Он оглянулся, приметил невдалеке Володина (рядом с ним стояли двое офицеров милиции), кивнул ему и пошел к выходу из здания аэропорта.
Трое суток старенький доктор Илья Михайлович дневал и ночевал около Нади, беспощадно колол ей в задницу лекарства, а на четвертые сутки сказал, что кризис миновал и что купание в холодной реке и ночные прогулки в мокрой одежде даром не могут пройти даже для такой крепкой барышни, как Надя. С этим и ушел, получив царскую плату за свои хлопоты.
На следующий день бодро проснувшаяся Надя обнаружила, что лихорадка ее отпустила, но по всему телу пошли мелкие чесоточные прыщи, от которых Надя страдала еще больше, чем от температуры. Джина с отчаяния уже собралась вызывать «скорую помощь», но Надя попила на ночь горячего чаю с медом, заснула, а утром все прошло.
Надя налила полную ванну горячей воды, заправила ее французским шампунем, поплескалась в ней около часа и вышла розовой, свежей, словно вчера родилась.
— Ну и здорова же ты, мать! — восхищенно завизжала Джина. — Я бы после такой хвори неделю в реанимации провалялась!
— Вот и валяйся! — посоветовала Надя. — Ты мне адрес Корецкой нашла? Я тебя давно просила.
— Знаю я, где она репетирует. Но на этот раз тебя всерьез пришибут! Я дурой родилась, но ты и того хлеще!
Надя призадумалась, быть может, Джина права. Кто ее сбросил с теплохода и зачем это было сделано, Надя не знала. В конце-то концов, ну видела она Корецкую и ее бугая в квартире Княжина — так ведь на другой день после его смерти. Скинуть ее с теплохода, вдруг подумала она, мог тот парень с плащом через руку, друг Николая. Только вряд ли. Николай — не убийца и такого приказа отдать не мог. Кому она вообще могла перебежать дорогу так серьезно, чтоб возжелали ее смерти?
— Черт его знает, Джина, — грустно сказала она. — Целый месяц в Москве, по делу ничего не сделано, а врагов я себе, получается, нажила выше крыши!
— Я и говорю — летим на юга! Здесь пока все устаканится, подзабудется, вернемся, и начнешь все сначала.
— Лети, — сказала Надя. — Я тебя не держу. А мне с Аней Корецкой так или иначе надо поговорить. Мы землячки, с Урала обе, она меня должна понять. И помочь должна. Одни москвичи тухлые на эстраду лезут! У них и так все есть, как сыр в масле катаются, а другим прохода не дают! Может, возьмет к себе в ансамбль на подтанцовки, и то для начала будет хорошо.
— Зачем ты ей нужна? — закипятилась Джина.
— Не нужна, — согласилась Надя. — Но она меня боится. Почему-то боится, я чувствую. А потому ей лучше, чтоб я у нее в подругах ходила. Где она репетирует?
До Теплого Стана Надя добралась на метро. Спускалась под землю при пасмурном, сереньком дне, а поднялась наверх — солнце сияло и на небе не было ни облачка! Будто в другой город приехала.
Полуподвал, где должен был находиться зал для репетиций Корецкой, Надя нашла не сразу. Парнишка лет пятнадцати указал на железные двери в углу двора и сказал, что репетирует Корецкая обычно вечером, а сейчас вряд ли там кто есть.
Парнишка ошибался. Едва Надя подошла к дверям, как услышала из маленьких окошечек на уровне земли ритмичную музыку, хрипловатый кабацкий голос Корецкой пел что-то незнакомое, новенькое — про любовь под луной и пальмами в шуме прибоя океанской волны.
Надя позвонила. Музыка не прекратилась, двери открылись через цепочку, и низкорослый крепыш спросил сердито:
— Анны нет, автографов не даем, что надо?
— К Анне Корецкой, — внушительно сказала Надя. — Скажи, утопленница с теплохода поговорить желает.
В глазах крепыша отразилось сомнение, он глянул за спину Нади, скинул цепь и пропустил ее.
Она спустилась на несколько ступеней, музыка уже гремела, сотрясая стенки, так что Надя не услышала, что говорил ей провожатый. Он провел ее в какую-то комнатушку и, наверное, попросил подождать перерыва. Надя с уважением относилась к репетициям и прокричала парнишке, что будет ждать до упора, торопиться ей некуда, дело важное.
Музыка достигала громкости неизмеримой, обрывалась, доносились крики Корецкой, еще чьи-то вопли — столь знакомая и радостная Наде атмосфера, когда с великими муками разучивается новая песня. Репетиция продолжалась, Надя поняла, что сегодня у Корецкой дела идут плохо, она все время ошибалась, орала на оркестрантов, будто они в этом виноваты. Минут через пять Корецкая обложила свой оркестр таким матом, что музыканты разозлились; Надя слышала, как они ответили своей солистке ничуть не хуже, потом начался скандал, потом послышался смех, кто-то рявкнул: «Отдохнем, ребята. Пивка попьем!» — и через секунду в комнатушку вошла Корецкая.
— Добрый день, что надо? — начала она дергано и бегло, не глядя на посетителя, а когда подняла глаза, шарахнулась к стене и закричала:
— Ты же утонула! Утонула! Крикун, где ты там? Как ты сюда пролезла?
— Подожди, я не утонула, — начала было Надя, но тут в комнатушку влетел здоровенный парень, тот самый, с теплохода, и ударил ее кулаком по голове.
Надя опрокинулась на небольшой стол, а Крикун быстро оглянулся:
— Закрой дверь! Сейчас мы с этой мартышкой разберемся раз и навсегда!
— Ты руки не распускай! — закричала Надя. — Я тебя, гадину, в тюрьму засажу! И тебя, Анька, засажу! Я по-хорошему пришла!
Она видела, как огромные глаза Корецкой стали еще больше, за ними и лица не было видно. Она оттолкнула в сторону своего телохранителя и вцепилась Наде в грудь.
— Ты из мафии, из мафии, да? Чего тебе надо, говори! Мы же тебе платим, платим вам, сукам, чего еще надо?
— Отойди, Анна! Я с ней сам разберусь! — Крикун оттолкнул свою хозяйку в сторону и взялся за дело.
Стальными пальцами он сжал Наде горло, подождал, пока она начнет задыхаться, потом дал ей немножечко глотнуть воздуха и спросил деловито, будто они сидели за столиком и о делишках толковали:
— Кто ты такая? Отвечай толково и правду.
— Казанова… Илия, — еле выговорила задохнувшаяся Надя, видя наслаждение в глазах мучителя.
— Из какой мафии, сука? Ну, кто пахан?
— Я не из мафии! Я с Урала!
— Значит, из екатеринбургской команды, да? Так передай своим друганам, что я их давил и давить буду! Передай, что мы Акимку Княжина замочили и других полудурков, московских, кавказских, уральских, не боимся! Додушить тебя, чтоб ты больше не возникала?
— Не надо! — пропищала Надя.
Удерживая ее за глотку правой рукой, левой Крикун ударил по печени, от пронзившей боли остановилось сердце, и Надя упала на цементный пол.
— Не бей ее, Крикун, — дрожащим голосом сказала Корецкая. — Что же делать, эта гнида теперь знает все!
Перед глазами Нади все плыло, потом ее вырвало на пол.
— Свинья! — презрительно сказал Крикун. — И перед смертью блюет! Что делать, спрашиваешь? Прибьем сейчас, и все.
Надя с трудом села на холодный пол и почувствовала, что плачет от страха и жалости к себе:
— Да за что же, за что? Я ничего не знаю! Я вас у Княжина видела на другой день после того, как его убили. Я сама там кассету свою искала!
Сквозь слезы она видела, что Корецкая перепугана до смерти, быть может, больше, чем она сама. Громадные глаза певицы заливал безумный страх, она вся тряслась так, что едва стояла на ногах.
Крикун рывком поднял Надю на ноги, зашипел, почти касаясь зубами Надиного носа:
— Если ты, сука, сейчас же не признаешься, из какой ты мафии, я тебе хребет перешибу! Я тебя, заразу, за борт выкинул, не утопил разом, так теперь ты у меня в сортире собственными ссаками захлебнешься! Ну? На кого работаешь?
И вдруг Надя увидела, что левый глаз Крикуна усиленно подмигивает ей, подавая знак: говори то, о чем тебя просят! Пойми, дура, и говори по подсказке, для тебя и меня будет лучше!
— Ну, сука, покайся, ты из мафии Арончика?