Энн снова приехала в «Листья Евы» раньше обычного, заметила хозяйка магазина. С привычной улыбкой на лице она выбрала платье и пошла с ним в примерочную. Уже через минуту она стояла перед высокими, во весь рост, зеркалами и еще равнодушнее обычного выслушивала обычные комплименты относительно того, как хорошо выглядит в этом платье. И на этот раз Энн расплатилась наличными, не забыв обаятельно улыбнуться перед уходом.
Когда она вышла из магазина и села в машину, улыбка исчезла с ее лица. Капитан Бизарина нарушила правила профессии – она вскрыла капсулу и прочитала содержание записки. Тут же последовало короткое, но отвратительное ругательство. Записка была написана на одном листке. Бизарина закурила сигарету от газовой зажигалки, а затем сожгла записку в пепельнице автомобиля.
Сколько работы пропало даром! А ведь ее донесение уже в Москве, с ним уже занимаются, содержащиеся в нем данные анализируют. Она оказалась в глупейшем положении. Но еще неприятнее было то, что ее агент действовала совершенно честно, она передавала материалы, по ее мнению совершенно секретные, и, узнав, что программу отменили, тут же сообщила об этом. Бизарина даже не сможет сорвать на ней злобу, передав хотя бы небольшую часть выговора, который непременно последует из-за напрасной траты ценного времени из Московского центра.
Ничего не поделаешь, они предупреждали меня об этом. Это первый случай, но уж никак не последний. Она поехала домой и сразу после возвращения послала шифровку.
Кэти и Джек Райан не были завсегдатаями вечерних коктейлей, постоянно проводимых то в одном месте Вашингтона, то в другом, но им все же приходилось иногда появляться на приемах. Этот прием был организован для того, чтобы собрать деньги на нужды детской больницы округа Колумбия, и жена Райана была хорошей знакомой главного хирурга больницы. Гвоздем вечера было выступление знаменитого джазового музыканта. В этой больнице спасли жизнь его внучке, и теперь он согласился в знак благодарности дать бесплатный сольный концерт в «Кэннеди-сентер». Предполагалось, что во время приема высшее общество Вашингтона получит возможность встретиться со знаменитым исполнителем «лицом к лицу» и столичная элита сможет услышать его саксофон в камерной обстановке. На самом деле, как это случается почти на всех приемах для «сильных мира сего», основной целью вечера являлось увидеть друг друга и таким образом подтвердить свою значимость. И подобно тому как это происходит во всем мире, элита считала необходимым хорошо заплатить за такую привилегию. Джек понимал природу этого явления, хотя и считал его абсурдом. К одиннадцати вечера вашингтонская элита сумела доказать, что ее представители умеют вести столь же глупые разговоры на такие же малозначащие темы и напиваются, как и все остальные в мире. Кэти ограничилась одним бокалом белого вина, тогда как Джек получил возможность пить вволю – он выиграл, вытянув жребий, так что машину обратно поведет жена. Этим вечером он воспользовался предоставившимся шансом, пил бокал за бокалом, несмотря на укоризненные взгляды, которые бросала на него Кэти, и чувствовал себя великолепно, все время улыбаясь. В голове у него проносились столь глубокие философские мысли, что Джек даже подумал – а не переигрывает ли он, не хватил ли лишку. И тут же успокаивал себя – все в порядке, не должно быть ни малейших подозрений в том, что это подготовлено и обдумано заранее. Он только надеялся, что предстоящий инцидент пройдет гладко.
Забавным было то, как относились к Райану. Обязанности, которые он исполнял в ЦРУ, всегда выглядели несколько неопределенно. Завязывая разговор, обычно начинали со слов: «Ну как дела в Лэнгли?» – причем, как правило, заговорщицким тоном, а ответ Джека, что ЦРУ представляет собой обычное правительственное учреждение, огромное здание, в котором ходит масса документов из одного отдела в другой, удивлял большинство интересующихся. Считалось, что у ЦРУ повсюду тысячи активно действующих полевых агентов. Реальная цифра оперативников была, разумеется, секретной, но по крайней мере на порядок меньше.
– Мы работаем, как все правительственные учреждения, восемь часов с перерывом на обед, – объяснял Джек хорошо одетой даме со слегка расширенными зрачками. – А вот у меня завтра выходной.
– Неужели?
– Вот именно. Дело в том, что во вторник я прикончил китайского агента и за – это нам всегда предоставляют отгул, – произнес он серьезным тоном и тут же ухмыльнулся.
– Вы шутите!
– Ну конечно, шучу. Никому не говорите, что я рассказал вам об этом, – заметил Райан. Интересно, кто эта великовозрастная красотка? – подумал он,
– А это правда, что вы находитесь под следствием? – послышался чей-то голос.
Джек повернулся и с удивлением посмотрел на любопытного.
– Вы кто такой?
– Скотт Браунинг, «Чикаго трибюн», – Репортер не протянул руку. Итак, игра началась. Репортер не знал, что является одним из участников спектакля, но Райан это знал.
– Вы не могли бы еще раз повторить свой вопрос? – вежливо сказал Джек.
– Мы получили сведения из достоверных источников, что ведется расследование ваших незаконных операций на фондовой бирже.
– Для меня это новость, – ответил Джек.
– Нам известно, что вас допрашивали следователи из Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, – заявил репортер.
– Если вы знаете об этом, то не можете не знать, что я предоставил все сведения, которые им требовались, и они ушли вполне удовлетворенными.
– Вы уверены в этом?
– Разумеется. Я не совершил ничего противозаконного, и в моем распоряжении имеются документы, доказывающие это, – уверенно произнес Райан, может быть, слишком уверенно, заметил репортер. Он прямо-таки обожал, когда люди, с которыми ему приходится беседовать, пьют слишком много. In vino veritas.
– Мои источники, однако, утверждают другое, – продолжал настаивать репортер.
– Ничем не могу помочь! – бросил Райан. На этот раз спокойствие покинуло его и голос прозвучал громче, чем следовало. Стоящие поблизости повернулись к ним, не скрывая любопытства.
– Может быть, из-за таких, как вы, и не действуют должным образом наши спецслужбы, – раздался голос только что подошедшего мужчины.
– А вы кто такой, черт побери? – раздраженно спросил Райан, прежде чем обернуться. Спектакль продолжался. Акт I, сцена 2.
– Это конгрессмен Трент, – сообщил репортер. Трент входил в состав Специального комитета конгресса.
– Мне кажется, вам следовало бы извиниться, – произнес Трент. Он казался пьяным.
– За что? – осведомился Райан.
– Как за что? Да за все идиотские глупости, которые вы творите в своей крепости на том берегу реки.
– В отличие от тех, что творятся на этой стороне? – поинтересовался Джек. Вокруг начала собираться толпа. Здесь развлечение казалось многообещающим.
– Я знаю, что вы попытались только что осуществить и сели голым задом в лужу. Даже не сообщили нам, как этого требует закон. Решили действовать самостоятельно, и теперь я предупреждаю вас, что даром вам это не пройдет. Придется расплачиваться за свою глупость, и дорогой ценой.
– Если нам придется расплачиваться за ваши счета в баре, то действительно это обойдется недешево. – Райан отвернулся, потеряв интерес к дальнейшему разговору.
– Подумаешь, шишка на ровном месте, – произнес Трент за его спиной, – Скоро и на вас найдут управу.
Вокруг собралось человек двадцать, внимательно следящих за происходящим и прислушивающихся к разговору. Они обратили внимание на то, что Джек взял бокал вина у проходившего мимо официанта, и увидели, как у него сжались губы. Некоторые вспомнили, что Джеку Райану приходилось убивать людей, и эта репутация придавала ему ореол таинственности. Он отпил глоток шабли, перед тем как снова взглянуть на конгрессмена.
– О какой управе вы говорите, мистер Трент?
– Это может удивить вас.
– Никакие ваши действия не удивят меня, приятель.
– Может быть, но вот вы удивили нас, доктор Райан. Мы не считали вас мошенником и полагали, что вы достаточно умны, чтобы не принимать участия в этом провале. Теперь вижу, что мы ошибались.
– Вы ошибаетесь во многих вещах, – прошипел Райан.
– Знаете что, Райан? Я вот никак не могу понять, что вы за мужчина.
– В этом нет ничего удивительного.
– Итак, что вы за мужчина? – спросил Трент.
– Знаете, конгрессмен, для меня это может оказаться уникальным событием, – беспечно бросил Райан,
– Что вы хотите этим сказать?
Внезапно лицо Райана изменилось. Его голос прогремел по всему залу:
– Впервые педераст сомневается в том, что я – мужчина! – Извини друг, промелькнула у него мысль…
В зале воцарилась полная тишина. Трент не скрывал своей сексуальной ориентации, объявив об этом шесть лет назад. И все-таки он побледнел. Бокал у него в руке задрожал, вино пролилось на мраморный пол, но конгрессмен взял себя в руки и произнес едва ли не мягким голосом:
– Вы дорого заплатите за это.
– Не торопитесь, миленький. – Райан повернулся и вышел из зала, все время чувствуя тяжесть взглядов у себя на спине. Он не останавливался, пока не увидел автомобили, мчащиеся по Массачусетс-авеню. Джек знал, что выпил слишком много, но холодный воздух начал выветривать винные пары.
– Джек? – Голос жены.
– Да, крошка?
– Что все это значит?
– Не имею права говорить об этом.
– Думаю, тебе пора отправляться домой.
– А я думаю, что ты права. Сейчас схожу за пальто. – Райан вошёл внутрь и передал номерок. Он заметил, как стихли голоса в зале после его возвращения. Чувствовал, что на него смотрят. Джек сунул руки в рукава своего пальто, перекинул меховую шубку жены через руку и лишь после этого обернулся, встретив устремленные на него взгляды. Его интересовала лишь одна пара глаз. Они смотрели на него.
Михаила Семеновича трудно было удивить, но КГБ это удалось. Он был готов сопротивляться пыткам, жестоким избиениям и оказался… разочарован? – спросил он себя. Нет, это не слишком подходящее слово.
Его держали в той же камере, и, насколько он понимал, во всем блоке больше никого не было. Он, наверно, ошибался, но у него не было доказательств, что кто-то еще находится вблизи него, потому что не было слышно никаких звуков, даже перестукивания по бетонным стенам. Может быть, стены были слишком толстыми для этого. Единственное, что нарушало тишину, – это металлический скрежет открывающегося время от времени глазка в металлической двери. Они полагают, что одиночество должно оказать на меня какое-то воздействие. При этой мысли Филитов улыбнулся. Они думают, что я здесь один. Им ничего не известно о моих товарищах.
Всему этому возможно лишь одно объяснение – этот Ватутин боится, что Филитов может действительно оказаться невиновным. Вот только непонятно почему, подумал Михаил Семенович, ведь этот чекистский ублюдок забрал кассету с пленкой из моей руки.
Филитов пытался разобраться в происходящих событиях, глядя на голую бетонную стену, но так и не сумел.
Однако если они надеются испугать его, то будут разочарованы. Филитов слишком часто обманывал смерть. Что-то в его сознании даже желало смерти. Тогда, может быть, он сможет встретить своих товарищей. Ведь он разговаривал с ними, правда? А вдруг они все еще… ну, если не живы, то хотя бы не совсем мертвы, а? Что такое смерть? Сейчас наступил такой момент в его жизни, что этот вопрос стал чисто философским. Разумеется, рано или поздно он узнает это. Ответ на этот вопрос не раз казался совсем близким, стоит лишь протянуть руку, но всегда ускользал от него…
Щелкнул открывающийся замок, и заскрипели ржавые петли двери.
– Почему вы не смажете их? Все металлические детали работают лучше, если их регулярно смазывать, – сказал он, вставая с койки.
Надзиратель молча жестом указал на выход из камеры – В коридоре стояли два молодых охранника, безбородые мальчишки лет по двадцать, подумал Михаил Семенович, с высокомерным выражением на лице, свойственным всем служащим КГБ. Сорок лет назад он мог бы стереть это высокомерие с их лиц, сказал себе Филитов. В конце концов, они безоружны, а он – кадровый офицер, сражался в бесчисленных боях и для него убивать людей так же естественно, как дышать. Эти парни – ненастоящие солдаты, он определил это с первого взгляда. Гордость и высокомерие – приятные чувства, но солдат должен всегда быть настороже…
Вдруг ответ именно в этом? – внезапно подумал Филитов. Ватутин обращается со мной осторожно, несмотря на то что знает…
Но почему?
– Что все это значит? – спросил Манкузо.
– Трудно ответить на этот вопрос. – отозвался Кларк, – Возможно, какой-нибудь кретин в Вашингтоне никак не может принять решение. Такое часто случается.
Две шифровки прибыли в течение последних двенадцати часов. В первой говорилось, что операция отменяется, и подводной лодке предлагалось немедленно выйти в открытое море, однако вторая шифровка приказывала «Далласу» оставаться в западной части Балтийского моря и ожидать дальнейших указаний.
– Не люблю, когда меня заставляют ждать.
– Это мало кому нравится, капитан.
– А вы как относитесь к этому? – спросил Манкузо.
Кларк выразительно пожал плечами.
– Трудность ожидания главным образом психологическая. Что-то вроде ожидания начала спортивного матча. Лучше всего не думать об этом, капитан. Я обучаю этому искусству – когда сам этим не занимаюсь.
– Часто?
– Не имею права отвечать на такой вопрос, но почти все операции все равно заканчиваются успешно.
– Почти все? А что происходит, когда они не…
– Тогда случаются по-настоящему волнующие события – для всех. – Кларк улыбнулся. – Особенно для меня. Я мог бы рассказать увлекательные истории, но не имею права. У вас тоже наверняка случалось нечто подобное,
– Раз или два. Жаль, что мы не можем говорить об этом, – жизнь становится скучнее, правда?
Они обменялись понимающими взглядами.
Райан ходил по магазинам в одиночку. Приближался день рождения его жены – он выпадал на то время, когда Джек будет в Москве, и потому нужно было купить подарки заранее. Лучше всего начинать с ювелирных магазинов. Кэти все еще носила золотое колье, которое Джек подарил ей несколько лет назад, и теперь он искал подходившие к нему серьги. Однако возникла трудность: он никак не мог припомнить точный рисунок… Тяжелая с похмелья голова, а также постоянное ожидание отнюдь не помогали ему в поисках. Что, если они не поддадутся на приманку?
– Привет, доктор Райан! – послышался знакомый голос. Джек удивленно обернулся.
– Я и не знал, что вам разрешено отъезжать так далеко от центра Вашингтона. – Акт II, сцена 1. Сейчас похмелье играло ему на руку.
– Разрешенный нам радиус проходит через середину универмага «Гарфинкельс», если внимательно посмотреть на карту, – пояснил Сергей Платонов. – Ищете подарок жене?
– Не сомневаюсь, что в моем досье, хранящемся у вас, содержится необходимая информация.
– Да, конечно. Ее день рождения. – Платонов взглянул на витрину. – Жаль, что я не могу позволить себе покупку таких дорогих подарков для своей жены.
– Если вы проявите соответствующее желание, наше управление смогло бы, по-видимому, пойти вам навстречу, Сергей Николаевич.
– Боюсь, что дома меня не поймут, – улыбнулся Платонов. – Эта проблема становится знакомой и вам, не так ли?
– Вы удивительно хорошо информированы, – пробормотал Джек.
– Такова моя работа. Кроме того, я проголодался. Может быть, вы согласитесь использовать часть своего состояния на покупку сандвича русскому дипломату?
Райан с профессиональной осторожностью оглянулся по сторонам.
– Нет, сегодня меня никто не сопровождает, – усмехнулся Платонов, – Мои коллеги… мои товарищи по работе заняты сегодня больше обычного, и я боюсь, что ваше ФБР не располагает достаточным количеством агентов для непрерывной слежки.
– КГБ, разумеется, не сталкивается с такой проблемой, – заметил Райан, когда они отошли от магазина.
– Вот тут вы можете ошибаться. Интересно, почему американцы так уверены в том, что наши спецслужбы отличаются от ваших?
– Если вы имеете в виду, что и ваши спецслужбы совершают столько же ошибок, эта мысль весьма утешительна. Как относительно «хот дог»?
– Если сосиска из кошерного мяса, – ответил Платонов и объяснил:
– Я не еврей, мне просто нравится вкус.
– Вы слишком долго живете в Америке, – попытался улыбнуться Джек.
– Но Вашингтон и его окрестности мне так нравятся.
Они вошли в кафе быстрого обслуживания, специализирующееся на пышках и кофе, но предлагающее и другие блюда. Обслуживание действительно оказалось на высоте, и они разместились за белым пластиковым столом, стоящим в середине широкого прохода. Отлично выбранное место, с одобрением подумал Джек. Посетители будут проходить совсем рядом и сумеют услышать только несколько случайных слов. Но он знал, что Платонов – настоящий профессионал.
– Я слышал, что вы столкнулись с определенными юридическими трудностями. Очень жаль. – Платонов произнес фразу с широкой улыбкой на лице. Со стороны могло показаться, что они беседуют о самых рядовых вещах, подумал Райан. И тут же пришел к выводу, что его русский коллега получает немалое удовольствие от разговора.
– Вы и впрямь поверили тому, что сказал прошлым вечером этот гомик? Знаете, Сергей Николаевич, я иногда восхищаюсь Россией – тем, как там…
– Наказывают за антиобщественное поведение? Да – пять лет в лагере строгого режима. Открытость нашего нового режима не распространяется на половые извращения. Ваш друг Трент во время своей последней поездки в Советский Союз познакомился с молодым… молодым человеком, который сейчас отбывает наказание в таком лагере. – Платонов не упомянул, что этот молодой человек отказался сотрудничать с КГБ и потому был сурово наказан. Зачем запутывать дело? – подумал он.
– Можете забирать к себе и нашего, – проворчал Джек, – У нас и без него таких пруд пруди. – Он чувствовал себя ужасно; ему казалось, что глаза прямо-таки вываливаются из орбит из-за выпитого накануне вина и недостатка сна.
– Я так и понял. Может быть, прихватить с ним и Комиссию по ценным бумагам и биржевым операциям? – спросил Платонов.
– Я ни в чем не виновен! Ни в чем! Получил сведения от приятеля и купил акции. Мне даже не понадобилось искать их, они были в открытой продаже. Ну заработал немного – что из того? Я пишу доклады по разведывательной деятельности для президента! Я – отличный специалист, а они преследуют меня! После всего, что… – Райан замолчал и уставился воспаленными глазами в лицо Платонова. – А вам до этого какое дело?
– С того самого времени, как мы впервые встретились в Джорджтауне несколько лет назад, признаюсь, я восхищался вами. Например, вы блестяще проявили себя в том случае с террористами. Я не согласен с вашими политическими взглядами, и вы не скрываете, что не согласны с моими. Но я считаю, что вы поступили совершенно правильно, убрав из нашего мира этот сброд, отбросы общества. Вы можете сомневаться в том, что я сейчас скажу, но это правда: я выступал против государственной поддержки таких хищников. Подлинные марксисты, стремящиеся освободить свои народы, действительно нуждаются в нашей поддержке, и мы должны помогать им, чем только можем, но террористы – это бандиты и убийцы, они смотрят на нас, только как на источник оружия и денег. Россия ничего не выигрывает, поддерживая таких подлецов. Давайте забудем о политике – вы мужественный и честный человек. Я уважаю таких людей. Мне очень жаль, что ваша страна придерживается иной точки зрения. Америка выдвигает лучших своих представителей лишь для того, чтобы всякие недоумки использовали их в качестве мишеней.
На мгновение настороженный взгляд на лице Райана сменился пониманием.
– В этом вы правы, – буркнул он.
– Ну и что теперь они сделают с вами, мой друг?
Джек глубоко вздохнул и бросил взгляд вдоль широкого коридора.
– На этой неделе мне придется обратиться к адвокату. Думаю, он знает, как мне поступить. Вообще-то я надеялся, что до этого дело не дойдет. Мне казалось, что я сумею убедить их поверить мне, но… но этот новый ублюдок в Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, этот педик, которого Трент… – Снова глубокий вздох. – Трент воспользовался своим влиянием, чтобы его назначили на эту должность. Можно биться об заклад, что эти двое… В общем я согласен с вами. Если у человека должны быть враги, пусть это будут враги, которых по крайней мере можно уважать.
– Неужели ЦРУ не может помочь вам?
– У меня там мало друзей – впрочем, вам это хорошо известно. Слишком быстро сделал карьеру, очень богатый, любимец Грира, хорошие отношения с англичанами. Вот так и появляются враги. Иногда мне приходит в голову, что кто-то из них… я не могу доказать этого, но у нас в Лэнгли такая компьютерная сеть, и все мои операции на фондовой бирже находятся в памяти компьютера… И вы знаете что? Компьютерные знаки может изменить тот, кто знаком с кодом… Но вот попробуйте доказать это, приятель. – Джек достал коробочку аспирина и проглотил две
таблетки. – У нас с Риттером плохие отношения еще с давних пор. Несколько лет назад я поставил его в дурацкое положение, а он не из тех, кто забывает обиду. Может быть, это дело рук одного из его людей… у него есть хорошие специалисты. Адмирал хотел бы помочь, но он стар. Судья уходит из ЦРУ, должен был уйти еще год назад, но все еще цепляется за место – он не сможет помочь, даже если захочет.
– Но президенту нравится, как вы работаете. Нам это известно.
– Президент – юрист, прокурор. Стоит ему почуять, что тебя подозревают в нарушении закона, и… просто поразительно, как быстро ты остаешься в одиночестве. И в Госдепе есть люди, которые будут рады моим неприятностям. А дело всего лишь в том, что у нас разные точки зрения. Нелегко уживаться в этом городе, да еще оставаться честным.
Да, так оно и есть, подумал Платонов. Первое сообщение они получили от Питера Хендерсона – кодовая кличка «Кассиус», – он снабжал КГБ информацией больше десяти лет, сначала будучи специальным помощником сенатора Доналдсона, возглавлявшего Комитет Сената по вопросам разведки, а когда сенатор ушел в отставку, находясь на посту ведущего аналитика Центрального контрольно-ревизионного управления. В КГБ знали о Райане как о молодом сотруднике, звезда которого стремительно поднималась в Центральном разведывательном управлении США. Когда в Московском центре делалась оценка его возможностей, то сначала Райана считали богатым дилетантом, но такое отношение к нему несколько лет назад изменилось. Он сделал что-то, заставившее президента обратить на него внимание, и теперь почти половина специальных докладов, готовящихся на основе разведывательной информации для президента, проходила через него. Именно Райан оценивал международную ситуацию и писал доклады, попадающие затем в Белый дом. От Хендерсона стало известно, что Райан подготовил обширный материал по ситуации в области ограничения стратегических вооружений, который вызвал негодование Государственного департамента, расположенного в той части Вашингтона, что именовалась Туманной долиной – отсюда это название перешло на весь Госдеп. Однако Платонов уже давно имел собственное мнение о Райане. Он превосходно разбирался в людях и с момента первой встречи в «Галерее» считал Райана умным противником и смелым человеком, но слишком привыкшим к привилегированному положению, а оттого излишне легко приходящим в негодование от нападок на него лично. Искушенный, но странно наивный. То, что Платонов увидел во время ленча, лишь подтвердило его впечатление о Райане. По сути своей он был слишком ярким представителем американского народа. Райан видел все вокруг в черных и белых тонах, считал все либо плохим, либо хорошим. Но самым главным сегодня было то, что Райан раньше чувствовал себя неуязвимым и лишь теперь начал понимать, что это не так. И потому пришел в ярость.
– Сколько работы – и все напрасно, – произнес Райан через несколько секунд. – Они не собираются принимать во внимание мои рекомендации.
– О чем вы говорите?
– Я говорю о том, что проклятый Эрнест Аллен убедил президента сделать вопрос о СОИ предметом переговоров. – Платонову понадобилась вся его профессиональная сдержанность, чтобы не вздрогнуть при этих словах. Райан продолжал:
– Все псу под хвост. Они не согласились с моими доводами – и все из-за идиотской биржевой операции. Управление не поддерживает меня, хотя надо бы. Меня выбрасывают на помойку. А я ничего не могу предпринять, чтобы добиться своего. – Джек сунул в рот последний кусок сандвича.
– Всегда можно принять меры, – посоветовал Платонов.
– Месть? Я думал об этом. Хотел обратиться в газеты, но «Вашингтон пост» намеревается опубликовать статью относительно расследования, проводимого Комиссией по ценным бумагам и биржевым операциям. Кто-то в Конгрессе настраивает всех против меня. Думаю, это Трент. Наверняка это он натравил вчера на меня репортера, подонок. Если я попытаюсь рассказать правду, кто меня послушает? Боже, Сергей, даже сейчас, сидя и разговаривая с тобой, я очень рискую.
– Почему?
– А как ты думаешь – почему? – Райан позволил себе улыбнуться, но улыбка тут же исчезла с его лица. – Я не пойду в тюрьму, Лучше уж умереть, чем быть опозоренным. Черт побери, я рисковал жизнью, когда этого требовали обстоятельства. Ты знаком с некоторыми из них, но ничего не знаешь об одном. Представляешь, я рисковал жизнью за свою страну, а они хотят отправить меня в тюрьму!
– Может быть, мы сумеем помочь.
Наконец– то, подумал с облегчением Райан.
– Как? Предоставите мне политическое убежище? Хватит шутить! Ты действительно считаешь, что я смогу жить в вашем рабоче-крестьянском раю?
– Нет, но если нас заинтересовать, мы могли бы изменить создавшуюся ситуацию. На суде будут выступать свидетели. С ними могут произойти несчастные случаи…
– Не говори чепухи! – Райан наклонился вперед, – Мы не занимаемся мокрыми делами в вашей стране, а вы – в нашей.
– У всего есть своя цена. Уж ты-то должен знать это лучше меня. – Платонов улыбнулся. – Например, «провал», о котором упомянул вчера мистер Трент. О чем может идти речь?
– Откуда я знаю, на кого ты работаешь? – нервно спросил Райан.
– Что? – Платонов был явно удивлен. Джек заметил это, несмотря на головную боль.
– Ты хочешь, чтобы я заинтересовал вас? Учти, Сергей, я рискую жизнью. И не думай, что это так просто лишь потому, что мне один раз уже угрожала смертельная опасность. У нас есть агент в Московском центре. Занимает очень высокий пост. А теперь твоя очередь – что получу я в обмен на его имя?
– Свободу, – ответил Платонов без колебаний. – Если он действительно такой большой человек, мы пойдем на что угодно. – В течение целой минуты царила тишина. Они смотрели друг на друга, словно во время игры в карты, словно ставкой было все, чем они располагали, – и у Райана, казалось, карты похуже. Платонов не отводил взгляда от глаз американца и с удовлетворением понял, что побеждает.
– В конце недели я вылетаю в Москву – если только эта история с биржей не попадет в газеты, потому что тогда мне конец. Так вот, то, что я тебе рассказал, приятель, не пойдет по обычным каналам. Единственный человек, в котором я уверен, – это сам Герасимов, он не принадлежит к тем, кого я подозреваю. Мои сведения поступают прямо к председателю КГБ, непосредственно на его имя, – в противном случае я ничего не скажу.
– А почему я должен поверить, что тебе известно имя агента? – Платонов давил на Райана, но осторожно.
Теперь настал черед Джека. Его козырная карта оказалась тузом. Он улыбнулся про себя.
– Имя агента мне неизвестно, но я знаком с поступающей от него информацией. После того как я сообщу вам содержание четырех донесений, присланных «Дирижером» – это его кодовая кличка, – ваши следователи сами справятся с остальным. Если твое донесение будет направлено по обычным каналам, я скорее всего буду убит до того, как поднимусь на борт самолета. Теперь ты понимаешь, какой высокий пост он занимает? Кроме того, откуда я знаю. что ты сдержишь слово?
– В разведывательном сообществе приходится держать данное тобой слово, – заверил его Платонов.
– Тогда передай своему председателю, что я хочу встретиться с ним. Пусть организует встречу. С глазу на глаз, и никаких фокусов.
– Встретиться с председателем КГБ? Председатель не…
– В таком случае я найму лучшего адвоката и пойду на риск попасть под суд. Я не собираюсь идти в тюрьму за государственную измену – такой вариант меня тоже не устраивает. Это мои условия, товарищ Платонов, – закончил Райан. – Счастливого пути.
Джек встал и направился к выходу. Платонов не последовал за ним и остался сидеть. Он оглянулся по сторонам, нашел своего охранника, и тот дал ему знак, что встреча прошла незамеченной.
Теперь Платонову нужно было принять решение. Следует ли верить Райану? «Кассиус» считал, что следует.
Он руководил действиями агента под кличкой «Кассиус» на протяжении трех лет. Информация, поступающая от Питера Хендерсона, всегда оказывалась достоверной. Русские воспользовались этой информацией, чтобы выследить и арестовать полковника Ракетных войск стратегического назначения, работавшего на ЦРУ, получали бесценные стратегические и политические сведения и даже имели доступ к совершенно секретной американской аналитической информации по «Красному Октябрю» в прошлом… нет, в позапрошлом году, да, конечно, в позапрошлом году, незадолго до того, как сенатор Доналдсон ушел в отставку. А теперь «Кассиус» работал в Центральном контрольно-ревизионном управлении и получал сведения сразу из двух источников: он имел прямой доступ к секретной информации, связанной с обороной страны, и сумел сохранить все политические связи в конгрессе. Некоторое время назад «Кассиус» сообщил им, что ведется расследование деятельности Райана на фондовой бирже. В то время это было всего лишь слухом, чего никто не воспринял всерьез. Американцы постоянно ведут расследования друг о друге. Это у них что-то вроде национального вида спорта. Затем Платонову снова сообщили о том же самом, далее последовал скандал Райана с Трентом. Неужели такое действительно возможно?…
Агент ЦРУ в высшем эшелоне КГБ, подумал Платонов. Разумеется, существовал принятый порядок передачи особо важных данных непосредственно председателю КГБ. В Комитете государственной безопасности были готовы ко всяким неожиданностям. Но после того как Платонов пошлет такую шифровку, она будет поставлена под особый контроль. Всего лишь намек на то, что у ЦРУ имеется агент среди самой верхушки КГБ…
Однако существовало еще одно соображение.
После того как доктор Райан проглотит наживку и вступит в контакт с КГБ, он будет навсегда принадлежать нам. Может быть, он не понимает, что одноразовый обмен информацией невозможен, надеется, что больше никогда… нет, более вероятно, что он находится в таком отчаянном положении, что даже не думает об этом. Какую же информацию мы сможем получить от него?
Специальный помощник заместителя директора ЦРУ по разведке! Почти вся разведывательная информация должна проходить через него! Завербовать столь ценного агента – такого не происходило со времен Филби, а это случилось больше пятидесяти лет назад!
Но достаточно ли это важно, чтобы нарушить правила? – задал себе вопрос Платонов, допивая кофе. На его памяти КГБ не нарушало существующего джентльменского соглашения между двумя спецслужбами – ни разу на территории США не было совершено ни единого акта насилия. Однако насколько прочны эти правила, когда в перспективе маячит такой сказочный приз? Что, если с одним американцем – или с двумя – произойдет автомобильная катастрофа или случится сердечный приступ? Это тоже должно быть одобрено председателем КГБ. Платонов представит свои соображения и поддержит подобные меры. Он не сомневался, что его действия получат одобрение.
Дипломат был аккуратным человеком. Он вытер губы бумажной салфеткой, засунул ее в картонный стаканчик и отнес все к ближайшей урне. На столе не осталось ничего, что говорило бы о его присутствии здесь.
Лучник был уверен, что они сумеют победить. Когда он объявил о предстоящей операции, его подчиненные отреагировали в высшей степени положительно. Мрачные улыбки, одобрительные кивки. Наибольший энтузиазм проявил новый член моджахедов, бывший майор афганской армии. Они собрались в палатке, уже на территории Афганистана, и в течение пяти напряженных часов разработали план операции.
Лучник оценил первый этап, уже совершенный. В распоряжении моджахедов находилось шесть грузовиков и три бронетранспортера БТР-60. Некоторые из них были повреждены, но этого следовало ожидать. С убитых солдат марионеточной армии сняли обмундирование. Одиннадцать человек, оставшихся в живых, подверглись допросу. Они, разумеется, не примут участия в операции, но, если докажут свою лояльность, им позволят вести боевые действия в составе других партизанских отрядов. Что касается остальных…
Бывший офицер афганской армии собрал карты и радиокоды. Он был знаком со всеми правилами, которые так тщательно преподавались русскими их афганским «братьям».
В десяти километрах отсюда, прямо на север, на шоссе, ведущем в Шейхабад, размещался батальонный лагерь. Бывший майор связался с ним по радио, сообщил, что «Подсолнух» отразил нападение душманов, понеся лишь небольшие потери, и движется в направлении лагеря. Командир батальона дал разрешение.
Моджахеды погрузили несколько окровавленных трупов на бронетранспортеры. Хорошо подготовленные бывшие военнослужащие афганской армии заняли места у крупнокалиберных пулеметов на БТР-60, и колонна, соблюдая предписанный строй, двинулась по усыпанному гравием шоссе. Лагерь батальона находился на противоположном берегу реки. Через двадцать минут моджахеды увидели его. Мост был давно уничтожен, но русские саперы насыпали в реку достаточное количество гравия, чтобы образовался брод. У сторожевого поста на восточном берегу реки колонна остановилась. Майор знал пароль, и им было разрешено начать переправу. Один за другим грузовики и бронетранспортеры перебирались на другой берег. Река замерзла, и приходилось следовать по линии вешек, чтобы не провалиться в глубокие омуты под растрескавшимся льдом. Еще пятьсот метров.
Лагерь размещался на небольшом холме. Его окружали блиндажи из бревен и мешков с песком. В каждом из них недоставало солдат. Лагерь размещался на хорошо выбранном месте, и от блиндажей открывались широкие поля обстрела, но огневые точки были полностью готовы к отражению нападения лишь ночью. В лагере находилась только одна рота стрелков – остальные патрулировали холмы вокруг базы. К тому же колонна прибыла в лагерь во время обеда. От ворот открывался вид на стоянку грузовиков и бронетранспортеров.
Лучник был в первом грузовике. Лишь сейчас он подумал о том, следовало ли ему так доверять бывшему майору, перешедшему на сторону моджахедов, но он сразу понял, что размышлять об этом сейчас поздно.
Командир батальона вышел из своего блиндажа, не успев прожевать пищу. Он смотрел, как с грузовиков спрыгивают солдаты, ждал, когда появится командир подразделения, и с раздражением увидел, как открылась боковая дверца бронетранспортера и оттуда появился человек в форме офицера.
– Кто вы такой, черт побери? – ворчливо спросил он.
– Аллах акбар! – раздался пронзительный крик майора, и длинной очередью из автомата он срезал командира базы. Крупнокалиберные пулеметы на бронетранспортерах загрохотали, убивая афганских солдат, сидящих за обедом, а люди Лучника устремились к блиндажам. Через десять минут сопротивление прекратилось – у защитников базы не было никаких шансов отразить нападение почти сотни хорошо вооруженных моджахедов, сумевших проникнуть внутрь укрепленного лагеря. Двадцать человек было взято в плен. Среди них оказалось трое русских – два лейтенанта и сержант-связист. Их расстреляли на месте. Остальных взяли под стражу, и люди майора бросились к стоянке транспорта.
Они захватили там два бронетранспортера и четыре грузовика. Теперь у моджахедов было достаточно транспортных средств. Все остальное они сожгли. С собой захватили четыре миномета, полдюжины пулеметов и собрали все обмундирование. Затем полностью уничтожили лагерь. В первую очередь – средства связи, особенно радиооборудование. Его сначала разбили прикладами, потом сожгли. С захваченными в плен солдатами оставили несколько охранников – пленным предоставят возможность присоединиться к моджахедам или умереть, демонстрируя свою преданность неверным.
Отсюда до Кабула оставалось пятьдесят километров. Увеличившаяся колонна быстро продвигалась на север. По пути к ним присоединялись люди Лучника, запрыгивавшие на грузовики и бронетранспортеры. Теперь в его отряде было двести человек, вооруженных и одетых подобно солдатам афганской армии, двигающимся на север на русских транспортных средствах.
Самым опасным врагом сейчас было время. Через полтора часа они достигли окрестностей Кабула и натолкнулись на первый контрольно-пропускной пункт.
При виде такого количества русских солдат по спине Лучника покатился холодный пот. После наступления темноты – ему это было известно – русские возвращались на свои укрепленные базы, доверяя патрулирование ночных улиц афганским солдатам, но даже заходящее солнце не могло убедить Лучника, что он в безопасности. Проверка была более поверхностной, чем он ожидал, и майор сумел провести колонну через все КПП, пользуясь документами и паролями, которые он получил на только что уничтоженной базе батальона. Самым главным, однако, было то, что маршрут колонны пролегал в обход самых строго охраняемых районов столицы. Меньше чем через два часа Кабул остался позади, и моджахеды продолжали движение под покровом спасительной темноты.
Колонна двигалась до тех пор, пока не кончилось топливо. Моджахеды спрыгнули на землю и скатили грузовики и бронетранспортеры с дороги. Европейцы были бы удивлены тому облегчению, с которым моджахеды бросали транспорт, хотя отныне им придется нести оружие и снаряжение на себе. Отдохнув, партизаны двинулись в горы, держась направления на север,
Сегодня у меня одни плохие новости, подумал Герасимов, глядя на полковника Ватутина.
– Что вы хотите сказать, полковник, – арестованный отказывается давать показания?
– Товарищ председатель, наши медики объяснили мне, что любая попытка использовать новую технику допроса или иного физического принуждения – слово «пытка» больше не употреблялось в штаб-квартире КГБ – может привести к смерти арестованного. Поскольку вы настаиваете на его признании, нам приходится прибегать к… примитивным методам допроса. Арестованный оказался крепким человеком. Психологически он намного выносливее, чем мы ожидали, – произнес Ватутин, стараясь сохранять спокойствие. В это мгновение он был готов на убийство ради стакана водки.
– А все потому, что вы не сумели должным образом произвести его арест! – холодно заметил Герасимов. – Я так надеялся на вас, полковник. Мне казалось, что вы далеко пойдете, что вам пора присвоить следующее звание. Вы полагаете, я ошибался, товарищ полковник? – спросил он.
– Вы поручили мне расследование этого дела, товарищ председатель, чтобы я разоблачил предателя нашей родины. – Потребовалось все самообладание Ватутина, чтобы сдержаться и не вздрогнуть, услышав слова Герасимова. – По моему мнению, я уже сделал это. Нам известно, что он совершил измену, передавая врагу секретные сведения. У нас есть доказательства…
– Язов считает, что этого недостаточно,
– Контрразведкой занимается КГБ, а не Министерство обороны.
– Попробуйте объяснить это нашему генеральному секретарю, – пробормотал Герасимов, гнев которого зашел слишком далеко. – Полковник Ватутин, я должен получить это признание.
Герасимов надеялся, что сегодня добьется еще одного успеха на поприще разведки, но шифровка «молния», поступившая из Америки, положила конец этим надеждам. Но, что еще хуже, теперь он узнал, что разведывательная информация, поступившая накануне и уже переданная им по назначению, является неверной. В шифровке говорилось, что агент «Ливия» извиняется, но компьютерная программа, высланная в адрес Московского центра через капитана Бизарину, оказалась, к сожалению, устаревшей. Таким образом, сведения, имеющиеся в распоряжении Герасимова, с помощью которых он надеялся уладить отношения между КГБ и новым многообещающим проектом Министерства обороны, теперь бесполезны.
Ему нужно, позарез нужно получить признание от Филитова, и это признание не должно быть получено с помощью пыток. Всем известно, что, прибегнув к пыткам, легко получить что угодно – все, что требуется ведущим допрос, большинство пытаемых сообщают без промедления. Но Герасимову нужно было достоверное признание, которое он сможет продемонстрировать в Политбюро, потому что его члены больше не испытывали безграничного страха перед КГБ и не поверят Герасимову на слово.
– Ватутин, мне нужно признание, и как можно скорее. Сколько времени вам потребуется для этого?
– С использованием методов, которые теперь нам приходится применять, – не больше двух недель. Мы можем лишить его сна. Для этого потребуется время, потому что старики нуждаются в сне меньше молодежи. Он постепенно утратит связь с действительным миром и сломается. Принимая во внимание то, что мы знаем об этом человеке, можно предположить, что он будет сопротивляться изо всех сил, собрав все свое мужество – а в мужестве ему не откажешь. И все-таки он всего лишь человек. Да, нам потребуется две недели, – закончил Ватутин, зная, что десяти дней будет достаточно. Но лучше уж сообщить об успехе раньше, чем позже.
– Хорошо. – Герасимов сделал паузу. Теперь надо подбодрить полковника:
– Ватутин, честно говоря, вы образцово вели расследование, несмотря на неудачное завершение последнего этапа. Ожидать идеального хода расследования во всех его фазах было бы неразумно, а политические последствия не имеют к вам отношения, и вас нельзя винить в них. Если вы сумеете добиться успеха и выполнить мое поручение, награда будет соответствовать важности поставленной задачи. Продолжайте работу.
– Спасибо, товарищ председатель.
Герасимов смотрел вслед уходящему полковнику, пока за ним не закрылись двери, и затем вызвал свою машину.
Председатель Комитета государственной безопасности никогда не ездит в одиночку. Его личный автомобиль – «ЗИЛ» ручной сборки, похожий на огромную американскую машину, которыми пользовались тридцать лет назад, – всегда сопровождала еще более безобразная внешне «Волга», полная телохранителей, которых отбирали для этой службы за искусство владения оружием, умение сражаться в рукопашной схватке и беспредельную преданность председателю. Герасимов, разместившись на середине заднего сиденья, следил за тем, как мимо окон автомашины мелькают московские здания. «ЗИЛ» мчался по центральной разграничительной полосе широких улиц. Скоро он выехал за пределы города, направляясь в сторону лесов, где в 1941 году остановили немцев.
Многие из военнопленных – те, что остались в живых после эпидемии тифа и плохой пищи, – строили эти дачи. Несмотря на то что русские по-прежнему ненавидели немцев, «номенклатура» – правящий класс этого бесклассового общества – высоко ценила мастерство немецких рабочих. Непременным украшением домов русской элиты являлись электроника «Сименса», бытовая техника фирмы «Блаупункт», причем не в меньшей степени, чем газета «Правда» и служебные экземпляры белого «ТАСС» с новостями, не проходящими через цензуру. Деревянные дома, расположенные в сосновых лесах к западу от Москвы, были выстроены ничуть не хуже, чем те, которые возводились в царское время. Герасимову часто приходила в голову мысль: а что случилось потом с теми немецкими солдатами, трудом которых возводились эти дома? Впрочем, это не имело никакого значения.
Служебная дача академика Михаила Петровича Александрова ничем не отличалась от остальных – два этажа, деревянные стены выкрашены в кремовый цвет, крутая крыша, как у домов в германском Черном лесу. Подъездная дорога представляла собой извилистую узкую полосу, усыпанную гравием, проходящую среди деревьев. У дома стоял лишь один автомобиль. Александров был вдовцом и в силу возраста уже не стремился к обществу молодых жен-шин. Герасимов сам открыл дверцу машины, оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что его телохранители занимают места за деревьями. Охранники лишь на короткое время сгрудились у багажника «Волги» – достать оттуда теплые белые куртки на меху и сапоги, чтобы не замерзнуть на снегу.
– Николай Борисович! – Александров сам открыл гостю дверь. Академика обслуживала прислуга, две женщины, занимавшиеся уборкой и приготовлением пищи, но они знали, когда их присутствие является лишним, и приезд председателя КГБ относился к одному из таких случаев. Александров взял пальто Герасимова и повесил его у двери.
– Спасибо, Михаил Петрович.
– Заходите. Хотите чаю?
– С удовольствием. На улице так холодно, – признался Герасимов,
Хозяин и его гость опустились в старинные удобные кресла по разные стороны стола. Александрову нравилось принимать гостей – по крайней мере когда гостями были равные ему и разделявшие его точку зрения. Он налил чай, затем положил в блюдце вишневое варенье. Чай пили в традиционно-русской манере: сначала клали в рот ложку варенья, затем запивали чаем. Разговаривать при этом было не очень удобно, зато все это было по-русски. Александрову нравились старые традиции. Хотя он и строго исповедовал идеалы марксизма, в обыденной жизни главный идеолог партии придерживался обычаев своей молодости.
– Что нового?
– Этот шпион Филитов оказался крепким орешком, – не без раздражения отозвался Герасимов. – Понадобится неделя или две, чтобы получить от него признание.
– Вам следовало расстрелять этого полковника, который…
Председатель КГБ отрицательно покачал головой.
– Нет. Нужно подходить к делу объективно. Полковник Ватутин отлично провел расследование. Ему надо было бы доверить сам арест более молодому офицеру, но я сказал ему, что расследование поручено лично ему, и потому Ватутин воспринял мои слова слишком буквально. В остальном дело проведено почти идеально.
– Вы становитесь слишком великодушным, Николай Борисович. Время для этого еще не настало, – заметил Александров. – Неужели так трудно застать врасплох семидесятилетнего старика?
– Только не этого. Американский агент – женщина – оказалась хорошо подготовленной, как этого и следовало ожидать. У хороших оперативников превосходная реакция. Не будь американские агенты такими искусными, социализм уже давно восторжествовал бы во всем мире, – небрежно произнес Герасимов. Председатель КГБ знал, что Александров живет в своем узком идеологическом мире и имеет самое поверхностное представление о мире реальном. Трудно уважать такого человека, зато нетрудно бояться.
– Неделю-другую можно и подождать, – проворчал Александров. – Меня беспокоит только то, что мы будем заниматься этим, пока в Москве находится американская делегация…
– Мы примемся за дело, когда они уже уедут. Если удастся заключить договор, мы ничего не потеряем.
– Но сокращение вооружения – это безумие! – воскликнул Александров. Главный партийный идеолог все еще считал, что ядерное оружие – это что-то вроде танков и пушек: чем его больше, тем лучше. Подобно большинству политических теоретиков, он не потрудился овладеть фактами.
– Мы сохраним самые лучшие, новейшие ракеты, – терпеливо объяснил ему Герасимов. – Но что гораздо важнее – проект «Яркая звезда» успешно приближается к завершению. Используя открытия наших ученых и то, что нам удается узнать из американской программы, лет через десять мы создадим непроницаемый шит.
– У вас хорошие источники внутри американской программы?
– Слишком хорошие, – ответил Герасимов, опуская чашку на блюдце. – Оказалось, что недавняя информация, присланная нам, была получена там раньше, чем следовало. Часть американской компьютерной программы, попавшей в руки наших агентов, была настолько свежей, что еще не прошла у них окончательную проверку, и в результате была заменена другой. Неприятно, но если уж приходится встречаться с неприятностями, пусть лучше они происходят от излишней активности, чем от недостаточной.
Александров сделал жест, словно отмахиваясь от пустяков,
– Вчера я говорил с Ванеевым, – сказал он.
– Ну и что?
– Он согласен действовать с нами. Мысль о том, что его милая дочь – эта потаскуха – окажется в тюрьме, для него невыносима. Я объяснил, что от него требуется. Все было очень просто. Как только вы получите признание этого ублюдка Филитова, сразу начнем действовать. Лучше не терять времени и добиться всего одновременно. – Академик кивнул в подкрепление своим доводам. В политических интригах он был настоящим мастером.
– Меня беспокоит возможная реакция Запада… – осторожно заметил Герасимов.
Александров улыбнулся хитрой улыбкой, глядя в чашку.
– У Нармонова случится инфаркт. Возраст для этого как раз подходящий. Не смертельный, нет, но ему придется уйти в отставку. Мы заверим Запад в неизменности нашей политической линии – если уж вы так настаиваете, Николай Борисович, я готов даже согласиться на сокращение вооружений. – Он помолчал. – Не следует без надобности тревожить политиков на Западе. Все, о чем я думаю, – это первостепенная роль нашей партии.
– Разумеется. – Герасимов знал, что последует дальше, и откинулся на спинку кресла, чтобы выслушать очередную тираду.
– Если мы не остановим Нармонова, партия обречена! Глупец, он пытается отбросить все, ради чего мы боролись. Не будь во главе государства нашей партии, в этом доме жил бы немец! Без Сталина, который железной рукой вел нас вперед, где бы мы были сейчас? А Нармонов смеет осуждать нашего величайшего вождя – после Ленина, конечно, – поспешно добавил академик. – Наша страна нуждается в сильной руке, одной сильной руке, а не в тысяче слабых! Наш народ понимает это, он хочет этого.
Герасимов согласно кивнул. Однако его не покидало удивление: ну почему этот слабоумный болтливый старик всякий раз повторяет одно и то же? Партии не требовалась одна сильная рука, как бы ни хотелось этого Александрову. Партия сама состояла из тысячи маленьких, жадных, хапающих рук: членов Центрального комитета, местных аппаратчиков, собирающих партийные взносы и твердящих лозунги, участвующих в еженедельных собраниях, которые всем смертельно надоели, но продолжающих свою деятельность, потому что она означала привилегии. Ну а привилегии в свою очередь – это машина, поездка в Сочи и… и бытовая техника фирмы «Блаупункт».
У всех есть уязвимые места, Герасимов знал это. Уязвимым местом Александрова было то, что в партию верили сейчас слишком немногие. Герасимов тоже не верил в провозглашенные ею цели. Однако именно партия руководила страной. Партия порождала честолюбивые устремления. Власть оправдывала все возможные средства для ее достижения, и для Герасимова партия была дорогой к власти. Всю свою жизнь он защищал партию от тех, кто пытался изменить соотношение власти. Теперь, являясь председателем КГБ, олицетворявшего «щит и меч» партии, Герасимов достиг того положения, когда может взять в свои руки бразды правления партией и страной. Александров был бы изумлен и глубоко потрясен, если бы узнал, что его молодой ученик видел во власти свою единственную цель и стремился всеми силами сохранить status quo. Советский Союз будет продолжать медленно тащиться вперед, укрывшись от внешней опасности за своими границами, стараясь распространить свою форму правления на любую страну, где только представится такая возможность. Развитие не прекратится – оно будет вызвано отчасти внутренними переменами, отчасти тем, что удастся получить на Западе, но так, чтобы не слишком увеличивать ожидания, как собирался это сделать Нармонов. Самое лучшее, однако, будет заключаться в том, что власть окажется в руках Герасимова. Опираясь на мощь КГБ, он может не бояться за собственную безопасность – особенно после того, как подчинит себе Министерство обороны. Поэтому он терпеливо сидел и выслушивал напыщенные речи Александрова о партийной идеологии, кивая, когда это требовалось. Постороннему наблюдателю могло показаться, что сцена напоминает тысячи старых картин – насквозь фальшивых, – изображающих Сталина, увлеченно прислушивающегося к словам Ленина, и, подобно Сталину, Герасимов использует эти слова для собственной выгоды. Герасимов верил только в Герасимова.