Мама с Ирунчиком сселились в одну комнату, в другой царил страшный беспорядок, в беспорядке и жил, вернее, ночевал Бориска. Он жил на манер квартиранта, из-за которого маме с дочкой было неудобно даже устраивать чаепития. Раньше они по утрам выходили каждый из своей комнаты: "С добрым утром, мамочка!", "С добрым утром, доченька!" а нынче какие встречи, если уже в постелях они видели друг друга?
* * *
Время шло, и дядя Вася-Ваня в те дни, когда он был более или менее сыт, ждал Ирунчика у подъезда больницы. Она возвращалась домой пешком, он провожал ее. Идти было минут двадцать.
В разговорах дядя Вася-Ваня нередко употреблял такие выражения, как "человеческое мышление", "нравственное мышление", "беспредельность мысли", "внутренний и внешний монолог", и еще нечто подобное.
Для Ирунчика все это было если уж не детством, так чем-то подростковым, ранней юношеской наивностью.
Она все это давно проходила. Во время своего пребывания на первом курсе медицинского института и еще раньше в старших классах средней школы.
В те времена она не только посещала разного рода тусовки, но и участвовала в глубокомысленных разговорах, пытаясь высказать что-нибудь "от себя". Тогда она увлекалась рассказами Антона Чехова, теориями Льва Толстого и еще какими-то теориями.
Потом она довольно быстро поняла, что слова ничто, главное дело, прежде всего излечение больных, и посвятила себя этому. Хотя и понимала уже, что самое суровое рабство это то рабство, которое принято добровольно. Уже тогда она заметила, что из врачей редко выходят политики и ораторы, и это еще раз подтвердило правильность ее решения.
Ей нравилась детскость дяди Васи-Вани, нравилась его подчиненность идее "хромой роли". Дядя казался ей младше ее, хотя на самом деле был старше.
Однажды речь между ними зашла о нынешней власти в России неизбежное дело, и дядя Вася-Ваня, приподняв правую руку, сказал:
А чего там! Давно известно: чем выше, тем грязнее! Так?
Не знаю... ответила Ирунчик. Кажется, так. Лично мне без разницы.
Ей и в самом деле было без разницы, потому что слишком много разниц она видела вокруг себя: видела бомжей, слышала обещания высоких государственных людей и привыкла не обращать внимания на разницу.
В другой раз дядя Вася-Ваня сказал:
Люди Богу не нужны! Если Он и произвел их на свет, так не раз пожалел об этом. А вот людям Бог нужен. Независимо от того, кто кого произвел Он их или они Его...
Дядя Вася-Ваня приглашал ее в свой театр смотреть современные пьесы, которых Ирунчик не понимала, но чеховского "Дядю Ваню" она перечитала дважды, и ей снова и снова верилось, что дядя Ваня действительно мог быть хромым. Что-то было в этом герое очень искреннее, но в то же время и злое. Была какая-то неудачливость, было и благородство, а хромота, казалось ей, позволяла все это открыть полнее.
В театре, где работал Казанцев, он часть заработанного получал билетами в средние ряды крохотного зрительного зала и торговал ими у входа по цене чуть ниже той, что была в кассе. На этих-то местах и сидела Ирунчик, бок о бок с Казанцевым, отсюда-то и смотрела спектакли.
Странное чувство вызывали в ней эти зрелища.
Она не только не любила, она ненавидела всех и всяческих звезд, потому что подлинных звезд среди них было очень-очень мало, зато множество тех, кто выдавал себя за звезду. Это тоже было искусство выдать себя за звезду, но Ирунчику оно было противно, она его не терпела вплоть до того, что ее начинало тошнить.
Она понимала, что мнимые звезды люди несчастные, все они страдали и страдания свои пытались выдать за гениальность, за что-то такое, к чему люди должны относиться только так, как сами они того требовали. Требовали нахально и безоговорочно.
В то же время в театрике было несколько актеров и актрис совсем другого склада, которые играли, будучи до глубины души оскорблены тем, что до сих пор никем не признаны, хотя в действительности заслуживали признания.
Иногда она видела дядю Васю-Ваню на сцене с прилаженной к левому ботинку толстенной подошвой разумеется, в эпизодах. Эпизод сам по себе ничего не говорил о сегодняшнем дяде Васе-Ване, тем не менее убеждал ее в том, что роль хромого дяди Вани это и вправду его роль, Богом ему предназначенная.
Когда Ирунчик все это увидела, она спросила его:
А ты какой? Тот или этот тоже ждешь не дождешься своего признания?
Дядя Вася-Ваня задумался, повременил с ответом.
Я об этом не думаю. Я думаю только о том, как я сыграю хромого дядю Ваню. Вот это я знаю в подробностях. Не только днем, но и ночью, когда сплю, знаю. У меня в жизни только одна роль, другой нет, другие я себе не представляю что и как. Если другой хромой человек хорошо сыграет хромого дядю Ваню, я буду не в обиде. Правда, и не в радости.
Дядя Ваня это твой герой? Собственный?
Почему мой? Он всеобщий. "Проснуться бы в ясное тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова..." кто такого утра не хочет? "Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. Все-таки лучше, чем ничего", а это? Разве это не для всех? Может быть, это не для прагмати ков-авантюристов? Ну так Бог с ними, с авантюристами!
Ты что же хочешь? Сыграть самого себя?
Ни в коем случае! Я хочу сыграть Чехова.
Ты хочешь сказать в пьесе Чехова?
Да нет же самого Чехова. В тот момент, когда он момент упустил. Это для него большая редкость...
И что же? Кто это заметил? Никто не заметил, совершенно никто.
Я заметил. Ты заметишь. Еще несколько человек. С меня хватит. Много ли бомжу надо?
Все-таки странно...
Ничего странного: все-таки я буду знать, что чего-то достиг. Чего-то исполнил.
А шансы у тебя реальные? Собирается режиссер ставить "Дядю Ваню"?
Режиссера надо воодушевить. К сожалению, я воодушевлять не умею. Но два-три актера в нашей труппе умеют, они тоже очень хотели бы по-новому сыграть в "Дяде Ване". Один доктора Астрова, а другая Елену Андреевну. Они с режиссером работают.
Но они-то согласны с тем, что дядя Ваня должен быть хромым?
Ну еще бы! Им этот вариант очень по душе. Очень!
Разговоры на тему о хромом дяде Ване снова и снова восстанавливали в памяти Ирунчика времена, когда она увлекалась рассказами Чехова. Давно-давно это было, едва ли не в школьные годы, но ведь было же! Не только больные были когда-то ее уделом, но что-то и помимо них.
И все-таки дядя Вася-Ваня не был бомжем до конца, нет, не был...
И если бы Бог дал Ирунчику возможность, она бы сделала так: взяла бы дядю Васю-Ваню на свое иждивение. Она мыла бы его в ванне, причесывала бы ему жиденькие волосы на голове, иногда подстригала бы его; она одевала бы его по-человечески, готовила бы ему завтрак: кашу-геркулес, два яйца всмятку, хлеб с маслом, обед и ужин что-нибудь поразнообразнее...
Она уже сколько лет только и делала, что ухаживала за больными, за множеством больных, но ей мечталось поухаживать, сосредоточиться еще и на одном каком-то человеке. Кажется, дядя Вася-Ваня был для этого подходящ.
* * *
Ирунчик не любила воспоминания о своем единственном студенческом годе было в этом что-то унизительное, что-то очень несправедливое.
Девчонки шли на медиков, потому что женская специальность; среди мальчиков было больше тех, кто чувствовал призвание, но немало и таких, которые надеялись быстро выдвинуться среди женского персонала.
Впрочем, всякие на этот счет были у Ирунчика соображения, главное что ей придется уйти по окончании первого курса, потому что не на что жить.
Между тем она-то и была истинным медиком: еще в детстве, с тех пор как она себя помнила, приносила она в дом заброшенных, больных щенят и котят, выхаживала их, всем давая человеческие имена: Людочка, Петька, Павлик, Оля.