Каменев сидел за рулем «Рено» и слушал музыку, сосредоточенно наматывая на палец длинную толстую леску. Решетников плюхнулся рядом на пассажирское сиденье.
— Что скажешь, сыщик долбаный? — покосился на него Каменев. — Говорил Женька: следить только друг за другом и стрелять…
— Правильно говорил, — согласился Решетников. — Дай закурить!
— Нету, я все выкурил.
Они помолчали.
— Я бы за тобой следил, — сказал Решетников, — но ты же не стал бы мне платить за это шестьдесят долларов?
— И я бы следил. Тогда бы мы ничего не были друг другу должны. Ладно, Вик. Поехали домой. Лицензию забрали?
— Приостановили на время дознания. Затаскает теперь этот Кокорин!
— Забудь, — выключил приемник Каменев. — Аванец мы отработали. Застрелилась она или ее застрелили, рыбка с крючка сорвалась. — Он размотал леску, выбросил ее на обочину и включил зажигание: — От винта!
Подавленный неудачей, Решетников нехотя покинул комфортабельный салон и побрел к своим залатанным «Жигулям».
Снова послышался рев низко летящего самолета. Набирая высоту, он держал курс на север.
Избивали Фрола четверо или пятеро — точно он не сосчитал. Кулак вылетел из двери парадного подъезда, угодил в нос, ослепив и опрокинув, а потом его куда-то потащили, он сопротивлялся изо всех сил, пытался кричать, хватал за руки и за ноги напавших, мертвой хваткой вцепился в ремень сумки, сорванной с плеча. Били профессионально — наносили высокие точные удары ногами, он вскакивал, успевая засекать силуэты бандитов на фоне подсвеченного городом неба. Секунд через десять он уже отказался от попыток встать, прижал к груди чью-то ногу в тяжелом ботинке военного образца. Били молча, только когда с противоположного конца улицы закричала женщина и груду копошащихся тел вырвали из мглы острые фары какой-то большой машины, один из бандитов крикнул: «Линяем, менты!», и Фрол сквозь помутившееся сознание услышал, как хлопают дверцы…
Никакие это были не менты — проезжал крытый брезентовым тентом «ЗИЛ» с курсантами, его-то и остановила дворничиха, призвала служивых на помощь. Но обо всем этом Фрол узнал много позже.
Очнулся он в салоне «Скорой», прибывшей через десять минут; ощутил соленый привкус во рту, холодное прикосновение тампона к опухшим скулам, боль в правом подреберье при вдохе. «Чувствую — значит, существую», — обрадовался глупо и снова отключился.
Не считая трещины в ребре, сотрясения мозга, кровоизлияния в области легкого, выбитого верхнего резца, надрыва связки в голеностопе и множественных ушибов, страшного ничего не произошло. Ворчливый эскулап сказал, что профессиональные борцы с такими повреждениями уходят после каждого поединка. Если бы не боль, Фрол расхохотался бы, настолько нелепой показалась ему ситуация, в которой люди добровольно и «профессионально» рвут связки и ломают ребра.
Еще эскулап сказал, что отделение травматологии не санаторий и чтобы Фрол готовился к выписке назавтра же. Если он хотел таким образом подзадорить пострадавшего или успокоить его, то ничего из этих намерений не получилось: Фрол впал в депрессию и пролежал, уставившись в потолок, до самого окончания тихого часа, когда в сопровождении медсестры в палату вошел милицейский следователь в наброшенном поверх форменного кителя мятом халате.
— Как самочувствие, Фрол Игнатьевич? — спросил он, усевшись на табурет подле кровати, и приготовился что-то писать.
— Как у профессионального борца, — усмехнулся Фрол.
— Говорить можете?
— Да.
— Узнали кого-нибудь из нападавших?
— Нет.
— Мотивы покушения предполагаете?
Вопрос был, как говорится, на засыпку, Фрол думал об этом полночи и полдня; надежды на то, что он стал жертвой уличной шпаны или нападавшие преследовали цель ограбления, было мало. Если же его предположения верны, значит… пленку все-таки нашли, проявили и по ней вышли на Рудинскую. О том, что могли с ней сделать разнузданные, неуправляемые ублюдки, которых он видел там, в лесу, на поляне, не хотелось даже думать.
— Нет.
— Что «нет»?
— Не предполагаю мотива…
Милиционер неторопливо извлек из кожаной папки желтоватый листок:
— Посмотрите, пожалуйста, опись вещей, найденных при вас и принятых на хранение. Ничего не пропало?
Писал явно врач — не понять даже, по-русски или по-латыни; в узких щелочках затекших глаз Фрол видел собственные ресницы вперемешку с кривыми чернильными значками. В описи значилась его одежда — все, вплоть до носков, сигареты, зажигалка, паспорт, редакционное удостоверение, связка из трех ключей от квартиры и от почтового ящика, деньги в размере ста семнадцати рублей и билет… черт возьми! Билет на электричку, купленный на станции Голутвин.
— Да, все. То есть как… А сумка?!
— Какая сумка?
— Кожаная сумка, черная, с фотоаппаратурой. Фотокамера «Никон», фотовспышка, телеобъектив «Кенон», электронный экспонометр… — Все это он перечислил, с замиранием сердца ожидая вопроса о билете, но милиционер задал его не сразу.
— Откуда вы возвращались, Фрол Игнатьевич?
— Из редакции.
— В половине первого ночи?
— А что?
— Задержались на работе?
— Задержался на банкете по случаю дня рождения одной нашей сотрудницы.
— А до этого?
— До этого ездил на ВДНХ, снимал открытие выставки медтехники.
— Угу, угу, — понятливо кивнул следователь, сделав паузу и оценив записанные показания. — Когда вы ушли из дому?
— Что?
— Я спрашиваю, когда вы в последний раз были дома? — Следователь перелистал паспорт Фрола. — На Сельскохозяйственной улице, дом шестнадцать, квартира тридцать один?
Он удивленно вскинул брови, как будто не видел раньше отметки о прописке, перевел взгляд на пострадавшего.
— На Сельскохозяйственной — в прошлом году, — ответил Фрол. — Я там не живу, а только прописан. У сестры.
— Вот как… А сами, значит, снимаете квартиру?
— Совершенно верно. Сам снимаю квартиру по адресу: Планетный проезд, дом два, квартира восемь.
— А там вы когда в последний раз были?