— Был большой соблазн оставить его спать на коврике у двери, ему в тот момент было все равно.
— Ну и оставила бы, — встрял Лешка с обиженным видом.
— Ага, оставила! А отмывать все равно мне…
— Меня что, отмывать нужно было? — возмутился Горчаков.
— Да не тебя, а коврик, — отмахнулась его жена.
Она еще с большим восторгом отозвалась о мужской линии косметики этой фирмы. Я сказала, что могу походатайствовать перед Региной, она привезет и средства для мужчин, на что Лена, подумав, заявила, что это бессмысленно, поскольку Горчаков вряд ли будет разглаживать гелями свои морщины, приперевшись домой в четыре утра и с трудом попав в дверной проем.
Утром в понедельник я с трудом добрела до прокуратуры и уселась на свое место в кабинете. Вызванных на сегодня у меня не было, стол был девственно пуст, а рука так и просилась настрочить рапорт об увольнении. Однако здравый смысл подсказывал мне, что увольняться надо так, чтобы коллеги не поминали тебя бранным словом всякий раз, перелистывая оставшиеся после тебя дела. И я решила уволиться красиво.
Для того чтобы было не стыдно перед коллегами, когда я перейду на другую работу, осталось назначить криминалистическую экспертизу по следам рук, изъятым из парадных, где происходили нападения на мужчин. На мгновение во мне шевельнулась жалость — хотелось довести это расследование до логического конца, обидно было бросать его на полдороге. Я достала бланк постановления о назначении экспертизы, напечатала фабулу и вопросы, поставив перед экспертом, в числе других, задачу определить, не оставлены ли следы на стенах в парадных самими потерпевшими, после чего методично собрала имевшиеся в моем распоряжении дактилокарты.
Самой аккуратной была дактилокарта потерпевшего Селько. ее сделал отправленный мною в больницу криминалист, коллега Федорчука. Карты из морга имели мятый и грязный вид, но придираться не стоило, получать отпечатки рук трупа — занятие не из легких. Наконец я достала сложенную вчетверо дактилокарту потерпевшего Коростелева, которую мне принес Кужеров. Почему-то она выглядела грязнее и старее, чем отпечатки из морга. Брезгливо морщась, я развернула эту карту, чтобы подколоть к постановлению, и опешила: грязные и нечеткие следы рук на жеваной бумаге венчала надпись “Дактилокарта подозреваемого Сихарулидзе Г. Г.”.
Когда у меня перестали трястись руки, я позвонила Кужерову. К несчастью для него, он оказался на месте и безропотно выслушал мои крики. Сначала я просто ругалась. Потом плакала. Потом, отдышавшись, устало спросила:
— Ну ты можешь мне объяснить эту подлянку?
— Могу, — тут же откликнулся Кужеров, как будто ждал, пока я откричусь, чтобы сразу рассказать мне всю неприглядную правду. — Ты меня послала потерпевшего дактилоскопировать, а я с доктором загулял. И так мне было хреново утром, что я к потерпевшему не пошел. А если бы я тебе сказал, что карту не сделал, ты бы меня заела. А с тобой ссориться не хотелось. Вот у меня дактилокарта грузина какого-то завалялась, я решил ее тебе подсунуть, чтобы ты мне печень не выедала. Думаю, потом пальцы возьму у больного и тебе принесу, повинюсь.
— А что ж не принес?
— Забыл, Маша, закрутился. А ты карту грузина-то не выкинула? Ты мне ее верни, я ее из оперативного дела вытащил.
Я глубоко вдохнула и жалобно спросила:
— Ну и что теперь делать? Коростелев уже похоронен. Если я сейчас пойду к шефу и скажу, что его надо эксгумировать, чтобы пальцы откатать, знаешь, что он со мной сделает?
— Знаю, — коротко ответил Кужеров. — Маша, в этой ситуации могу только на тебе жениться. Больше я для тебя ничего сделать не могу.
— Пошел ты знаешь куда? — тихо сказала я. Сил ругаться с Кужеровым уже не было.
— Ну ты вешаться-то подожди, — предложил мой собеседник. — Вдруг Коростелев судим, тогда мы его пальцы получим через ИЦ.
— А если не судим?
— А если не судим, тогда я не знаю.
В порыве мазохизма я пошла к шефу и все ему рассказала. Я была готова к тому, что он выскажет все, что думает о таких нерадивых бабах, претендующих на звание следователя, а потом выгонит меня к чертовой бабушке. Шеф же усадил меня в кресло, вытер мне своим платком нос, вытащил из стола какую-то плюшку и заварил мне чай, а потом сказал:
— Мария Сергеевна, вы, наверное, думаете об увольнении? И напрасно. У меня бывали ситуации и похлеще. Когда я работал следователем, у меня злодей практически при мне женщину убил. Так что ваш беглец — это просто детский лепет.
— Как это женщину убил? — заинтересовалась я. — Расскажите, Владимир Иванович.
У меня даже слезы высохли в преддверии рассказа.
— Расскажу, — кивнул шеф. — Я работал первый год, ничего не знал и всего боялся.
Я недоверчиво хмыкнула. Представить нашего мудрого и многоопытного прокурора робким стажером было совершенно невозможно. Он давно приучил нас к тому, что он знает все. Мы привыкли, что если что-то не клеится, надо идти к шефу, он подумает минуту и спокойно подскажет выход из положения, вот только что представлявшегося неразрешимым. А оказывается, ничто человеческое ему не чуждо.
Шеф словно прочитал мои мысли.
— Я же не родился сразу старым и умным. Сколько шишек себе набил, пока набрался уму-разуму. Так вот, дежурил я по городу, и вызвали меня в коммунальную квартиру на некриминальный труп. Хорошо еще эксперт-медик мне подсказал, что надо съездить, посмотреть. А то знаете, как — участковый и к трупу не подойдет, с порога решит, что смерть не криминальная, а мы потом расхлебываем.
Я кивнула. Уж это-то я знала хорошо. Не далее как неделю назад два старых гопника с уголовным прошлым поссорились в притоне, и один другого исколол шилом в грудь. А колотые раны не вызывают обильного кровотечения, и рубашка, сквозь которую кололи, вроде бы даже и не повреждена. Потерпевший лежал под столом, пришел участковый, посмотрел издали, ничего ужасного не увидел, но на всякий случай вызвал “скорую”, подсказав, что это, скорее всего, сердечный приступ. И доктор такой же ледащий попался: приехал, глянул на тело от двери и настрочил справку — “смерть до прибытия, не выдержало сердце”. Патологоанатом в морге, вскрывая труп и насчитав двадцать четыре колотых ранения в левой половине грудной клетки, ворчал: “Конечно, тут никакое сердце не выдержит”…
— Ну вот, — продолжил шеф, — я уже готов был распорядиться, чтобы оформляли труп, а медик мне шепчет: “Ты про повреждения спроси”. Я спрашиваю участкового по телефону: “Повреждения есть?” А он мне: “Да пара синячков на лице, вот и все”. Медик мне и говорит: “Раз есть повреждения, надо съездить”. Ну мы и поехали. А ты чайку глотни, сразу полегчает.
Я помотала головой.
— Ну как хочешь. — Очень редко, только в экстремальных ситуациях, шеф позволял себе обращаться ко мне на “ты”. Только тогда, когда мне было хуже некуда. — Ну слушай дальше. Приезжаем мы в квартиру. Лежит дед посреди коридора, лицо все разбито, какие там два синячка — один сплошной кровоподтек вместо физиономии. А на шее — странгуляционная борозда. Хорош бы я был, если бы дал указание оформлять как некриминальный, да? Я соседей спрашиваю, а кто его мог убить? Соседи мне отвечают, что у них живет в квартире урод, бывший полицай, который стоит на учете в ПНД и всех терроризирует. Я к нему в дверь дернулся — закрыто. А он нас оттуда матом поливает. Что делать? Стали пока труп осматривать. Медик диктует, я протокол пишу. И вдруг раз — и дверь открылась из комнаты, где псих живет. И он раз — и вывалился прямо на нас. Ну псих, одно слово, непредсказуемый. Уголовный розыск ему сразу руки закрутил, а мы заглянули в комнату, а там… А там его сожительница — задушенная. Оказывается, пока мы протокол осмотра трупа писали, он свою женщину убил, она еще теплая была, когда мы вошли в комнату. Представляешь? Я буквочки на бумажке корябаю, а за тоненькой стеночкой человека убивают. Вот я тоже тогда решил уволиться. И что бы вы, мелюзга следственная, без меня делали, а?
Я улыбнулась. И шеф, увидев, что я расслабилась, улыбнулся тоже.
— Вот какие бывают потрясения. А твоя история с отпечатками пальцев — подумаешь. Ну в конце концов, что такого произошло? Ну не представишь ты пальцы потерпевшего эксперту. Ты же и не предполагаешь, что там на стенах следы рук именно Коростелева, так? Там наверняка следы преступника. Значит, это просто формальность. А из-за формальности так убиваться — никаких нервов не хватит. Ну все? Дать платок или не надо?
— Спасибо, Владимир Иваныч. Пожалуй, я не буду увольняться.
— Ну и молодец. Иди работай.
Открылась дверь, и на пороге появилась Зоя:
— Владимир Иванович, извините, там убойный отдел требует Швецову. Кужеров на проводе, аж телефон раскалился.
— Переключи на мой, — кивнул ей шеф, и я, дождавшись сигнала, сняла трубку. Зоя была права, Кужеров, судя по всему, аж приплясывал на том конце провода.
— Марья, — заорал он, — я реабилитирован! Пальцы Коростелева есть в ГИЦе, он и вправду был судим. Если хочешь, мне ребята из Москвы с поездом отправят, завтра дактилокарта будет у тебя. Хочешь? А то почтой долго.
Я усмехнулась; пока я распускала нюни, Кужеров связался с Москвой, с уголовным розыском, те сходили в ГИЦ и нашли данные Коростелева. Ага, значит, Фужер чувствовал себя виноватым и переживал.
— Ну что, — спросил шеф, внимательно наблюдавший за мной, пока я говорила по телефону, — ситуация перестала быть смертельной? Никогда не надо принимать скоропалительных решений.
Дав ценные указания Кужерову, я собралась было идти, но шеф меня остановил.
— Мария Сергеевна, возьмите недельку за свой счет. Отдохните, чтобы мысли глупые в голову не лезли. А там, глядишь, и беглецы найдутся, и жизнь наладится.
— Спасибо, Владимир Иванович.
Я прижала руки к груди в благодарности, потом повернулась и вприпрыжку поскакала к двери, услышав, как за моей спиной тихо хрюкнул шеф.
Через день я встречала Пьетро в аэропорту. Конечно, он увидел меня первый и начал махать через стекло свободной рукой. Другой рукой он прижимал к себе охапку белых роз. Я как-то обмолвилась, что у меня дома лучше всех стоят именно белые розы, а он запомнил. А Сашка все время дарил мне розовые…
Когда он получил багаж, прошел паспортный контроль и вышел на территорию России, мы обнялись, розы перешли мне в руки.