Проход через Каттегат – непростое дело для подводной лодки, и он усложняется вдвойне, когда требуется осуществить его скрытно. Здесь малые глубины и двигаться в погруженном состоянии нельзя. Фарватеры сложны для прохода даже при дневном свете, а ночью становятся вообще труднопроходимыми, им же приходилось двигаться без помощи местного лоцмана. Плавание было тайным, так что о лоцмане не могло быть и речи.
Манкузо не сходил с мостика. Внизу у прокладочного столика потел штурман, а главный старшина сидел у перископа и называл пеленги на различные береговые ориентиры. Они даже не могли воспользоваться радиолокационными приборами для навигации, но перископ был оборудован усилителем изображения, который не превращал ночь в день, хотя в нем темная беззвездная ночь казалась сумерками. Это оказалось прямо-таки подарком судьбы при низкой облачности и мокром снеге, настолько ограничивающих видимость, что низкий темный корпус субмарины класса «688» было почти невозможно заметить с берега. Датский военно-морской флот знал о проходе американской подлодки через Каттегат и выслал несколько небольших надводных кораблей, чтобы отгонять любопытных – правда, таковых не оказалось, – и, если не считать эти суда, «Даллас» был в одиночестве.
– Судно слева по носу, – донесся голос впередсмотрящего.
– Вижу, – тут же ответил Манкузо. Он держал в руках прибор ночного видения с пистолетной рукояткой и сразу заметил контейнеровоз средних размеров. Вероятнее всего, подумал он, это корабль одной из стран Восточного блока. В течение минуты были закончены расчеты курса и скорости идущего навстречу судна, и стало ясно, что при расхождении наименьшее расстояние между двумя кораблями составит семьсот ярдов. Капитан выругался и отдал приказ.
На «Далласе» были включены ходовые огни – на этом настояли датчане. Вращающийся желтый фонарь над мачтовым огнем ясно указывал на то, что это – подводная лодка. На корме матрос спустил американский флаг и поднял взамен датский.
– Всем выглядеть по-скандинавски, – с кривой усмешкой распорядился Манкузо.
– Я-я, капитэн, – усмехнулся в темноте младший лейтенант. Ему придется нелегко – он был чернокожим. – Курс медленно меняется на корму. Насколько я вижу, сэр, он не меняет направления движения. Смотрите…
– Да, уже заметил, – произнес Манкузо. Два датских корабля устремились вперед, чтобы оказаться между контейнеровозом и «Далласом». Манкузо надеялся, что это решит проблему. Ночью все кошки серы, и подводная лодка, плывущая на поверхности, походит на… подводную лодку на поверхности – черный силуэт с вертикальной боевой рубкой.
– По-моему, это польское судно, – заметил лейтенант. – Да, вижу окраску трубы.
Корабли сближались со скоростью полумили в минуту. Манкузо медленно поворачивался, не спуская прибора с мостика польского судна. Там не было заметно ничего необычного. Разумеется, три часа ночи. Вахта на мостике обращала главное внимание на управление судном в сложных условиях, и ее интерес к субмарине ничем не отличался от его интереса к польскому судну – ради Бога, не столкнись со мной, идиот. Корабли разошлись удивительно быстро, и теперь Манкузо видел кормовые огни контейнеровоза. Ему пришло в голову, что датчане правильно сделали, настояв, чтобы «Даллас» шел с включенными ходовыми огнями. Темный силуэт на поверхности моря привлек бы куда больше внимания.
Час спустя они вошли в само Балтийское море, двигаясь по курсу ноль-шесть-пять по наиболее глубокой воде. «Даллас» направлялся на восток. Манкузо пригласил штурмана к себе в каюту, и они вместе проложили оптимальный маршрут подхода к наиболее безопасному месту на советском побережье. Когда они закончили, к ним присоединился мистер Кларк, и все трое обсудили самую ответственную часть предстоящей операции.
Если бы они жили в идеальном мире, уныло подумал Ватутин, сотрудники КГБ обратились бы со своими подозрениями к министру обороны, и тот с готовностью пошел бы навстречу службе безопасности, ведущей расследование. Однако они жили отнюдь не в идеальном мире. Вдобавок к трениям, существовавшим между армией и КГБ. о которых полковник Ватутин знал и потому не сомневался в позиции министра обороны, маршал Язов принадлежал к числу сторонников генерального секретаря и был хорошо знаком с разногласиями между Герасимовым и Нармоновым. Нет, министр обороны или тут же поручит все расследование собственной службе безопасности, или воспользуется своим политическим влиянием, чтобы совсем закрыть это дело, опасаясь, что КГБ скомпрометирует его тем, что ближайшим помощником у него служит предатель, и поставит под удар самого Нармонова.
Если Нармонова свергнут, лучшее, на что может рассчитывать маршал Язов, – это на должность заместителя министра по кадрам, но скорее всего после падения покровителя последует унизительная отставка. Даже если генеральному секретарю удастся пережить такой кризис, министра обороны, приютившего шпиона, принесут в жертву, сделают козлом отпущения – подобно тому как не так давно произошло с маршалом Соколовым. Так что разве есть у Язова выбор?
Министр обороны обладал, кроме того, даром предвидения. Под прикрытием объявленной генеральным секретарем политики перестройки маршал Язов надеялся, используя свое знание офицерского корпуса, реорганизовать Советскую Армию – скорее всего перевести вооруженные силы страны на профессиональную основу. Нармонов заявил, что его целью является спасение советской экономики. однако такая не менее важная политическая фигура, как Александров, верховный жрец марксизма-ленинизма, обвинил его в том, что он подрывает чистоту самой партии. Язов стремился перестроить военную систему страны снизу доверху. В результате, подумал Ватутин, армия станет преданной лично Нармонову.
Это не могло не беспокоить. С давних пор партия пользовалась органами госбезопасности, чтобы держать военных под своим контролем. В конце концов, оружие сосредоточено в руках военных, и если они осознают свою мощь и почувствуют, как ослабевает над ними контроль партии… Эта мысль была слишком болезненной. Представить себе армию преданной исключительно генеральному секретарю, а не партии, было Ватутину еще более неприятно, поскольку в результате изменится положение КГБ в советском обществе. В этом случае генеральный секретарь окажется выше всяческого контроля. Опираясь на военных, он сможет подчинить себе КГБ и использовать службу безопасности, чтобы «перестроить» всю партию. У него появится мощь нового Сталина.
Почему это я начал задумываться над этим? – спросил себя Ватутин. Я – офицер контрразведки, а не партийный теоретик. На протяжении всей своей жизни полковник Ватутин избегал крупных проблем, встающих перед его страной. Он полагался на своих руководителей. принимающих важные решения, которые поручали ему решать конкретные вопросы. Но этому пришел конец. Став доверенным лицом председателя КГБ Герасимова, он неразрывно связал свою судьбу с его судьбой. И это произошло так легко! Все случилось буквально за сутки. Чтобы получить генеральские звезды, надо, чтобы тебя заметили, подумал Ватутин с саркастической улыбкой. А ведь ты всегда стремился выдвинуться, оказаться на виду. Итак, Климентий Владимирович, ты добился своего. Теперь смотри, куда это привело тебя!
Это привело тебя в самый центр борьбы за власть между председателем КГБ и самим генеральным секретарем.
Вообще– то все очень забавно, подумал он. В ситуации не будет ничего смешного, если Герасимов допустит просчет, но ирония судьбы заключалась в том, что стоит председателю КГБ оказаться свергнутым, как либеральный дух, уже укрепившийся при Нармонове, защитит Ватутина -в конце концов, он всего лишь выполнял задание вышестоящего руководства. Вряд ли его арестуют и, уж конечно, не расстреляют, как это могло произойти раньше. Правда, его карьера завершится в каком-нибудь Омском областном управлении или в еще более отдаленном месте, и он никогда не вернется в Московский центр.
Впрочем, это тоже не так уж и плохо, подумал он. С другой стороны, если Герасимов добьется успеха, кем станет он, полковник Ватутин? Может быть, возглавит «Двойку»? Вот это будет очень даже здорово.
А ты еще искренне верил, что сможешь сделать карьеру, не занимаясь политикой! Но теперь больше выбора не было. При малейшей попытке выйти из игры его ждет позорный конец. Он понимал, что попал в ловушку. Единственное спасение – выполнить порученное ему задание как можно лучше.
Размышления кончились, и он снова вернулся к полученным отчетам. Ватутин знал, что к полковнику Бондаренко нет ни малейших претензий, он вне подозрений. Его личное дело изучили до мельчайших подробностей и не обнаружили ничего, что наложило бы тень на блестящего офицера и настоящего патриота. Да, вражеский агент – это Филитов, подумал полковник. Как ни безумна на первый взгляд эта мысль, предателем является легендарный герой.
Но как, черт побери, это доказать? Без помощи Министерства обороны трудно даже провести нормальное расследование! В этом еще одна загвоздка. Если он потерпит неудачу в проведении расследования, то Герасимов неблагосклонно отнесется к его дальнейшему продвижению по службе, а расследованию мешают политические ограничения, наложенные самим председателем. Ватутин вспомнил, как его в свое время едва не обошли с присвоением звания майора, останься он капитаном – и теперь не было бы никаких проблем.
Самое странное – Ватутину не приходило в голову, что все его трудности проистекают из политического честолюбия председателя КГБ.
Наконец полковник вызвал к себе в кабинет старших офицеров, руководящих следственными группами. Они прибыли через несколько минут.
– Что нового по Филитову? – спросил он.
– За ним следят наши лучшие люди, – сообщил руководитель группы «топтунов». – Шесть человек круглосуточно находятся поблизости. Мы постоянно меняем их, чтобы не примелькались. Установлены телевизионные мониторы, наблюдающие за ситуацией вокруг квартала, в котором он проживает, и каждую ночь полдюжины сотрудников проверяют ленты. Усилено наблюдение за подозреваемыми американскими и английскими агентами, а также за дипломатами этих стран. Наши люди работают на пределе своих возможностей, и возникает опасность их обнаружения, но у нас нет другого выхода. Единственная новость, о которой мне стало известно, заключается в том, что Филитов, оказывается, иногда разговаривает во сне – насколько нам удалось разобрать, он обращается к кому-то по фамилии Романов. Смысл его слов настолько искажен, что остальное мы не поняли, но с записью
сейчас работает лингвист-патолог, и нам, возможно, что-нибудь станет известно. Как бы то ни было, Филитов обложен так, что и перднуть не сможет без того, чтобы мы не услышали. Единственное, на что мы не рискнули пойти, – это на установление непрерывного визуального контакта, потому что для этого пришлось бы разместить наших людей в непосредственной близости от него. Каждый день, поворачивая за угол или входя в магазин, он исчезает из нашего поля зрения на время от пяти до пятнадцати секунд – этого достаточно, чтобы успеть передать донесение связному или опустить его в тайный «почтовый ящик». Тут я ничего не могу поделать – вы можете распорядиться еще более усилить наблюдение, но при этом возникнет опасность насторожить Филитова.
Ватутин кивнул. Даже у самой лучшей слежки есть свои недостатки.
– Да, вот одна любопытная вещь, – заметил майор, руководящий другой группой. – Мне сообщили об этом только вчера. Примерно раз в неделю Филитов сам относит мешок с документами, подлежащими уничтожению, в подвал, где установлена специальная печь. Эта процедура стала настолько обыденной, что сержант, обслуживающий печь в подвале, забыл рассказать нам о ней до вчерашнего вечера. Совсем молодой мальчик, он сам пришел к нам, чтобы сообщить об этом, – во время увольнения, в штатском. Сообразительный парень. Оказывается, именно Филитов много лет назад руководил установкой этой печи для уничтожения секретных документов, необходимость в которых отпадала. Я лично проверил чертежи – самая обычная газовая печь, ничем не отличается от той установки, которой пользуемся и мы, вот и все. Говоря по правде, необычно в подозреваемом только то, что его должны были уволить в отставку много лет назад.
– Как обстоят дела с расследованием убийства Алтунина? – повернулся Ватутин к следующему офицеру.
Тот открыл блокнот.
– Нам так и не удалось выяснить, где он скрывался до момента смерти. Может быть, он где-то прятался в одиночку или его укрывали друзья, которых нам не удалось обнаружить. Нет никакой связи между его смертью и перемещениями иностранцев. На нем не было обнаружено ничего подозрительного, кроме фальшивых документов, изготовленных самым кустарным образом. Впрочем, для приграничных республик они могли сойти за подлинные. Если Алтунина убили по приказу ЦРУ, то операция проведена прямо-таки идеально. Ни малейшей зацепки.
– Ваше мнение?
– Дело Алтунина безнадежно, – ответил майор. – Его следует закрыть. Кое-что нужно проверить, но рассчитывать на благоприятный исход не приходится. – Он сделал паузу. – Товарищ полковник…
– Слушаю вас.
– По моему мнению, смерть Алтунина – простая случайность. Мне представляется, что это всего лишь обыкновенное убийство: он попытался скрыться из Москвы и выбрал неудачный момент, чтобы спрятаться в железнодорожном вагоне. У меня нет никаких доказательств, но я инстинктивно чувствую, что все произошло именно так.
Ватутин задумался. Требуется немалое мужество, чтобы сотрудник Второго главного управления утверждал, что расследуемое им преступление не имеет никакого отношения к контрразведке.
– Вы действительно убеждены в этом?
– У нас никогда не будет полной уверенности, товарищ полковник, но если Алтунина убили по приказу ЦРУ, почему не избавились каким-то образом от тела или, если они пытались воспользоваться его смертью, чтобы помешать расследованию деятельности своего высокопоставленного агента, почему не подбросили доказательств, ведущих следствие в тупик? Как раз этого и следовало ожидать при таких обстоятельствах.
– Да, мы поступили бы именно так. Разумно. Тем не менее проверьте все возможные варианты.
– Обязательно, товарищ полковник. На это потребуется от четырех до шести дней.
– Что-нибудь еще? – спросил Ватутин. Присутствующие отрицательно покачали головами. – Хорошо, возвращайтесь к своим группам, товарищи.
Я сделаю это во время хоккейного матча, решила Мэри-Пэт Фоули. На нем будет присутствовать «Кардинал», которого предупредили об этом звонком из телефона-автомата – якобы набранным по ошибке номером. Я сама передам ему пакет. В сумочке у Мэри-Пэт лежали три кассеты, передать их можно при простом рукопожатии. Ее сын играл в хоккейной команде младшей юношеской лиги, так же как и внук Филитова, и она присутствовала на каждом матче. Если бы по какой-то причине Мэри-Пэт пропустила матч, это сочли бы необычным, а русские любят, когда все протекает раз навсегда заведенным образом. Она знала, что за ней следят. По-видимому, слежку за иностранцами ужесточили, однако «тень», следовавшая за ней, была не такой уж эффективной – по крайней мере за ней следил один и тот же мужчина, и Мэри-Пэт видела его лицо каждый день.
Мэри Патриция Камински-Фоули относилась к числу типично американских семей, генеалогия которых – весьма запутанная – уходила во тьму веков, причем некоторые подробности не попали в анкетные данные. Ее дед при дворе последнего императора России учил наследника престола Алексея Романова верховой езде, что было совсем непросто, поскольку мальчик страдал гемофилией и требовалась чрезвычайная осторожность. Это было вершиной его карьеры, которая ничем другим не выделялась. Дед Мэри-Пэт не сумел выдвинуться как армейский офицер, хотя покровительство двора помогло ему стать полковником. В результате его полк потерпел сокрушительное поражение при Танненберге, а сам командир попал в плен к немцам и потому остался жив, когда к власти в России пришли большевики. Узнав, что его жена погибла во время революционных беспорядков, последовавших после первой мировой войны, он не вернулся в Россию, поселился в конце концов в пригороде Нью-Йорка, основал небольшое предприятие и снова женился, Он умер в преклонном возрасте девяноста семи лет от роду, пережив даже свою вторую жену, которая была моложе его на двадцать лет, и Мэри-Пэт на всю жизнь запомнила его несвязные рассказы о России. Поступив в колледж, где ее специальностью была история, она, конечно, узнала, как все обстояло на самом деле. Ей стало известно, что император Николай Романов оказался плохим правителем, а его двор был насквозь продажным и коррумпированным, Но она навсегда запомнила, как плакал ее дед, рассказывая о расстреле большевиками царевича Алексея – смелого и решительного мальчика – и всей царской семьи, о том, как их всех убили, словно бродячих собак. Эта история, слышанная Мэри-Пэт сотни раз, создала у нее представление о Советском Союзе, которое оказались не в силах стереть годы обучения в колледже или требования политического реализма. Ее отношение к правительству, управляющему страной, где родился и жил ее дед, оказалось навсегда оформившимся под влиянием убийства Николая II, его жены и пятерых детей. Рассудок, говорила она себе, когда задумывалась над этим, не имеет ничего общего с человеческими чувствами.
Работа в Москве, направленная против того же правительства, стала для нее величайшим наслаждением. Она нравилась Мэри-Пэт даже больше, чем ее мужу, которого она встретила во время учебы в Колумбийском университете. Эд начал работать в ЦРУ, потому что она еще в детстве решила работать там. Он блестяще проявил себя, Мэри-Пэт знала это, у него оказались отличные способности, но ему недоставало страсти, которую вкладывала в работу она. Не хватало у него и генов. Мэри-Пэт овладела русским языком на коленях своего деда – богатым и элегантным русским языком, столь отличным от современного, испорченного и засоренного за десятилетия советской власти, – но, что еще важнее, она понимала русский народ так, как никогда нельзя понять с помощью книг. Ей были знакомы и понятны грусть, составляющая неотъемлемую часть русского характера, поразительная откровенность и полная открытость души русских людей, заметная лишь очень близким друзьям и скрытая под внешней замкнутостью и даже враждебностью. Используя свои способности и понимание русских, Мэри-Пэт сумела завербовать пять осведомленных агентов – всего лишь на одного меньше рекорда, установленного одним из ее предшественников. В оперативном управлении ЦРУ ее иногда называли «супердевушкой». Это прозвище ей не нравилось – в конце концов, Мэри-Пэт была матерью двух детей со следами материнства на теле, доказывающими это. Она посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Тебе многого удалось добиться, милая, сказала она себе. Дедушка гордился бы тобой.
Однако самое лучшее заключалось в другом: ни у кого не было ни малейших оснований заподозрить ее. Мзри-Пэт поправила свою одежду. В Москве считалось, что западные женщины обращают больше внимания на одежду, чем западные мужчины. Мэри-Пэт всегда старалась выглядеть излишне хорошо одетой. Впечатление, которое ей хотелось произвести на окружающих, было тщательно обдумано и воплощалось с крайней последовательностью. Образованная, но неглубокая, красивая лишь на первый взгляд, хорошая мать, но не более, склонная к демонстрации эмоций, что вообще свойственно женщинам, приехавшим с Запада, но такую не воспринимают всерьез. Всегда спешащая, готовая заменить заболевшего учителя в школе, не пропускающая дипломатические приемы, постоянно расхаживающая по улицам подобно вечной туристке, Мэри-Пэт идеально соответствовала сложившемуся в Советском Союзе образу пустоголовой американки. Она еще раз улыбнулась своему отражению: если бы только эти идиоты знали…
Эдди нетерпеливо ждал мать в гостиной, водя хоккейной клюшкой по ковру в унылых узорах. Муж сидел перед телевизором. Он поцеловал жену и посоветовал сыну играть пожестче – Эд-старший болел за команду «Рейнджерс» еще до того, как научился читать.
Какая все-таки жалость, думала Мэри-Пэт, спускаясь в лифте. У Эдди здесь немало хороших друзей, но было бы ошибкой устанавливать слишком тесные узы с русскими. Ведь при этом можно забыть, что они живут в стране, являющейся врагом Америки. Ее беспокоило, что здесь ему внушают те же самые мысли, которые в свое время внушили ей, только диаметрально противоположные. Ну ничего, это нетрудно исправить, сказала себе Мэри-Пэт. Дома у нее хранилась фотография царевича Алексея с собственноручной надписью, в которой он благодарил своего любимого учителя. От нее требовалось лишь одно – рассказать Эдди, как умер наследник русского престола.
Как всегда, они доехали до спортивного зала быстро и без происшествий. Эдди становился все нетерпеливее по мере приближения матча. Вместе с еще одним мальчиком по числу заброшенных шайб он находился на третьем месте в лиге, отставая всего на шесть очков от центра нападения команды, с которой им предстояло сегодня играть, и Эдди хотелось продемонстрировать «иванам», что американцы могут победить русских в их любимой игре.
Площадка, отведенная для стоянки автомобилей, была забита до отказа, и это удивило Мэри-Пэт, но площадка была маленькой, а хоккей стал почти религией в Советском Союзе. Этот матч должен был решить, кто выходит в финальную группу чемпионата, и потому сюда приехало так много зрителей. Мэри-Пэт такая ситуация была лишь на руку. Едва машина остановилась и она поставила ее на ручной тормоз, как Эдди распахнул дверцу, схватил сумку и, стоя рядом, буквально перебирал ногами, пока мать запирала автомобиль. И все же мальчик заставил себя идти рядом с ней и, только войдя внутрь здания, устремился в раздевалку.
Мэри– Пэт направилась в зал. Она, разумеется, заранее знала, где будет сидеть. Хотя русские неохотно располагались рядом с иностранцами в общественных местах, во время хоккейных матчей действуют иные правила. С ней поздоровались родители нескольких других игроков, и Мэри-Пэт ответила на приветствия -театрально широким жестом и излишне широкой улыбкой. Улучив момент, она посмотрела на часы.
– Вот уже пару лет я не бывал на матчах юношеских команд, – заметил маршал Язов, выходя из служебного автомобиля.
– Я тоже редко бываю на них, но моя невестка сказала, что предстоящий матч очень ответственный, и маленький Миша очень просил, чтобы я приехал, – усмехнулся Филитов. – Мальчишки считают, что я приношу им удачу, – может быть, вы тоже принесете им удачу, товарищ маршал.
– Приятно делать что-то необычное, – согласился Язов с притворной серьезностью. – Министерство никуда не денется – завтра мы найдем его на прежнем месте. Я ведь играл в хоккей, когда был мальчишкой.
– Вот как? Я не знал этого. И как у вас получалось?
– Я был защитником, и остальные мальчишки говорили, что я грубо играю. – Министр обороны усмехнулся и сделал знак, приглашая своих телохранителей проходить вперед.
– Там, где я вырос, не было катка, да и, говоря по правде, в детстве я был очень неуклюжим, – засмеялся Филитов. – Танки стали моим призванием, и немудрено – они предназначены для разрушения.
– Эта команда действительно сильная?
– Юношеский хоккей нравится мне больше взрослого, – ответил полковник. – Они играют – играют с кипучей энергией, с большим воодушевлением. А может быть, мне, просто нравится, когда дети веселятся.
– Это верно.
Вокруг катка было мало сидячих мест – к тому же, кто из настоящих любителей хоккея согласится сидеть? Маршал Язов и полковник Филитов нашли удобное место недалеко от группы родителей, чьи дети сегодня играли. Армейские шинели и сверкающие погоны помогли им протиснуться поближе к бортику, откуда открывался вид на каток. Четыре телохранителя стояли рядом, стараясь не следить за игрой. Их не тревожила безопасность министра, потому что он решил поехать на матч совершенно неожиданно.
С самого начала игра протекала очень интересно. Центр нападения команды противника оказался очень юрким, умело держал шайбу и искусно катался на коньках. Команду хозяев – в ней играли американец и внук Филитова – оттеснили в зону и зажали там почти на весь первый период. Но маленький Миша проявил себя агрессивным защитником, а американец сумел перехватить шайбу, пройти к воротам противника и забросить – но тут ее в блестящем броске поймал вратарь, вызвав возгласы одобрения со стороны болельщиков обеих команд. Русские, хотя и отчаянно болеют за своих, тем не менее не лишены духа справедливости и умеют ценить мастерство противника. Первый период закончился со счетом ноль:ноль.
– Очень жаль, – заметил Филитов, когда болельщики устремились к туалетам.
– Отличный перехват, – согласился Язов, – но и вратарь сыграл великолепно. Нужно бы узнать его фамилию – пусть тренеры ЦСКА обратят на него внимание. Михаил Семенович, спасибо, что пригласил меня. Я уже начал забывать, какими интересными бывают юношеские игры.
– Интересно, о чем они говорят? – спросил офицер КГБ, возглавляющий группу сотрудников «Двойки». Вместе с двумя помощниками он сидел на самом верхнем ряду трибуны, скрытый от посторонних глаз ослепительными прожекторами, освещающими каток.
– Может быть, просто болельщики хоккея, – пробормотал один из сотрудников с фотоаппаратом в руках. – Черт побери, интересный матч, а мы даже посмотреть на него как следует не можем. Взгляните на охрану Язова – эти кретины глаз ото льда не отрывают! Если бы мне захотелось убить министра…
– Насколько я понимаю, не такая уж плохая мысль, – заметил третий. – Председатель…
– Это не наше дело, – прервал его старший, и разговор стих.
– Эдди! Давай, Эдди! – крикнула Мэри-Пэт, как только начался второй период. Смущенный мальчик посмотрел в ее сторону – мать всегда так волнуется, подумал он.
– Кто это? – спросил Филитов, стоявший в пяти метрах.
– Вон там – тощая такая, мы ведь встречались с ней, помните, Михаил Семенович? – спросил Язов.
– А-а, болельщица, – заметил полковник, наблюдая за тем, как сражение на льду переместилось к противоположным воротам. Пожалуйста, товарищ маршал, ну пожалуйста, сделайте это… – мысленно взмолился Филитов. И его желание исполнилось.
– Давайте подойдем и поздороваемся, – сказал Язов. Толпа расступилась перед ними, и маршал встал рядом с американкой, слева от нее.
– Если я не ошибаюсь, миссис Фоули?
Женщина быстро обернулась, по ее лицу промелькнула мгновенная улыбка.
– Здравствуйте, генерал.
– Вообще-то мое воинское звание маршал. Это ваш сын – номер двенадцатый?
– Да. Вы заметили, как голкипер прямо-таки обокрал моего мальчика?
– Вратарь сыграл превосходно, – заметил Язов.
– Пусть играет превосходно с кем-нибудь другим! – разгоряченно воскликнула Мэри-Пэт, наблюдая за тем, как игра начала смещаться к воротам команды Эдди.
– Неужели все американские болельщики походят на вас? – спросил Филитов.
Она снова повернулась, и на ее лице отразилось смущение.
– Правда ужасно, а? Родители должны вести себя…
– Как родители? – рассмеялся Язов.
– Действительно, я превращаюсь в типичную маму хоккеиста детской команды, – призналась Мэри-Пэт. Затем ей пришлось объяснить, что она имеет в виду.
– Достаточно того, что мы сделали из вашего сына отличного крайнего хоккейной команды.
– Да, будем надеяться, что через несколько лет Эдди окажется в составе олимпийской сборной, – ответила Мэри-Пэт с насмешливой и одновременно задорной улыбкой. Язов рассмеялся. Это удивило ее. По слухам, министр обороны – жестокий и требовательный сукин сын.
– Кто эта женщина?
– Американка. Муж у нее – пресс-атташе посольства США. В команде играет ее сын. У нас досье на нее и на мужа. Ничего особенного.
– Привлекательная. Я и не знал, что Язов такой бабник.
– Ты считаешь, что он пытается завербовать ее? – высказал предположение фотограф, делая один снимок за другим.
– Я и сам бы не прочь.
В матче неожиданно наступил момент, когда шайба не покидала центра поля. У детей не было еще отшлифованной техники, необходимой для точных пасов, характерных для советского хоккея, и игроки обеих команд получили указание не увлекаться жесткой игрой. Несмотря на защитную амуницию, они оставались детьми, кости которых еще не успели окрепнуть. Это был хороший урок русских американцам, подумала Мэри-Пэт. Русские всегда проявляли большую заботу о своих детях. В этой стране жизнь трудна для взрослых, так что по крайней мере пусть дети поживут счастливо.
Наконец в третьем периоде ситуация резко изменилась. Вратарь преградил путь шайбе, и она отскочила в поле. Центр нападения подхватил ее и устремился прямо к противоположным воротам, а наравне с ним, футах в двадцати по правому флангу, мчался Эдди. Центральный нападающий успел отдать ему пас за мгновение до того, как был остановлен защитником, и Эдди прошел в угол площадки. Оттуда он не мог бросить по воротам, а приблизиться к ним ему мешал надвигающийся защитник.
– Отдай в центр! – изо всех сил крикнула его мать. Мальчик не услышал крика, но ему и не требовалась подсказка. Центральный нападающий успел занять свое место, и Эдди отпасовал ему шайбу. Юный центр нападения остановил ее коньком, замахнулся и мощным броском послал шайбу между ног вратаря. За воротами вспыхнул сигнал, и вверх поднялись клюшки игроков.
– Отличный пас в центр, – заметил Язов с искренним восхищением и ворчливым голосом продолжил:
– Теперь вы понимаете, что ваш сын владеет важной государственной тайной и мы не можем позволить ему выезд из России.
Глаза Мэри-Пэт на мгновение тревожно расширились, подтверждая мнение Язова, что она действительно пустоголовая иностранка, хотя, по-видимому, неплохой партнер в постели. Жаль, что мне никогда не удастся выяснить это, подумал маршал.
– Вы шутите? – растерянно спросила она. Оба военных расхохотались.
– Разумеется, товарищ маршал просто шутит, – через мгновение подтвердил Филитов.
– Я так и думала, – заметила Мэри-Пэт без должной уверенности в голосе и повернулась к катку. – Отлично, забивай еще!
На звук ее пронзительного голоса с улыбками на лицах обернулись стоящие рядом зрители. Эта американка всегда вызывала у них смех. Эмоции американцев казались русским такими забавными.
– Если она шпионка, я согласен съесть свою камеру.
– Думай, о чем говоришь, дружище, – прошептал офицер, руководивший группой. Веселье в голосе шутника мгновенно исчезло. Подумай о том, что тебе только что сказано, напомнил он себе. Ее муж, Эдвард Фоули, является, по мнению американских журналистов, просто олухом, не способным исполнять обязанности хорошего репортера, и, уж конечно, он не может работать в редакции «Нью-Йорк таймс». Дело заключалось, однако, в том, что о таком прикрытии мечтает каждый разведчик, и все-таки на подобных должностях служат олухи, которых почему-то притягивает правительственная служба всех стран мира. Офицер, к примеру, ничуть не сомневался, что его двоюродный брат – кретин, а его взяли в Министерство иностранных дел!
– Ты уверен что у тебя хватит пленки?
До конца матча оставалось сорок секунд, и Эдди получил наконец долгожданную возможность. Защитник бросился под шайбу, и она запрыгала по льду, катясь к центральному кругу. Нападающий отпасовал ее направо в тот момент, когда ход игры вдруг изменился. Команда противника собиралась снять вратаря и заменить его полевым игроком, так что мальчик, стоявший в воротах, уже катился к своей скамейке. Эдди принял шайбу от своего центрального нападающего и устремился к воротам, обходя вратаря по его левому флангу, развернулся и бросил шайбу за спиной уже беспомощного голкипера. Шайба ударилась о стойку и покатилась по линии ворот, медленно пересекая ее.
– Г-о-о-л! – завизжала Мэри-Пэт, прыгая от восторга. В следующее мгновение она обняла маршала Язова, приведя в замешательство его телохранителей. На лице министра обороны появилась улыбка, ставшая тут же натянутой, когда он вспомнил, что теперь ему придется завтра утром написать отчет о контакте с иностранкой. Ничего страшного, Михаил Семенович будет свидетелем, что мы не обсуждали ничего серьезного. Затем она обняла Филитова.
– Я ведь говорила, что вы приносите удачу!
– Господи, неужели все американские болельщики похожи на вас? – спросил Филитов, освобождаясь от объятий. Ее рука коснулась его руки на какую-то долю секунды, и три крошечных кассеты оказались внутри перчатки полковника. Он почувствовал их и был поражен, что все было сделано так искусно. Неужели она еще и профессиональный фокусник?
– А почему все русские всегда такие мрачные – разве вы никогда не веселитесь?
– Может быть, нам не помешало бы больше общаться с американцами, – согласился маршал Язов. Хорошо бы моя жена была такой темпераментной, промелькнула у него мысль. – У вас хороший сын, и, если он будет играть против нас на Олимпиаде, я прощу его. – Сияющая улыбка была ему ответом.
– Как это любезно с вашей стороны, – ответила Мэри-Пэт. Надеюсь, мой Эдди загонит ваших игроков обратно в Москву пинками по их коммунистическим задницам, подумала она. Чего-чего, а снисходительного отношения Мэри-Пэт не выносила. – Сегодня Эдди набрал еще два очка, а этот «иван» – как его там – не набрал ни одного!
– Вы всегда относитесь с таким пылом к спорту, даже когда играют дети? – спросил маршал Язов.
И тут Мэри-Пэт допустила ошибку, ответив настолько быстро, что не успела проконтролировать свои слова:
– Покажите мне человека, умеющего проигрывать, и я покажу вам человека, всегда проигрывающего. – Она сделала паузу и тут же исправила оговорку:
– Так говорил Вине Ломбарди, знаменитый американский тренер. Извините, но вы, наверно, считаете меня плохо воспитанной. Вы правы, это всего лишь детская игра. – Она широко улыбнулась. Вот тебе!
– Ты что-нибудь заметил?
– Просто глупая женщина, излишне экспансивная, – ответил фотограф.
– Сколько времени понадобится тебе, чтобы проявить пленку?
– Два часа.
– Принимайся за работу, – скомандовал старший группы.
– А вы заметили что-то? – спросил у своего начальника оставшийся сотрудник «Двойки».
– Вроде ничего. Мы следили за ней почти два часа, и она вела себя как типичная американская мать, слишком увлеченная игрой своего сына в спортивном матче. Дело, однако, в том, что ее поведение привлекло внимание министра обороны и его помощника, которого подозревают в измене Родине. Мне кажется, этого достаточно, правда? – Какая интересная игра разворачивается…
Два часа спустя на столе офицера КГБ, руководившего группой наблюдения, лежало больше тысячи черно-белых фотографий. Съемка велась японским фотоаппаратом, который фиксировал в нижней части каждого кадра время экспозиции. Фотограф, работавший на КГБ, ничуть не уступал профессиональному репортеру. Он вел съемку почти непрерывно, останавливаясь только для того, чтобы перезарядить широкопленочные кассеты в автоматической камере. Сначала офицер сказал, что хочет использовать портативную видеокамеру, но фотограф сумел переубедить его. Разрешающая способность и выдержка ее уступают фотоаппарату, который по-прежнему остается лучшим, когда нужно запечатлеть что-то мгновенное или небольшое, хотя по фотокадрам невозможно прочесть по губам произносимые фразы, тогда как на видеопленке это возможно.
Офицер тратил на каждый отпечаток несколько секунд, внимательно рассматривая его с помощью увеличительного стекла, особенно в тех случаях, когда происходящее интересовало его. Когда в кадрах появилась миссис Фоули, он начал рассматривать снимки еще более тщательно. Он изучал ее одежду, украшения и лицо. Офицер обратил внимание на то, что лицо женщины было особенно невыразительным, как в коммерческой рекламе на западном телевидении, и вспомнил ее крики, заглушающие шум толпы. Почему американцы любят так громко кричать? – еще раз удивился он.
Правда, хорошо одевается, признал офицер. Подобно большинству американок в Москве, она выделялась – как фазан, среди домашней птицы, фыркнул он про себя. Что из того, что американцы тратят больше денег на одежду? Разве одежда имеет такое уж большое значение? Когда я рассматривал ее в бинокль, мне казалось, что у нее куриные мозги, – но почему у меня иное впечатление сейчас, после изучения всех этих фотоснимков… почему?
Из– за глаз, подумал он. На фотографиях ее глаза сверкали из-за чего-то иного, отличного от того, что он видел в бинокль. Странно…
На фотографиях ее глаза – голубые, вспомнил он, – всегда были устремлены куда-то. Черты лица смутно напоминали славянские. Офицер знал, что Фоули – ирландская фамилия, и потому считал ее ирландкой. То, что Америка – страна иммигрантов и что иммигранты брачными узами рассекают этнические связи, мало кому известно в России. Прибавить ей несколько килограммов, изменить прическу и одежду, и эту женщину можно принять за жительницу Москвы… или Ленинграда. Скорее Ленинграда, подумал он. Она больше походит на ленинградку. В ее лице заметно некоторое высокомерие, характерное для жителей этого города. Интересно, откуда родом ее предки?
Офицер продолжал изучать снимки и вспомнил, что супругов Фоули так и не подвергли тщательной проверке. Досье на обоих были совсем тоненькими. Второе главное управление рассматривало их как людей, не заслуживающих внимания. Он инстинктивно почувствовал, что это ошибка, но это чувство было едва ощутимым и никак не могло прорваться на поверхность. Офицер взял последние фотографии и нетерпеливо взглянул на часы. «Три часа утра!» – проворчал он и налил чашку чаю.
Да, этот снимок сделали, по-видимому, в момент, когда ее сын забросил вторую шайбу. Она прыгает как коза. Впервые он обратил внимание на то, что у нее красивые ноги. Как заметили его коллеги, с которыми он сидел на самом верху трибуны, в постели она будет, наверно, отличной партнершей. Осталось всего несколько снимков до конца игры и… да, вот она обнимает Язова – этого старого козла! – и бросается на шею полковнику Филитову…
Он замер. Мгновенная фотография запечатлела нечто незамеченное им в бинокль. Обнимая Филитова, она смотрит на того из четырех телохранителей, который не следит за игрой. Ее рука, ее левая рука, вовсе не обнимает Филитова, а опущена вниз, рядом с его рукой, и скрыта из виду. Он поспешно перелистнул несколько предыдущих снимков. Перед тем как обнимать военных, она держала левую руку в кармане. Вот она обнимает министра, и рука сжата в кулак. Следующий кадр (после того как американка обняла Филитова): рука уже раскрыта, а глаза по-прежнему устремлены на телохранителя. На лице улыбка – типично русская улыбка, при которой улыбаются одни губы. А вот уже на следующем кадре она превратилась в прежнюю взбалмошную американку. И тут офицер все понял.
Черт меня побери, прошептал он.
Сколько времени семья Фоули находится в Москве? Он напряг усталую память, но так и не вспомнил этого. По крайней мере два года – мы ничего не знали, даже не заподозрили… а вдруг замешана только она? Интересная мысль – она является шпионкой, а ее муж не знает об этом. Он тут же отбросил эту мысль и оказался прав, хотя и по другой причине. Он протянул руку к телефону и позвонил Ватутину домой.
– Слушаю, – голос ответил, прежде чем закончился первый звонок.
– У меня есть нечто интересное, – произнес офицер.
– Высылайте машину.
Через двадцать пять минут приехал полковник Ватутин, небритый и раздраженный. Майор разложил перед ним несколько последних фотографий.
– Мы никогда не подозревали ее, – заметил он, пока полковник рассматривал снимки через увеличительное стекло.
– Отличная маскировка, – мрачно пробормотал Ватутин. Он проспал всего час, когда раздался разбудивший его телефонный звонок. Полковник все привыкал спать, не выпив перед сном несколько стаканов водки, – пытался привыкнуть, поправил он себя. Ватутин положил увеличительное стекло на стол и взглянул на майора.
– Подумать только! Прямо перед министром обороны и четырьмя телохранителями! Это не баба – это конь с яйцами! Кому поручена слежка за ней?
Майор молча передал ему досье. Ватутин перелистал его, нашел соответствующую страницу и фыркнул.
– Этот старый пердун! Да ему нельзя поручить отвести ребенка в школу, не опасаясь, что его арестуют по подозрению в растлении малолетних! Вы только посмотрите – двадцать три года в лейтенантах!
– В посольстве США работает семьсот американцев, товарищ полковник, – напомнил майор. – У нас слишком мало хороших сотрудников…
– Которые следят не за теми, за кем нужно следить. – Ватутин встал и подошел к окну. – Установите наблюдение за ней. И за мужем тоже, – добавил он.
– Я хотел предложить именно это, товарищ полковник. Мне представляется вероятным, что оба работают на ЦРУ.
– Она что-то передала Филитову.
– Наверно, записку, может быть, что-то еще.
Ватутин сел и потер глаза.
– Вы хорошо поработали, товарищ майор.
На границе между Афганистаном и Пакистаном светало. Лучник готовился к возвращению на войну. Его люди укладывали только полученное ими вооружение, а их командир – как-то странно думать
о себе в этом новом звании – обдумывал планы на предстоящие недели. В числе снаряжения, переданного ему Ортизом, был полный комплект тактических карт. Эти карты были составлены на основе спутниковых фотографий, и на них указывались опорные пункты русских и районы, где велось регулярное патрулирование, Теперь у Лучника был мощный радиоприемник, с помощью которого он мог настраиваться на метеопрогнозы отовсюду, включая русские передачи. Предполагалось отправиться в путь с наступлением темноты.
Он оглянулся вокруг. Некоторые из его людей привезли в это безопасное место свои семьи. Лагерь беженцев был переполнен, отовсюду доносился шум, но это было куда более счастливое место, чем заброшенные деревни и города, разбомбленные русскими. Повсюду Лучник видел детей, и дети были счастливы, потому что рядом находились родители и друзья и здесь была пища. Мальчики уже играли с игрушечными автоматами, а у тех, что постарше, автоматы были настоящими. Он смотрел на это с сожалением, которое уменьшалось после каждого боевого похода. Моджахеды несли тяжелые потери, и война требовала пополнения, а самые молодые воины – всегда самые храбрые. Если для завоевания свободы требовались жизни юных бойцов – ну что ж, они умирают ради святого дела, и Аллах милосерден к тем, кто погиб ради Него. Мы живем в печальном мире, но по крайней мере здесь у человека может оказаться время для развлечений и отдыха. Его взгляд упад на одного из стрелков отряда, учившего своего первого сына ходить. Малыш не мог сделать и шага без помощи, но всякий раз он смотрел вверх на улыбающееся бородатое лицо отца, которого видел после своего рождения всего лишь дважды. Новый командир отряда вспомнил, как делал то же самое со своим сыном… теперь его учат идти по совершенно иной дороге…
Лучник вернулся к своей работе. Отныне он больше не мог исполнять обязанности ракетчика, но Абдул получил превосходную подготовку под его руководством. Теперь Лучник поведет в бой своих бойцов. Он завоевал это право, но, что еще более важно, воины считали его человеком, приносящим удачу. Это играет немалую роль для боевого духа отряда. Несмотря на то что Лучник за всю жизнь не прочел ни одной книги по военному искусству, он чувствовал, что достаточно хорошо овладел уроками войны.
Все произошло совершенно неожиданно – без малейшего предупреждения. Услышав треск разрывающихся снарядов, выпущенных из авиационной пушки. Лучник мгновенно повернул голову и увидел стреловидные очертания мчащихся к лагерю на бреющем полете самолетов, едва ли больше сотни метров от поверхности земли. Он не успел схватить автомат, когда увидел, как из балочных бомбодержателей вниз посыпались бомбы. Черные силуэты неустойчиво качались, перед тем как хвостовые стабилизаторы по мере набора скорости направляли их в цель и бомбы по отлогой дуге устремлялись "к земле – медленно, словно при замедленной съемке. Затем нахлынула волна рева истребителей-бомбардировщиков СУ-24, и Лучник повернулся вслед им, вскинув к плечу автомат, но самолеты уже исчезли. Оставалось лишь одно – броситься ничком на землю, и ему казалось, что все происходит медленно, очень медленно. Он почти повис в воздухе, словно земля не хотела принимать его. Бомбы были за спиной Лучника, но он знал, что они где-то там падают вниз. Быстрым взглядом он увидел бегущих людей, своего стрелка, пытающегося прикрыть телом малыша. Лучник успел повернуться, взглянуть вверх и с ужасом увидел, что одна бомба, кажется, летит прямо на него – черный кружок на фоне чистого утреннего неба. Не успел он даже произнести имя Аллаха, как бомба пронеслась над головой, и земля вздрогнула,
Оглушенный и потрясенный взрывом, он встал пошатываясь на ноги. Казалось странным видеть и чувствовать шум, но не слышать его. Он инстинктивно снял автомат с предохранителя и посмотрел вокруг, ожидая появления следующего бомбардировщика, Вот он! Автомат поднялся вверх и словно сам по себе выпустил очередь, но безрезультатно. Следующий СУ-24 сбросил бомбы на сотню метров дальше и скрылся вдали, оставив след из черного дыма. Налет закончился.
Слух возвращался медленно, и звуки казались далекими подобно шуму во сне. Но это не был сон. Место, где находился мужчина со своим малышом, превратилось в воронку. Не осталось никаких следов от моджахеда и его сына, и даже уверенность в том, что оба сейчас стоят перед милосердным Богом, не могла уменьшить ненависти, от которой кровь холодела в жилах. Он вспомнил, как проявил милосердие к русскому, как скорбел при известии о его смерти. Никогда больше, никогда он не проявит милосердия к неверному. Руки, стискивающие автомат, побелели от напряжения.
Слишком поздно по небу пронесся пакистанский Ф-16 – русские уже скрылись за границей, и через минуту, описав пару кругов над лагерем беженцев, истребитель вернулся на базу.
– С вами все в порядке? – Это был Ортиз. Его лицо кровоточило от какого-то осколка, и голос доносился, казалось, издалека.
Ответа не последовало. Лучник сделал жест рукой, сжимающей автомат, глядя на вдову, рыдающую о погибших. Затем оба мужчины отправились на поиски раненых, которых еще можно было спасти. По счастью, медицинская часть лагеря не пострадала. Лучник и сотрудник ЦРУ принесли в госпиталь полдюжины пострадавших. Французский врач ругался, подобно человеку, привыкшему к таким событиям, его руки были уже в крови от начатой работы.
Они обнаружили Абдула во время следующего обхода. Юноша стоял со «Стингером» наготове. Увидев Лучника, он расплакался и признался, что спал в момент начала налета. Лучник похлопал его по плечу и сказал, что Абдул не должен винить себя. Между пакистанскими и советскими властями существовала договоренность, запрещающая налеты на территорию по другую сторону границы. Судя по всему, договоренность оказалась мнимой. Появилась группа французских телевизионщиков, и Ортиз отвел Лучника в сторону, туда, где никто не мог их видеть.
– Шестеро, – заметил Лучник. Он не упомянул потери среди гражданских лиц.
– Такие налеты – признак слабости, мой друг, – ответил Ортиз.
– Убивать женщин и детей – богомерзкое дело!
– Ваши припасы не пострадали? – Для русских это был партизанский лагерь, разумеется, но Ортиз не собирался выражать их точку зрения. Он провел здесь слишком много времени, чтобы быть объективным.
– Всего несколько автоматов. Остальное уже было вынесено за пределы лагеря.
Ортизу больше нечего было говорить. Запас успокоительных замечаний истощился. Его преследовал кошмар – ему казалось, что эта операция по поддержке афганцев оказывает такое же воздействие, как в свое время попытки помочь племени хмонг в Лаосе. Воины племени мужественно сражались с вьетнамскими завоевателями, но были полностью истреблены, несмотря на поддержку Запада. Офицер ЦРУ пытался убедить себя, что здесь ситуация иная, и, объективно говоря, он был прав. Но его истерзанная душа страдала, глядя на то, сколько воинов уходят из лагеря, вооруженные до зубов, и потом сколько возвращается. Неужели Америка действительно помогает афганцам отвоевать обратно собственную страну, или мы просто подталкиваем их на то, чтобы они убили как можно больше русских, перед тем как их тоже полностью уничтожат?
Какая политика правильная? – спросил он себя и признался, что не может ответить на этот вопрос.
Ортиз не знал, что Лучник только что принял свое решение и выбрал иной политический курс. Его такое молодое и такое старое лицо повернулось на запад, затем на север, и он сказал себе, что воля Аллаха не ограничена государственными границами, равно как и воля Его врагов.