях, достоверность которых вообще невозможно установить, - в глазах слушателей Николлс увидел не просто изумление, а недоверие. Он старался говорить спокойно, без эмоций. Рассказал о Ральстоне, о том, как тот полез по обледенелой мачте, чтобы отремонтировать боевые огни, как в решающий момент боя ослепил прожекторами противника; поведал о гибели его отца и всей семьи; рассказал о Райли, зачинщике бунта, о том, как кочегар вручную смазывал коренной подшипник и отказался покинуть туннель гребного вала; не забыл и о Петерсене, который во время мятежа убил морского пехотинца, а потом охотно пожертвовал собственной жизнью; рассказал о Мак-Куэйтере, Крайслере, Дойле и десятке других моряков. Когда Николлс стал рассказывать о нескольких моряках, спасшихся с "Улисса" и вскоре подобранных "Сиррусом", в голосе его на миг появилась нотка неуверенности. Он поведал о том, как Брукс отдал собственный спасательный жилет простому матросу, чудом продержавшемуся в ледяной воде целых пятнадцать минут; как Тэрнер, раненный в голову и руку, поддерживал контуженного Спайсера до тех пор, пока, заливаемый волнами с бака до кормы, не подошел "Сиррус"; как старший офицер обвязал матроса булинем, а сам исчез в волнах, прежде чем его успели спасти. Рассказал о том, как Кэррингтон, этот поистине железный человек, зажав под мышкой обломок бруса, поддерживал на плаву двух моряков до тех пор, пока не подоспела помощь. Оба спасенных - одним из них был Престон - позднее скончались. Без посторонней помощи капитан-лейтенант вскарабкался по канату, самостоятельно перелез через леерное ограждение, хотя у него по щиколотку была оторвана левая нога. Первый лейтенант должен был выжить, такие, как он, не гибнут. Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он не увидел его, поскольку был слеп. Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им хотелось знать, как вели себя моряки "Улисса", экипаж мятежников. Он понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки, решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против короля, оказались способными на такие подвиги. Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, - сущая правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить. Да и что было объяснять? Как по трансляции обратился те личному составу командир? Как он беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими, каким был сам, как совершал то Страшное путешествие, обойдя все помещения и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины? Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин? Ведь только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты ничего не объяснят. Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого удивительного превращения моряков "Улисса" - превращения ожесточенных, надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями, невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а Вэллери был мертв. Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость. Молодой врач понимал, что сам далеко не здоров. Он был словно в каком-то тумане; прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство хронологической последовательности и уверенности в себе. Внезапно увидев всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк. Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то спрашивавшего его, и громко ответил ему. - Как, как? Что вы сказали? - Седовласый посмотрел на него странным взглядом. Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно. На лице Старра было написано откровенное недоверие. - "Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир корабля" - таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, - негромко повторил Николлс. - Понимаю. - Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но ничего не было сказано. Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса. - Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного. Поднявшись, седовласый неторопливо направился в другой конец комнаты, где высокие, просторные окна освещали глубокую нишу - эркер. За ним последовали остальные. Николлс даже не повернул головы в их сторону. Понурясь, он сидел на стуле и невидящим взором разглядывал лежавшие у его ног костыли. Иногда до лейтенанта доносились обрывки фраз; Выделялся высокий голос Старра: "Мятежный корабль, сэр... Иным он не стал... Так будет лучше". Ему что-то ответили, но что именно, Николлс не расслышал. Затем прозвучали слова Старра: "...перестал существовать как боевая единица". Седовласый что-то возразил, в голосе его прозвучало раздражение, но слов было не разобрать. Затем раздался низкий, внушительный голос адмирала флота, говорившего что-то насчет "искупления", и седовласый медленно закивал головой. Старр оглянулся через плечо на Николлса, и тот понял, что речь идет о нем. Лейтенанту показалось, что вице-адмирал произнес: "не здоров", "страшное перенапряжение", а возможно, ему это только почудилось. Николлса не интересовало, о чем там толкуют. Ему хотелось поскорее уйти отсюда. Он чувствовал себя посторонним, а верят ему или нет, уже не имело значения. Ему нечего делать здесь, где все здраво, буднично и реально, сам он принадлежал иному миру, миру теней. Явственно представив себе, что сказал бы Капковый мальчик, очутись он здесь, Джонни тепло улыбнулся. Выбор эпитетов был бы убийствен, комментарии сочны, метки и злы. Затем вообразил себе, что бы сказал командир, и снова улыбнулся. Как просто оказалось это сделать, потому что Вэллери сказал бы: "Не судите их, ибо они не ведают, что творят". Лишь теперь дошло до его сознания, что шепот стих и что все трое стоят перед ним... Улыбка на лице юноши поблекла, он медленно поднял глаза и увидел, что седовласый и его спутники смотрят на него каким-то странньм взглядом, в котором была тревога. - Страшно виноват перед вами, дружок, - с искренним сожалением произнес седовласый. - Вы больны, а мы докучаем вам своими расспросами. Не хотите ли выпить, Николлс? Было бы весьма... - Нет, благодарю вас, сэр. - Николлс расправил плечи. - Со мной все в порядке. - Помолчав, спросил: - Я вам еще нужен? - Нет, все ясно. - Улыбка была искренней и дружелюбной. - Вы очень помогли нам, лейтенант. И сделали превосходный доклад. Огромное спасибо. "Лжец и джентльмен", - с благодарностью подумал Николлс. С трудом поднявшись на ноги, он подхватил свои костыли. Пожав руки Старру и адмиралу флота, попрощался с ними. Седовласый проводил Николлса до дверей, поддерживая молодого офицера под локоть. На пороге Николлс остановился. - Прошу прощения, сэр. С какого числа начинается мой отпуск? - С сегодняшнего дня, - живо отозвался его собеседник. - Желаю хорошо отдохнуть. Видит Бог, вы это заслужили, мой мальчик... Куда поедете? - В Хенли, сэр. - Хенли? Я был готов поклясться, что он шотландец. - Это действительно так, сэр. Но никого из родных у меня не осталось. - Ах, вот оно что... Выходит, девушка, лейтенант? Николлс молча кивнул. - И, должно быть, прехорошенькая? - хлопнув его по плечу, приветливо улыбнулся седовласый. Николлс поднял глаза. Потом отвернулся, поглядел на часового, уже распахнувшего тяжелую, массивную дверь на улицу, и оперся о костыли. - Не знаю, сэр, - произнес спокойно лейтенант. - Не имею ни малейшего представления, в глаза ее не видел. Простучав костылями по мраморным плитам, он вышел на залитую солнцем улицу.
Примечания :
*1 - По Фаренгейту, соответствует -32 °С. (Прим. переводчика.) *2 - Уайтхолл - улица в Лондоне, где расположены правительственные учреждения. *3 - "Хентли и Пальмер" - известная английская фирма по производству печенья. *4 - Спасательные суда входили в состав многих полярных конвоев. "Зафаран" пропал без вести, сопровождая один из опаснейших за всю войну конвоев. "Стокпорт" был торпедирован и погиб со всем экипажем; а также подобранными им остатками экипажей с других потопленных кораблей. (Прим. автора) *5 - Авианосные транспорты представляли собой торговые суда со специально усиленными полубаками. На них устанавливались особые кронштейны, с которых катапультировались истребители, например модифицированные "харрикейны", с целью охраны конвоя. После выполнения боевой задачи пилот должен был или выбрасываться с парашютом, или же садиться на воду. Слова "опасная служба" вряд ли достаточно точно определяют боевую деятельность горстки этих в высшей степени бесстрашных летчиков: шансов уцелеть у них в этом случке оставалось очень немного. (Прим. автора.) *6 - Минус 23 градуса Цельсия. (Прим. переводчика.) *7 - Трампом, или трамповым судном, в отличие от линейного, называется судно, работающее где придется, а не на какой-то определенной линий перевозок. (Прим. переводчика.) *8 - Беда Достопочтенный (ок. 673-735) - английский теолог и первый английский историк. Ввел в обиход летоисчисление "от Рождества Христова". (Прим. переводчика.) *9 - Английский адмирал, командующий Средиземноморским флотом во время второй мировой войны. (Прим. переводчика.) *10 - По Фаренгейту. Около -20 градусов Цельсия. *11 - Dulce el decorum *12 - Пи-Кью-17, крупный смешанный конвой, куда входило свыше тридцати английских, американских и панамских судов, вышел из Исландии, держа курс на Россию, под охранением полудюжины эскадренных миноносцев и дюжины кораблей меньшего тоннажа. Для непосредственной поддержки конвою была придана смешанная англо-американская эскадра, куда входили крейсера и эскадренные миноносцы. Севернее двигался отряд прикрытия, состоявший из авианосцев, двух линейных кораблей, трех крейсеров и соединения эскадренных миноносцев. Как это случилось и с конвоем Эф-Ар-77, капкан, пружиной которого являлся этот отряд, захлопнулся слишком поздно. Дело происходило в 1942 году, в середине лета, так что попытка осуществить подобную операцию с самого начала была обречена на провал: в столь высоких широтах в июне и в июле ночи не бывает совсем. У меридиана 20 градусов восточной долготы конвой подвергся массированному налету авиации и подводных лодок противника. В тот же самый день, когда это случилось, - 4 июля - эскадра прикрытия, состоявшая из крейсеров, получила донесение о том, что из Альта-Фьорда вышел "Тирпиц". (На самом же деле все обстояло иначе. Правда, "Тирпиц" действительно сделал краткую, но безрезультатную вылазку во второй половине дня 5 июля, но в тот же вечер повернул обратно. По слухам, он был атакован русской подводной лодкой.) Эскадра прикрытия и корабли эскорта, дав полный ход, скрылись в западном направлении, бросив конвой на произвол судьбы. Транспорты вынуждены были рассеяться и кто как может, без всякого охранения, пробиваться в Россию. Нетрудно себе представить чувства, какие испытывали экипажи транспортов при виде этого бегства ради спасения собственной шкуры, этого предательства со стороны кораблей британского королевского флота. Нетрудно представить себе и их опасения, но даже самые черные предчувствия не могли предвосхитить кошмарную действительность: двадцать три транспорта были потоплены вражескими подводными лодками и авиацией. Между тем "Тирпиц" так и не появился, его и близко не было возле конвоя; однако одно упоминание о нем заставило спасаться бегством целый флот. Автору не известны все факты касательно конвоя РQ-17. Не пытается он также по-своему истолковывать и те факты, которые ему известны. Еще менее он склонен кого-то обвинять в происшедшем. Довольно любопытно то обстоятельство, что на командира эскадры адмирала Хамильтона, совершенно определенно, возлагать вину за случившееся не следует. Он не имел никакого отношения к принятию решения об отходе. Приказ об отходе был дан адмиралтейством, причем в самой категорической форме. Но все равно адмиралу не позавидуешь. То было прискорбное, трагическое событие, ошеломившее общественное мнение, тем более что оно никак не соответствовало славным традициям британского военно-морского флота. Любопытно, что бы сказал, узнав о подобном, сэр Филип Сидней, поэт эпохи Возрождения, или же живший позднее Кеннеди, командир "Равалпинди", или же Фиджен, командир "Джервис Бея". Но нет никакого сомнения относительно того, что думали на этот счет торговые моряки, что думают они до сих пор. Те немногие из них, кто остался в живых, вряд ли простят это предательство. Вероятно, они всегда будут помнить о случившемся, а военные моряки будут всячески пытаться изгладить из своей памяти эту страшную историю. И тех, и других судить трудно. (Прим. автора.) *13 - До свидания! (франц.) *14 - С Богом! (исп.) *15 - Один и даже несколько взрывов в том или ином помещении не могут разрушить или вывести из строя все динамо-машины крупного корабля, а также повредить все секции корабельной электросети. При повреждении динамо или связанной с ним секции корабельной сети плавятся предохранители, автоматически отключая вышедшую из строя секцию. Во всяком случае, теоретически. На практике же так происходит не всегда: предохранители могут не сработать, и тогда вся система выходит из строя. Ходят слухи упорные слухи, что по меньшей мере один британский линейный корабль погиб по той простой причине, что не сработали автоматические выключатели динамо-машины - плавкие предохранители на 800 ампер, - и ставший беспомощным корабль не смог защищаться. (Прим. автора.) *16 - Stuka - от немецкого Sturzkampfflugzeug - пикирующий бомбардировщик. (Прим. переводчика). *17 - К сожалению, это правда. Эскадра флота метрополии почти всякий раз приходила на выручку с большим опозданием. Трудно винить в этом адмиралтейство - линейные корабли были нужны для блокады "Тирпица", а лорды адмиралтейства не хотели рисковать, посылая эти суда к побережью континента, где их могли атаковать бомбардировщики берегового базирования. Давно приготовленная ловушка все-таки захлопнулась, но в нее попался лишь тяжелый крейсер "Шарнхорст", а не "Тирпиц". Эскадре так и не удалось поймать этот могучий линкор. Он был потоплен на рейде в Альта-Фьорде бомбардировщиками типа "ланкастер" британских королевских ВВС. (Прим. автора.) *18 - Британский боевой флаг представляет собой белое полотнище с красным прямым крестом и национальным флагом в "крыже" - верхнем углу. (Прим. переводчика.)