– Насколько высоко можно оценить поведение человека, если первое, что он сделал, – это приехал в посольство и послал телекс, – произнес наконец Риттер. – Посол обратился с нотой протеста в их Министерство иностранных дел еще до того, как русские успели сообщить об аресте «за поведение, несовместимое с дипломатическим статусом».
– Да разве это утешение, – мрачно пробормотал Грир.
– Она вернется домой через сутки или даже меньше, – продолжал Риттер. – Их уже объявили нежелательными иностранцами, и они вылетают первым же рейсом «Пан-Ам».
Райан шевельнулся в своем кресле, не скрывая беспокойства. А как дела с «Кардиналом»? Господи, они посвятили меня в деятельность этого суперагента, и неделю спустя… У русских нет Верховного суда, не позволяющего применять смертную казнь без соответствующей процедуры.
– Можно ли надеяться на то, что мы обменяем его? – спросил Джек.
– Шутишь, парень. – Риттер встал и подошел к окну. В три часа утра площадка ЦРУ для стоянки автомобилей была почти пустой, всего лишь несколько машин стояло среди куч еще неубранного снега. – У нас нет даже достаточно крупного русского агента, что позволило бы нам просить о смягчении наказания. Никакой надежды на то, что они отпустят его, даже в обмен на своего резидента, которого у нас тоже нет.
– Значит, он мертв, и сведения пропали вместе с ним.
– Да, именно об этом и идет речь, – согласился судья Мур.
– А если обратиться за помощью к союзникам? – предположил Райан. – У сэра Бэзиля может оказаться что-то полезное.
– Райан, мы ничем не можем ему помочь. – Риттер повернулся, изливая свой гнев на предоставившуюся ближайшую цель. – Он мертв – да, конечно, он все еще дышит, но все равно мертв. Через месяц, два или, может быть, три будет опубликовано сообщение в прессе, мы сумеем подтвердить его с помощью других источников и тогда откроем бутылку и выпьем за его память.
– Как относительно «Далласа»? – спросил Грир.
– О чем идет речь? – удивился Райан.
– Это вас не касается, – произнес Риттер, благодарный за предоставившуюся наконец возможность как-то облегчить душу. – Пусть возвращается в распоряжение флота.
– Хорошо. – Грир кивнул. – Можно предположить, что нас ждут серьезные неприятности. – Судья Мур бросил на адмирала раздраженный взгляд – это ему придется говорить с президентом.
– А вы как считаете, Райан?
– Вы имеете в виду переговоры по ограничению вооружений? – Джек пожал плечами. – Все зависит от того, какую позицию они выберут. У них есть разные варианты, и, если кто-нибудь скажет вам, что может предсказать вариант, который они выберут, этот человек – обманщик.
– Приятно выслушать точку зрения настоящего эксперта, – заметил Риттер.
– По мнению Бэзиля, Герасимов намерен попытаться занять место на самом верху. Вообще-то он может воспользоваться этим случаем в своих интересах, – спокойно заметил Райан, – но мне кажется, что сейчас, когда Нармонов сумел провести в состав Политбюро своего четвертого сторонника, его политическое влияние слишком велико. Он может поэтому выбрать путь, направленный на заключение соглашения, и продемонстрировать партии свою силу, стремясь к укреплению мира, или, если он испытывает больше политической неуверенности, чем мне кажется, захочет укрепить свое влияние в партии, заклеймив нас как неисправимых врагов социализма. Если существует способ оценить вероятность выбора того или иного варианта – исключая простое гадание, – мне он неизвестен.
– Тогда принимайтесь за работу, – распорядился судья Мур. – Президенту потребуется что-то достаточно определенное, прежде чем Эрни Аллен начнет переговоры относительно возможности обсуждения стратегической оборонной инициативы.
– Слушаюсь, сэр. – Джек встал. – Судья, мы считаем, что русские опубликуют сообщение об аресте «Кардинала»?
– Это сложный вопрос, – ответил Риттер.
Райан направился к двери и снова остановился.
– Одну минуту, – произнес он.
– Что еще? – спросил Риттер.
– Вы сказали, посол обратился с протестом еще до того, как их Министерство иностранных дел успело опубликовать заявление?
– Да, Фоули действовал очень быстро и сумел опередить их.
– При всем уважении к мистеру Фоули никто не может действовать настолько быстро, – заметил Райан. – Пресс-релиз должен был быть уже отпечатанным еще до ареста.
– Ну и что? – поинтересовался адмирал Грир.
Джек вернулся к месту, где сидели все трое.
– А то, что министр иностранных дел – человек Нармонова, правда? И маршал Язов в Министерстве обороны тоже. Они не знали о происходящем, – пояснил Райан. – Происшедшее захватило их врасплох, так же как и нас.
– Чепуха, – фыркнул Риттер. – Так у них не поступают.
– Это вы так считаете, сэр. – Джек был уверен в своей правоте. – У вас есть доказательства, подтверждающие вашу точку зрения?
Адмирал Грир улыбнулся.
– В настоящее время таких доказательств у нас нет.
– Черт побери, Джеймс, я не сомневаюсь, что он просто…
– Продолжайте, доктор Райан, – произнес судья Мур.
– Если два этих министра не знали, что происходит, происшедшее приобретает иную окраску, верно? – Джек сел на спинку кресла. – Хорошо, предположим, нам понятно, почему Язова не оповестили о предстоящем аресте: «Кардинал» – его ближайший помощник. Но зачем держать в неведении министра иностранных дел? В таких делах при подобных обстоятельствах нужно действовать быстро, сообщить в газеты о сенсационном происшествии – уж наверняка никто не пожелает, чтобы противная сторона первой оповестила мир о случившемся.
– Как ты считаешь. Боб? – повернулся к Риттеру директор Центрального разведывательного управления.
Заместитель директора ЦРУ по оперативной части никогда не испытывал к Райану теплых чувств – по его мнению, Джек продвинулся слишком высоко и слишком быстро, – однако, несмотря на все это, Боб Риттер был честным человеком. Он сел и отпил глоток кофе.
– В том, что говорит этот молодой человек, есть зерно истины. Нам придется проверить кое-какие детали, но, если они подтвердятся… тогда все это не в меньшей степени политическая операция, чем просто расследование «Двойки».
– Джеймс?
Заместитель директора ЦРУ по разведке согласно кивнул.
– Пугающие возможности открываются в этом случае, – заметил он.
– Вполне вероятно, что речь идет не просто об утрате ценного агента, снабжавшего нас важной информацией, – продолжал Райан, обдумывая происшедшее. – КГБ, возможно, использует этот случай для достижения политических целей. Единственное, что мне непонятно, – на кого Герасимов рассчитывает опереться. У группы Александрова три надежных сторонника, тогда как Нармонов может теперь полагаться на поддержку четырех, включая этого нового члена Политбюро – Ванеева…
– Черт побери! – выпалил Риттер. – Мы считали, что когда его дочь арестовали, то либо они не сумели расколоть ее – ведь говорят, что она выглядит нормально, – либо ее отец занимает слишком высокое положение, чтобы…
– Шантаж. – Наступила очередь судьи Мура. – Ты был прав, Боб. А Нармонов даже не подозревает об этом. Нужно отдать должное Герасимову – этот сукин сын умеет смотреть на несколько ходов вперед… Если дело обстоит именно так, то фракция Нармонова в меньшинстве, и он не знает этого. – Мур сделал паузу и нахмурился. – Мы рассуждаем как дилетанты, вот что я вам скажу.
– Зато у нас получился великолепный сценарий. – Райан едва не улыбнулся, придя к логическому выводу. – Может оказаться, что нам удалось свалить первое советское правительство, которое за последние тридцать лет попыталось либерализовать свою собственную страну. – Что станут писать обо всем этом газеты? – задал себе вопрос Джек. Можно не сомневаться, что нам не удастся сохранить это в тайне. Такая сенсация неминуемо просочится и станет достоянием общественности…
– Мы знаем, чем вы занимаетесь, и нам известно, сколько времени вы были вовлечены в это. Вот доказательства. – Капитан бросил на стол пачку фотографий.
– Хорошие снимки, – согласилась Мэри-Пэт. – А где представитель моего посольства?
– Мы не обязаны позволять кому-либо разговарить с вами. Мы имеем право держать вас у себя столько, сколько пожелаем. Если понадобится, то годы, – зловеще добавил сотрудник КГБ.
– Послушайте, мистер, я ведь американка, понимаете? Мой муж – дипломат. У него дипломатическая неприкосновенность, которая распространяется и на меня. Вы считаете меня пустоголовой домохозяйкой и потому рассчитываете, что со мной можно так бесцеремонно обращаться, что меня удастся запугать и заставить подписать это идиотское признание, будто я какая-то шпионка. Не надейтесь на это. Я не сомневаюсь, что правительство США защитит меня. Что касается этой бумажки, советую намазать на нее горчицу и съесть. Видит Бог – пища здесь настолько плохая, что немного протеина вам не повредит, – заметила она. – И вы еще смеете утверждать, что этот добрый пожилой мужчина, к которому я несла фотографию, тоже арестован? Тогда вы все здесь сошли с ума.
– Нам известно, что вы встречались с ним много раз.
– Два раза. Я видела его однажды во время матча в прошлом году – впрочем, нет, мы встречались на дипломатическом приеме несколько недель назад. Значит, три раза, и всякий раз беседовали о хоккее. Именно поэтому я и несла ему фотографию. Мальчишки в команде моего сына считают, что он приносит им удачу, – спросите их, все они расписались на фотографии, видите? Каждый раз, когда он приходил J.a матч, мы одерживали важные победы и мой сын забивал шайбы. Вы считаете его шпионом только потому, что он посещал матчи детских команд? Боже мой, да вы видите американских шпионов под каждой кроватью!
Разговор с сотрудником КГБ даже доставлял Мэри-Пэт удовольствие. Обращались с ней хорошо – по-видимому, причиной тому была притворная беременность. Она нарушила еще одно освященное временем правило в профессии разведчиков – как можно меньше говорить. Вместо этого Мэри-Пэт не переставала болтать подобно любому рассерженному частному лицу – находящемуся под прикрытием дипломатической неприкосновенности, разумеется, – возмущаясь поразительной глупостью русских. Она внимательно следила за реакцией офицера, который вел допрос. Больше всего русские ненавидели снисходительно-презрительное общение, особенно со стороны американцев, по отношению к которым русские испытывали прямо-таки невероятный комплекс неполноценности.
– Мне всегда казалось, что сотрудники службы безопасности в нашем посольстве стараются раздражать нас как можно больше, – произнесла Мэри-Пэт недовольным голосом. – Не делайте того, не делайте этого, будьте осторожны, когда фотографируете. Но я не фотографировала, я несла ему уже готовую фотографию! Да и мальчишки на ней – русские, за исключением Эдди. – Она отвернулась и посмотрела в зеркало. Мэри-Пэт старалась догадаться, придумали ли этот фокус с зеркалом, из-за которого за ней следят, сами русские или скопировали идею из американского полицейского фильма.
– Тот, кто готовил ее, – настоящий профессионал, – заметил Ватутин, наблюдая за сценой допроса из соседней комнаты. – Она знает, что мы смотрим на нее, но не подает виду. Когда мы собираемся ее выпустить?
– Ближе к вечеру, – ответил начальник Второго главного управления. – Держать ее дольше не имеет смысла. Ее муж уже собирает вещи. Жаль, что вы поторопились – следовало подождать несколько секунд, – прибавил генерал.
– Я знаю. – Объяснять, что причиной был плохо сработанный засов, не имело смысла. В КГБ не любят оправданий, даже от полковников. Да и в любом случае это не имело значения – как Ватутин, так и его начальник понимали это. Они сумели поймать Филитова – не совсем в момент передачи, но все-таки им это удалось. Такой была поставленная перед ними задача. Оба понимали, что в этом деле существуют и другие аспекты, но делали вид, что это к ним не имеет отношения. И для генерала, и для полковника такое поведение являлось самым разумным.
– Где мой помощник? – потребовал ответа Язов.
– В Лефортовской тюрьме, разумеется, – отозвался Герасимов.
– Я хочу немедленно встретиться с ним. – Министр обороны даже не пожелал снять
фуражку. Он стоял перед председателем КГБ – в своей длинной шинели, его щеки пылали от холодного февральского ветра – а может быть. и от гнева, подумал Герасимов. Или даже от страха…
– Это не то место, где можно требовать, Дмитрий Тимофеевич. Я тоже член Политбюро и тоже заседаю в Совете обороны. Кроме того, нельзя исключить, что и вы замешаны в этом расследовании. – Пальцы Герасимова постукивали по папке, лежащей на его столе.
Лицо Язова от этих слов изменилось. Он побледнел, но определенно не от страха. Герасимова удивило, что маршал не потерял самообладания, вместо этого он справился со своими чувствами и произнес, словно обращаясь к новобранцу:
– Немедленно предъявите доказательства – если у вас хватит смелости!
– Раз вы настаиваете – пожалуйста. – Председатель КГБ открыл папку, достал несколько фотографий и передал их министру обороны.
– Вы следили за мной? За МНОЙ?
– Нет, наблюдение велось за Филитовым. Вы случайно оказались в кадре.
Язов презрительно бросил фотографии на стол Герасимова.
– Ну и что? Михаил Семенович пригласил меня на хоккейный матч. Я поехал вместе с ним. Игра была интересной – В одной из команд играет американский мальчик – я познакомился с его матерью на каком-то приеме, – да, это было в Георгиевском зале, когда в Москву для участия в переговорах приезжали американцы. Она тоже присутствовала на хоккейном матче, и мы подошли, чтобы поздороваться с ней. Приятная женщина, только в голове у нее ветер. На следующее утро я написал отчет о контакте с иностранным гражданином. И Михаил Семенович тоже.
– Если у нее ветер в голове, зачем трудились? – спросил Герасимов.
– Потому что она американка, а муж у нее какой-то дипломат, да и к тому же я допустил глупость и позволил ей коснуться меня. Отчет о контакте сдан в спецотдел. Я пошлю вам копию моего отчета и отчета Михаила Семеновича. – Теперь Язов говорил более уверенно. Герасимов допустил небольшой промах.
– Эта женщина – агент американского ЦРУ.
– В таком случае я уверен, что социализм восторжествует во всем мире, Николай Борисович. Я не знал, что у вас работают такие дураки – до сегодняшнего дня.
Министр обороны Язов заставил себя успокоиться. Несмотря на то что в Москве он появился недавно – до последнего времени маршал командовал Дальневосточным военным округом и там попал в поле зрения Нармонова, – но уже понял, в чем заключается причина разногласий: борьба за власть. Он не верил, не мог верить, что Филитов – предатель; не верил потому, что был знаком с биографией старого полковника, а не мог, не хотел верить по той причине, что подобный скандал положит конец одной из самых тщательно подготовленных карьер профессионального военного в Советской Армии – его собственной.
– Если у вас есть настоящие доказательства предательства моего помощника, пусть с ними познакомится моя служба безопасности. Вы, Николай Борисович, затеяли политические игры и вовлекаете в них мое министерство. Я не потерплю, чтобы КГБ вмешивался в дела армии. Сегодня во второй половине дня сюда приедет представитель ГРУ. Надеюсь, ваши люди согласятся работать с ним – в противном случае я сам обращусь в Политбюро.
Лицо Герасимова оставалось бесстрастным, пока министр обороны не вышел из его кабинета – Он понял, что допустил ошибку при разговоре с Язовым, Он показал ему все свои козыри – вернее, показал их на день раньше, чем следовало. Герасимов рассчитывал, что Язов поддастся давлению, отступит перед предъявленным обвинением и примет предложение, которое еще даже не было сделано.
А все потому, что этот кретин Ватутин не сумел получить убедительных доказательств. Ну почему он не подождал еще пару секунд!
Ничего не поделаешь, остается лишь одно – получить полное признание от Филитова.
Колин Маклинток официально числился сотрудником коммерческого отдела посольства Ее Величества Королевы Великобритании, расположенного на противоположном Кремлю берегу Москва-реки. Особняк достался посольству еще до революции, и это обстоятельство изрядно раздражало советское руководство со времен Сталина. Но и Колин принимал участие в Большой Игре. Он был, по правде говоря, тем сотрудником английской спецслужбы, который поддерживал контакт со Светланой Ванеевой и затем передал ее московскому резиденту ЦРУ для целей, так ему и не объясненных. Однако он подчинился приказу, поступившему непосредственно из Сенчури-Хауса, штаб-квартиры английской секретной службы в Лондоне. Сейчас Колин Маклинток сопровождал группу английских бизнесменов при посещении ими Госплана. Здесь он знакомил их с советскими чиновниками, с которыми англичанам придется вести переговоры о контрактах, касающихся продажи товаров местным варварам. Сам Маклинток был «островитянином» с Уэлсея, у берегов Шотландии, и считал всех живущих к югу от Абердина варварами, хотя и служил в английской секретной службе. Говоря по-английски, он прибегал к певучему акценту и пользовался словами, понятными одним жителям Северной Шотландии. Он говорил и по-русски, правда, понять его было непросто. Впрочем, это являлось для него прекрасным прикрытием. Маклинток мог легко говорить и без акцента – словно щелкал переключателем, а для его слуха акцента не существовало совсем. Обычно считают, что человек, с трудом говорящий на каком-то языке, и понимает его с неменьшим трудом. Маклинток всячески поддерживал это мнение.
Это он встретил Светлану, сообщил в Лондон о ней как о возможном кандидате на вербовку, и высокопоставленный представитель секретной службы завербовал ее в ресторане «Лангэнс Брассе-ри» на втором этаже здания на Страттон-стрит. С тех пор Маклинток встречался с ней лишь по делам, в присутствии других англичан и русских. Сбором информации Светланы Ванеевой, которую она оставляла в тайных «почтовых ящиках», занимались другие сотрудники английской секретной службы в Москве, хотя руководил ее деятельностью все-таки Маклинток. Вообще-то ее сведения не представляли интереса и лишь иногда использовались для коммерческих целей. Работая с завербованными агентами, приходилось брать у них то, на что они были способны, а Светлана также информировала англичан о слухах и сплетнях, получаемых ею от своего отца.
Но со Светланой Ванеевой что-то произошло. Она исчезла из Госплана и затем вернулась – по мнению ЦРУ, после допросов в Лефортовской тюрьме. Маклинток не понимал этого. Стоило русскому попасть в эту тюрьму, и ему приходилось оставаться там гораздо больше одного или двух дней. С Ванеевой случилось нечто в высшей степени странное, и он подождал неделю, чтобы детально разобраться в происшедшем. Разумеется, ее «почтовые ящики» оставались нетронутыми. Ни один из сотрудников английской секретной службы не станет теперь даже приближаться к ним – разве что проверит, не проявлял ли кто-нибудь интереса к этим тайникам, что делалось с безопасного расстояния.
И вот теперь у Маклинтока выдалась благоприятная возможность, Он вел торговую делегацию через помещение, в котором размещался отдел текстиля. Светлана подняла голову и увидела вошедших иностранцев. Маклинток подал обычный сигнал – знак вопроса. Он не знал, какой ответ ему ждать или что этот ответ будет значить. Ему приходилось исходить из того, что ее сломали на допросах, полностью раскрыли, но он все-таки надеялся на какую-то реакцию. Сигнал состоял в том, что он провел руками, словно поправляя прическу, – жест, такой же естественный, как дыхание. Светлана должна была ответить на этот сигнал, выдвинув ящик стола и достав оттуда карандаш или ручку. Первое означало «все в порядке», тогда как второе предупреждало об опасности. Однако она не сделала ни того ни другого – просто наклонила голову и продолжала читать лежащий перед ней документ. Такое поведение было настолько необычным, что молодой офицер английской разведки едва не замер, остановив на Светлане взгляд, но вовремя вспомнил, где находится, и отвернулся, осматривая других присутствующих в отделе. Тем временем его руки проделывали нервные жесты, которые могли означать что угодно для тех, кто следил бы за ним.
Больше всего Маклинтока потрясло выражение ее лица. Раньше лицо всегда было оживленным и улыбающимся, а сейчас выглядело бесстрастным, почти тупым. Теперь оно напоминало лица прохожих на московских улицах. Женщина, являющаяся дочерью очень высокопоставленного функционера в партийной иерархии, обладающая значительными привилегиями, резко переменилась. И это не выглядело притворством, он не сомневался в этом – на притворство у Светланы не доставало таланта.
Они сумели сломать ее, подумал Маклинток. Сумели сломать ее и затем отпустили. Он не представлял себе причину такого шага, но этого от него и не требовалось. Час спустя он отвез бизнесменов в гостиницу и вернулся в свой кабинет. Отчет, который он немедленно отправил в Лондон, был коротким – всего три страницы. Маклинток не имел представления, какой шторм он вызовет. Он также не знал, что еще один сотрудник секретной службы послал свой доклад в Лондон, отправленный той же дипломатической почтой.
– Привет, Артур, – послышался голос в телефонной трубке.
– Доброе утро… извини меня, Бэзил, добрый день. Как погода в Лондоне?
– Холодно, сыро и скверно. Вот я и решил прилететь на вашу сторону пруда и погреться на солнце.
– Не забудь заглянуть в нашу контору.
– Так я и сделаю. Сразу с утра?
– Для тебя у меня всегда есть время.
– Тогда до завтра.
– Отлично. До встречи. – Судья Мур положил трубку.
Вот это день у меня, подумал директор Центрального разведывательного управления. Сначала мы теряем «Кардинала», затем сэр Бэзил Чарлстон хочет приехать сюда, чтобы поговорить о том, что нельзя доверить даже самой защищенной линии связи в мире! Еще нет полудня, а судья Мур провел в своем кабинете девять часов. Каких еще неприятностей прикажете ждать?
– И вы считаете это доказательствами? – спросил генерал Евгений Игнатьев, начальник отдела контрразведки ГРУ, советской военной разведки. – Моим старым усталым глазам кажется, что ваши люди пытаются ловить рыбу, стоя на очень тонком льду.
Ватутин был потрясен – и вне себя от ярости – тем, что председатель КГБ послал этого человека к нему в кабинет, чтобы проверить, как идет его, Ватутина, расследование.
– Если вам удастся найти разумное объяснение кассете с пленкой, фотоаппарату и дневнику, может быть, вы снизойдете до того, чтобы посвятить меня в это, товарищ генерал.
– Вы говорите, что взяли кассету из его руки, а не из руки женщины. – Это была констатация факта, а не вопрос.
– Мной была допущена ошибка, и я не ищу оправдания, – произнес Ватутин с достоинством, которое показалось генералу несколько странным.
– А фотокамера?
– Мы обнаружили ее в его квартире прикрепленной магнитом к задней панели холодильника.
– Я обратил внимание на то, что, когда вы производили первый обыск квартиры, вам не удалось обнаружить камеру. Кроме того, на ней отсутствуют отпечатки пальцев. И, судя по результатам вашего визуального наблюдения за Филитовым, вы не видели, чтобы он ею пользовался. Таким образом, если он заявит, что вы подсунули ему камеру и пленку, как мне удастся убедить министра, что это он – обманщик?
Ватутина удивил тон заданного вопроса-
– Значит, вы все-таки считаете, что Филитов – шпион?
– То, что я считаю, не имеет значения. Согласен, существование дневника беспокоит меня, но вы просто не поверите, если я расскажу вам о тех нарушениях правил секретности, с которыми мне приходилось сталкиваться, особенно на высшем уровне руководства. Чем важнее должности, на которых находятся военные, тем небрежнее относятся они к существующим правилам. Вы знаете, кто такой полковник Филитов. Он не просто герой войны, нет. Филитов прославился по всему Советскому Союзу – знаменитый Михаил Семенович Филитов, герой Сталинграда. Он воевал под Вязьмой, под Минском, защищал Москву, когда мы остановили фашистов, сражался, пытаясь предотвратить катастрофу под Харьковом, затем воевал при отступлении к Сталинграду, принимал участие в контратаках…
– Я прочитал его досье, – произнес Ватутин бесстрастным голосом.
– Он является символом всей армии. Нельзя расстрелять символ на основании таких двусмысленных доказательств, как эти, Ватутин. Все, что у вас есть, – это кадры, снятые на пленку, и никаких доказательств, что именно он произвел съемку.
– Мы еще не начинали его допрашивать.
– Неужели вы считаете, что допрашивать Филитова будет просто? – Игнатьев поднял глаза к потолку и засмеялся, словно залаял. – Да вы знаете, насколько крепок этот человек? Он убивал немцев из горящего танка, когда сам горел в нем! Филитов тысячу раз смотрел в глаза смерти и смеялся над ней!
– Я получу от него все сведения, которые мне нужны, – спокойно ответил Ватутин.
– С помощью пыток, верно? Да вы с ума сошли! Не забудьте, что Таманская гвардейская мотострелковая дивизия расквартирована всего в нескольких километрах от Москвы. Неужели вы считаете, что Советская Армия потерпит, что вы мучаете одного из ее героев? Сталин мертв, товарищ полковник, и Берия тоже.
– Мы сможем получить от него нужную информацию, не нанеся ему никакого физического вреда, – заметил Ватутин. Это был один из наиболее ревностно охраняемых секретов КГБ.
– Чепуха!
– В таком случае, что вы предлагаете, товарищ генерал? – спросил Ватутин, уже догадываясь, каким будет ответ.
– Передайте расследование мне. Мы примем меры, чтобы Филитов больше никогда не предавал Родину, можете в этом не сомневаться, – пообещал Игнатьев.
– И, разумеется, армия выйдет из неловкого положения, в которое она попала.
– Из неловкого положения выйдут все, не в меньшей степени это относится и к вам. товарищ полковник, потому что вы так некомпетентно провели свое так называемое расследование.
Ну что ж, этого я и ожидал. Несколько громких слов, затем угрозы, смешанные с деланным сочувствием и товарищескими советами. Ватутин видел, что ему предложен выход, но обещанная безопасность одновременно кладет конец всем надеждам на повышение. Записка, сделанная рукой председателя КГБ, четко обрисовала ситуацию. Ватутин оказался между двух врагов, и, хотя он все еще мог завоевать расположение одного из них, более высокая цель требовала и большего риска. Он может отступить от подлинной цели своего расследования и до конца жизни оставаться полковником, а может пойти на риск в надежде добиться того, на что надеялся, когда начинал это дело без всяких политических мотивов, мрачно подумал Ватутин. В случае неудачи его ждал позорный конец. Как ни парадоксально, решение оказалось легким. Ватутин был сотрудником «Двойки»…
– Расследование поручено мне. Председатель предоставил мне все полномочия, и я буду вести дело так, как считаю нужным. Спасибо за ценные советы, товарищ генерал.
Игнатьев окинул сидящего перед ним человека оценивающим взглядом, подумал о внутреннем смысле сделанного им заявления. В своей работе ему редко доводилось встречать честных людей, и генералу стало грустно – по какой-то странной, непонятной причине, – что он не может доброжелательно отнестись к человеку, продемонстрировавшему это самое редкое качество. Но для Игнатьева главным оставалась преданность Советской Армии.
– Как хотите. Надеюсь, вы будете постоянно держать меня в курсе дела. – Генерал молча повернулся и вышел.
В течение нескольких минут Ватутин сидел за письменным столом, оценивая создавшееся положение, затем вызвал машину. Через двадцать минут он был уже в Лефортовской тюрьме.
– Это невозможно, – сообщил ему врач еще до того, как полковник успел задать вопрос.
– Что?
– Вы хотите поместить этого мужчину в бассейн, полностью лишив его внешних раздражении и изолировав его органы чувств от окружающего мира?
– Да, конечно.
– Скорее всего он умрет в результате этого. Не думаю, что это является вашей целью, и уж точно не собираюсь подвергать подобному риску судьбу своего проекта.
– Мне поручено это дело, и я буду вести его так…
– Товарищ полковник, речь идет о человеке, которому уже за семьдесят. У меня его медицинская карта. У старика все симптомы сердечно-сосудистого заболевания средней степени тяжести – в его возрасте это нормально, разумеется, – и куча заболеваний дыхательных путей. При наступлении первого периода беспокойства его сердце лопнет, как воздушный шар. Я могу это гарантировать.
– Что вы имеете в виду, когда говорите, что его сердце лопнет?…
– Извините меня, я знаю, что трудно объяснить непосвященному человеку медицинские термины. Его коронарные артерии покрыты слоем бляшек. Это обычное явление, которое происходит у всех нас из-за пищи, которую мы употребляем. Но его артерии уже наших, потому что слой бляшек на стенках толще – ведь он старше нас с вами. Кроме того – тоже из-за возраста, – артерии у него не такие эластичные, как у более молодого человека. Если частота сердечных сокращений станет у него слишком высокой, бляшка оторвется и закупорит сосуд. Это и есть сердечный приступ, полковник, закупорка кровеносного сосуда. В результате этого отмирает часть сердечной мышцы, сердце либо полностью останавливается, либо начинает биться аритмично. И в том и в другом случае оно перестает перекачивать кровь, и пациент умирает. Вам это понятно? При использовании бассейна сердечный приступ у пациента почти неизбежен, и этот приступ будет иметь летальный исход. Даже если он не умрет, наступит паралич. Нет, товарищ полковник, прибегнуть к изоляции этого человека в бассейне мы не можем. Не думаю, что вы захотите убить его, не получив никакой информации.
– А как относительно применения других методов физического воздействия? – тихо спросил Ватутин. Боже мой, подумал он, что, если мне не удастся…
– Раз вы уверены, что он виновен, расстреляйте его и кончайте с этим делом, – заметил врач. – Но любое серьезное физическое воздействие приведет к смертельному исходу.
А все из– за этого проклятого засова, сказал себе полковник Ватутин.
Ракета выглядела безобразно, она походила на детский рисунок или на пиротехническое изделие, выпускаемое для фейерверков, хотя даже ребенок не решился бы поместить ее на самолет сверху вместо надлежащего места – под ним. Однако в данном случае ракета была размещена над фюзеляжем, и это было видно в свете прожекторов, освещающих взлетную дорожку.
Самолет был знаменитым SR-71 «Блэкбёрд», «Черный дрозд», разведывательный самолет компании «Локхид», рассчитанный на троекратную скорость звука. Два дня назад его перегнали с базы ВВС Кадена на западном берегу Тихого океана. Сейчас он разгонялся по взлетной дорожке базы ВВС Неллис в штате Невада, подгоняемый длинными двойными факелами, вырывающимися из реактивных двигателей, работающих в режиме форсажа. Из баков капало топливо – баки «Блэкбёрд» всегда изрядно протекали, – оно тут же воспламенялось, вызывая веселье у персонала, управляющего полетом с вышки аэродрома. Набрав необходимую скорость, пилот взял штурвал на себя, и нос самолета вздернулся кверху. Пилот держал штурвал в этом положении дольше обычного, направляя свою птичку в небо под крутым углом в сорок пять градусов при мощной тяге форсажных двигателей, и через мгновение все, что осталось от него на взлетной дорожке аэродрома, – это оглушительный грохот взлета. Последнее, что увидела в небе аэродромная команда, – две пылающие точки, но скоро и они исчезли в облаках, нависших на высоте двести тысяч футов.
«Блэкбёрд» продолжал набирать высоту. В аэропорту Лас-Вегаса служащие, следившие за безопасностью полетов, увидев светящуюся точку на экранах радиолокаторов, обратили внимание на то, что эта точка почти не смещалась в горизонтальном направлении, тогда как отметки высоты полета менялись с такой же быстротой, как колеса «одноруких бандитов» в зале отдыха аэропорта. Служащие переглянулись – еще один экспериментальный самолет ВВС – и вернулись к повседневной работе.
Сейчас «Блэкбёрд» набрал высоту в шестьдесят тысяч футов и перешел в горизонтальный полет, направляясь на юго-восток к испытательному полигону «Белые пески». Пилот проверил наличие топлива – больше чем достаточно – и откинулся на спинку кресла, отдыхая после пьянящего подъема. Техники оказались правы – ракета, укрепленная на фюзеляже, никак не повлияла на его полет. К тому времени, когда пилот начал летать на «Блэкбёрде», назначение крепления над фюзеляжем отстало от стремительного развития событий. Это крепление, предназначенное для подъема на большую высоту беспилотного самолета фоторазведки, было снято почти со всех SR-71, однако по причинам, не совсем ясным даже по записям в бортовом журнале технического обслуживания, на этом экземпляре «Блэкбёрда» оно сохранилось. Беспилотный самолет был первоначально спроектирован для проникновения в места, недоступные для самого «Блэкбёрда», но оказался ненужным, потому что выяснилось, что SR-71 может проникнуть куда угодно, что нет мест, куда бы SR-71 не мог совершить безопасный полет, что и было многократно доказано пилотом во время полетов с базы Кадена. Единственным ограничивающим фактором для самолета был запас топлива, а в данном случае этот фактор не имел значения.
– Джульет Виски, вас вызывает Контроль. Как слышно, конец, – произнес в микрофон сержант.
– Контроль, это Джульет Виски. Все системы действуют нормально. Сохраняем номинальное отношение к профилю операции.
– Понятно. Начинайте процедуру подготовки к запуску по моей команде. Пять. четыре, три, два, один – НАЧАЛИ!
В ста милях от бункера управления пилот SR-71 снова нажал на кнопку форсажа и взял штурвал на себя. «Блэкбёрд» повиновался так же послушно, как и раньше, встал на хвост и устремился в небо, подгоняемый почти сотней тысяч фунтов реактивной тяги. Глаза пилота были прикованы к панели управления, на которой стрелка альтиметра вращалась словно – обезумевшая. Сейчас скорость подъема составляла тысячу триста миль в час и продолжала увеличиваться. SR-71 врезался в небо, демонстрируя презрение к силе земного притяжения.
– Двадцать секунд до разделения, – послышался голос оператора бортовых систем с заднего сиденья. «Блэкбёрд» поднялся уже на сто тысяч футов. Платформа запуска находилась на ста двадцати тысячах. Рычаги действовали непривычно мягко. На высоте, превышающей тридцать километров, воздух был настолько разрежен, что управлять самолетом становилось трудно, и пилот действовал еще осторожнее обычного. Он заметил, что указатель скорости достиг тысячи девятисот миль на несколько секунд раньше, затем услышал:
– Приготовиться к пуску… пуск, ПУСК!
Сразу после отделения ракеты пилот опустил нос самолета и начал плавный поворот налево, во время которого он пролетит над штатом Нью-Мексико, прежде чем направиться обратно к базе Неллис. Вся операция оказалась намного проще полетов вдоль советской границы – а иногда и за нее… У пилота мелькнула мысль, что он еще успеет после посадки съездить в Лас-Вегас и посмотреть новое шоу.
Ракета продолжала лететь вверх после отделения от самолета-носителя, но по какой-то странной причине ее ракетный двигатель не включился. Теперь она превратилась в баллистический объект, двигающийся в соответствии с законами физики. Ее широкие стабилизаторы обеспечивали достаточную аэродинамическую устойчивость, и полет ракеты – даже с неработающим двигателем – проходил в надлежащем положении, носом вперед, по мере того как земное притяжение начало захватывать ее в свои объятия. На высоте ста тридцати тысяч футов ракета начала медленно поворачиваться и неохотно накренилась носом в сторону земли.
И тут включился ее ракетный двигатель, работающий на твердом топливе. Он действовал всего четыре секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы разогнать ракету до скорости, которая привела бы в ужас пилота ее самолета-носителя.
– Начали, – произнес армейский офицер. Радиолокационная установка противоракетной обороны перешла из режима ожидания в активный режим и сразу заметила направляющуюся к земле ракету. Она мчалась вниз через атмосферу примерно с такой же скоростью, как и боеголовка межконтинентальной баллистической ракеты. Офицеру не понадобилось отдавать команду. Система противоракетной защиты была полностью автоматизирована. В двухстах ярдах от него взрывные патроны отбросили в сторону фиберглассовую крышку с бетонного колодца, пробуренного в гипсовой почве равнины, и в небо из него устремился СЭЗРС – самонаводящийся экспериментальный зенитный ракетный снаряд. Он больше походил на копье, чем на ракету, и по своему устройству был почти таким же простым. Радиолокационная установка, работающая на волнах миллиметрового диапазона, следила за мчащейся к земле ракетой, и полученные данные тут же обрабатывались бортовым микрокомпьютером. Самым поразительным было то, что все детали СЭЗРС делались не по специальному заказу, а были стандартными.
Наблюдатели следили за происходящим из бункера, защищенного земляным валом. Они увидели устремившуюся вверх полоску желтого света, услышали гром двигателя на твердом топливе, после чего на несколько мгновений наступила тишина.
СЭЗРС мчался к своей цели, чуть изменив направление полета – на несколько долей градуса – с помощью крохотных двигателей управления ориентацией. Затем пиропатрон отбросил носовой защитный конус, и тут же развернулось устройство, которое могло бы показаться стороннему наблюдателю чем-то вроде спиц складного зонтика диаметром около десяти ярдов…
Вспышка напоминала фейерверк в праздник Дня независимости, только бесшумный. Послышались одобрительные возгласы. Несмотря на то что и стремительно снижающаяся ракета, и летевший навстречу ей СЭЗРС не несли боеголовок, в результате столкновения на такой колоссальной скорости металл и керамические детали мгновенно превратились в облако светящегося газа.
– Четыре из четырех, – произнес майор Грегори, с трудом удерживаясь от зевка. Подобные фейерверки ему уже приходилось видеть не раз.
– Не все перехваты придутся на вашу долю, майор, – упрекнул молодого офицера генерал Парке. – Нам все равно будут нужны средства зашиты в средней части траектории и в непосредственной близости от объектов.
– Совершенно верно, сэр, но я вам не нужен для этого. Мы все знаем, что эти системы действуют лучшим образом.
При первых трех испытаниях ракеты запускались с истребителей-бомбардировщиков «Фантом», но кое-кто в Вашингтоне выразил точку зрения, что при таких испытаниях недооценивалась трудность перехвата боеголовок, приближающихся к цели. Тогда генерал Парке решил использовать в качестве платформы для запуска ракеты, имитирующей баллистическую боеголовку, «Блэкбёрд» SR-71. При запуске ракеты с большей высоты и при намного более высокой скорости приближения к цели создавались условия, значительно затрудняющие перехват. Данное испытание прошло в ситуации, еще более сложной, чем предполагалось, и тем не менее СЭЗРС сработал идеально. Парке немного побаивался за программное обеспечение системы наведения, но, как заметил Грегори, все прошло превосходно.
– Эл, – сказал генерал, – я начинаю думать, что вся наша программа может оказаться успешной.
– Конечно. Почему бы и нет? – кивнул Грегори. Если еще эти ребята из ЦРУ сумеют добыть нам чертежи русского лазера…
«Кардинал» сидел один в маленькой тюремной камере – полтора метра в ширину и два с половиной в длину. С потолка свисала лампочка, в камере была деревянная койка с ведром под ней, но отсутствовало окно, лишь в ржавой железной двери виднелся глазок для охранника. Сквозь толстые бетонные стены не доносилось ни звука. Он не слышал ни шагов надзирателей в коридоре, ни даже грохота транспорта на улице рядом с тюрьмой. У него забрали китель, пояс и начищенные сапоги, заменив их домашними тапочками. Камера находилась в подвале. Это было все, что он знал, судя по сырому воздуху. И холоду.
Но на сердце у него было холоднее, чем в камере. Чудовищность его преступления еще никогда не казалась ему настолько огромной. Полковник Михаил Семенович Филитов, трижды Герой Советского Союза, оказался теперь наедине с изменой. Он представил себе величественную страну, в которой жил, ее необъятные дали и бесконечные просторы, населенные его соотечественниками – русскими. Всю жизнь он отдал народу, служил ему с гордостью, проливая за него кровь, о чем свидетельствовали его шрамы. Он вспомнил тех, с кем ему довелось воевать, их было так много, и в большинстве своем они погибли, сражаясь под его командой с ним рядом. А как они погибли – дерзко проклиная немецкие танки и пушки, сгорая в своих «тридцатьчетверках», но не сдаваясь, отступая лишь тогда, когда не было другого выхода, предпочитая атаковать, даже сознавая свою обреченность. Филитов вспомнил, как вел свои танки в сотнях боев, вспомнил пьянящую радость, которая сопровождала рев дизельных двигателей, вонючие клубы дыма, решимость, которую могла остановить одна смерть и которую он обманул столько раз.
И он предал все это.
Что бы сказали теперь обо мне мои люди? Он уставился на голую стену напротив койки.
Что бы сказал Романов?
Мне кажется, нам обоим нужно выпить, сказал бы он. Один лишь Романов мог быть веселым и серьезным одновременно. Такие мысли, мой капитан, легче обдумывать за водкой или самогоном.
Тебе известно почему? – спросил Михаил Семенович.
Вы так и не сказали нам этого, товарищ капитан. Тогда он ответил. На это потребовалось всего лишь мгновение.
Оба ваших сына и жена. Скажите мне, товарищ капитан, за что мы погибли?
Филитов не знал этого. Даже во время войны он этого не знал. Он был солдатом, а когда враг вторгается в его страну, солдат сражается, чтобы отразить нашествие. И сражаться намного проще, если враг так жесток, как жестоки были немцы…
Мы защищали Советский Союз, ефрейтор.
Вот как? Припоминаю, что действительно сражался за матушку-Россию, но ведь я сражался за вас, товарищ капитан.
Но…
Солдат сражается за своих товарищей. Я сражался за свою семью. Вы и ваши солдаты были моей единственной семьей. Думаю, что вы тоже защищали свою семью, большую семью – всех нас – и маленькую. Я всегда завидовал вам, товарищ капитан, и гордился тем, что стал членом и той и другой.
Но я убил тебя. Мне не следовало…
У каждого своя судьба, товарищ капитан. Мне было написано на роду умереть под Вязьмой без жены, без детей, но, даже умирая, я оставил семью.
Я отомстил за тебя, Романов. Я взорвал немецкий танк, который убил тебя.
Да, я знаю. Вы отомстили за смерть всех членов своей семьи. Как вы думаете, почему мы так вас любили? Почему мы умирали за вас?
Значит, ты понимаешь? – изумленно спросил Михаил Семенович.
Рабочие и крестьяне, может быть, и не поймут вас, но ваши солдаты – да. Мы теперь понимаем, что такое судьба, а вот вы – еще нет.
Но как поступить?
Капитанов не интересует мнение ефрейторов, засмеялся Романов. Это вы знаете ответы на все наши вопросы.
Голова Филитова дернулась, когда он услышал, как открывают замок на двери его камеры,
Ватутин ожидал найти сломленного человека. Одиночество камеры, унижение арестованного, лишенного личных вещей, утратившего лицо, оставшегося наедине со своими страхами и преступлениями, всегда приводило к желаемому результату. Но Ватутин смотрел на усталого старика, израненного и больного, и видел, как меняются его глаза и лицо.
Спасибо тебе, Романов.
– Доброе утро, сэр Бэзил, – произнес Райан, протягивая руку за чемоданом гостя.
– Привет, Джек! Я не знал, что тебя используют в качестве посыльного.
– Это зависит от того, за кем посылать, как гласит поговорка. Машина вон там. – Джек показал рукой на автомобиль, стоящий в пятидесяти ярдах.
– Констанция передает тебе привет. Как семья?
– Все в порядке, спасибо. Как жизнь в Лондоне?
– Надеюсь, ты еще не забыл, какие у нас зимы?
– Нет, – рассмеялся Джек, открывая дверцу, – равно как и пиво. – Мгновение спустя обе
дверцы были закрыты и заперты.
– Этот автомобиль проверяют каждую неделю, – сказал Джек. – В нем нет подслушивающих устройств. Что случилось?
– Что случилось? Именно по этой причине я и прилетел: выяснить, что происходит и насколько плохо. Одна из ваших операций кончилась неудачей?
– Я отвечу утвердительно на этот вопрос, но все остальное расскажет судья. Извини, но у меня нет допуска ко всей операции, только к части.
– Причем совсем недавно, готов поспорить.
– Да, – кивнул Джек и переключил скорость, выезжая со стоянки аэропорта на шоссе.
– Тогда посмотрим, можешь ли ты все еще правильно оценивать ситуацию, сэр Джон.
Райан улыбнулся и свернул на левую, скоростную, полосу, чтобы обогнать грузовик.
– Я занимался подготовкой доклада о положении с переговорами по ограничению вооружений на основе разведданных, когда меня привлекли к этой операции. Теперь мне поручено проанализировать политическую уязвимость Нармонова, насколько крепко он держится наверху. Если я не ошибаюсь, ты прилетел к нам именно по этой причине.
– А вот, если я не ошибаюсь, ваша операция вызвала нечто исключительно серьезное.
– Ванеев?
– Совершенно точно.
– Господи. – Райан на мгновение отвел взгляд от дороги и посмотрел на главу английской разведки. – Надеюсь, у тебя возникли какие-то мысли, потому что мы не знаем, что делать, черт побери. – Он прибавил скорость до семидесяти пяти миль в час, и через пятнадцать минут автомобиль въехал в Лэнгли. Он поставил машину в подземном гараже и вместе с сэром Бэзилем поднялся в лифте, отведенном для высокопоставленных лиц, на седьмой этаж.
– Привет, Артур, – поздоровался сэр Бэзил Чарлстон с директором Центрального разведывательного управления. – Редкий случай, когда за тобой приезжает шофер в рыцарском звании, даже для Лондона. – Он опустился в кресло, а Райан пошел за начальниками управлений ЦРУ.
– Привет, Бэз, – произнес Грир, входя в кабинет судьи Мура-Риттер только приветственно махнул рукой. Все неприятности были вызваны его операцией. Райан сел в самое неудобное кресло, оставшееся незанятым,
– Мне нужно познакомиться с конкретными обстоятельствами провала, – приступил прямо к делу Чарлстон, не ожидая, пока перед всеми окажутся чашки кофе.
– Арестовали нашего агента. Он занимал высокий пост.
– Именно поэтому сегодня вылетает домой семья Фоули? – улыбнулся Чарлстон. – Я не знаю, чем они занимались, но когда они высылают из такой восхитительной страны, мы обычно приходим к выводу…
– Нам еще неизвестно, чем это вызвано, – заметил Риттер. – Сейчас их самолет совершает посадку во Франкфурте, затем пройдет еще десять часов, прежде чем мы сможем расспросить их. Под их контролем работал наш агент…
– …являвшийся помощником маршала Язова – полковник М. С. Филитов. Это нам удалось установить. Сколько времени он работал на вас?
– Его завербовал один из наших людей, – ответил судья Мур. – Он тоже был полковником.
– Неужели вы имеете в виду… Олега Пеньковского?… Что за чертовщина! – Чарлстон был явно потрясен, заметил Райан. Такое случалось редко. – С тех самых пор?
– С тех самых, – кивнул Риттер. – Однако его все-таки раскрыли. Он работал слишком долго.
– А эта Ванеева, которую мы переподчинили вам в качестве связной, составляла часть канала…
– Да. Между прочим, в этом канале связи она не выходила ни на один из его концов. Нам известно, что ее, вероятно, арестовали, но теперь она снова вернулась в Госплан, где и служит. Мы еще не занимались ее проверкой, но…
– А мы сделали это, Боб. Наш человек доложил, что она как-то изменилась. Он сообщает, что происшедшие изменения трудно описать, но невозможно не заметить. Напоминает древние легенды о «промывании мозгов», как это говорится у Оруэлла и тому подобное. Наш человек обратил внимание, что она свободна – насколько там это возможно, – и объяснил это влиянием ее отца. Затем мы узнали, что в Министерстве обороны произошел крупный скандал – арестован личный помощник маршала Язова. – Чарлстон сделал паузу и помешал ложечкой кофе. – У нас есть в Кремле источник, который мы всячески оберегаем. Нам стало известно, что председатель КГБ Герасимов на прошлой неделе провел несколько часов, беседуя с Александровым при достаточно необычных обстоятельствах. Этот же источник предупредил нас, что Александров всячески стремится помешать дальнейшему развитию перестройки, которую так поддерживает Нармонов.
– Ну что же, все ясно, правда? – задал риторический вопрос Чарлстон. Действительно, все было ясно для каждого из присутствующих. – Герасимов принудил перейти на свою сторону члена Политбюро, считавшегося лояльным по отношению к Нармонову, сумел по меньшей мере скомпрометировать министра обороны и проводит много времени с человеком, стремящимся сместить Нармонова. Боюсь, ваша операция дала толчок событиям, последствия которых могут оказаться самыми плачевными.
– И не только это, – добавил директор ЦРУ. – Наш агент собирался передать нам сведения по советским исследованиям в области стратегической оборонной инициативы. Не исключено, что русским удалось сделать колоссальный скачок вперед.
– Великолепно, – отозвался Чарлстон. – Нам предстоит возвращение в отнюдь не добрые старые времена, только на этот раз термин «ракетная пропасть» будет соответствовать действительности, верно? Я слишком стар, чтобы менять свои политические взгляды. Очень жаль. Вам, разумеется, известно об утечке информации из вашей собственной программы исследований?
– Да? – произнес судья Мур с непроницаемым лицом.
– Герасимов сказал об этом Александрову. К сожалению, больше никаких подробностей, за исключением того, что КГБ считает это исключительно важным.
– К нам поступили сигналы. Этим вопросом занимаются, – ответил судья Мур.
– Ну и ладно. Технические проблемы обычно улаживаются сами собой. А вот возникшая политическая проблема изрядно беспокоит премьер-министра. Неприятности возникают даже тогда, когда мы содействуем падению правительства, которое нам хотелось бы свергнуть, но сделать это по чистой случайности…
– Нас тоже тревожат возможные последствия этого скандала, Бэзил, – заметил адмирал Грир. – Но мы не видим, какие меры можно предпринять, чтобы изменить создавшуюся ситуацию.
– Вы могли бы согласиться с предложенными русскими условиями договора, – предложил Чарлстон. – Тогда положение Нармонова настолько укрепится, что он даст под зад Александрову. Такова, во всяком случае, неофициальная позиция правительства Ее Величества.
Это и является настоящей причиной вашего визита к нам, сэр Бэзил, подумал Райан. Он больше не мог молчать.
– Тогда мы будем вынуждены излишне ограничить наши исследования в области СОИ и сократить число боеголовок, отдавая себе отчет в том, что русские стремительно совершенствуют свою программу звездных войн. Не думаю, что это будет разумным решением проблемы.
– А правительство во главе с Герасимовым является разумным решением проблемы?
– Не исключено, что мы в любом случае будем вынуждены с этим примириться, – ответил Райан. – Я уже закончил составление оценки позиции на переговорах по ограничению вооружений. Моя рекомендация состоит в том, чтобы не делать дополнительных уступок.
– Письменный документ всегда можно изменить, – напомнил Чарлстон.
– Сэр, я придерживаюсь твердого правила: если готовится что-то от моего имени, там излагается моя точка зрения, а не мнение того, кто диктует мне, что следует писать в этом документе, – произнес Райан.
– Не забывайте, господа, что я ваш друг. Будущая судьба советского правительства имеет несравненно большее значение для Запада, чем временное ограничение одной из ваших оборонных программ.
– Президент не согласится, – покачал головой Грир.
– Может быть, у него не будет другого выхода, – заметил судья Мур.
– Но ведь должен же найтись и другой выход, – произнес Райан,
– Только один – если вы сумеете сбросить Герасимова. – Это был голос Риттера. – Мы не сможем оказать Нармонову никакой непосредственной помощи. Даже если предположить, что он прислушивается к нашим предостережениям – а он, наверно, не пойдет на это, – мы только увеличим существующую опасность из-за вмешательства в их внутренние дела. Стоит остальным членам Политбюро заметить что-то неладное… думаю, это приведет к открытому расколу.
– А вдруг мы сможем сделать это? – спросил Райан.
– Что именно? – бросил Риттер.