То есть не то чтобы не может вовсе, но успеха не гарантирует. В связи с незнакомой спецификой в отечественном шоу-бизнесе. Сорин напоминал, что подобный рапорт пишет не в первый раз и снова предлагает срочно создавать специализированные следственные отделы и бригады по локальным сферам жизни, различным микроструктурам, имеющим свою специфику и требующим специальной подготовки следователей и оперативников. Управление по борьбе со взяточничеством… Управление по борьбе с наркотиками. Бригада, специализирующаяся на борьбе с похищением детей. Особая группа по работе с преступлениями в шоу-бизнесе, поскольку мир этот тесно связан с криминалом, подкупом должностных лиц, похищением людей и убийствами. Он же, Сорин, и его группы всю жизнь работали в основном по раскрытию убийств как таковых. В какой среде эти убийства совершались, значения не имело — справлялись. Но теперь так нельзя, убийство убийству рознь. Прокуратуре, следственным органам следовало бы это понять для пользы дела.
Сорин закончил свою работу через час, адресовал куда следует, уверенный, что если усилия его и дадут результаты, то лет через пять-десять. А пока же он получит хорошую взбучку зато, что неизвестны ни убийцы Княжина, ни организаторы нападения на фирму «Граммофон XXI век».
Получалось, что Сорин сам на себя написал весьма профессиональный донос.
Еще через полчаса в кабинет его вошла строгая элегантная дама и сухо представилась:
— Светлана Дмитриевна Локтева. Дочь Дворецкой Анны Николаевны.
— Присаживайтесь, — указал на промятое кресло Сорин, с интересом присматриваясь к женщине.
Дама села. Сорин остался собой доволен — так он и предполагал. Холеная, хорошо знакомая с импортной косметикой и, судя по ее фигуре, со спортом, без всяких макияжных ухищрений очень красивая, холодная, с дорогой модной стрижкой. Туфли на стройных ногах — вечерние, даже бальные. Вероятно, ездит на машине, быть может, даже с собственным шофером, вернее, охранником. Узкая юбка, темный жакет, чуть игривая, с пышными кружевами кофточка. Все есть — и деловая элегантность, и намек, что женщиной она продолжает оставаться. Ну, да — «новая русская». Есть деньги, квартира, машина, дача, можно и нужно заботиться лишь о главном — о душевной структуре. Ну, и как же у нас с этим делом?
— Дело в том, господин следователь…
— Что вы, что вы! — Сорин испуганно замахал руками. — Очень уж так не надо! Зовите меня Всеволодом Ивановичем, эдак будет попроще да и мне поспособней. Я с куртуазным обращением мало знаком и, честно говоря, как-то теряюсь.
— Перестаньте, — сдержанно улыбнулась она. — Меня предупредили, что вы обожаете играть под простоватого мужика. Не надо играть со мной в такие игры. Нет смысла.
Вот так, получил по морде. Не только сам прозондировал дамочку, но и она навела о тебе справки.
— Хорошо, — миролюбиво сказал он. — Но все-таки называйте Всеволодом Ивановичем. Итак, чем могу служить?
— Служить скорее буду я, — без улыбки сказала она. — Дело в том, что по трезвому рассуждению я поняла, что разговора мне с вами не миновать. Ведь так?
Ее напористая манера начала раздражать Сорина, и он ответил грубовато:
— Честно говоря, я не только не собирался с вами беседовать, но даже не знал о вашем существовании. Мне необходимо было побеседовать с вашей мамой и уточнить кое-какие детали.
— Связанные со смертью Княжина, не так ли?
— Именно.
— Отлично. Смерть Княжина мы отодвинем на закуску. Я начну с того, что обязана сделать как законопослушная гражданка.
— И в чем это заключается?
— Поначалу небольшое вступление. Вы позвонили и сказали, что вам нужно поговорить с мамой.
— Правильно. Вы ответили, что она в больнице.
— Еще, если вы помните, я сказала, что она вызвала нотариуса для составления завещания.
Сорин кивнул, не спросив, а есть ли старушке что завещать?
— Завещание мама составила, хотя это скорее приятный для нее ритуал. Наследница одна — я. Наследство не представляет собой ничего серьезного. Ни бриллиантов, ни икон, ни наделов земли.
— Зачем вы все это мне говорите? — перебил Сорин.
— Чтобы предупредить ваши вопросы, — уверенно бросила она. — Дела по завещанию всегда вызывают интерес следователей.
— Простите… Ваша мама скончалась?
— Слава Богу, жива!
— Тогда вы несколько поторопились…
— Хорошо. Перейду непосредственно к делу. Я присутствовала при составлении завещания, все прошло так, как желала мама. Одарила всякой мелочью всех, кого хотела, не забыла свою собаку, которую придется кормить дичью до сорокового дня после маминой смерти. Мне ваша скептическая улыбка неприятна, но я продолжаю. Кроме завещания, мама написала письмо. Я его заметила у нее под подушкой. Не буду скрывать, это меня заинтересовало. У мамы в жизни никогда не было никаких тайн, да и не могло быть. Когда мама заснула, я вытащила это письмо, оно адресовано вам. На конверте написано рукой мамы: «После моей смерти передать следователю прокуратуры В. И. Сорину».
— Письмо вы прочли?
— Конверт не был запечатан, — бестрепетно ответила Локтева. — Красть у матери письмо, как вы понимаете, я не могла и потому сняла с него ксерокопию.
— Чистая работа, — с легкой язвительностью похвалил Сорин. — Копия у вас с собой?
— Поэтому я и пришла.
— Но ведь мама жива. — Сорин прищурился. — Имеем ли мы с вами право читать посмертное послание?
— Делать мне предупреждения поздно, поскольку я прочла, — спокойно ответила она. — А для вас письмо может представлять большой интерес. Хотя, на мой взгляд, ничего особенного там нет. Мама всю жизнь рассматривала любой факт в микроскоп, и всякая мелочь казалась ей настолько серьезной, что она проглядела за этими мелочами собственную жизнь. Но это к делу не относится. Прочтите, пожалуйста, письмо, и если потом потребуются пояснения, я их сделаю.
Она открыла плоский кейс и протянула лист, вложенный в прозрачный пластиковый конверт.
Сорин неторопливо извлек бумагу, слыша, как Локтева вытащила сигарету и щелкнула зажигалкой. Потом сказала ему в макушку:
— Я не спрашиваю вашего разрешения закурить, поскольку я вижу пепельницу. Или то, что вы ею называете.
— Правильно, — кивнул Сорин, потому что на столе стояла обрезанная жестяная банка из-под датского пива. Красивая баночка, но не хрусталь, понятно, который стоит на письменном столе в шикарном и экстравагантном офисе деловой дамы.
Письмо оказалось сравнительно коротким.
«Уважаемый Всеволод Иванович!
Когда Вы будете читать эти строки, меня уже не будет на свете. Но умирать и уносить с собой груз обмана и вины мне было бы неприятно. Хотя в моем поступке и нет ничего серьезного, я в этом убеждена, но тем не менее я хочу предстать пред Богом, рассчитавшись со всеми земными грехами.
Всеволод Иванович! Во время нашего разговора в день смерти Княжина я скрыла от вас одну деталь, вернее, одно происшествие, которое потом, после долгих и мучительных размышлений, оценила как достаточно серьезное и имеющее для Вас большое значение. Я рассказала Вам о визите неизвестной девушки к Княжину после полуночи. Но до полуночи, примерно без десяти девять, состоялся еще один визит. В лифте поднимались двое ребят из рок-группы «Мятежники». Бас-гитара Лева Новиков и ведущий солист Дима Талиев. В руках у Левы была коробка с тортом, по-моему сливочным, я не уверена. Когда они ушли от Княжина, я не знаю. Я люблю эту группу и знаю ребят в лицо. У Княжина они бывали часто. Этому визиту я бы не придала значения, если бы не гибель Акима Петровича. Вот и все мое сообщение. Это наверняка не имеет отношения к трагедии. Ребята посидели и уехали. Но теперь на душе у меня легче.
Сорин отложил письмо и взглянул на Локтеву. Она с интересом читала какую-то казенную инструкцию, приклеенную к сейфу. Сорин даже не помнил, чего эта инструкция требовала — гасить ли свет, когда уходишь из кабинета, или не оставлять на столе секретных документов.
— Ваша мама любила эстраду?
— О, да! Обожала. Всю, начиная с Лещенко довоенного и кончая современным Лещенко. Кумир, естественно, Клавдия Ивановна Шульженко. Воспоминания о послевоенных годах, «Синий платочек» и прочие сентиментальные вещи, нами это воспринимается с трудом, в чем скорее всего есть наша беда. То, что творится в нашей эстраде последнего десятилетия, вызывало у нее зубовный скрежет и истерики.
— Истерику допускаю, — засомневался Сорин. — Но чтоб Анна Николаевна скрежетала зубами, простите, не поверю.
— Именно так, — она холодно улыбнулась. — Мама сама когда-то пыталась петь. У нее громадная коллекция пластинок, есть еще графитовые, Апрелевского завода. Магнитофонных записей она не признавала. А пластинок — немереное количество.