— Ты должен помнить человека, который проявлял у тебя пленку «Кодак» на тридцать шесть кадров в первой половине дня.
Фотограф наморщил лоб, уголки его губ опустились, отчего лицо приобрело брезгливое выражение: «За кого ты меня принимаешь?»
— И что там было?
— Женщина.
— Одна?
— Нет, тридцать шесть!
Хозяин снова выдержал паузу — не столько для того, чтобы вспомнить, сколько, чтобы выбрать тактику поведения.
— Ну, был такой мотоциклист, — буркнул он. — Между прочим, сотню положил.
— За снимки? — оживился Евгений.
— Снимков он не заказывал. За то, чтобы я на твои вопросы не отвечал.
Евгений понял, положил обещанные семьдесят рублей, вынул из нагрудного кармана сложенную пополам двадцатидолларовую купюру и показал хозяину:
— В условиях рыночной экономики допускается здоровая конкуренция, Таращенко Мэ И, — объяснил свои намерения. — Если мы договорились — продолжим разговор, если нет — будешь давать показания полковнику МУРа Каменеву бесплатно.
Кто такой Каменев, Таращенко не знал, но все же предпочел не иметь бесплатных отношений с МУРом.
— Не пугай, я пуганый, — сказал для порядка. (О том, что он «пуганый», Евгений уже догадался: на безымянном пальце его правой руки синел наколотый перстень). — Чего ты хочешь спросить?
— Почему мотоциклист?
— Потому что в руке шлем держал.
— А мотоцикл ты видел?
— Слышал. Мощный мотоцикл тарахтел, наподобие «Днепра» с коляской. Он его за углом оставил и уехал не по трассе, а по проселку — к Оке.
— Как он выглядел?
— Выглядел?.. М-м-м… Как покойник. Лицо такое неприятное, волосы желтые, над бровью шрам, сам загорелый. Я еще подумал, где он так успел загореть. Глаза светло-голубые. Желтая куртка поверх тенниски.
Столетник удивился: почему по прошествии двух недель он так хорошо помнил этого человека?
— А я фотограф, — неожиданно упредил вопрос Таращенко. — До того, как этот «Кодак» купил, в ателье двадцать лет проработал.
— Во сколько он приезжал?
— В десять. Я без пяти пришел, а он — вслед за мной.
— И что сказал?
— Что сказал?.. Положил футляр с кассетой, спросил, сколько времени мне понадобится. Я ответил, что час-полтора. Тогда он достал полтинник и постучал по наручным часам: «Чтоб через пятнадцать минут было готово, в обиде не останешься». Отошел вон туда в холл и сел в кресло.
— Дальше!
— Дальше он пленку забрал, еще полтинник положил: «Помалкивай», — говорит. И быстро вышел. Я в окно выглянул, он по тротуару туда, влево, шел. Шлем на ходу надевал.
— Никто его не ждал?
— Я не видел. Может, кто и ждал у мотоцикла. Напротив цистерна с молоком всегда стоит, можно у молочницы спросить.
Евгений отдал обещанную двадцатку.
— А почему ты его покойником назвал? Загорелый ведь, говоришь?
— Ну и что, что загорелый? Голос такой… потусторонний, что ли, и глаза будто у наркомана. Словно не его глаза — мимо куда-то глядят, в пустоту. Змеиные глаза, даром что голубые. — Таращенко запрятал двадцатку в задний карман брюк, подумал и добавил: — Ни разу не мигнул.
— Ладно, спасибо, Таращенко Мэ И, — сказал Евгений. — Если он вдруг объявится, не торгуйся, мой тебе совет. Лучше скажи, что ты меня никогда не видел.
…Через двадцать минут он разыскал молочницу и еще двух женщин, покупавших у нее молоко и видевших мотоциклиста. В один голос они утверждали, что мотоцикл был большой и тяжелый, цветной, только заляпанный грязью. Мотоциклиста никто не ждал, он приехал и уехал один по шоссе в направлении реки.
Встретились они на Стромынке — Каменев и Либерман. За рулем «Мазды-626» цвета пуштулимского мрамора сидел человек, приглашавший Старого Опера за столик в кафе «Пикник». Представленного владельцем риэлторской конторы качка со шрамом на скуле на сей раз с ними не было. Машины остановились неподалеку от «Матросской тишины», что Каменев счел весьма символичным.
— Как дела, полковник? — с насмешкой спросил Либерман.
— Утром деньги — вечером стулья, — ответил Каменев.
— Деньги я тебе дам, если ты…
— Если «если» перед «после», то после «если» — «после»! — разозлился Каменев. — Вечером деньги — утром стулья. Понял, Гера?
— Не понял.
— Прекрати за мной следить. Это, во-первых. Не доверяешь — горшок об горшок, и в разные стороны. Ты меня нанял — я работаю. Твое дело платить. И за такие вонючие бабки я не намерен засвечивать свою агентуру. Еще раз увижу «хвост» — развернусь и уеду.
Либерман, решивший, что купил Старого Опера с потрохами, такого поворота не ждал. Он посидел, подумал, посмотрел на напарника, тот кивнул, едва заметно улыбнувшись Каменеву.
— Ладно. Когда будет дискета?
— А когда на территории отдельно взятой Москвы построят развитой капитализм, тебя не интересует?
Либерман тоже решил проявить крутой норов:
— Ты что, решил из меня бабки тянуть?
Каменев включил передачу, показал поворот и тронул «Ниву» с места, не сочтя нужным продолжать пустой разговор.
«Мазда» обогнала его, прижала к тротуару в Колодезном; водитель включил все бортовые огни, посигналил.