– А катапулечка твоя с Кушнаревым сейчас на дискотеке, – злорадно сообщила мне Надька уже в коридоре. – Рассекает там…
– Что же здесь плохого? Пользуется успехом девушка… Мне это даже понятно. Значит, стоит она моего выбора… Что же, в ту влюбляться, которая никому не нужна, что ли? По-моему, все идет нормально…
– Просто ты тряпка! Понял, Шапкин?
Спорить было бы глупо, и я согласился:
– Да, я тряпка. Выжатая тряпка. Протерли мною пол, а потом скрутили жгутом…
– Если хочешь знать, пол я за тобой мыла. Остальные все даже зайти в класс побрезговали… После того, как тебе стало совсем плохо…
– Так это ты, значит, моя добрая фея…
– Да вот, представь себе!
– Как же мне тебя благодарить, даже и не придумаю…
– А ты меня поцелуй, Шапкин…
– Ну конечно, конечно… Ты заслужила эту высокую награду… И тебе не будет противно?
– И ни капельки…
– Нет, Петракова… Ничего у нас с тобой не получится. Я и не умею этого… Мальчик еще не целованный… И потом, ты ведь знаешь, я другую люблю. Хорошо знаешь. Где же твоя девичья гордость, Петракова? Ну неужели совсем у тебя нет самолюбия, нельзя же так, Надька…
Вдруг из ее круглых глаз по круглым щекам полились слезы.
– Ты и в самом деле дурак, Шапкин, – сказала она дрожащим голосом. – С тобой и пошутить нельзя… Шуток не понимаешь… Я пошутила, ясно тебе? Так что можешь не строить из себя…
– А чего это ты заревела? Ты брось, Надька, не реви!
– Мне просто… – всхлипнула она, – просто жалко тебя, дурака… Вот что теперь тебе будет, об этом ты думаешь? Тебя же возьмут и выключат из школы…
– А!.. Мне все равно. Что будет, то и будет…
– Какой же ты дурак! Тебе все равно, а о других ты подумал? А какое на классе нашем пятно останется…
Она достала платок, вытерла лицо и, отвернувшись, высморкалась.
– Ну прочла нотацию? Выполнила свой общественный долг? Все, можешь быть свободна. Иди, слушай дальше дурацкие песенки, развлекайся!
Она потопталась на месте и предложила:
– Хочешь, я тебе яблоко моченое принесу? У нас папа любит когда… когда болеет…
– Моченое, говоришь… Ну давай, я подожду…
Сейчас она принесет яблоко и я его съем, а потом… Не могу и не хочу думать, что потом… Как говорится, я уже сделал все, что мог, что от меня зависело… А от того, что надвигается, так или иначе никуда не денешься.
Скорее! Скорее пересечь это болото! страшное болото с ядовитыми испарениями… Этот пар, этот дым, эти газы… Они скребут, разъедают мою гортань… Тебе хорошо, Макумба, ты привык, это твоя страна, твой климат, твое болото… Зачем же мы в него залезли, почему выбрали этот путь? Ах, да! Нужно замести следы… Ведь за нами гонятся с собаками, надо их сбить с толку! Эти страшные немецкие овчарки, они натасканы охотиться за людьми… Огромные псы, черные спины, крокодильи зубы… Что лучше, собачья пасть или пасть аллигатора? Или – что хуже? Вот тебе и Африка! Кто бы мог подумать! Оказывается, теперь все это происходит здесь: война, плен, лагерь, колючая проволока под напряжением, часовые, конвой… Погоди, Макумба! Я не могу так быстро, ведь у меня связаны веревкой ноги и к тому же я по самое горло ухнул в горячую трясину… Макумба! Прогони! Прогони! Вон, вон! Вон там появился! Нет, это не кочка! Это его голова пучеглазая, гадкая, отвратительная морда!.. Макумба! Где твое копье? Подай мне его, я возьмусь за конец, и ты меня вытянешь… Я же могу свариться заживо… Должно быть, здесь бьют невидимые горячие гейзеры… Трудно, трудно дышать… Поднимается болотная жижа… Нет, это я… я погружаюсь в нее все ниже, глубже… Макумба! Друг!.. Уже ряска щекочет мой подбородок, я изо всех сил вытягиваю шею, запрокидываю голову… Да что же это! Макумба! Макум… М-ма!.. Ммм…
– Я здесь, Юрик, здесь… Чего ты хочешь, попить? Или что? Ну скажи… Давай-ка я тебе лицо оботру… Вот так, так… И шею… Ну-ка, градусник теперь поставим… Господи, где же ты умудрился так простыть! Горе мое… На вот, выпей это… Теперь переоденемся в сухое… Дай-ка я одеяло подоткну… Ну, горло как? Не отпускает? Хотя бы одно сырое яйцо сможешь проглотить? Но ведь что-то же надо! Иначе ты совсем ослабнешь! Позвонил, Алексей? Значит, в десять, а раньше никак? Ну, ничего не поделаешь, придется… Я там заварила липовый цвет, принеси… Юра, ну ведь надо же! Нужны силы, чтобы организм боролся! Ну будь умницей… Вот, вот… Вот так-то оно лучше. Свет мешает? Алексей, выключи! Хорошо бы ты уснул покрепче, сон лучшее лекарство…
Лекарство, лекарство… Меня уже тошнит от лекарств, у меня от них шумит в ушах, печет в груди, ноет под бровями, саднит носоглотка, у меня обмякли мышцы, и я не могу шевельнуть ни ногой, ни рукой… Сколько же можно меня мучить… Эта настольная лампа… Они специально так ее направляют, чтобы свет бил прямо в глаза… Это их излюбленный прием… Не трогайте мои глаза, пожалуйста, не трогайте! Зачем их выжигать! Лучше завяжите, я всю жизнь буду носить повязку, честное слово, только не надо… Какие тяжелые у меня руки… Не могу поднять, не могу заслониться, прикрыть глаза от режущего луча прожектора… Он упорно бьет прямо в лицо, и нет сил отползти в сторону и скатиться на дно канавы, спрятаться в ней, зарыться в опавшие сухие листья… там никто не найдет… Правда, еще этот кашель, не могу его сдержать! Он, конечно, меня выдаст, его слышно за сто километров! Что же делать, если он обжигает мне грудь изнутри, будто я вдыхаю раскаленную пыль, мельчайший песок пустыни, смешанный с колючками и едкой солью… И глаза мне засыпало этим песком, и нечем их промыть… А мне еще ох как долго идти, а ноги опять увязли по колено в бархане, и шагу не могу я шагнуть, а надо, я помню, что надо, и никто не поможет, я здесь один, один, один… Хорошо, что теперь ночь, а днем… днем будет конец… Белое солнце… и нужно зарываться в песок, ящерица так спасается, чтобы не испечься и чтобы ее не поймали, чтобы не схватили за хвост, не накинули на шею аркан… Нельзя жить с арканом на шее! Кто же это подкрался сзади и набросил его на меня? Кому нужно, чтобы я не мог дышать, глотать?.. Подсунуть пальцы под волосяную петлю, растянуть ее, освободить горло, разорвать путы… Но нет! И руки успели связать… Остается лишь звать на помощь… Эй! Эй!.. Э-э-эй…
В общем, зимние каникулы у меня получились – хоть куда!
Неделя компрессов, припарок, горчичников, банок, ингаляций… Неделя микстур, таблеток, порошков, капель, травяных настоев, которые вылечили меня от ангины и бронхита…
Если бы они хоть на время могли залечить мою непроходимую глупость! Наоборот, мозги мои от лекарств еще больше, наверное, размякли.
Ну зачем я туда поперся! Что хотел ей доказать, приковыляв на полусогнутых к ней домой, пошатываясь от легкого ветерка и от слабости?
Чем думал удивить, забравшись на четвертый этаж с отдыхом на каждой ступеньке и с короткими привалами на площадках между лестничными маршами.
Зачем? Затем, чтобы показать, будто не стыжусь своего позора, пережитого там, в Починкине, и который мне еще предстоит пережить в школе?
Или дать ей понять, что я не отступаюсь от своих намерений? Что не такой я человек?
А от каких, кстати, намерений? Что мне нужно от нее? Что мне от тебя нужно, Валя?
Да ровным счетом ничего… Извини, Валя, ты по-своему хорошая девочка, но ведь ты – не обижайся только – ведь ты… кукла. Говорящая кукла. И внешность у тебя кукольная, и все остальное, вообще – все…
Кто я – это особый разговор. Я себе цену знаю, она не выше твоей, но я – живой, и поэтому еще мог бы стать человеком, но ты, Валя… Ты мне в этом не подмога.
Ты могла бы для меня быть лишь вот чем: вообрази, что я стою или прогуливаюсь на проспекте с приятелями; мы болтаем о всякой чепухе; проходит мимо симпотная девчонка, и мы с ней слегка киваем друг другу. «Кто это?» – спрашивает один приятель, например Топтыгин, с трудом отрывая от тебя глаза. И я небрежно бросаю: «Это… одна моя подружка…»
Или ты выходишь после уроков из школы, где я уже не учусь и я подкатываю на блестящем красном мотоцикле, а ты на глазах у всех садишься в седло за моей спиной и обнимаешь меня за плечи, прижимаешься плотней, и я даю бешенного газу, так что машина встает на дыбы и мы уносимся вдаль…
Вот и все.
Да, я лицемер. Конечно, я притворяшка. Я нелюдимый тип, мне нравится жить самому по себе.
Если честно, я выбрал одиночное плавание из-за того… Да из-за того, что не хочу – а не хочу, потому что не могу – быть флагманом. Одиночество мне не страшно, если судно хорошо вооружено, ему ничего не составляет раздолбать в пух и прах даже эскадру. Здесь многое зависит от маневра…
Если тебе этот пример, с кораблями, непонятен, то вот другой: я – ворона, которая не желает прибиваться к стае. Однако я вынужден балансировать: хочется всегда и во всем оставаться самим собой, но при этом не казаться белой вороной, вот в чем дело… БЕЛОЙ вороной быть не согласен. На это у меня сил не хватит. А вот черной вороной с твоей помощью мне легче было бы стать… Но, видно не судьба.
Нет, конечно, не сказал бы я тебе всего этого, Валя. Не знаю даже, с чего бы я начал, если б ты открыла дверь пошире, чем на ладонь, если б не отказалась разговаривать со мной, если б не обозвала меня визгливо и грубо таким словом, которое никогда не ожидал я от тебя услышать, если б не пригрозила позвать на помощь папу, а завтра пожаловаться директору школы, а на что, Валя, на что?.. Ведь я не успел тебя ничем обидеть… Ничем…
…Лицо его наполовину прикрывала какая-то блямба, похожая на респиратор. Он быстро подошел ко мне вплотную, узнать его я не успел, а только подумал, что же это за идиот решил так со мной пошутить или напугать… Пожалуй, последнее ему удалось, как-никак уже стемнело, и он так неожиданно вывернулся из-за угла, едва я оказался в своем дворе…
– Здорово, Юрец!
Он слегка гундосил, вокруг глаз чернели круги, но уж вблизи-то я разглядел, кто это такой.
– Горшок… Привет! Как ты здесь очутился?