— Она не вернулась из Фигуерес. Может быть, ее муж все еще очень болен.
— Из-за этого она не задержалась бы так надолго, — сказала королева с легким сарказмом. — Разве только помолиться за ускорение его кончины. — Она взяла миндаль с блюда, стоявшего перед ней, и разгрызла его. — Больше у нее нет причин отсутствовать. Это возмутительно. Мне надо избавиться от нее. — Королева задумалась. — Почему дон Педро назначил ее придворной дамой? Ты должна знать, Саурина. Ты же все слышишь. Она была его любовницей?
— О нет, — быстро сказала Саурина. — Никогда. Я слышала, что это было вследствие богатства ее мужа, а также потому, что он оказал королю некоторые услуги в Валенсии во время восстания. После доньи Констанцы у него не было любовниц. Ни одной, о которой я бы знала.
— Не говори со мной о донье Констанце, Саурина, — раздраженно сказала ее величество. — Донья Санксия за два года все уши мне о ней прожужжала. Какой красивой да какой опытной она была.
— Не беспокойтесь о донье Констанце, госпожа. Она мертва уже пять лет, — сказала Саурина, которая была практичной молодой женщиной.
— Я устала, Саурина, — сказала королева, внезапно зевнув. — Иди. Помоги мне переодеться и принеси мне горячего вина с пряностями. Я думаю, его величество может освободить для меня час-другой от его разговоров о войне. — И, молниеносно сменив настроение, она разразилась совершенно некоролевским взрывом хохота.
Томас де Бельмонте поставил свечу на стол и вынул лист бумаги. Он отчаянно хотел поговорить с дядей, настолько отчаянно, что решил пережить его возможный гнев, и появился в его апартаментах, но неудачно. Секретарь его дяди, высохший, проницательный, неподвижный и неподкупный человек, отрицательно качнул головой и сказал, что его хозяина нельзя тревожить.
Томас подтянул к себе лист бумаги, окунул перо в чернильницу и мучительно начал составлять письмо, в котором описал неудавшуюся миссию в Жирону, свои сомнения и опасения относительно доньи Санксии. «Мой дорогой дядя, — закончил он, — нет никого в этой стране, в чью мудрость и проницательность я верю больше. Умоляю вас рассмотреть мою ситуацию и быть достаточно щедрым, предложив ваш мудрый совет. Боюсь, что меня втянули в предательство. Что мне делать? Ваш преданный племянник, Томас де Бельмонте».
Он долго смотрел на письмо, изменяя отдельные слова то там то здесь, затем посыпал страницу песком, чтобы высушить чернила, стряхнул его, а потом, аккуратно свернув лист, разогрел палочку воска и запечатал свиток своим кольцом.
Когда Томас де Бельмонте отправился в путь, небо на востоке только начинало светлеть: невозможно было разглядеть дорогу под ногами. Он чувствовал себя совершенно несчастным. Когда год назад он прибыл ко двору, все его богатство состояло из трех щедрых дядиных подарков: изящного костюма и двух превосходных лошадей — великолепного Арконта и Кастаньи, крепкой каштановой кобылы Ромео. Остальная часть его имущества — не слишком тяжелый груз — была перевезена на Блавете, на которой он сейчас сидел. Как обычно, она неуклюже перебирала ногами, а ее уши дрожали от горького негодования из-за непривычного груза на спине. Поездка в Жирону обещала быть долгой, болезненной и очень медленной.
Письмо с инструкциями от дяди, написанное Монтбуем, было доставлено еще вечером, когда он готовился лечь в постель. Он внимательно прочитал его, расписался на чистом углу о своем согласии и, как его и просили, возвратил письмо ожидающему посыльному. Его содержание никоим образом не ослабило его подозрений. И — дурной знак — в нем не было никаких ссылок, даже в торопливо написанном постскриптуме, на письмо, посланное Томасом. Но, возможно, дядя хотел скрыть от Монтбуя все намеки на прерванное похищение и ответит ему позже. Ну конечно. Томас зашагал по комнате, ожидая сообщения от дяди, а затем бросился в постель, все еще ожидая известий. Он спал урывками и проснулся еще до рассвета. Когда сонный слуга пришел его будить с запиской от дядиного секретаря, он уже позавтракал и был готов ехать. Записка была краткой, сухой и бесполезной. «Граф желает вам приятного путешествия и успеха в выполнении возложенной на вас миссии».
Томас де Бельмонте сердито схватил свое небогатое снаряжение и отправился в путь, утомленный, запутавшийся и более чем когда-либо неуверенный в том, что ему надлежит делать.
Когда начало светать, город уже расстилался далеко позади; вовсю пели птицы, то здесь то там разносилась веселая птичья трель; где-то мычала корова и лаяла собака. Как будто из ниоткуда появился одинокий всадник, взъерошенный и бледный от усталости. Он, подгоняя своего вспотевшего, покрытого пеной коня, проскакал мимо Томаса, отчаянно торопясь как можно скорее добраться до Барселоны. Затем он скрылся из вида, и дорога снова стала темной и безлюдной. Томас толкнул лошадь шпорами, она прижала к голове уши, тряхнула головой и перешла на свою привычную тряскую рысь. Да, эта поездка действительно обещала быть долгой и трудной.
За двадцать четыре часа до этого грум, Хайме, внезапно пробудился от глубокого сна с ощущением, что услышал что-то странное. Он выскользнул из постели, оделся и побежал проверить, как там Мария и инфант. Он нашел только две пустые кровати и бросился в конюшню. Марии не было и там, но кто-то явно планировал быстрый отъезд. На конюшенном дворе стоял серый пони, взнузданный и оседланный. Хайме расседлал его и, хлопнув по крупу, направил на пастбище. Пони был стремительным и очень увертливым — его повторный отлов замедлил бы бегство.
Быстрый обыск в замке никого не выявил, лишь одна служанка на кухне разжигала огонь. Еще до восхода солнца Хайме уже был в седле, прочесывая крошечную деревеньку и близлежащие поля.
Он не нашел никаких следов ребенка или няни. Добравшись до дороги, которая в одну сторону шла к холмам, а в другую — в город, он остановился. Там, на сухой, пыльной поверхности дороги Хайме нашел стертые следы нескольких телег, ослов и по крайней мере одной лошади, скакавшей галопом. То тут, то там на участке дороги, ведущем к городу, он нашел следы, которые, возможно, принадлежали Марии и мальчику. Следов было мало, но явно стоило двигаться именно в эту сторону.
Он поехал медленнее, ища следы мальчика и няни, задерживаясь на каждом, даже небольшом, возвышении, чтобы услышать их голоса. Чтобы проехать приблизительно пять миль в сторону Жироны, ему потребовалось два часа. Но когда вдали уже виднелся город, шумный вороний галдеж привел его к участку грязной длинной травы, где лежала Мария. Грум заметил ее яркий платок, которым был обмотан сверток; тот лежал рядом с ее вытянутой рукой. Он посмотрел на нее, пробормотал краткую молитву по ее душе, перекрестился и, повернув коня, начал высматривать мальчика. Хайме нашел деревянную лошадку и пришел к собственным заключениям. Оставив брошенную лошадку и тело несчастной няни там, где они лежали, удрученный телохранитель инфанта Йохана галопом помчался в Барселону, чтобы сообщить о своем промахе его величеству.
На следующий день, вскоре после рассвета, проехав мимо Томаса, двигавшегося тряской рысью в сторону Жироны, Хайме, бледный, выпачканный дорожной пылью, с левой рукой, плотно примотанной к груди, встал на колени перед своим королем и как мог кратко сообщил ему ужасные новости.
Лицо дона Педро стало белым и каменно неподвижным.
— Вы уверены в этом?
— Нет, сир, я не уверен. Я знаю только, что я не помешал забрать инфанта ночью из поместья, знаю, что его няня мертва и что я не смог найти его. Кастелян, как вы правильно оценили, ваше величество, умен и неподкупен. Я не сомневаюсь, что он продолжает поиск, используя все имеющиеся в его распоряжении возможности. Я же немедленно отправился с сообщением к вашему величеству. Я должен был быть здесь еще вчера, но подо мной пала лошадь, и мне не сразу удалось найти другую. — Его лицо стало пепельным, и он сильно зашатался.
— Вы ранены.
— Это неважно, сир, за исключением того, что это замедлило мое движение. — С этими словами Хайме рухнул перед своим государем.
Дон Педро позвонил в колокольчик, лежавший у его левой руки.
— Осмотрите раны этого человека, — сказал он. — Быстро. И вызовите дона Элеазара.
Исаак сидел на дворе под утренним солнцем и, казалось, дремал.
— Рыночные цены растут одновременно с восходящим солнцем, верно, Юсуф? — внезапно сказал он. — Самое лучшее время. Сначала мы посетим женский монастырь. Слухи относительно времени смерти доньи Санксии должны успеть подрасти.
— Конечно, господин. — Юсуф перестал играть с котом и виновато подобрался к его ногам. — Я готов, когда бы вы ни нуждались во мне.
— Отлично. Тогда неси мою корзину. Расстели на дне чистую ткань и положи две связки трав со средней полки, с того края, который ближе к двери. Те, что в основном пахнут шалфеем.
— А для чего они?
— Чтобы сделать настойку из шалфея, ивы и бурачника для старухи с негнущимся коленом и головной болью. Это также даст нам повод задержаться и посплетничать. То, чего Катерина не знает о случившемся в этом городе, можно запрятать в наперсток моей жены.
— Она посылала за вами, господин?
— Нет. Но ее жалобы будут сегодня особенно цветистыми. Сегодня воздух давит, как никогда.
— Мастер Исаак! — сказала старая Катерина с выражением крайнего удивления на лице. — Да я только минуту назад говорила, что надо послать за вами, вот любого спросите, и он вам скажет, и вот вы уже здесь. Колено у меня распухло и не гнется совсем. Сегодня вечером меня точно отнесут в постель и оставят там, пока я не отдам Богу душу, если вы мне не поможете. — Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Но как вы узнали?
— Все дело в том, Катерина, что, когда у меня болит локоть, вы не можете сгибать колено. Никакого волшебства. — Пока он говорил это, его пальцы мягко касались ноги старой женщины. — Странное что-то делается в банях, — пробормотал он. — Кстати, Катерина, надо продолжать двигать ногой, даже когда она болит.
— Да, да, — сказала она нетерпеливо. — Действительно, что-то странное. Говорят, что бедняжка была монахиней. Говорят, перерезала себе горло. Но удивительно, как это она после такого поднялась на ноги и забралась в воду. Это нелегко сделать. И, мастер Исаак, я слышала, что не только у нее было перерезано горло в канун дня святого Йохана.
— Да?
— За стенами города, по дороге к холмам, была найдена еще одна женщина. Так люди говорят. Прямо мясник какой-то. Женщинам опасно теперь ходить.
— А кто это рассказывал?
— Да я уж не помню. Кто-то из крестьян.
Юсуф нетерпеливо приплясывал с ноги на ногу, пытаясь чистой силой желания отвлечь мастера Исаака от торговки конфетами. В прошлом Катерина не раз тыкала его своими твердыми и острыми пальцами или длинной палкой, когда ей казалось, что он слишком близко подобрался к ее заманчивому лотку. Ее вид мучительно напомнил ему о голоде и страданиях.
— Мы все это уже знаем, — взглянул он с легким превосходством, когда они наконец пошли дальше, к лавке продавщицы цветов.
— Возможно, — ответил Исаак. — Но я полагаю, что мы узнали и кое-что новое. Выбери мне свежую лаванду, парень.
Юсуф перебрал связки лаванды и вытащил одну.
— А что мы узнали, господин?
Исаак вручил Юсуфу свой кошелек. Мальчик проницательно посмотрел на женщину и вытащил из него мелкую монету.
— Он доверяет тебе слишком много золота, я бы так не стала делать, — сказала торговка цветами.
— Да, но он не глуп, матушка.
Исаак проигнорировал этот обмен репликами.