— Иде их хороших ноне сыщишь? Сам разумеешь, сколь люду на войне полегло. Хочь такии и то слава Богу!
— А кому рыба?
— В село. Детве, вдовым.
— Тебе — то такое зачем? Не ты ли Акимыча в свое время за этакое бранил?
— Не бреши. Не за то. Дед твой, царствие ему небесное, всяку шантрапу лекарил. Подмогал безразборно худым людишкам. Все от доброты своей. За каку ни раз, ровно дурной козел, прости мине Господи, битым бывал да охаяным. Я жа сиротам подмогу справляю. То Божье дело. Святое.
— Что за то получишь? — прищурился Колька.
— А што надоть? Я, слава Богу, ничево не жду. Ни от каво.
— Тогда зачем все это?
— Ты Варвару-то помнишь, в кой постояльцем был? Так в ей ноне девять душ сирот. Кормилец помер. Она ж о тебе, ровно об своем, пеклась. Ныне ее детва в лихе и голоде. Нешто ей не подмочь? Ай не уразумел?
— Других нет?
— И другие, вишь, дед да убогаи и то не без дела.
— Мучаешься, а за кого?
— За люд.
— Дело твое.
Марья тихо стояла рядом. Радовалась, что мужу полегчало. Боль отпустила. Это она заметила сразу. Теперь улыбалась. Макарыч с Колькой, забыв о споре, приложились к перцовой.
— Я, отец, если ты не против, недели через две назад поеду. В институт. Надо скорее его закончить.
— Погодить не хошь?
— Хочу, но надо.
— Аль не приветили, не угодили?
— Когда выучусь, насидимся вместе.
— Навроде свое на каторге отсидел. Боле не желаю.
— В город вас возьму. Будем все вместе жить.
— На че мине город?
— Отдохнешь от тайги.
— Я к ей не пристал ишо. Кому не по серцу, нехай в городи пикетца.
— Что так?
— А-а-а, — махнул лесник рукой.
В эту ночь опять Макарыча бессонница замучила. Ломило в груди. Сухой надсадный кашель душил. Болела голова. К утру и вовсе худо стало. Перед глазами крутилось, вертелось, как в колесе.
— Застудился?
— Малость. То пустяк. Одыбаюсь. Макарыч жадно пил воду. На лбу морщины
пролегли. По ним пот ручьем.
— Баньку истопить?
— Не полегчает, к вечеру справь.
Но уже к обеду отяжелели ноги, руки Макарыча. Колька пошел готовить баню.
— Марья! — позвал лесник жену. Та подошла:Ты не обессудь. Исхворалси.
— О чем ты?
— Тяжко тибе со мной?
— Пустое городишь.
— Марья, помру, Кольку не кидай. Подмоги, сколь сил станит. Нехай ево ученым сделаитца. Довелось ба человеком ево поглянуть. При бабе с ребятками.
— Поглянешь.
— Не дотяну. Скручиваит. Худо, а помирать неохота. На каво тибе доверю? Колька не надежнай. Шшенок. Сам не пристроенай. Не дай-то Бог и тибе в свете сиротой остатца. Единой бабе и серед родни холодно. Хлебушко слезами запивать станишь. То мине и боязно.
Внезапно в дверь зимовья постучали.
— Входи, — удивился Макарыч.
Вошел председатель сельсовета. Поздоровался. Подсел поближе к леснику. Тот рассказал ему о вчерашнем.
— Я тебе, как поправишься, хороших мужиков пришлю. С войны вернулись.
— Дайте ему хоть оклематься-то. Ведь на ноги встать не по силам. А вы о работе. Нешто болыпе- то никого не сыскали?
— Цыть, мать! — рассердился Макарыч.
Марья, едва сдерживая слезы, вышла из избы.
— Як тебе, Макарыч, с обновками. Директор твой, Евгений Иванович, передать велел. Глянь, вся амуниция и на зиму, и на лето. А вот нож. Сталь уральская, лучшей марки, именной. От него — лично с надписью. И рюкзак. В него полтайги упрятать можно. Для ружья кольцо есть. Все предусмотрено.