– Итак, что нам известно? – спросил судья Мур.
В Лэнгли было чуть больше шести утра, рассвет еще не наступил, и панорама, открывающаяся за окнами, соответствовала мрачному настроению директора ЦРУ и двух его заместителей.
– Кто-то следил за курьером номер четыре, – ответил Риттер. Заместитель директора ЦРУ по оперативной работе перелистал лежащие перед ним документы. – Фоули успел заметить слежку и подал сигнал, отменяющий проведение операции, перед самым моментом передачи. Судя по всему, гэбист не видел его лица и пошел за агентом. Фоули утверждает, что гэбист выглядел неуклюжим – это показалось ему странным, но он решил положиться на свой инстинкт – в прошлом это всегда его выручало. Вернувшись к себе, он послал сотрудника проверить сигнал, говорящий, что агенту удалось отделаться от слежки, но сигнала не было. Придется исходить из того, что агент провален и кассета в руках контрразведки, по крайней мере пока не поступят иные сведения. Фоули прервал этот – канал связи. «Кардиналу» сообщили, чтобы он никогда не пользовался тем связным, которому передал кассету. Сейчас я собираюсь приказать Эду, чтобы он информировал «Кардинала» о том, что переданные им сведения всего лишь затерялись в пути, не стоит беспокоить его сигналом тревоги.
– Но почему? – спросил адмирал Грир, и на этот вопрос ответил директор ЦРУ:
– Дело в том, что кассета содержала исключительно важную информацию, Джеймс. Если мы подадим знак тревоги, он может… черт побери, да ведь мы сами сказали ему, если случится нечто подобное, уничтожить все, что может изобличить его. А вдруг он потом не сможет восстановить уничтоженную информацию? Она так нужна нам.
– И к тому же русским понадобится приложить немало усилий, чтобы выйти на его след, – продолжил Риттер. – Я отдам приказ Фоули, и он попросит «Кардинала» восстановить информацию, содержавшуюся на кассете, и переслать ее нам. А затем пусть «Кардинал» уходит из России раз и навсегда. Он расплатился с нами и заслужил награду. Как только получим информацию, тут же пошлем экстренный сигнал и, если нам повезет, напугаем его так, что он захочет уехать.
– Как мы собираемся вывезти его? – спросил судья Мур.
– Морем, северным путем, – ответил заместитель директора по оперативной работе.
– Ты как думаешь, Джеймс? – обратился к заместителю по разведке судья Мур.
– Разумное решение. Понадобится время на подготовку, дней десять-четырнадцать.
– Тогда принимайся за работу прямо сегодня. Свяжись с Пентагоном и запроси их. Потребуй, чтобы они дали нам хорошего офицера.
– Да, конечно, – согласился адмирал и улыбнулся. – Я знаю, о ком просить.
– Хорошо, я пошлю туда нашего человека. На этот раз им будет мистер Кларк, – сказал Риттер, и присутствующие согласно кивнули. Кларк снискал себе легендарную репутацию в оперативном управлении. Если был хоть какой-нибудь шанс добиться успеха, даже самый малый, посылали мистера Кларка.
– Хорошо, отправьте шифровку Фоули, – заключил судья Мур. – Я сообщу об этом президенту. – Судя по выражению лица, ничего приятного директор ЦРУ от предстоящего разговора не ожидал.
– Ни один агент не может действовать вечно. «Кардинал» раза в три превзошел самые смелые ожидания, – покачал головой Риттер. – Упомяни и это в разговоре с президентом.
– Обязательно. Ну, господа, за работу.
Адмирал Грир немедленно пошел к себе в кабинет. Еще не было семи, когда он позвонил в Пентагон, в управление заместителя начальника морских операций, ведавшего подводными боевыми действиями. Первым вопросом после того, как он сообщил свое имя и должность, было:
– Где сейчас «Даллас»?
Капитан первого ранга Манкузо тоже был уже на службе. Его последнее плавание на подводной лодке «Даллас» начнется через пять часов. На высшей точке прилива она выйдет в море. В кормовой части лодки механики уже приводили в действие ядерный реактор. Пока помощник занимался подготовкой, капитан первого ранга еще раз просматривал план предстоящего задания. В последний раз он поведет свой корабль на север. Этот термин в американском и британском военно-морском флоте означал Баренцево море, район базирования советского флота. Оказавшись там, корабль приступит к тому, что в военно-морском флоте официально именовалось «океанографическими исследованиями» – в случае с «Далласом» это значило, что подводная лодка проведет как можно больше времени, преследуя советские подводные ракетоносцы. Нелегкая задача, но Манкузо умело справлялся с ней и даже однажды сумел взглянуть на русский ракетоносец ближе всех других американских подлодок. Разумеется, он не говорил об этом ни с кем, даже со шкиперами подлодок. Его второй орден «За безупречную службу», которым он был награжден за эту операцию, был засекреченным, и Манкуэо не носил его; и хотя о награждении этим орденом упоминалось в конфиденциальном разделе его досье, текст самого приказа отсутствовал. Но все это осталось в прошлом, а Манкузо был человеком, постоянно заглядывающим в будущее. Если уж предстояло совершить заключительное плавание, пусть это будет на север. Зазвонил телефон.
– Командир слушает, – произнес он, сняв трубку.
– Барт, говорит Майк Уильямсон, – послышался голос командующего Второй группы подводных лодок. – Зайди ко мне, прямо сейчас.
– Иду, сэр. – Манкузо положил трубку, полный удивления. Минуту спустя он поднялся по трапу, сошел с лодки и направился по асфальтовой набережной реки к ждавшему его автомобилю адмирала. Еще через четыре минуты он вошел в кабинет командующего Второй группы.
– Поступил приказ, меняющий твое задание, – заявил контрадмирал Уильямсон, как только закрылась дверь кабинета.
– А что случилось?
– Твой «Даллас» перебрасывается с максимальной скоростью в Фаслейн. Там тебя встретят. Это все, что мне известно, но приказ поступил из Управления начальника морских операций через командующего подводными силами Атлантического флота всего за тридцать секунд. – Никаких других объяснений от Уильямсона не требовалось. Сомневаться не приходилось: предстояло выполнить какое-то сложное и опасное задание. «Далласу» часто приходилось выполнять такие задания. Правда, подобные приказы поступали к Манкузо, но ведь он, в конце концов, и представлял собой «Даллас».
– Моя гидролокационная группа недостаточно сильна, – произнес капитан первого ранга. – У меня хорошие молодые матросы, но главный старшина, руководитель группы, сейчас в госпитале. Если задание особенно опасное…
– Кто тебе нужен? – спросил адмирал Уильямсон, и Манкузо ответил на его вопрос. – О'кей, я сейчас же займусь этим. Тебе понадобится пять суток хода до Шотландии, и за это время я что-нибудь придумаю. Гони свою лодку полным ходом, Барт.
– Будет исполнено, сэр. – Манкузо вышел из кабинета. Подробности операции он узнает после прибытия в Фаслейн.
– Как чувствуешь себя, русский? – спросил Лучник.
Капитану было лучше. В течение двух предыдущих дней он не сомневался, что умрет. Теперь появилась слабая надежда. Неизвестно, была она напрасной или нет, но раньше такой надежды – даже ее слабого проблеска – не возникало. Чуркин подумал, а вдруг в его жизни наступит будущее, и тут же понял, что именно этого ему и следует бояться. Страх. Он совсем забыл о нем. За короткий отрезок времени он дважды смотрел в лицо смерти. Один раз это произошло в падающем горящем самолете, обрушившемся на землю, и тогда капитан понял, что наступил момент смерти; затем он выплыл из ее объятий и увидел, как над ним склонился афганский бандит с ножом в руке, понял, что смерть вернулась снова, и вдруг она замерла и исчезла. Почему? Этот бандит, афганец со странным взглядом, одновременно жестоким и мягким, безжалостным и полным сострадания, оставил ему жизнь. Почему? Теперь у Чуркина было время и силы, чтобы задать этот вопрос, но они не отвечали на него.
Чуркин чувствовал, что его на чем-то везут, он лежит на какой-то стальной поверхности. Может быть, в кузове грузовика? Нет, над головой была какая-то плоская крыша, тоже сделанная из стали – Где я? Снаружи, по-видимому, темно. Через амбразуры не было видно света – ну конечно, он внутри бронированной машины пехоты! Откуда эта БМП у бандитов? Где они сумели…
Его везут в Пакистан! Там его передадут… американцам? И едва возникшая надежда снова превратилась в отчаяние. Он закашлялся, и изо рта хлынула свежая кровь.
Что касается самого Лучника, он чувствовал себя превосходно. Его группа встретилась с другой, направлявшейся в Пакистан на двух советских боевых машинах пехоты БТР-60, и встретившиеся им моджахеды с радостью согласились погрузить на бэтээры раненых из его группы. Лучник был хорошо известен среди партизан, и иметь в составе отряда ракетчика с американскими «Стингерами» для зашиты от нападения с воздуха – вдруг из-за хребта покажутся русские вертолеты – было совсем неплохо. Правда, опасность нападения русских была невелика. Ночи стали длинными, погода резко ухудшилась, и моджахеды двигались со скоростью пятнадцать километров по равнине и не меньше пяти там, где попадались скалистые места. Уже через час они окажутся у границы, и этот участок был занят моджахедами. Партизаны начали успокаиваться. Скоро они могут провести неделю в относительной безопасности, а американцы, как всегда, щедро заплатят за привезенные ими советские приборы и документы. На этот раз у них были приборы ночного видения, которыми водитель БТР-60 пользовался, пробираясь ночью по горным дорогам. За это моджахеды могут получить от американцев ракеты, мины, несколько пулеметов и медикаменты.
Для афганских партизан события развивались благоприятно, Говорили даже, что русские могут принять решение о выводе войск. Теперь они больше не стремились к ведению наземных боевых действий против моджахедов. Русские пользовались своими пехотными подразделениями лишь для того, чтобы установить контакт с афганцами, и тут же вызывали вертолеты для атак с воздуха и артиллерию. Если не считать несколько особенно отчаянных групп русских десантников и подразделений спецназа, которые вызывали страх и ненависть у афганцев, моджахеды считали, что сумели достичь морального превосходства на поле боя – что объяснялось, разумеется, их борьбой за святое дело. Некоторые афганские командиры даже вели разговоры о военной победе над русскими, и эти чувства передались рядовым воинам. В конце концов, им хотелось чего-то иного, кроме продолжения священной войны против русских.
Оба БТР– 60 достигли границы в полночь. Дальше ехать было проще. Дорога, ведущая в глубь Пакистана, охранялась афганскими бойцами. Водители бронетранспортеров увеличили скорость и даже испытывали удовольствие, управляя мощными машинами. Еще через три часа они въехали в Мирам-Шах. Лучник первым сошел с бронетранспортера, наблюдая за тем, как из него выносят русского капитана и раненых моджахедов.
Эмилио Ортиз уже ждал его с яблочным соком. Увидев, что Лучник несет русского офицера, он остолбенел от удивления.
– Мой друг, кого вы на этот раз привезли мне?
– Он тяжело ранен, но вот кто он. – И Лучник передал сотруднику ЦРУ погон капитана и кейс, который раньше был прикован к руке русского офицера наручником. – Этот портфель был у него с собой.
– Черт побери! – выпалил Ортиз по-английски. Он увидел запекшуюся кровь у рта русского офицера и понял, что физическое состояние пленного внушает серьезные опасения, но… какой улов! Понадобилась еще минута, пока американец шел следом за капитаном, которого нес в полевой госпиталь афганский ракетчик, и в голову сотрудника ЦРУ пришел вопрос: а что делать с раненым русским, черт побери?
Персонал полевого госпиталя и здесь состоял главным образом из французских медиков, среди которых было несколько итальянцев и шведов. Ортиз был знаком со многими и подозревал, что некоторые из них регулярно информируют DGSE – французскую внешнюю разведку. Но самое главное заключалось в том, что это были отличные врачи и медицинские сестры. Афганцы тоже знали об этом и защищали их, словно пророков самого Аллаха. Хирург, ведущий операции после предварительной обработки раненых, положил русского на операционный стол третьим. Медсестра помогала ему, и Лучник ушел, оставив Абдула следить за происходящим. Он потратил на русского офицера столько сил, привез его издалека совсем не для того, чтобы капитана умертвили на операционном столе. Он и Ортиз отошли в сторону, чтобы поговорить.
– Я слышал, что произошло в Газни, – сказал сотрудник ЦРУ.
– Такова воля Аллаха. Что касается русского – у него дома умер сын. Я не мог убить его. Может быть, в тот день у меня не было сил больше убивать. – Лучник тяжело вздохнул. – Вам пригодится этот русский?
– Документы в его кейсе очень важные. – Ортиз уже перелистал секретные материалы. – Мой друг, ты даже не знаешь, что тебе удалось совершить. А теперь поговорим о двух прошедших неделях-
Лучник рассказал Ортизу о событиях двух последних недель до заката. Он достал свой дневник и говорил обо всем подробно, освещая все детали, и замолкал лишь тогда, когда Ортиз менял кассету в магнитофоне.
– Вы видели на небе луч света, верно?
– Да… он показался мне очень странным, – ответил Лучник, потирая глаза.
– Офицер, которого вы привезли сюда, вылетал на самолете в то место, откуда показался луч. Вот план объекта.
– Где это, что это за объект?
– Не знаю, но расположен он всего в сотне километров от афганской границы. Я могу показать это место на. карте. Сколько времени вы собираетесь пробыть в Пакистане?
– С неделю, пожалуй, – ответил Лучник.
– Мне нужно сообщить обо всем своему начальству. Не исключено, что они захотят встретиться с вами. Мой друг, вы заслужили очень щедрую награду. Составьте список всего, что вам требуется, и включите в этот список как можно больше оружия и припасов.
– А что будет с русским?
– Мы допросим его, конечно. Если он выживет.
Связной шел по Лазовскому переулку, ожидая встречи с человеком, которому должен был передать кассету, и испытывал одновременно самые противоречивые чувства. Он поверил следователю и потому во второй половине дня взял кусок мела и сделал соответствующую отметку в соответствующем месте. Он знал, что опоздал на пять часов, однако надеялся, что опоздание будут объяснять тем, что ему пришлось скрываться от преследования. Связной не обманул офицера КГБ, который допрашивал его, не черкнул знак тревоги – вместо этого он сделал отметку, означавшую «все в порядке, готов к передаче». Нет, сейчас связной вел слишком опасную игру и не мог рисковать, предупреждая сотрудника ЦРУ, что работает под контролем контрразведки. Вот и сейчас он шел по тротуару, надеясь, что кто-нибудь придет на условное место встречи.
Он не знал, однако, что сотрудник ЦРУ, с которым должна была состояться встреча, сидел в американском посольстве и в течение нескольких недель не будет показываться в этом районе Москвы. По крайней мере на протяжении такого времени не планировалось встречаться со связником. Канал связи «Кардинала» больше не существовал и, с точки зрения Центрального разведывательного управления, не будет восстановлен.
– Мне кажется, что мы напрасно тратим время, – произнес следователь. Он сидел у окна квартиры, выходящего на Лазовский переулок, вместе с еще одним старшим офицером Второго главного управления. У окна рядом расположился другой сотрудник «Двойки» с фотоаппаратом наготове. Сегодня утром следователь узнал, что за объект эта «Яркая звезда», и генерал, стоящий во главе Второго главного управления, отдал распоряжение, чтобы расследование велось с максимальной тщательностью и быстротой, не жалея ни средств, ни сил. Лишь теперь стало ясно, какую колоссальную по важности утечку информации обнаружил этот неудачник из ПГУ, которому давно пора было отправляться на пенсию.
– Вы думаете, что он нас обманул?
– Нет. Он сразу сломался – впрочем, сломать его оказалось не так уж легко. Но он все-таки сломался, – уверенно заявил следователь. – По моему мнению, мы выпустили его на улицу слишком поздно. Это значит, что они все знают и ликвидировали канал связи.
– Но что могло произойти – я имею в виду с их точки зрения? Ведь причина могла оказаться самой банальной.
– Это верно, – кивнул следователь. – Но теперь нам известно, что информация, заснятая на кассете, являлась исключительно важной и секретной. Следовательно, источник, от которого получена эта информация, занимает ответственную должность, и потому они предприняли все меры предосторожности для его защиты. Отныне придется поработать как следует – самый простой способ, на который мы надеялись, не оправдал себя.
– Значит, забираем его с улицы?
– Да.
К связному тут же подъехал автомобиль, открылась дверца, он сел в машину, и лишь после этого остальные сотрудники КГБ направились к своей машине.
Через тридцать минут все снова собрались в Лефортовской тюрьме. Лицо следователя было печальным.
– Скажите, почему вы солгали нам? – спросил он, обращаясь к связному.
– Но я говорил правду! Я поступил именно так, как мне предписывалось. Может быть, я сделал это слишком поздно, но ведь и об этом я вас предупреждал.
– А знак, который вы оставили в условном месте, он ведь означал, что вас арестовали, правда?
– Нет! – В голосе связника звучала паника. – Я ведь и это вам объяснил.
– Понимаете, дело в том, что мы не можем отличить одну пометку, сделанную мелом, от другой. Если бы вам захотелось обмануть нас, мы были бы не в силах помешать этому. – Следователь наклонился вперед. – Вы можете обмануть нас – один раз, может быть, два. Но обманывать нас все время вам не удастся. – Он замолчал, давая связному время понять всю серьезность скрытой угрозы. Как просто допрашивать слабых духом, подумал он. Сначала дай понять, что у них осталась надежда, затем отбери ее; снова покажи, что надежда не исчезла окончательно, и тут же продемонстрируй, как легко лишить их этой надежды. Вверх и вниз, вверх и вниз – до тех пор, пока они не перестанут понимать, что есть что, а поскольку лишаются таким образом собственных чувств, эти чувства поступают в ваше распоряжение, и вы можете поступать с ними как вам заблагорассудится.
– Итак, начнем снова. Женщина, которую вы встретили в метро, – кто она?
– Я не знаю ее имени. Ей за тридцать, но выглядит моложе. Светлые волосы, стройная и привлекательная. Всегда хорошо одевается, походит на иностранку, но не иностранка.
– Одевается как иностранка – как именно?
– На ней обычно пальто, купленное на Западе. Это видно по ткани и покрою. Как я уже говорил, она привлекательная, и она…
– Продолжайте… – сказал следователь.
– Наш пароль заключается в том, что я кладу ладонь ей на ягодицу. По-моему, это ей нравится. Она часто прижимается к моей руке.
Следователь раньше не слышал эту подробность и тут же пришел к выводу, что связной говорит правду. Подобные детали трудно придумать сразу, и к тому же это соответствовало ее характеру. Женщины-агенты обычно ищут приключений. Эта женщина не профессионал, по крайней мере настоящий профессионал не стал бы так себя вести. А это означало скорее всего, почти наверняка, что она – русская;
– Сколько раз вы встречались с ней в метро таким образом?
– Всего пять. Это никогда не происходило в один и тот же день недели, встречи не были регулярными, но всякий раз мы встречались во втором вагоне одного и того же поезда.
– А мужчина, которому вы должны были передать кассету?
– Я не видел его лица, то есть не видел все лицо. Он всегда стоял, держась рукой за поручень, так что лицо скрывала находящаяся между нами рука. Иногда я видел часть его лица, но не все. По-моему, он иностранец, но не знаю, из какой страны.
– Вы встречались с ним пять раз и ни разу не видели его лица! – рявкнул следователь и грохнул кулаком по столу. – Вы что, за дурака меня принимаете?
Связной съежился и быстро продолжил:
– На нем всегда были очки, сделанные на Западе, я уверен. Обычно носит шляпу. Кроме того, у него в руке сложенная газета «Известия», всегда «Известия». Он закрывается рукой и газетой, поэтому невозможно увидеть больше четверти его лица. Сигналом к передаче служит то, что он чуть разворачивает газету, словно читает продолжение статьи, и затем отворачивается, закрывая ею лицо.
– Напомните мне, как происходила передача.
– Когда поезд останавливается, он проходит вперед, как будто готовится сойти на следующей станции. Пакет находится у меня в руке, и он берет его сзади, когда я выхожу из вагона.
– Итак, вы знаете ее в лицо, но она вашего лица не видела. Он знает вас в лицо, но вы не видели его лица… – Точно такой же метод передачи, как и тот, которым пользуется связной при получении пакета или кассеты. Ловко задумано, но почему они пользуются одним и тем же методом дважды на одном и том же канале связи? КГБ, разумеется, тоже использует такой метод, но он сложнее других, особенно в московском метро в часы пик, когда все лихорадочно спешат и всюду толпы людей. Следователь начал понимать, что самый простой и наиболее распространенный метод передачи материалов – «почтовый ящик» – не используется в этом канале связи. Это тоже казалось ему странным. Ведь в каждом канале должен быть по крайней мере один «почтовый ящик» – в противном случае КГБ может арестовать всех связников… впрочем…
Сотрудники Второго главного управления уже пытались выйти на источник передаваемой информации, но тут приходится проявлять особую осторожность – всегда существует опасность, что шпион (или шпионка?) является сотрудником службы безопасности. Вообще-то именно такая должность как нельзя лучше устраивает шпиона, поскольку она дает доступ к любой информации да еще заранее предупреждает о готовящихся контрразведывательных операциях. Такое случалось в прошлом – расследование утечки сведений насторожило шпиона, причем об этом стало известно лишь спустя несколько лет после прекращения расследования. Кроме того, смущало и другое: на единственном сохранившемся кадре было изображение диаграммы, но не настоящей, а сделанной от руки…
Неужели «почтовые ящики» отсутствуют именно из-за того, что передаются сведения, написанные от руки? Выходит, шпиона можно опознать по почерку? Но какой глупый способ передачи информации…
Однако в самих сведениях нет ничего глупого, не так ли? Нет, конечно, и ничего случайного – Если даже вся техника передачи информации по этому каналу связи кажется странной, тем не менее в ней присутствует почерк настоящего профессионала. Во всем этом скрывался какой-то иной смысл, нечто такое, что следователь еще не мог распознать.
– Завтра мы с вами прокатимся на метро.
Полковник Филитов проснулся утром без головной боли, обычно раскалывающей череп, словно отбойными молотками. Это было уже приятно и необычно. На этот раз его утренняя процедура мало чем отличалась от вчерашней, всего лишь отсутствовала головная боль и не понадобилась поездка в баню. Он заглянул в ящик стола, после того как оделся, – там, в дальнем углу, был спрятан его дневник. Михаил Семенович надеялся, что, как и следовало, сумеет сегодня уничтожить его. Он даже приготовил взамен тетрадь – еще свежую и без единой записи. Накануне он слышал разговоры, где упоминались новые сведения о лазерах, да и на будущей неделе к нему поступит доклад по ракетным системам.
Опустившись на сиденье автомобиля и откинувшись на спинку, полковник внимательней обычного стал смотреть в окно по пути на службу. Несмотря на ранний час на улице было много грузовиков, и один из них закрыл тот участок бордюрного камня на краю тротуара, который он хотел видеть. На этом месте один из сотрудников Фоули успел нанести сигнал «информация утеряна», но Михаил Семенович не узнал этого. Он почувствовал раздражение, что не смог посмотреть на место, где должен быть знак, однако его донесения редко пропадали, и это не пробудило у него беспокойства. Ничего страшного, решил он, место для знака «передача прошла успешно» выбрано так, что его хорошо видно. Полковник Филитов устроился поудобнее, приближаясь к условному месту… Вот оно. Он повернул голову, стараясь увидеть знак, но… его не было. Странно. Неужели в том месте, что закрыл грузовик, был оставлен для него тревожный сигнал? Придется проверить по пути домой, уже вечером. За много лет его работы на ЦРУ терялось несколько донесений, но ни разу Михаил Семенович не видел сигнала опасности, не слышал по телефону незнакомого голоса, спрашивающего Сергея. – что значило «немедленно покинуть квартиру». По-видимому, и на этот раз нет угрозы, всего лишь что-то не сработало. Чепуха. Полковник успокоился и начал обдумывать, что предстоит сделать сегодня в министерстве.
На этот раз метро было подготовлено должным образом. Целая сотня сотрудников Второго главного управления находилась в этом районе – большинство в штатском, подобно рядовым москвичам, а некоторые выглядели как служащие метрополитена. Эти «служащие» находились у «черных», секретных, телефонных аппаратов, установленных на электрических щитах на всех станциях метро. Следователь и арестованный связной ездили взад и вперед по «пурпурной» и «зеленой» линиям, надеясь встретить хорошо одетую женщину в пальто западного образца. Ежедневно метро перевозит миллионы людей, но офицеры контрразведки не сомневались в успехе – на них работало время и они знали к тому же одну из характерных черт этой женщины – она была искательницей приключений. Вполне возможно, что у нее не хватило внутренней дисциплины и она была не в состоянии разделить свою личную, повседневную жизнь и выполнение тайных заданий. Такое не раз случалось в прошлом. Сотрудники службы безопасности твердо придерживались мнения, которое разделяли их коллеги во всех спецслужбах мира, что люди, ведущие шпионскую деятельность против собственной родины, имеют и другие серьезные недостатки в своем характере. Несмотря на присущую им хитрость, такие предатели рано или поздно сами способствуют своему разоблачению.
И сотрудники «Двойки» оказались правы – по крайней мере в данном случае. Светлана вышла на платформу станции метро со свертком в коричневой бумаге. Связной узнал ее сначала по прическе, самой обычной, но ее выделяло что-то неуловимое в манере держать голову, что заставило его поднять руку, чтобы указать на женщину пальцем, но руку тут же с силой опустили вниз. Она повернулась, и полковник КГБ увидел ее лицо. Он сразу заметил, что женщина выглядит спокойной и уверенной в себе, выделяясь этим среди остальных москвичей, демонстрировавших мрачную апатию, свойственную горожанам. Первым впечатлением от нее была радость жизни, стремление наслаждаться ею – ничего, подумал следователь, это быстро пройдет.
Он произнес несколько слов в крохотный микрофон, и, когда Светлана вошла в вагон следующего поезда, ее уже сопровождал сотрудник «Двойки» с маленьким микрофоном в ухе, похожим на слуховой аппарат для глухих. На станции, с которой она только что уехала, принялись за работу офицеры у «черных» телефонов – они предупреждали агентов управления на каждой станции этой линии метро. Когда Светлана вышла из вагона, ее сопровождала уже целая команда «топтунов», последовавших за ней по длинному эскалатору и дальше на улицу. Там стоял наготове автомобиль, и к слежке подключилась новая группа сотрудников «Двойки». По крайней мере два агента постоянно сохраняли визуальный контакт с нею, а те, что шли рядом, все время менялись. Они следовали за Светланой к зданию Госплана на проспекте Маркса, напротив гостиницы «Москва». Женщина даже не подозревала, что за ней следят, и не пыталась оглянуться, чтобы убедиться в этом. Не прошло и получаса, как были проявлены два десятка фотографий Светланы. Их предъявили арестованному связному, и тот сразу, без малейших колебаний опознал ее.
После этого процедура стала более осторожной. Дежурный в проходной назвал сотруднику КГБ ее фамилию, офицер предупредил его о необходимости хранить все в полной тайне – Узнав имя и фамилию, уже к обеду сумели полностью установить личность женщины, и следователь, ведущий дело, с ужасом узнал, что Светлана Ванеева – дочь одного из высших членов ЦК. Это могло привести к осложнениям. Полковник тут же собрал новые фотографии, снова допросил арестованного, но связной безошибочно опознал Светлану среди снимков шести похожих женщин. Член семьи столь высокопоставленного партийного функционера – лучше бы не связываться с таким делом. Но ее опознали без малейших колебаний, и она подозревалась в измене родине в таком важном расследовании. Полковник Ватутин отправился посоветоваться с начальником управления.
Дальше были предприняты осторожные шаги. Хотя на Западе Комитет государственной безопасности считается всесильным, на самом деле он всегда подчиняется партийному аппарату; даже для КГБ требовалось разрешение, чтобы арестовать члена семьи такого высокопоставленного руководителя. Начальник Второго главного управления отправился на верхний этаж к председателю КГБ. Через полчаса он вернулся в свой кабинет.
– Можете задержать ее.
– Но секретарь ЦК…
– С ним не говорили, – ответил генерал.
– Тогда как…
– Действуйте в соответствии с этим приказом. – Ватутин взял из рук генерала лист бумаги, подписанный лично председателем КГБ.
– Товарищ Ванеева?
Она подняла голову и увидела человека в штатском – Госплан был, разумеется, гражданским департаментом, – который смотрел на нее каким-то странным взглядом.
– Да. Я вас слушаю.
– Меня зовут Клементий Владимирович Ватутин. Я капитан московской милиции. Нам нужно, чтобы вы проехали с нами. – Следователь впился в нее пристальным взглядом, надеясь увидеть, как она отреагирует на его слова, но лицо женщины не изменилось и осталось таким же бесстрастным.
– Зачем? – спросила она.
– Мы надеемся, что вы поможете нам опознать одного человека. Мне очень жаль, но здесь я не могу вдаваться в подробности, – произнес Ватутин извиняющимся тоном.
– Это надолго?
– Всего на пару часов. Потом вас отвезут домой.
– Хорошо. Сейчас у меня нет срочной работы. – Светлана Ванеева встала из-за стола. По ее взгляду было видно, что она относится к Ватутину с высокомерным презрением. Московская милиция не принадлежала к числу тех организаций, которые уважали, а звание простого капитана для человека его возраста демонстрировало неудачника. Спустя минуту она надела пальто, взяла коричневый сверток, и они направились к выходу. По крайней мере этот капитан проявляет должное уважение – вежливо открывает двери, пропускает ее вперед. Светлана исходила из того, что капитан Ватутин знает, кто она или, вернее, кто ее отец.
У подъезда их ждал автомобиль. Едва они сели в него и захлопнули дверцы, как машина тронулась с места, Светлану удивил маршрут, по которому они ехали, но она поняла, куда ее везут, лишь после того, как машина пересекла Хохловскую площадь.
– Значит, мы едем не в Министерство внутренних дел? – спросила она.
– Нет, мы едем в Лефортово, – небрежно бросил Ватутин.
– Но…
– Мне не хотелось беспокоить вас на работе, понимаете. Вообще-то я полковник Ватутин из Второго главного управления КГБ. – Светлана вздрогнула, но тут же взяла себя в руки.
– И кого мне нужно опознать?
У нее действительно хорошие нервы, подумал Ватутин. Ну что ж, тем интереснее будет работать с ней. Полковник был предан партии, но эта преданность не распространялась на высших партийных чиновников. К тому же он ненавидел коррупцию едва ли не больше, чем измену родине-
– Простая формальность – к ужину вас отвезут домой.
– Но моя дочь…
– За ней заедет один из моих сотрудников. Если процедура затянется, ваш отец не будет против, если девочку привезут к нему домой?
На лице молодой женщины появилась улыбка.
– Ну что вы. Папа души в ней не чает.
– Думаю, нам не потребуется столько времени, – заметил Ватутин, глядя на проносящиеся мимо дома. Через несколько минут автомобиль въехал в ворота Лефортовской тюрьмы. Полковник помог ей выйти из машины, и сержант распахнул перед ними дверь. Дай надежду, затем забери ее. Полковник вежливо взял женщину под руку.
– Мой кабинет находится чуть дальше по этому коридору. Насколько мне известно, вы часто выезжаете за границу.
– Да, это входит в мои обязанности. – Чувствовалось, что она насторожилась, но ничуть не больше любого другого человека, которому задан этот вопрос в подобном месте.
– Я знаю. Ваш отдел занимается текстилем. – Ватутин открыл дверь и жестом пригласил ее войти.
– Это она! – послышался голос. Светлана Ватутина замерла – словно окаменела. Полковник снова взял ее под руку и подвел к стулу.
– .Садитесь, – предложил он.
– Что это значит? – прошептала она, почувствовав наконец тревогу.
– Мы арестовали этого мужчину с копиями секретных государственных документов. Он сказал, что получил их от вас, – произнес Ватутин, опускаясь в свое кресло за столом.
Ванеева повернулась и взглянула на связного.
– Лицо этого человека мне совершенно незнакомо! – воскликнула она негодующе. – Совершенно!
– Да, – сухо бросил Ватутин, – это тоже мне известно.
– Что… – женщина запнулась, не зная, что сказать дальше. – Но тогда я ничего не понимаю.
– Вас хорошо подготовили. Наш общий друг утверждает, что он подавал сигнал передачи, поглаживая вас рукой по ягодице.
Ванеева обернулась и взглянула на своего обвинителя.
– Ах ты говноед! И этот… этот кретин смеет говорить такое! – Она захлебнулась от ярости. – Этот… импотент! Чепуха!
– Значит, вы отрицаете обвинение? – спросил Ватутин. Да, подумал он, как будет приятно сломать ее…
– Разумеется! Я – советская гражданка! Член партии! Мой отец…
– Мне известно, кто ваш отец.
– Я все расскажу ему, полковник Ватутин, и если вы посмеете угрожать мне…
– Мы не угрожаем вам, товарищ Ванеева, мы всего лишь просим помочь нам. Почему вы вчера ехали в метро? Я знаю, что у вас есть собственная машина.
– Я часто езжу в метро. Это проще, чем водить машину, а вчера мне нужно было зайти в химчистку. – Она подняла с пола коричневый пакет. – Вот. Я оставила пальто в химчистке. Там трудно найти место для парковки, приходится идти от машины целый квартал, а потом возвращаться, чтобы ехать дальше. Поэтому я поехала в подземке. То же самое и сегодня, чтобы забрать пальто из химчистки. Можете там проверить.
– И вы не передавали вот это нашему другу? – Ватутин держал в руке кассету.
– Я даже не знаю, что это такое.
– Да, конечно, – согласился полковник Ватутин и покачал головой. – Ну что ж, ничего не поделаешь. – Он нажал на кнопку на своем аппарате внутренней связи. Через мгновение открылась боковая дверь в стене. Вошли трое. Ватутин показал рукой на Светлану. – Подготовьте ее.
Нельзя сказать, что женщину охватила паника, – скорее она просто не верила в происходящее. Светлана попыталась вскочить со стула, однако двое мужчин схватили ее за плечи и усадили обратно. Третий закатил рукав ее платья и воткнул ей в руку иглу шприца прежде, чем она успела закричать.
– Вы не имеете права, – произнесла она. – Вы не имеете…
– Ошибаетесь, имеем, – вздохнул Ватутин. – Сколько времени? – спросил он у врача.
– Это усыпит ее по крайней мере на пару часов, – ответил врач, затем вместе с двумя санитарами поднял Ванееву со стула. Ватутин обошел стол и взял пакет. – Она будет готова для вас, как только я закончу медицинский осмотр, но, мне кажется, никаких трудностей не возникнет. В ее досье из поликлиники Госплана, где она состоит на учете, сказано, что нет никаких отклонений от нормы.
– Превосходно. Я спущусь к вам сразу после обеда. – Он показал рукой на второго арестованного. – Заберите его. Мне он больше не понадобится.
– Товарищ полковник, но я… – начал связной, и тут же Ватутин прервал его.
– Не смейте никогда называть меня «товарищ». – Замечание полковника прозвучало особенно резко из-за того, что он произнес его совсем равнодушно.
Полковник Бондаренко теперь возглавлял отдел лазерного оружия в Министерстве обороны. Он был назначен на эту должность по приказу самого министра, маршала Язова, по рекомендации, конечно, полковника Филитова.
– Итак, полковник, у вас есть для меня новости? – спросил маршал.
– Ребята из Комитета госбезопасности передали нам некоторые схемы зеркала с регулируемой оптикой. – Он протянул присутствующим в кабинете два комплекта чертежей.
– А мы сами не можем изготовить такое? – спросил Филитов.
– Это весьма хитроумная конструкция, а, как говорится в сопроводительной записке, в стадии проектирования находится еще более совершенная модель. Особенно интересно, что в ней требуется меньшее количество сервоприводов…
– Меньшее количество чего? – спросил Язов.
– Сервоприводы – это механизмы, меняющие контуры зеркала. Уменьшая их число, мы снижаем нагрузку на компьютерную систему, управляющую комплексом зеркал. Зеркало, которым пользуются сейчас американцы, – вот оно – требует обслуживания исключительно мощного суперкомпьютера, изготовить который нам пока не удается. Для управления проектируемым зеркалом потребуется всего четверть компьютерной мощности. Это позволяет пользоваться менее мощным компьютером для управления комплексом зеркал, и программа намного упрощается. – Бондаренко наклонился вперед, – Товарищ маршал, в моем первом докладе указывалось, что одной из главных трудностей в реализации проекта «Яркая звезда» является система компьютерного обеспечения. Даже если нам удастся создать такое зеркало с регулируемой оптикой, мы не сможем использовать его с максимальной эффективностью из-за того, что не располагаем соответствующей системой компьютерного и программного обеспечения. Нам понадобится эта система, когда мы получим нужное зеркало.
– Но пока у нас нет чертежей нового зеркала? – спросил Язов.
– Совершенно верно, пока нет. КГБ занимается этой проблемой.
– Нам не удается даже скопировать эти датчики, – проворчал Филитов. – Мы получили спецификации и чертежи несколько месяцев назад, и ни одно предприятие не сумело их изготовить.
– Время и деньги, товарищ полковник, – с упреком заметил Бондаренко. Он уже научился чувствовать себя уверенно в высших коридорах власти.
– Финансирование, – фыркнул Язов. – Всегда все упирается в финансирование. Мы могли бы построить неуязвимый танк, если бы у нас было достаточно денег, могли бы догнать Запад в технологии подводных лодок. Каждый любимый проект каждого академика в Советском Союзе обеспечит нам абсолютное оружие – только дайте достаточно денег. К сожалению, для всех для них денег не наберешься. Вот в этом нам удалось догнать Запад – хотя бы в этом!
– Товарищ маршал, – произнес Бондаренко, обращаясь к министру обороны. – Я являюсь кадровым военным на протяжении уже двадцати лет. Мне доводилось служить в штабах батальонов и дивизий, принимать участие в рукопашных схватках. Я всегда служил в Советской Армии и только в ней. Проект «Яркая звезда» принадлежит другому роду войск. Несмотря на это, я утверждаю, товарищ маршал, что, если понадобится, нужно урезать финансирование строительства танков, кораблей и самолетов, для того чтобы завершить ввод в строй «Яркой звезды». В нашем распоряжении достаточно обычного оружия, чтобы остановить агрессию со стороны НАТО, но мы не в силах помешать вражеским ракетам уничтожить нашу страну. – Он замолчал и затем произнес извиняющимся голосом:
– Прошу прощения за то, что так откровенно выразил свою точку зрения.
– Вам платят за то, что вы думаете, – заметил Филитов. – Товарищ маршал, я согласен с точкой зрения этого молодого офицера.
– Михаил Семенович, неужели мои полковники замышляют дворцовый переворот? – На лице Язова появилась улыбка, что было крайне редким явлением. – Бондаренко, в стенах этого кабинета я требую, чтобы вы говорили мне все, что считаете нужным. И если вам удалось убедить этого старого кавалериста, что научно-фантастический проект, о котором вы говорите, заслуживает внимания, значит, мне следует серьезно задуматься над ним. Итак, вы считаете, что на этом проекте нужно сосредоточить самое пристальное внимание?
– Товарищ маршал, мы должны отнести данную программу к числу важнейших. Для ее завершения потребуется проведение некоторых фундаментальных исследований, и, по моему мнению, финансирование их должно быть резко увеличено. – Бондаренко сумел не зайти слишком далеко и дать определенный ответ на вопрос маршала. Такой вопрос носит политическую окраску, и не какому-то полковнику совать нос в подобные проблемы. «Кардиналу» пришла мысль, что он все-таки недооценил этого умного молодого полковника.
– Учащается сердцебиение, – произнес врач почти три часа спустя. – Начинаем отсчет времени, пациентка пришла в сознание. – Его слова записывались на непрерывно движущуюся магнитную ленту.
Светлана не сознавала, когда кончился ее сон и началось бодрствование. Для большинства людей эта граница весьма туманна, особенно если отсутствует сигнал пробуждения в виде раннего солнечного света. Ее лишили возможности почувствовать какой-либо сигнал. Первым сознательным ощущением Светланы Ванеевой было недоумение. Где я? – спросила она себя, спустя пятнадцать минут. Исчезающие последствия сильнодействующего снотворного оставили ее, но взамен приятного расслабления от сна, лишенного сновидений, новых ощущений не появилось. Она словно… парила?
Светлана попыталась шевельнуться, но… не смогла! Ее тело было предельно расслаблено, каждый квадратный сантиметр его поверхности покоился на чем-то, в результате ни один мускул не испытывал ни малейшего напряжения. Еще никогда в жизни ей не приходилось испытывать такое удовольствие, такое радостное чувство релаксации. Где я?
Она ничего не видела, но и это казалось чем-то странным. Светлана будто парила в каком-то… нет, не черном… сером окружении… словно внутри ночного облака, отражающего огни Москвы, невыразительного и бесцветного, аморфного, но обладающего какой-то… структурой. Было совершенно, сверхъестественно тихо, она не слышала никаких звуков – ни отдаленного шума двигающегося транспорта, ни хлопанья дверьми, ни журчания воды в трубах…
Она повернула голову, но вид не изменился – такое же серое аморфное пространство, словно находишься внутри облака, или в вате, или… Светлана сделала глубокий вдох. У воздуха не было запаха, он не казался сухим или влажным, не ощущалась даже температура. Она заговорила… совершенно невероятно, она не услышала ни звука. Где я?
Светлана начала изучать окружающий мир более внимательно. На это потребовалось полчаса. Она старалась держать себя в руках, постоянно напоминала себе, что нужно сохранять спокойствие, не волноваться. Это не что иное, как сон. С ней не может случиться ничего плохого – только не с ней. Настоящий страх еще не охватил ее, но она ощущала его приближение. Светлана собрала в кулак всю свою волю и попыталась не подпускать его к себе. Нужно исследовать, что меня окружает, подумала она. Ее взгляд метнулся влево, вправо. Вокруг царила не совсем полная темнота, хотя свет ниоткуда не проникал. Она ощущала кисти рук, но они находились в стороне от бедер, и ей никак не удавалось прижать их к телу, хотя она и пыталась сделать это в течение, как ей казалось, нескольких часов. То же самое было и с ногами. Светлана попробовала сжать правую руку в кулак… но даже не смогла заставить пальцы соприкоснуться друг с другом.
Ее дыхание участилось. Она чувствовала, как воздух проникает ей в легкие и выходит из них, но не ощущала ничего больше. Закрыв глаза, она погрузилась в полную темноту. Так где же я?
Нужно двигаться, приказала она себе, больше двигаться. Она повернулась, надеясь почувствовать сопротивление, стараясь воспользоваться органами осязания, ощутить что-то вне своего тела. И не почувствовала ничего, кроме парения в каком-то облаке. Было невозможно сказать, с какой стороны исходит сила тяготения – снизу или сверху, справа или слева. Ощущения были совершенно одинаковыми. Светлана крикнула изо всех сил, надеясь услышать себя, убедиться хотя бы, что она существует. Все, что донеслось в ответ, – это отдаленное исчезающее эхо.
И тут ее охватила настоящая паника.
– Отсчет времени – двенадцать минут пятнадцать секунд, – произнес врач, и его слова запечатлелись на магнитной пленке. Кабина управления находилась на высоте пяти метров над бассейном. – Частота сердцебиения увеличивается, достигла ста сорока, частота дыхания – сорок два в минуту, наступает фаза острой тревоги. – Он посмотрел на Ватутина. – Быстрее обычного. Чем умнее и образованее человек…
– …тем больше его потребность в ощущениях от окружающего мира, – проворчал полковник. Он читал описание процедуры, но все-таки относился к ней скептически. Процедура была совершенно новой и требовала участия квалифицированного медицинского персонала, тогда как в прошлом полковник Ватутин обходился без посторонней помощи.
– Частота сердечных сокращений достигла, по-видимому, максимума при ста семидесяти семи. Никаких серьезных отклонений.
– Каким образом вы заглушаете ее речь? – спросил Ватутин.
– Я пользуюсь новой техникой – это электронное устройство, вопроизводящее ее голос и повторяющее его с полным рассогласованием по фазе. В результате звуки голоса почти предельно нейтрализуются, словно она кричит в пустоте. Нам понадобилось два года, чтобы усовершенствовать такую технику. – Врач улыбнулся. Подобно Ватутину, он гордился своей работой, и теперь у него появилась возможность оправдать годы напряженного труда, заменив существующие методы чем-то новым, более совершенным, созданием его разума.
Светлана находилась на грани гипервентиляции, но врач изменил состав газа, поступающего в ее легкие. Сейчас следовало крайне внимательно следить за состоянием ее организма. При этой технике допроса не оставалось никаких следов на теле, никаких шрамов, ни малейших признаков пытки – более тою, это вообще нельзя было назвать пыткой. По крайней мере физической пыткой. Единственным недостатком этого метода – метода полной изоляции организма от окружающих ощущений – было то, что ужас, испытываемый человеком, мог вызвать тахикардию и… смерть.
– Вот это уже лучше, – заметил врач, глядя на дисплей с ЭКГ. – Частота сердечных сокращений стабилизировалась на уровне ста тридцати восьми. Она испытывает нервное возбуждение. но в остальном ее состояние стабильно.
Паника не помогла. Несмотря на то что сознание по-прежнему лихорадочно искало выход, тело Светланы инстинктивно боялось причинить себе вред. Она старалась овладеть собой и тут почувствовала, как ее охватывает странное спокойствие.
Я жива или мертва? Она напрягла память, стараясь привлечь на помощь все, что происходило с ней в прошлом, и… ничего. Но…
Какой– то звук.
Что это?
Тук– тук, тук-тук… Что это за звук?
Это бьется сердце!
Ее глаза были по-прежнему открыты, она искала в пустоте источник звука. Там есть что-то, если ей удастся найти. Ум Светланы старался найти это что-то. Нужно добраться до него. Если бы только удалось добраться…
Но она не могла вырваться из окружающего… Светлана не могла даже описать, из чего ей нужно вырваться. Она снова начала двигаться. И снова поняла, что вокруг нет ничего осязаемого.
Лишь теперь она почувствовала свое полное одиночество. Весь ее организм, изолированный от окружающей среды, изголодавшийся по ощущениям, требовал каких-то посторонних раздражении – световых, мышечных, звуковых, – каких угодно! Нервные центры ее мозга искали питание для себя и находили только пустоту.
Что, если я умерла? – спросила она себя.
Если такое происходит, когда ты умираешь… Небытие? И тут же возникла еще более тревожная мысль: неужели это – ад?
Но рядом было что-то. Этот звук. Она сконцентрировала на этом все внимание и тут же обнаружила, что чем напряженнее прислушивалась, тем труднее было слышать этот звук. Казалось, будто она пытается схватить облачко дыма – вот оно, перед тобой, пока ты не трогаешь его, – но ей нужно, обязательно нужно схватить это облачко.
И она приложила все силы. Светлана зажмурила глаза и сосредоточилась на ритмичном биении человеческого сердца, и в результате заметила, что звук исчез из ее органов чувств. Он затихал и затихал вдали, пока не остался только в воображении, а потом и это растаяло тоже.
Она застонала – или подумала, что застонала. Ей не было слышно почти ничего. Почему она не слышит, когда говорит?
Неужели я умерла? Важность этого вопроса требовала ответа, но сам ответ был слишком ужасным, чтобы выразить его даже в мыслях. Не может быть, чтобы я не могла предпринять чего-нибудь… но хватит ли у нее смелости? Да!
Светлана Ванеева изо всех сил прикусила язык и почувствовала солоноватый привкус крови.
Я жива! – воскликнула она про себя. Ощущение триумфа владело ею, казалось Светлане, длительное время. Но даже длительному времени приходит конец.
Тогда где я? Меня похоронили… Закопали заживо? ПОХОРОНИЛИ ЖИВОЙ!
– Снова увеличивается частота сердцебиения. По-видимому, наступает вторая фаза тревоги, – заметил врач, чтобы зафиксировать этот момент на магнитной ленте. Как все-таки жаль, подумал он. Врач ассистировал при подготовке тела. Очень привлекательная женщина, ее гладкий живот лишь чуть тронут следами материнства. Затем они покрыли ее тело маслом и надели на нее специально изготовленный «мокрый» костюм, подобный тем, которыми пользуются воднолыжники, из резины «номекс» высшего качества, такой легкой, что сухим костюм едва ощущался на теле, а намекнув, не ощущался совсем. Даже вода в бассейне была особого состава, со значительным содержанием солей, так что находящееся в ней тело обладало нейтральной плавучестью. Движения Светланы в бассейне перевернули ее на живот, но она не заметила этого. Единственная опасность заключалась в том, что она могла запутать воздушные шланги, однако в бассейне находилась пара ныряльщиков, которым было поручено следить за этим, ни в коем случае не касаясь ее тела и не допуская, чтобы его касались шланги. Практически труднее всего приходилось ныряльщикам.
Врач посмотрел на полковника Ватутина с самодовольной улыбкой. На совершенствование этой самой секретной части того крыла Лефортовской тюрьмы, где велись допросы, было потрачено несколько лет. Бассейн длиной в десять метров и глубиной в пять, специальная соленая вода в нем, изготовленные по спецзаказу из резины «номекс» костюмы, несколько лет экспериментов для проверки теоретических расчетов – все это было направлено на то, чтобы разработать технику допросов во всех отношениях более совершенную, чем старинные методы, которыми КГБ пользовался с момента победы революции. И все испытания прошли успешно, за исключением одного – человек скончался в результате сердечного приступа в момент острой тревоги… Показатели физического состояния пациентки на дисплее снова изменились.
– Вот, началось. Похоже, наступила вторая фаза. Время – один час шесть минут. – Он повернулся к Ватутину. – Обычно эта фаза затягивается надолго. Посмотрим, насколько продолжительной она будет у этой пациентки.
Ватутину показалось, что врач походит на ребенка, увлеченного сложной и жестокой игрой; как ни хотелось ему выяснить, что знает арестованная, в душе он испытывал ужас от того, что происходило перед его глазами. Неужели это от страха – а вдруг когда-нибудь эту технику допроса будут пробовать на нем…
Тело Светланы расслабленно распласталось в воде. Напряжение от непрерывных часов страха истощило ее. Теперь из груди вырывалось неглубокое частое дыхание, как у женщины, готовящейся к родам. Даже тело предало Светлану, и сознание пыталось покинуть тело и искать спасения самостоятельно. Ей казалось, что сознание отделилось от бесполезного мешка плоти и ее дух, внутренняя сущность, душа или что там еще, отрешенно парил, одинокий и свободный. Однако свобода была не меньшим проклятием, чем все происшедшее ранее.
Сейчас она могла двигаться свободно, видеть окружающее пространство, но вокруг была пустота. Светлане казалось, будто она плывет или летит в трехмерном пространстве, границ которого она не видела. Она чувствовала, что ее руки и ноги двигаются безо всяких усилий, но когда она попыталась взглянуть на них, то обнаружила, что они находятся за пределами ее поля зрения. Светлана чувствовала, что они двигаются… но их не было. Часть ее сознания, все еще способная мыслить рационально, убеждала, что это всего лишь иллюзия, что она плывет навстречу своей гибели – но ведь даже это лучше одиночества, правда?
Так продолжалось целую вечность. Наиболее приятным было отсутствие усталости в невидимых частях тела. Она прогнала мрачные предчувствия и наслаждалась свободой, ощущением того, что видит пространство вокруг себя. И увеличила скорость. Ей казалось, что впереди более яркое пространство, чем оставшееся позади. Если там свет, то она найдет его, а свет будет спасением. Бессознательно она вспоминала, какое наслаждение испытывала в детстве, плавая в воде, очень давно… наверно, лет пятнадцать назад?
Светлана была чемпионкой школы в подводном плавании, ей удавалось на одном дыхании проплывать намного больше остальных. От этих воспоминаний она почувствовала себя совсем юной, юной и бойкой, прелестнее и лучше одетой, чем окружающие ее дети. На лице Светланы появилась ангельская улыбка, и она не обратила внимания на тревожные сигналы все еще бодрствующей части рассудка, предупреждающей ее о надвигающейся опасности.
Она плыла вперед, казалось, много дней и недель, все время к яркому пространству впереди. Ей понадобилось еще несколько дней, чтобы понять – пространство вокруг нее не становится светлее, но она пренебрегла последним предостережением угасающего рассудка. Она стала прилагать больше усилий и впервые почувствовала усталость. Однако пренебрегла и этим. Ей нужно воспользоваться своей свободой, твердила она, ей нужно выяснить, где она находится, или, что еще лучше, выбраться из этого ужасного места.
Ее сознание покинуло тело, отделилось от него и. когда поднялось на достаточную высоту, взглянуло вниз на отдаленную плывущую фигуру. Даже с такой большой высоты оно не могло разглядеть границ этого огромного аморфного мира, но видело далеко внизу крошечную фигурку, которая плыла вперед, одинокая в пустоте, в тщетных усилиях двигая призрачными руками и ногами.
Отчаянный крик, донесшийся из динамика на стене, едва не выбросил полковника Ватутина из кресла. Немцам, наверно, доводилось слышать такие крики, крики жертв в лагерях смерти, когда за ними закрывались двери и в камеру начинали поступать ядовитые газы. Но этот крик был куда страшнее. Полковнику приходилось присутствовать при казнях, он видел пытки, слышал вопли боли, ярости и отчаяния, но он впервые слышал крик души, приговоренной к страданиям, превосходящим мучения в аду.
– Вот… это означает начало третьей фазы.
– Что?
– Видите ли, – объяснил врач, – человек – общественное животное. Наше сознание и органы чувств предназначены для жизни, при которой мы непрерывно получаем импульсы, позволяющие нам реагировать как на наше окружение, так и на действия других людей. Стоит лишить человека компании других людей, лишить его внешних раздражении, и сознание остается наедине с собой, полностью изолированное от окружающего мира. Мы обладаем обширной информацией, подтверждающей эти теоретические выводы. Возьмите этих идиотов на Западе, которые пускаются в кругосветные плавания в одиночку. Очень многие из них сходят с ума, а некоторые просто исчезают – по-видимому, кончают с собой. Даже тем, кому удается уцелеть, кто ежедневно пользуется радио для связи с остальным миром, – даже им часто требуются врачи, наблюдающие за ними и предупреждающие психологическую опасность одиночества. А ведь эти люди видят окружающую их морскую поверхность, видят свои яхты, чувствуют движение волн. Бели лишить их всего этого… – Врач покачал головой. – Они продержатся не больше трех суток. Здесь, как вы видите, мы полностью изолируем людей от внешних раздражении, от окружающего мира.
– А сколько удалось продержаться тут самому стойкому?
– Восемнадцать часов – это был доброволец, молодой оперативник из Первого главного управления. Единственная трудность в том, что пациент не может понять, что с ним происходит. Это меняет конечный результат. Они ломаются, разумеется, но все-таки не до конца-
Ватутин с облегчением вздохнул – Это была первая хорошая новость, услышанная им здесь.
– А сколько еще продержится эта?
Врач всего лишь взглянул на часы и улыбнулся. Ватутина охватил приступ ненависти к нему, но он овладел собой и отогнал это чувство. Он понимал, что этот врач, этот «целитель» делает всего лишь то же самое, чем занимался он сам на протяжении многих лет, причем добивается результатов намного быстрее и без видимых повреждений, которые могли бы поставить государство в неловкое положение на открытых – по требованию общественности – процессах, проводимых КГБ с очевидной неохотой. К тому же такой метод допроса имел еще одно достоинство, о котором даже не подозревал врач, приступая к работе над этой программой…
– Итак… в чем заключается третья фаза?
Светлана увидела, что они плавают вокруг ее тела. Она попыталась предупредить тело об этом, но тогда пришлось бы вернуться в него, и на это она не осмелилась. Вообще-то она не видела, кто это, знала только, что какие-то тени, хищные тени снуют вокруг ее тела. Одна из них приблизилась и тут же свернула в сторону, затем снова рванулась к нему. И Светлана последовала ее примеру. Она пыталась бороться, но что-то тянуло ее к телу, которое скоро должно погибнуть. Она вошла внутрь тела в последний момент. И потребовала от своих рук и ног, чтобы они двигались побыстрее, но сзади уже приблизилась хищная тень. Челюсти широко открылись, охватили все ее тело и медленно сомкнулись вокруг нее. Последнее, что она увидела, – это свет, к которому она плыла, – этот свет, осознала она наконец, никогда не существовал. Она понимала всю тщетность своего протеста, и все-таки он сорвался с ее губ.
– Нет! – Она не слышала, разумеется, своего крика.
Теперь она была обречена на возвращение в свое бесполезное тело, в эту серую массу перед глазами и к этим конечностям, двигающимся без всякой цели. Каким-то образом она понимала, что ее воображение пыталось защитить ее – и потерпело полную неудачу. Но отключить воображение было выше ее сил, и теперь его усилия сконцентрировались на уничтожении. Она рыдала, рыдала, не издавая ни единого звука. Ужас, который она сейчас испытывала, был намного хуже простой паники. По крайней мере в панике таился выход, отрицание того, перед чем она находилась, возможность укрыться внутри самой себя. Но здесь не было самой себя. Она присутствовала при собственной смерти, видела, как это случилось. У нее больше не было настоящего и, уж конечно, отсутствовало будущее. Все, что у нее осталось, – это прошлое, и ее воображение выбирало из него только самое худшее…
– Да, мы вступили в заключительную фазу, – сказал врач. Он поднял телефонную трубку и приказал принести чай. – Все прошло легче, чем я ожидал. Ее психологический профиль в точности соответствовал рассчитанному.
– Но ведь она пока еще ничего нам не рассказала, – возразил Ватутин.
– Расскажет.
Перед Светланой проносились все совершенные ею грехи. Это помогало понять, что происходит. Она находилась в аду, существование которого отрицало государство, и ее ждало наказание за проступки. Так и должно быть. И она обязана помочь. Она должна снова стать свидетельницей всех своих проступков и понять, какое зло исходило от них. Ей придется принять участие в суде, проходящем внутри ее сознания. Рыдания не прекращались. Слезы текли сутками, и она следила за тем, как совершала поступки, которые не следовало совершать. Каждое нарушение в ее жизни проходило перед ней в самых красочных деталях. Особенно те проступки, которые она совершила за последние два года… Почему-то она не сомневалась, что именно из-за них здесь и оказалась. Она наблюдала за тем, как предавала родину. Сначала полушутливое заигрывание в Лондоне, тайные встречи с серьезными людьми, предупреждения о необходимости не быть такой легкомысленной и затем все те случаи, когда она пользовалась именем своего влиятельного отца и проходила через таможню, высокомерно глядя на ее сотрудников, наслаждаясь игрой и испытывая удовольствие от самых гнусных преступлений. Ее стоны начали повторяться, снова и снова она твердила, сама того не замечая: «Я виновата…»
– Теперь самое трудное. – Врач надел наушники с укрепленным перед лицом микрофоном. Ему пришлось отрегулировать звук на панели управления.
– Светлана, – прошептал он в микрофон.
Сначала она не слышала этого, и понадобилось время, прежде чем ее органы чувств ощутили чей-то плач.
– Светлана, – звал ее тихий голос. Или это всего лишь воображение?
Она повернула голову, стараясь увидеть, откуда доносится еле слышный шепот.
– Светлана… – снова услышала она и затаила дыхание, стараясь не двигаться, но тело снова предало ее. Сердце забилось как пойманная птица, и шум крови в ушах заглушил голос – если это был голос. Она издала стон отчаяния – неужели голос всего лишь один из кошмаров, неужели все станет еще хуже… а вдруг есть какая-то надежда?…
– Светлана… – чуть громче шепота, можно различить эмоциональный настрой. Голос был таким печальным, таким разочарованным. – Светлана, что ты натворила?
– Нет, нет, я не… – произнесла она, заикаясь, все еще не слыша собственного голоса, доносящегося из могилы. Наступила тишина. Прошел, казалось, час, и она истерически крикнула:
– Умоляю, вернись ко мне!
– Светлана, – наконец послышался тот же голос, – что же ты натворила…
– Я так виновата… – проговорила она, захлебываясь от рыданий.
– Что же ты натворила? – снова спросил голос. – Ты знаешь человека, который передал тебе кассету?
– Да! – ответила она и рассказала все.
– Отсчет времени – одиннадцать часов сорок одна минута. Операция закончена. – Врач выключил магнитофон, затем несколько раз мигнул освещением в бассейне. Один из ныряльщиков махнул рукой, давая понять, что увидел, и воткнул иглу шприца в руку Ванеевой. Ее тело ослабло, и Светлану извлекли из бассейна. Врач спустился из кабины управления и подошел к ней – С нее уже сняли резиновый костюм, и она лежала на каталке. Врач сел рядом с находящейся без сознания женщиной, взял ее руку, и санитар ввел ей стимулирующий препарат. Какая прелестная
женщина, подумал врач и жестом скомандовал, чтобы санитар вышел из помещения, оставив их наедине. Ее дыхание участилось.
– Здравствуй, Светлана, – произнес он самым мягким голосом. Голубые глаза открылись, увидели лампы на потолке и стенах, затем она повернула голову к нему.
Он понимал, что растягивает удовольствие, но ему пришлось заниматься этим делом всю ночь и утро, и это, наверно, являлось самым важным этапом его программы. Обнаженная женщина буквально прыгнула с каталки ему в объятья и едва не задушила его. И совсем не потому, что он такой уж привлекательный мужчина, врач понимал это, просто он был человеком, а ей сейчас больше всего хотелось коснуться человека. Ее тело было все еще скользким от масла, и слезы залили белый халат. Никогда больше она не совершит преступления против государства после того, как пережила все это. Как жаль, что ей придется так долго пробыть в тюрьме. Такое расточительство, подумал он, осматривая ее. Впрочем, может быть, он сумеет что-нибудь предпринять, как-то помочь ей. Через десять минут ее снова усыпили, и врач оставил помещение.
– Я ввел ей версед. Это новое наркотическое средство, полученное нами с Запада, оно вызывает амнезию – полную потерю памяти.
– Почему именно этот препарат? – спросил Ватутин.
– Мне хотелось предоставить вам более широкие возможности, товарищ полковник. Проснувшись, она не будет помнить почти ничего. Версед действует подобно скополамину, только еще более эффективен. Она не будет помнить ничего конкретного, а все происшедшее будет казаться ей страшным сном. Версед к тому же является гиптоническим средством. Например, я могу внушить ей, что она забудет все происшедшее, но никогда не станет больше предавать государство. Существует примерно восьмидесятипроцентная вероятность, что ни одно из этих внушений не будет нарушено.
– Вы шутите!
– Товарищ полковник, в соответствии с разработанной мною техникой она наказала себя намного жестче, чем могло бы сделать это государство. Теперь она испытывает более глубокое сожаление за совершенные ею проступки, раскаивается намного глубже и искреннее, чем если бы ее повели на расстрел. Разве вы не читали книгу Оруэлла «1984»? Когда он писал ее, события, там описанные, были фантазией, но при современной технологии это стало нам вполне по силам. Фокус заключается в том, чтобы сломить человека не внешним воздействием, а изнутри.
– Вы хотите сказать, что теперь мы можем заставить ее работать на нас?…