— Я подумала, что, возможно, ты бы позволил мне взять с собой Юсуфа, — нерешительно сказала она.
— Одна, с мальчиком? Он быстр и умен, но он не сможет защитить одинокую женщину. И как ты намерена возвратиться?
— Я проведу ночь в монастыре и вернусь утром. Я придумаю что-нибудь для мамы, когда вернусь.
— Сначала пусть Юсуф пойдет в монастырь и передаст твое послание. Заодно он узнает, что там с Томасом.
— Можно я положу книгу на место, прежде чем пойду, господин?
— Да, — сказала Ракель. — А я пока напишу коротенькую записку для доньи Исабель.
Пока зрители сплетничали, а служащие суда обсуждали, как скоро они смогут отправиться обедать, юркий мальчуган проник в здание суда через дверь, приоткрытую для того, чтобы впустить внутрь немного свежего воздуха. Прячась за отдельными группами зрителей, он перемещался по залу и наконец забрался в темный угол за скамьей и приготовился ждать. Через несколько минут группа защитников снова вошла в зал, все встали, и в зал вошел его величество с судьями, следовавшими за ним по пятам.
— Желает ли обвиняемый сказать что-нибудь от своего имени? — спросил он спокойно, нагибаясь вперед, чтобы посмотреть на молодого человека.
Томас поклонился.
— Ваше величество, сейчас я понимаю, что, ослепленный глупостью и неопытностью, я был втянут в худшее из преступлений. Господь знает, что в моем сердце никогда не было измены, но я потрясен злом, которое мои действия, возможно, несколько уменьшили, и я принимаю последствия без жалоб. Я прошу, — не о вашей милости, но о вашем прощении.
— Храбрые слова, и смело сказанные, — сказал король, не меняя выражения лица. — Томас де Бельмонте, вы виновны в измене. В ближайший понедельник вас предадут казни, соответствующей вашему положению, а ваше имущество будет конфисковано.
Слова короля потонули в гуле, заполнившем его голову. Томас поклонился его величеству, и его увели.
Юсуф выскользнул из здания суда и направился к площади перед дворцом епископа. Там он взобрался на стену и осторожно прополз но смежной крыше. Затем он слез с крыши на внутренний двор, залез на другую стену и остановился, внимательно оглядывая раскинувшийся перед ним квартал. Затем стук открывающегося ставня и громкий возмущенный вопль подсказали ему, что пути назад нет. Он спрыгнул со стены и перескочил на одну из крыш в квартале. Все остальное было уже легче. На крыше дома Исаака он чуть зазевался и в результате скатился с черепицы, зацепив и сорвав одну из них, и шлепнулся во внутренний двор, скрючившись от удара, который чуть не вышиб из него дух.
Пока Юсуф пытался восстановить дыхание, Исаак пробормотал:
— И совсем не обязательно было скакать по крышам квартала. Внутри нам, обычным смертным, позволяется пользоваться улицами. Ну и какие новости?
— Так было быстрее, господин, — он все еще задыхался, — и легче попасть сюда. У меня есть послание от доньи Исабель, хозяйка. Она желает, чтобы вы пришли к ней как можно скорее. И новости из суда очень плохие.
— Осужден! — сказала Ракель. — И умрет в понедельник. Я не могу в это поверить. О, отец! Это убьет донью Исабель!
— Да, пойди к ней, — сказал Исаак. — Это не убьет ее. Она будет очень несчастна, но не зачахнет и не умрет от того, что жизнь обернулась к ней своей жестокой стороной. Хотя ты будешь нужна ей.
— Когда?
— В свое время. Я возьму тебя с собой. Мы тихо ускользнем все вместе, но, прежде чем уйти, я должен подождать, пока твоя мать не спустится вниз. Надень темный плащ и жди меня у входа. У меня есть свой способ выходить и приходить, когда мне надо, столь же эффективный, как у Юсуфа, но более дорогостоящий.
Ракель надела свое самое простое платье, темно-серое, с ровными, узкими рукавами и более темным лифом. Она набросила на голову накидку и, несмотря на ужасающую жару, стоявшую в ее закрытой ставнями комнате, накинула на плечи легкий плащ. Ей пришло в голову, что, несмотря на ее пламенную оправдательную речь, она замаскировалась так, как будто планировала украсть кошелек или совершить убийство. И она чувствовала себя виновной, как будто действительно имела подобные намерения. «Ты всего лишь, — сказала она себе, — совершаешь приятную прогулку, собираясь навестить подругу». Но это не помогло.
На улицах квартала было тихо; то там то тут из распахнутых окон доносились тихие звуки обычной домашней жизни — крики младенцев, которых нежными голосами успокаивали матери, и малышей, хныкающих из-за болезни, реальной и придуманной, — но звуков рабочей суматохи не было. Душный горячий воздух навис над городом. Тишина, обычно приносившая успокоение и душе, и телу, казалась зловещей. Ракели казалось, что в каждом окне, за каждой ставней притаился шпион, готовый выскочить с вопросом, куда она идет и что делает. Угроза виделась ей в каждом дверном проеме, в каждом переулке. Достигнув основания темной узкой лестницы, ведущей к воротам она, нервно задрожав, завернулась в плащ.
Звук незнакомых шагов заставил ее метнуться к заброшенной закрытой двери. Она вжалась в угол и плотнее натянула накидку на лицо. Из-за угла вывернул небрежно одетый, краснолицый мужчина. Он поглядел на нее, и ей показалось, что тот сейчас остановится. Но что-то заставило его передумать и продолжить свой путь. Это пустяковое событие заставило сердце Ракели заколотиться в испуге; ей показалось, что с любимого города соскользнула улыбчивая маска невинности, выставляя на всеобщее обозрение злую, развратную усмешку. В мире, который мог без особых церемоний осудить на смерть невинного человека всего лишь на основании поспешного следствия, куда ее, важнейшего свидетеля, даже не пригласили, правосудие, достоинство и правовые нормы казались насмешкой. Слезы текли у нее по щекам; она была рада, что у нее такая густая вуаль.
Чувствуя, что страх вот-вот погонит ее обратно домой, она сбежала по ступенькам лестницы.
Она услышала приближающиеся шаги отца прежде, чем смогла увидеть его, — твердая поступь и постукивание палки по булыжникам смешалась с быстрыми, легкими шагами Юсуфа.
— Ты здесь, дорогая моя? — спросил он, приблизившись к воротам.
— Здесь, отец, — сказала она, не сумев, однако, полностью убрать дрожь из голоса, и вышла из темного угла на послеполуденное солнце.
Исаак был одет так, как он обычно одевался для посещения пациента. Серьезный Юсуф шел рядом, неся перед собой корзину с травами и лекарствами. Она увидела, насколько сосредоточенно и торжественно этот мальчик играет ту роль, которую обычно исполняла она сама. У него был такой же вид, какой, вероятно, был и у нее, когда на нее возложили обязанности, которые раньше выполняла Ребекка, и ее сердце болезненно сжалось. Она спросила себя, была ли это ностальгия по детству, или она ревновала к этому ребенку? Нет, надо вернуть все на место.
Исаак дотянулся до ее руки и крепко схватил ее.
— Ракель, дитя мое, ты вся дрожишь. Что случилось? Что-то напугало тебя?
Ей хотелось закричать: «Да, отец, да, я испугана, потому что все в этом мире неправильно». Но здесь, в солнечном свете тихого Дня субботнего, она чувствовала себя сконфуженной из-за этого своего страха, столь неразумного и беспричинного.
— Нет, отец, — сказала она. — Но, стоя здесь, я начала думать о бедном Томасе, и… — Слезы снова подступили к глазам, и она не могла продолжать.
— Конечно, моя дорогая. А теперь давай поговорим, пока мы идем вместе.
Исаак тихо свистнул. Появился молодой парень и отпер ворота. Лекарь бросил несколько монет в протянутую ладонь, и они вышли в город.
Они оплатили сбор, тихо прошли через северные ворота и пересекли мост через Галлигантс, прежде чем Ракель посмела заговорить.
— Как ты объяснил мое исчезновение? — наконец спросила она.
— Я ничего и не объяснял, моя дорогая. Из-за тех ужасных событий у тебя начался небольшой жар. Я дал тебе сильную снотворную микстуру и сказал, что было бы опасно тревожить тебя до утра.
— Отец, ты удивительно умный. И любишь рисковать.
У Исаака имелись свои причины выйти за пределы города до захода солнца. Они с Юсуфом довели Ракель по мосту и по дороге вдоль реки до женского монастыря.
— До свидания, моя дорогая, — сказал он. — Помни, однако, что ты должна вернуться домой очень рано утром, до того, как проснется твоя мать. Я пошлю за тобой Юсуфа. И запахнись поплотнее, когда пойдешь через город.
— Да, отец, — кротко сказала Ракель.
— Постарайся утешить донью Исабель. В этом ты преуспеешь больше, чем я. Но если ее общее состояние ухудшится — если она залихорадит, будет кружиться голова или возникнет боль, — сразу пошли за мной. Я буду в арабских банях. Вы должны принять решение до сумерек; после этого может быть слишком поздно.
— Почему в банях, отец? Йохан болен? И почему так поздно?
— Т-ссс, моя дорогая. У меня есть и свои дела. Возьми корзину. Возможно, она тебе понадобится.
— Эй, Йохан, — негромко позвал Исаак в дверях бань.
— Мастер Исаак, — сказал Йохан. — Вы наконец пришли. С мальчиком, — добавил он озадаченно.
— Он мои глаза, Йохан. Но он маленький и не займет много места. Все готово?
— Да, мастер, — сказал хранитель. — Все, как вы сказали.
— Отведи меня туда, где я могу подождать.