Омельянчук обиженно засопел. Давид, внезапно обмякнув, провел рукой по горлу:
— Андрей Остапыч, ну честное слово — во как надо…
В квартире майора Кречетова перед большим трельяжем, появившимся там всего несколько дней назад, прихорашивалась Тонечка Царько. Как всегда перед спектаклем, она была раздражена и потому особенно очаровательна. Воздух комнаты был насыщен волнующими, непонятными, сугубо дамскими запахами — духов, пудры и еще чего-то, недоступного мужчинам…
— Вернулся? — двинула Тоня выщипанной бровью в сторону вошедшего майора.
— Нет. Заскочил, чтобы проводить тебя. — Виталий с улыбкой протянул девушке роскошный букет.
— Не пойдешь? — скосила на него глаза Тонечка.
— Не могу, — виновато вздохнул Кречетов,— дела.
— Трогательно, — фыркнула Тонечка, проходя мимо протянутого ей букета. — Поставь в вазу.
— Тоня… У меня есть к тебе одна просьба.
— Только давай быстрее, мне пора выходить… Да брось ты этот веник к черту!
— Тонюш, я понимаю, что у всех артистов свои странности… Что ты не со зла на всех кидаешься… Что ты так… настраиваешься. Но… но это только привычка. Ее можно поменять. Хотя бы пока.
— Зачем? — раздраженно пожала плечиками Тоня.
— Роди ребенка.
Он нежно обхватил ее за талию. Тоня неожиданно задумчиво улыбнулась, погладила руку Кречетова.
— А может, мне вообще бросить сцену? — мечтательно произнесла она.
— Нет, конечно, нет!.. Даже не думай об этом! Помнишь, мы говорили с тобой о ГАБТе?..
Он произнес это поспешно, даже слишком поспешно. И будь Тоня более внимательной, она заметила бы, что глаза у Виталия холодные и думает он явно о другом.
— А я вот думаю… — Грустно-кокетливая улыбка на лице Тони сменилась привычным капризным выражением, она оттолкнула руки Кречетова: — Все, ты мне надоел!
Майор ласково улыбнулся в ответ. Но глаза по-прежнему были жесткими и отстраненными.
— Тебе понравилась женщина Гоцмана? — неожиданно спросил он.
— Почему ты интересуешься? — вскинула брови Тоня.
— Просто так.
— Ну… я ее видела слишком мало, чтобы рассуждать, — пожала плечами девушка. — Но для своего возраста она выглядит неплохо. Правда, такое ощущение, что она… не особенно за собой следит.
— М-да, — хмыкнул Виталий. — Железная логика всегда была вашей отличительной чертой, дорогая Антонина… Так все-таки — неплохо выглядит или не особенно за собой следит?..
— Виталик, я тебе уже говорила, что ты мне надоел? — безмятежно произнесла Тоня. Она подкрашивала губы и оттого слегка шепелявила. — Или повторить специально для непонятливых?..
— Не смотрите на меня, Давид Маркович! Я плохо выгляжу…
— То-о-оня… — укоризненно протянул Кречетов и кивнул Давиду: — Ты ко мне?
— Да, поговорить надо.
— Давай проводим Тоню до театра, — предложил майор.
Но Тоня вырвала руку из-под локтя Виталия и с силой пихнула его к Гоцману:
— Давид Маркович, заберите его к себе. А еще лучше — посадите суток на трое! Или даже на пятнадцать!.. Я отлично сама дойду!.. — Она поспешно отскочила на несколько шагов и, делая смешное коленце, уже издалека выкрикнула: — Целую, до новых встреч в эфире! Ваша Антонина Царько!..
Гоцман вопросительно взглянул на майора. Тот устало махнул рукой вслед артистке:
— Настраивается… Родит ребенка, и больше в театр ни ногой. А то я задушу ее когда-нибудь!
— Красивая женщина! — с какой-то наигранной интонацией произнес Давид.
— Красивая-то красивая, но сил уже больше нет… Зайдем ко мне?
— Не, пошли до управления…
— Ну, пошли…
Они шли центром Одессы, изредка замирая на перекрестках, чтобы пропустить машину. И Давид, и Виталий чувствовали, что в воздухе между ними повисла недоговоренность, что-то невыяснено, непонято, и поэтому оба молчали, время от времени сталкиваясь натянуто-веселыми взглядами, коротко улыбаясь и тут же отворачиваясь.
.— Считай, уже осень, — наконец выдавил из себя Кречетов, кивая на пожухлые от лютой жары каштаны на перекрестке улиц Красной Армии и Греческой.
— Ага… Сегодня уже третье?.. А каштаны падают, — криво ухмыльнулся Гоцман, извлекая из кармана папиросы. Но прогрохотавший мимо автобус взметнул порыв жаркого ветра, загасившего спичку.
Чертыхнувшись, Давид остановился, снова зачиркал по коробку. Закурил, поднял глаза… И аж губу закусил от досады — Кречетова рядом не было.
Он стоял, не зная что делать. И тут услышал короткий стук в стекло. Улыбающийся майор сидел за витриной коммерческого ресторана «Театральный», делая приглашающие знаки руками…
Гоцман, помедлив, отшвырнул только что прикуренную папиросу и, одернув пиджак, зашел.
Ресторан был нормальный до войны, Давид это помнил хорошо. Теперь же он явно не мог опомниться от недавних тяжелых времен — облезлые красные портьеры поела моль, картонные колонны по бокам зала, казалось, вот-вот рухнут под напором лет, а скрипач, тихо священнодействовавший в глубине зала, напоминал чудом уцелевшую в передрягах военного лихолетья большую седую крысу. Тем не менее публика в зале наличествовала — самое время для обеда, плавно переходящего в ужин. Тихо звякали по тарелкам вилки, булькал разливаемый по стаканам нарзан, изредка вспыхивал женский смех.
Кречетов, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, сидел у окна. Скатерть, казалось, вся состояла из пятен.
— Садись.
— Нам в управление надо, — хрипло произнес Давид.
— Я есть хочу, — безмятежно ответил майор. — А поговорить мы можем и здесь… Ты же меня арестовывать пришел, правда?..
Гоцман ничего не успел ответить — к столику подкатила официантка, мрачная толстая баба с засаленным листом бумаги в руках.