— Возможно, и она так считала. Жизнь ничего не дала ей, и она пыталась взять все, что только можно. Она была неразборчива в средствах и пала низко. Затем вы подняли ее, поставили на ноги. И она решила, что теперь-то уж дождется своего случая, большого, настоящего выигрыша.
— Может быть, на сей раз она действительно дождалась.
— Не думаю. Нет, решительно не думаю.
— А как насчет Джеффриса?
— За ним никаких дел не значится. Осиротел. Воспитывался у тетки. Особых средств никогда не имел. Хороший спортсмен. Работал на теплоходе — развлекал и занимал пассажиров во время длительных путешествий. Там он и познакомился со своей будущей женой. Она пристроила его в торговую компанию, и он преуспел. Ее родные сначала были против него, но затем примирились. Он вернется сегодня вечером. Прилетит самолетом.
— Зачем? Чего вы рассчитываете добиться?
— Не знаю. Они понимают, что их обоих повесят, если они допустят хоть малейший промах. Они будут осторожны. Я сотню раз все перепроверил. Надо сказать, они не оставили ни одной зацепки. Вы сказали, что не играете в шахматы?
— Не играю.
— Бывает, видишь, как противник неуклонно зажимает тебя. При правильной игре медленно, но неизбежно погибнешь. Тогда начинаешь делать неожиданные ходы. Порой просто дикий, бессмысленный ход. Но противник не уверен, что ход этот совсем лишен смысла. Он вынужден бороться против неизвестности. В этих случаях иногда и сильная атака захлебывается.
После его ухода я стал обдумывать сказанное. Хоть я и не понимал, как это происходит на шахматной доске, но мне подумалось, что я знаю, как это бывает в жизни. И могу даже использовать такой ход в собственных интересах.
Они действуют против меня и действуют по плану. Они — Линда и Джефф — атакуют. По их замыслу, я должен неизбежно запутаться в расставленных мне сетях. Немного передохнув, я занялся оценкой позиции. Чего они от меня ждут? Совершенно очевидно, они ждут, что я буду сидеть в этой камере, твердя, что моя история правдива, настаивая, чтобы мой адвокат придерживался ее, и терпеливо дожидаться суда, который меня доконает.
Пока я веду себя именно таким образом, они спокойны. Но стоит произойти какому-нибудь отклонению, и они заволнуются.
Я стал думать, какое же отклонение тут возможно. Наиболее очевидной идеей был побег. Я сразу же увидел ее несостоятельность. Это было бы идиотством. Бессмыслицей.
Однако Дэвид Хилл говорил о бессмысленном ходе. И о том, что противнику приходится защищаться от неизвестности. Никакой беды не будет, если я просто поиграю с этой идеей. Меня, правда, несколько удивило, что подобная идея вообще могла прийти мне в голову. Должно быть, Линда и впрямь заставила меня измениться.
Я знал, что моя камера находится на верхнем этаже. Это была одна из двух камер слева от караульной. Вторая камера пустовала. За караульной, в другом конце коридора, был бак с питьевой водой, а за ним несколько маленьких камер. В здании были три этажа и подвал. Никаких лифтов. Попасть на лестницу можно было только через караульную. Я не знал, кто может быть там и вообще всегда ли там кто-нибудь есть. Решетка на окнах была крепкой и мелкой. Нет, этот путь не годился.
Значит, оставалась только дверь. Мысли у меня текут медленно, но логично. Я не мог себе представить, что вступлю в бой с вооруженной охраной. Они, конечно, меня не пропустят. Чтобы пройти, я должен либо изменить до неузнаваемости свою внешность, либо стать невидимым, И то и другое представлялось одинаково невыполнимым, так что я решил пока не думать об этом и заняться проблемой замка.
Он был хоть и массивный, но несложный. Тюремщик имел два ключа. Одним он отпирал створку, прикрывавшую скважину второго, главного замка, чтобы заключенный не попытался добраться до него через решетку. Этот главный замок просто захлопывался. Тюремщику после этого надо было лишь запереть створку. Я заметил, что он всякий раз дергает дверь, проверяя, хорошо ли она закрыта.
Уже совсем стемнело, когда у меня наконец зародилась смутная идея, как справиться с этим замком. Он был пружинный, и я догадывался, что ригель у него должен быть небольшой. Если бы его удалось отжать…
Во вторник утром, когда мне принесли завтрак, я имел возможность ближе познакомиться с механизмом. Просунув в дверную прорезь листок бумаги, я получил представление о форме и размерах ригеля.
Позднее, после очередного обескураживающего визита Дженимена, я снял заднюю крышку своего приемника. Штекер должен был служить мне отверткой, и я долго обтачивал его об стену, чтобы он достаточно истончился. Я распотрошил приемник, потому что мне нужна была проволока. Держа ее в зубах, я вертел ее и вертел, пока не отломал куски нужной мне длины. Я изогнул кусочек ее в форме U, по размерам близкой к ригелю. Я знал, что он свободно входит в паз: слышно было, как он хлопал, когда тюремщик дергал дверь. Я вынул еще из приемника тонкую металлическую пластинку и снова завинтил крышку.
Оторвав кусочек резины от клапана в унитазе, я расплавил ее на спичках и налепил ее на U-образно изогнутую проволоку. Спустя час эта резина все еще оставалась липкой. С огромным трудом мне удалось снять изоляцию с куска провода длиной в шесть дюймов, вынутого из приемника.
Теперь я был готов, хотя ничего еще не решил. До сих пор для меня это было задачей, интересной с чисто технической стороны. Мой необщительный тюремщик должен был последний раз заглянуть ко мне после ужина, чтобы забрать тарелку и ложку. Обычно я просовывал их ему, как он велел, через решетку.
Я медлил с окончательным решением до последней минуты. Я даже потянулся уже за тарелкой и ложкой, но затем снова опустился на кровать. Тюремщик сердито рявкнул на меня и вошел. Я неторопливо направился к двери, выставив правую руку вперед. Я засунул U-образную проволоку в паз и прижал ее в тот самый момент, когда тюремщик резко окликнул меня. Я повернулся, и он приказал мне отойти подальше от двери. Я был уверен, что он заметит свободно свисавший конец проволоки. Но он был слишком раздражен, чтобы что-нибудь замечать.
Он хлопнул дверью так, что она задрожала, и, ворча, удалился. Я облегченно вздохнул. С помощью клочка бумаги я выудил свисавший из замка конец проволоки. У меня получилось нечто вроде крючка, плотно насаженного на ригель. Держа в левой руке металлическую пластинку, я правой стал отжимать замок. Он легко поддался, и я быстро вставил пластинку. Проволока теперь высвободилась. Пластинка держалась, прижатая выскочившей пружиной. Дверь была отперта. Я выпрямился. Если бы кто-нибудь подошел к камере, я вытащил бы пластинку. Замок защелкнулся бы, и мне потом пришлось бы заново все это проделать. Но никто ко мне не заглянул. Медленно подступала темнота. Я подождал до полуночи. Прижав лицо к решетке, я мог видеть узкую полоску света под дверью караульной. Голосов давно не было слышно. Очевидно, в караульной находился только один человек.
С помощью шестидюймового куска обнаженного провода я устроил короткое замыкание в своей камере. Если бы оказалось, что караульная освещается от другого распределительного щита, пришлось бы изобретать иной план. Я снова подбежал к решетке. Полоска света исчезла. Я открыл дверь камеры, подхватив пластинку, чтобы она не упала. Проволока, которой я пользовался, была уже у меня в кармане. Я захлопнул дверь камеры, чтобы замок щелкнул, и вышел в темный коридор. Я помнил, что дверь из караульной открывается наружу, и прижался за ней к стене.
Слышно было, как кто-то уронил в темноте стул и выругался. Под дверью замерцал слабенький огонек. Раньше я думал, что буду дрожать от волнения. Сейчас я был абсолютно спокоен и абсолютно уверен в себе.
Дверь отворилась рывком, задев носок моего мокасина. Ночной дежурный с ворчанием двинулся по коридору, прикрывая рукой пламя спички. В десяти футах от меня спичка погасла. Я пошел в темный пролет дверей, повернул направо, осторожно пересек маленькую комнатку и, найдя другую дверь, попал в главный коридор. В дальнем конце его виден был свет. Лестница находилась в тени. Я спустился по ней так тихо, как только мог. Слышно было, как кто-то стучит на машинке. Я двинулся в противоположном направлении и, найдя незапертую дверь, открыл ее. В свете уличных фонарей я увидел, что попал в канцелярию. Я подошел к одному из больших окон и открыл его. Мой прыжок с высоты в шесть футов прямо на кустарник наделал немало шуму. Я стукнулся подбородком о колено и до крови рассек губу. Стараясь держаться в тени, я побежал через лужайку от здания суда. Мне показалось, что сзади кто-то хрипло кричит.
Остановившись на миг, чтобы сориентироваться, я двинулся на север. Каждый раз, когда проезжала какая-нибудь машина, я отступал в сторону, в кусты. Я услышал рев сирены, донесшийся с той стороны, откуда я шел. Внезапно меня охватил почти истерический подъем, и я невольно громко хихикнул. Это не мог быть прежний Пол Коули, этот дерзкий убийца, этот отчаянный человек, всегда говоривший «простите», когда ему наступали на ногу, этот головорез из подвальной мастерской, этот пират из отдела снабжения. Сирена смолкла, а потом снова взревела где-то далеко впереди.
Хилл косвенно посоветовал бессмысленный ход. Я такой ход сделал.
На северной оконечности города на автомобильной стоянке было полно машин. Я осторожно пробрался между ними, заглядывая в окна в поисках ключей от зажигания. Я едва не наткнулся на какую-то пару, сидевшую в машине. Только по счастью они меня не заметили. Пригнувшись, я пробежал дальше и забрался в кузов грузовика. Здесь оказалась пропахшая рыбой парусина, и я залез под нее.
Прошло не менее получаса, пока явились двое людей. По-моему, это были молодые парни. Они сели в кабину и повели машину на север. Дорога была хорошей, и ехали они быстро. Ветер свистел, хлопая краями парусины. Я старался считать мили. Неожиданно грузовик стал замедлять ход. Я рискнул выглянуть. Машина съезжала на проселочную дорогу. В стоявшем под соснами доме горел одинокий огонь. Я отбросил в сторону парусину и, перевалившись через борт, полетел в кювет. Я упал ничком, но перевернулся на спину и посмотрел на звездное небо. Над моим ухом жужжали москиты. Грузовик уехал. Когда я выбрался из кювета, огонь в доме уже погас. Я поплелся на север, усилием воли заставляя себя переставлять ноги. Я был точно заводная игрушка. Закрученная до отказа пружина теперь раскрутилась, и я двигался только по инерции.
Никогда еще не предпринимал я ничего подобного. Возможно, подсознательно я рассчитывал быть похожим на тех книжных героев, которых злость и отчаяние делают неутомимыми. Но сейчас мне просто хотелось лечь в канаву и лежать или попроситься во встречную машину и поехать назад. Ноги у меня гудели, зубы ныли, и я чувствовал себя совершенно вымотанным. Я не знал, куда и зачем бреду. Услышав далеко позади завывание сирены, я продолжал идти, твердя себе, что для меня ничто уже не имеет значения.
Затем во мне вдруг проснулся страх, заставив действовать. Я снова кинулся в кювет и застыл. Сирена, воя на высокой ноте, пронеслась мимо и заглохла вдали на севере. Просто невозможно, чтобы это был я, немыслимо, чтобы я прятался, как зверь, прислушиваясь к биению собственного сердца. Прежний Пол Коули никогда не мог бы вести себя подобным образом. Но, может быть, он перестал существовать, когда прозвучал тот выстрел. Может быть, кусочек свинца, убивший Стеллу Джеффрис, убил и его.
У меня не было при себе часов. Когда я подошел к повороту на Верано Кей, было уже, верно, около четырех. Глаза мои привыкли к темноте. Пройдя еще с полмили по песчаной дороге, я остановился у старого деревянного моста и прислушался. Потом перешел мост и снова прислушался. Вдалеке виднелись огни вышедших на промысел рыбачьих лодок. На отмели, в миле отсюда, находилась Линда. Я подумал, может ли она спокойно спать, не терзаемая ни раскаянием, ни укорами совести.
Я повернул туда, поглядывая время от времени на казавшийся чернильным под ночным небом залив. В мокасин мне попала ракушка, и я остановился, чтобы вытряхнуть ее. Я заметил, что иду медленнее. Я не представлял себе, что буду делать, когда доберусь до коттеджа.
Увидев сворачивающую на отмель машину, я отбежал в сторону и растянулся на песке. Машина, кренясь на неровном грунте, проехала мимо. Я снова двинулся дальше. Наконец за последним поворотом показались коттеджи. В ближнем горел свет. Это был коттедж Джеффриса. С минуту постояв, я резко свернул влево, с трудом продираясь сквозь заросли ризофоры. Стараясь не шуметь, я кое-как пробрался к заливу. На его колышущейся поверхности играли звезды. Я вошел в теплую воду и направился вдоль берега, футах в пяти-шести от него. При каждом шаге туфли мои глубоко увязали в грязи.
Рядом шлепнула по воде рыба, и сердце мое на миг остановилось. На поднятой зыби затанцевали звезды.
С трудом одолев еще около двухсот футов, я увидел освещенную падавшим из окон коттеджа светом пристань. Я остановился в тени, раздумывая, как бы подобраться поближе. Дальний конец пристани не был освещен. Я вошел в воду по грудь и бесшумно поплыл, огибая пристань. Оказавшись на другом конце ее, я сначала вплавь, а потом ползком добрался до лежавшей на берегу перевернутой вверх дном лодки и осторожно залез под нее. Она упиралась в песок носом и кормой, а ее изогнутые борта оставляли с обеих сторон два-три дюйма свободного пространства.
Еще возясь с лодкой, я услышал голоса. Теперь, умостившись под ней и переведя дыхание, я прислушался. Я мог различить голос Линды, но слов разобрать не мог. С ней было двое мужчин. Я не смел рискнуть придвинуться ближе.
Разговаривали они на веранде у Джеффа. Я узнал голос Дайка Мэтьюса, когда он несколько громче, чем раньше, сказал:
— Как я уже говорил, вам нечего беспокоиться. Оружия у него нет, а вы, мистер Джеффрис, похоже, справитесь с ним. К тому же не думаю, чтобы он направился сюда. Зачем ему это? Разве что эти знаменитые доктора ошиблись и он, как думают некоторые, все-таки ненормальный. По-моему, вы можете спокойно лечь спать. Полиция штата уведомлена, дорожные патрули тоже. Его схватят, едва начнет светать.
— Вы тогда сообщите нам, — сказала Линда.
Я понял, что все они спустились с крыльца. В голосе Линды звучала тревога.
— Конечно, сообщим.
— Утром мы приедем в город, — сказал Джефф.
— Наши многое дали бы, чтобы понять, как он выбрался из камеры. Замок не поврежден, и они все ломают себе голову.
— У него всегда были отличные руки, — сказала Линда.
Странно было слышать, как она говорит обо мне в прошедшем времени. Словно их замысел уже увенчался успехом. Словно меня, человека, за которым она некогда была замужем, нет уже в живых.
Мотор чихнул и загудел. Огни скользнули по лодке, и я слышал, как удаляется машина. Теперь я ждал, когда хлопнет дверь, возвещая о том, что они вернулись в коттедж. Линда сказала что-то, чего я не расслышал.