«Как странно, — подумала Харриет, глядя, как Кертис, нелепо, по-утиному, переваливаясь с ноги на ногу, бежит вдоль обочины дороги, в том же самом месте, где она встретила его в первый раз, — что я его вовсе не ненавижу, несмотря на то, что его семья сделала с моей». Кертис, вооруженный водяным пистолетом, периодически прицеливался и окатывал струей воды проезжающие по дороге машины.
Дверь ветхого на вид двухэтажного дома, из которого выбежал Кертис, распахнулась, и наружу вышли два человека, с трудом тащившие большую плетеную корзину, закрытую брезентом. Один из мужчин был совсем молодой, худой, угловатый, с вздыбленными волосами и глазами, раскрытыми так широко, словно он только что испытал великое потрясение. Второй мужчина, более высокий и плотный, двигался задом наперед и несколько раз споткнулся, когда спутник нечаянно толкнул его корзиной.
Они явно спешили — несмотря на то что корзина была, видимо, ужасно тяжелой и волокли они ее из последних сил, оба не остановились ни на минуту, пока не поднесли корзину к грузовику, припаркованному около въезда на участок перед домом. Кертис издал то ли рык, то ли стон и прицелился в мужчин из пистолета. Харриет отошла в тень растущих у обочины деревьев.
Старший мужчина открыл заднюю дверь грузовика, и они, кряхтя, подняли корзину и попытались втолкнуть ее внутрь, — зацепившись за что-то, корзина опасно наклонилась.
— Эй, осторожнее! — закричал младший из мужчин.
Второй вытер лицо платком. Харриет был виден только его затылок — седоватый хвост грязных волос, собранный на затылке.
Покончив с корзиной, мужчины чуть ли не бегом бросились назад и через пару минут вынесли из дома еще одну похожую корзину. Харриет была заинтригована. Что они могли там хранить? На инструменты было непохоже. Впрочем, в этот момент ее больше беспокоил Кертис. Хотя Харриет и не держала на него зла, но все же относилась к добряку-дауну с некоторой опаской и старалась держаться от него на расстоянии. Конечно, в этом она не была исключением. Широкие, размашистые движения толстых рук Кертиса пугали малышей, а в школьном автобусе никто не хотел сидеть с ним рядом, потому что он трогал девочек за лица и норовил провести рукой по шее. Впрочем, в школе все жалели Кертиса, поскольку там бытовало единодушное мнение, что бедного дауна дома обижают. Он часто приходил в школу, покрытый подозрительного вида синяками, — на теле Кертиса они были какого-то клюквенного цвета.
Конечно, у Кертиса не было родителей, только братья да полуживая бабка, но все равно учителя возмущались, что частенько он приходил в школу вообще без завтрака или приносил что-то немыслимое — банку варенья, например. Когда учителя звонили бабке, та невнятно бормотала извинения — старая она уже да совсем больная, ей за всем не уследить. Учителя поднимали брови: как-никак, Академия — частное заведение, и если у родственников Кертиса хватало денег, чтобы заплатить за его образование (а оно стоило тысячу долларов в год!), то почему бы им не скинуться своему брату на завтраки?
Харриет тихо отступила еще глубже в тень акации. Страшно даже представить себе, что будет, если Кертис ее заметит!
Зашуршали шины, и во двор плавно въехал роскошный перламутрово-серый «шевроле-линкольн», принадлежавший мистеру Дайлу. Харриет еще больше удивилась: он-то что здесь делает? Мистер Дайл вышел из машины, по-хозяйски небрежно захлопнул дверцу и направился к стоящим у грузовика мужчинам.
— Юджин? — позвал он, и потом громче и настойчивей: — Юджин!
Старший мужчина вздрогнул и обернулся. Выражение его лица нельзя было назвать радостным.
— Здравствуйте, мистер Дайл, сэр, — пробормотал он.
— Как хорошо, что я вас застал, — с довольным видом сказал мистер Дайл, потирая руки. — Да, мистер Юджин, вас сложно застать дома, а у меня к вам небольшой разговор.
Мужчина обреченно вздохнул и повернулся к Харриет лицом. Она невольно вздрогнула и отшатнулась, увидев, что половина его лица обезображена уродливым багровым пятном.
— А это кто, Юджин? — мистер Дайл окинул незнакомца благожелательным взглядом.
Молодой человек испуганно вскинул голову.
— Лойял, — он подал Дайлу руку. — Лойял Риз.
— А вы, наверное, не местный?
«Да уж, точно подмечено, — язвительно подумала Харриет, — у него такой акцент, будто он с луны свалился…».
— Что ж, Лойял, приятно познакомиться, — продолжал Дайл, — вы у нас в гостях? Потому что, — он поднял руку, — у нас с Юджином есть маленькая договоренность. Правда, Юджин? Никаких гостей. Но для вас мы сделаем небольшое исключение. Правда, Юджин? Кстати, как тебе понравилась новая дверь, которую я для тебя поставил?
Юджин вымученно улыбнулся и пробормотал:
— Спасибо, мистер Дайл, теперь она закрывается лучше, чем раньше…
— А колонка с горячей водой? — продолжал Дайл. — Как она тебе? Теперь можно мыться хоть каждый день, правда? И воду не надо экономить…
— Э, мистер Дайл, сэр…
— Что ж, Юджин, нашим отношениям пойдет на пользу, если у нас с тобой не будет друг от друга секретов, ты согласен?
Юджин выглядел несколько озадаченным.
— За последние два дня ты два раза не пустил меня на мою собственную территорию, хотя прекрасно знаешь, что я имею право инспектировать ее в любое время, — говоря это, он теснил квартирантов к входной двери.
— Мистер Дайл, что я сделал, сэр? У меня все в порядке, я исправно плачу за квартиру…
— Я скажу прямо, Юджин, ко мне поступили жалобы от соседей. На вонь. И когда я был у вашей двери вчера, я тоже ее почувствовал.
— Так вы пройдите в квартиру, мистер Дайл, посмотрите сами.
— Пройду, пройду, Юджин, не беспокойся…
— Хат!
Харриет даже подскочила от испуга — на другой стороне улицы Кертис изо всех сил размахивал руками над головой. Его лицо расплылось в восторженной улыбке, глаза были закрыты.
— Слепа! — крикнул он.
Мистер Дайл обернулся и посмотрел на Кертиса с выражением легкого отвращения.
— А, Кертис, и ты здесь. Осторожнее, пожалуйста. — Он бочком обошел мальчика и решительно направился к парадной двери.
Кертис вытянул руки вперед, зажмурил глаза и бросился через улицу к Харриет, сделав страшное лицо. В горле у него булькало и клокотало.
— Я монстр, — рычал он. — Уу-ууу, монстр!
Харриет в ужасе оглянулась, но, к счастью, мистер Дайл ее не увидел. Не прекращая разговора с Юджином, он подхватил его под руку и увлек за собой в дом. Кертис затормозил прямо перед носом Харриет и открыл глаза.
— Шнурки, — сказал он.
— Кертис, у тебя завязаны шнурки, — твердо ответила ему Харриет.
Это было их извечным ритуалом. Кертис не умел самостоятельно завязывать шнурки, поэтому в школе он всегда просил детей ему помочь. В результате он так привык повторять одно и то же, что теперь всегда начинал разговор одинаково.
Внезапно Кертис протянул к Харриет руку, схватил ее за запястье и поволок за собой на другую сторону улицы.
— Прекрати! — возмущенно закричала Харриет. — А ну отпусти меня! Сейчас же!
Но Кертис был очень крепок физически, у Харриет не хватало сил освободиться от мертвой хватки его мясистых, влажных рук. Она изловчилась и изо всех сил лягнула его по лодыжке. Кертис затормозил посреди дороги и, не отпуская ее руки, развернул Харриет лицом к себе. Его темные бусинки-глаза, утонувшие в щеках, смотрели на нее без всякого выражения, что было довольно страшно, а потом он свободной рукой погладил ее по волосам.
— Сильная Хат, — сказал он.
Харриет вырвала руку и отступила от него на пару шагов, потирая запястье.
— Не смей так больше делать, — сердито сказала она. — Чего ты хватаешь людей на улице?
Кертис расплылся в улыбке.
— Кертис, добрый монстр, — проворчал он своим «игральным» голосом. — Добрый! Не кусает, ест только печенье. — Он похлопал себя по круглому животу. — Смотри!
Таинственно улыбаясь, он проковылял к грузовику и приподнял брезент, занавешивающий кузов сзади.
— Зачем? — неохотно спросила Харриет, но вдруг насторожилась. Этот запах нельзя было спутать ни с чем. — А что там?
Кертис ухмыльнулся и потащил на себя брезент, закрывающий ближайшую корзину. Господи Боже! Змеи! Да сколько! Всех мастей и размеров — щитомордники и гадюки, маленькие гремучки и здоровенные змеюки наподобие удавов. Все это месиво кишело, шипело, извивалось, переползало друг через друга, то там, то сям над общей массой вдруг поднималась белая треугольная головка со слепыми глазами и, шипя, высовывала острое жало. Харриет в испуге отпрянула.
— Не добрая змея, — сказал Кертис за ее спиной. — Нельзя трогать. Змея кусит! — Он собрал в горсть пальцы и несколько раз ткнул в сторону Харриет, показывая, как именно змея будет ее кусать. Харриет застыла перед корзинами, не в силах поверить своим глазам. На корзинах были прикреплены куски картона, испещренные странными символами: кресты, черепа, солнце, луна, звезда Давида. На других были наклеены выцветшие фотографии: гробы в окружении печальных семейств, сельские мальчики со змеями в руках на фоне костров. На одной фотографии была изображена прелестная девочка, стоящая на коленях, молитвенно сложив руки. На ее голове лежала свернувшаяся в кольцо гадюка, хвост которой свисал ей на плечо. Над фотографией красовалась надпись из букв, вырезанных из газетной статьи:
Спи с ИисуСом
Риизи ФОРД
1935–1952
В стоящей отдельно вертикальной корзине, распустив капюшон, покачивалась настоящая королевская кобра. Глаза ее, древние глаза рептилии, смотрели на Харриет не мигая. В них отражались джунгли, разрушенные храмы инков, тайные ритуалы, равнодушная, практичная жестокость и мудрость, идущая из глубин веков. Харриет знала, что на обратной стороне капюшона изображены слова Брахмы, начертанные им, когда Первая Кобра мира распустила над ним свой капюшон и защитила его от солнца.
Со стороны дома раздался невнятный шум — хлопнула входная дверь. Харриет вздрогнула и перевела взгляд на окна второго этажа. В первый раз она заметила, что они затянуты изнутри какой-то металлизированной пленкой. Почему-то это вызвало у нее такой же необъяснимый страх, как и кобра. Пока Харриет завороженно глазела на окна, Кертис подошел к ней совсем близко и теперь водил перед ее носом рукой, изображая змею. Очень медленно он раскрыл собранные горстью пальцы и зловеще прошептал:
— Монсссстр… — а потом быстро собрал пальцы вместе, изображая бросающуюся змею: — Кусь! Кусь!
Со стороны дома опять послышался шум — не иначе, мистер Дайл спускался вниз. Харриет оглянулась, ища путь к отступлению, но тут Кертис опять сжал ее запястье железной хваткой и потащил к двери в дом. На секунду Харриет растерялась, но быстро пришла в себя и попыталась вырваться — тщетно. Она извивалась, лягалась, пыталась упираться, но с Кертисом ей было не справиться. Внезапно ее осенило:
— Кертис! — взвизгнула она. — Гляди, у тебя шнурки развязались!
Кертис остановился как вкопанный, ослабил хватку и невольно взглянул вниз, а Харриет собрала все силы и бросилась бежать.
— Они путешествуют вместе с карнавалом, — сказал Хилли своим раздражающе авторитетным тоном, как будто он знал все обо всем. Они с Харриет сидели у него в комнате, закрыв дверь. Почти все предметы здесь были или черного, или золотого цвета — цвета «Святых Нового Орлеана», любимой команды Хилли.
— Не думаю, — с досадой проворчала Харриет, расчесывая комариный укус на колене. Через закрытую дверь доносились приглушенные ритмичные удары — это Пембертон у себя в комнате слушал музыку.
— На змеиной ферме тоже висела куча фотографий и все стены были разрисованы, так что они точно оттуда!
Харриет с сомнением покачала головой. Ей сложно было это объяснить, но она нутром чувствовала, что загадочные знаки и картинки на корзинах не имели отношения к грубо намалеванным изображениям змей, которыми славилась змеиная ферма.
— Ну а кто же они такие, по-твоему? — с вызовом спросил Хилли. Он раскидал по полу наклейки от жвачек и теперь сортировал их по сериям. — Может, они мормоны? Там, у Дайла, снимают квартиру мормоны.
— Мммм.
Мормонские мальчики, что жили на первом этаже в доме мистера Дайла, были довольно бесцветной парочкой. К тому же они существовали совершенно изолированно от общества, у них даже работы не было.
Хилли сказал:
— Мой дедушка говорит, что мормоны верят, что они живут на другой планете и отправляются туда после смерти. А еще у них может быть больше одной жены.
— У тех, что снимают у мистера Дайла квартиру, вообще нет жен.
Однажды они пришли к Эдди, когда Харриет была у нее в гостях. Эдди налила им лимонада, подала печенье, внимательно выслушивала в течение двух часов и отправила восвояси с миром. Потом она заявила Харриет, что эти мормоны — «вполне симпатичные молодые люди, только верят в ужасную чепуху».
— Эй, а давай позвоним мистеру Дайлу, — вдруг сказал Хилли.
— Это еще зачем?
— Ну, типа притворимся, что мы — жильцы, спросим, что у них там происходит.
— Какие еще жильцы?
— Ну не знаю какие. — Он бросил ей наклейку — зеленый монстр с налитыми кровью глазами за рулем машинки для гольфа. — Тебе нужна такая? У меня две одинаковые.
— Нет, спасибо. — Глупо, подумала Харриет, что Хилли заклеил все окна этими идиотскими наклейками. У него в комнате всегда темно — солнце вообще туда не попадает. Умереть с тоски можно в такой комнате.
— Ну ладно, тогда позвони Эдди. Она наверняка знает что-нибудь про мормонов.
Внезапно Харриет поняла, почему Хилли разобрала такая охота звонить всем подряд: на столе красовался новый телефонный аппарат — трубка была спрятана в черном с золотом шлеме «Святых».
— Если они думают всякие глупости про свою собственную планету, — сказал Хилли, кивая на телефон, — кто знает, что еще они могут воображать? Может, они и змей для чего-то используют?
Поскольку собственных идей у Харриет не было, она взяла трубку и набрала номер Эдди.
— Алло? — Эдди ответила после второго гудка.
— Эдди, — сказала Харриет в шлем, — что мормоны думают о змеях?
— Харриет, это ты?
— Ну, может быть, они их держат дома, как домашних животных? Или разводят, как коров?
— С чего ты это взяла, милочка?
После неловкой паузы Харриет сказала:
— По телевизору показывали про них передачу.
— Вот уж не знала, что ты увлекаешься змеями! Помнится, кто-то вопил: «Спасите меня, спасите!», завидев крохотного ужика у себя во дворе.
Харриет пропустила этот низкий выпад мимо ушей.
— Знаешь, — продолжала Эдди, — когда я была девочкой, мы много слышали о лесных проповедниках, которые дрессировали змей. Но они не были мормонами, просто жили в лесах — странноватые люди. Кстати, Харриет, ты можешь прочитать «Этюд в багровых тонах» сэра Конан Дойла, там немало сказано о мормонах и их обычаях. По-моему, после папиной смерти все собрание сочинений Конан Дойла осталось у Тэт. А может, у меня на чердаке, в той коробке, где Коран и Конфуций?
— Эдди, я бы хотела побольше узнать об этих людях со змеями…
— Харриет? Я не слышу тебя. Откуда ты звонишь?
— Я у Хилли в комнате.
— Странно, а кажется, будто ты разговариваешь из туалета.
— Нет, просто здесь телефон такой странной формы… Эдди, где можно найти этих людей?
— В лесах и горах и заброшенных местах, вот все, что я знаю, — с пафосом произнесла Эдди.
Как только Харриет повесила трубку, Хилли воскликнул:
— Я вспомнил! Эти мормоны живут на первом этаже! Значит, второй этаж снимает кто-то другой.
— А кто?
Хилли возбужденно ткнул пальцем в телефон, но Харриет отрицательно покачала головой — снова звонить Эдди она не собиралась.
— Эй, там же был грузовик, верно? Ты запомнила номера?
— Господи, а ты прав, — простонала Харриет, — нет, мне даже в голову не пришло.
— Ну, они хотя бы были из Александрии? Думай, Харриет, думай, — мелодраматично подняв бровь, произнес Хилли. — Ты должна вспомнить.
— Давай просто съездим туда и посмотрим. Если мы сразу же поедем… Эй, прекрати, что ты делаешь? — Харриет с раздражением взглянула на Хилли, который методично покачивал перед ее носом пальцем, имитируя действия гипнотизера.
— Тебе оучень хоучится спааааать, — проговорил Хилли низким, замогильным голосом. — Оучень… оучень…
Харриет стукнула его по руке, тогда он зашел с другой стороны, тыча пальцами ей прямо в лицо:
— Хоучится… Оучень…
Харриет хорошенько ткнула его кулаком в живот. С воплем «Господи Иисусе!» Хилли согнулся пополам.
— Боже, Харриет, ты меня по нерву ударила!
— Я же тебе велела прекратить!
Внезапно на лестнице раздался сердитый топот и голос у двери произнес:
— Хилли! Твоя подруга еще там? Открой дверь сию же минуту!
— Эсси! — раздраженно заорал Хилли, падая на кровать. — Мы ничего не делаем!
— Открой сию же минуту дверь.
— Сама открой.
В комнату влетела Эсси Ли, новая домработница, которая служила у Халлов только несколько недель и даже не знала Харриет по имени. Впрочем, Харриет подозревала, что Эсси знает гораздо больше, чем показывает, ну и, конечно, больше, чем ей следует знать.
— Что это вы тут расшумелись, орете как оглашенные да имя Господа поминаете всуе? Постыдились бы такой шум поднимать! — закричала она. — Еще и дверь закрыли! Чтоб эта дверь всегда была открыта, вы меня поняли?
— А почему Пем закрывает дверь, и ничего?
— А у Пема, между прочим, никакая девчонка не сидит в гостях, — сказала Эсси, поворачиваясь к Харриет и пронзая ее таким взглядом, будто она была лужицей кошачьей блевотины, которую Эсси предстояло убрать. — И Пем не орет на весь дом, и черта не поминает, и не ведет себя как черт-те что…
— Не надо так говорить о моих гостях, — выкрикнул Хилли. — А то я все маме расскажу.
— Ой-ой, «я сейчас все мамочке расскажу», — передразнила его Эсси. — Давай, рассказывай, ты же любишь небылицы — например, как я съела то шоколадное печенье, которое на самом деле ты сам и слопал! Что-то ты теперь напридумываешь?
— Убирайся из моей комнаты!
Харриет поежилась и молча уставилась на ковер. Она никак не могла привыкнуть к шумным скандалам, разворачивающимся у Хилли дома, когда родители были на работе: Хилли против Пема (подбор отмычек и тайное проникновение на чужую территорию, срывание плакатов со стен, изымание драгоценностей, порча домашних заданий) или, чаще, Хилли и Пем против постоянно меняющихся домработниц. Все предыдущие, по мнению Харриет, были действительно довольно противными, а впрочем, она не могла их в этом винить — ведь им приходилось жить под одной крышей с двумя полными отморозками.
— Вы только посмотрите на это, — презрительно сказала Эсси, обводя взглядом комнату. — Какая гадость, все так уродливо. Я бы сорвала все эти плакаты да и сожгла их…
— А, она грозит, что сожжет дом! — завопил Хилли, немедленно багровея. — Ты слышала, Харриет? У меня есть свидетель! Она только что угрожала…
— Я ничего такого не говорила. А ну прекрати сейчас же выдумывать небылицы…
— Говорила, говорила! Правда, Харриет? И я все расскажу маме, — торопливо продолжал Хилли (Харриет поняла, что ей лучше молчать), — и она позвонит в агентство и скажет, что ты совсем сошла с ума, и больше тебя никто никогда не возьмет на работу…
За спиной Эсси появилась голова Пембертона. Он с веселым удивлением посмотрел на брата, выдвинул нижнюю челюсть, скривил губы и проговорил детским голосом:
— Смотлите, какие у нас неплиятности…
Увы, это было сказано в самый неподходящий момент. Эсси Ли обернулась и двинулась на Пема, сжимая кулаки.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать? — завопила она.
Пембертон, наморщив лоб, лишь ошеломленно помигал.
— Ты, лентяй из лентяев! Целый день в кровати валяешься, ни дня в жизни своей не работал! А я должна зарабатывать себе и дочке на пропитание…
— Да что это с ней? — спросил Пем, обращаясь к Хилли.
— Эсси грозила поджечь дом, — самодовольно заявил Хилли. — Харриет — мой свидетель.
— Я ничего такого не говорила! — Круглые щеки Эсси ходили ходуном от распиравших ее чувств. — Это ложь, вранье!
Пембертон из коридора подал Хилли знак рукой — горизонт чист. Хилли без предупреждения схватил Харриет за руку и потащил в ванную, соединявшую его комнату с комнатой брата. Они влетели туда, задвинули защелку, выскочили с другой стороны (Харриет по дороге чуть не свалилась на кровать Пема), пролетели вниз по лестнице и выбежали из дома через заднюю дверь.
— Чума какая-то, — сказал Пем. Все трое сидели за пластиковым столиком в дешевой местной забегаловке «Джумбо». На полу валялись забытые детские игрушки — слон в цирковой попоне и выцветший пластиковый утенок. После стремительного побега из дома они загрузились в «кадиллак» Пема и минут пятнадцать бесцельно кружили по городу, пока машина не раскалилась настолько, что они в ней чуть не поджарились. В конце концов Пем привез их в «Джумбо».
— Может, стоит заехать на корты и рассказать маме, — сказал Хилли. Сегодня братья как-то особенно сердечно общались друг с другом — видимо, их сблизила совместная борьба против Эсси.
Пем допил свой молочный коктейль и швырнул высокий пластиковый стакан в урну.
— Мама родная, — сказал он. — Эта женщина абсолютно ненормальная. Я испугался, как бы она чего вам не сделала.
— Эй, слышите сирену? — Все трое прислушались к затихающей вдали пожарной сирене. — Наверное, к нам поехали, — мрачно сказал Хилли.
— Скажи мне еще раз, что там произошло? — спросил Пембертон. — Она что, просто так на вас накинулась?
— Вообще без всяких причин. Эй, дай-ка и мне сигарету, — добавил Хилли, видя, как Пем выложил на столе пачку «Мальборо» и спички.
Пем закурил, затем отодвинул сигареты подальше от Хилли. Дым показался Харриет ужасно зловонным — наверное, от жары и от близости к шоссе.
— Вообще-то я это предвидел, — произнес Пем, глубокомысленно качая головой. — Я и маме говорил. Эта женщина страдает слабоумием. Наверняка сбежала из дурки.
— Вообще-то она ничего такого не говорила, — выпалила вдруг Харриет. Она была настолько потрясена всем случившимся, что и двух слов не произнесла с тех пор, как они стремглав выскочили из дома.
Пем и Хилли разом повернулись и уставились на нее до смешного похожими глазами.
— Чего? — сказали они хором.
— Ты на чьей стороне, подруга? — болезненно сморщившись, спросил Хилли.
— Ну, просто она не говорила, что сожжет дом.
— Нет, говорила!
— Она сказала, что сожжет, но не дом, а плакаты Хилли и его наклейки, ясно?
— Ах вот что? — растягивая слова, произнес Пембертон. — Сожжет плакаты? То есть ты считаешь, что это в порядке вещей?
— А мне казалось, Харриет, что ты мой друг… — обиженно сказал Хилли.
— Да нет, не в этом дело, просто она… Не то имела в виду… То есть я хотела сказать, — торопливо добавила Харриет, видя, как Пем и Хилли закатывают глаза, — что ничего страшного-то не произошло.
Хилли демонстративно отодвинулся от нее на самый край скамьи.
— Просто она была не в себе, — пробормотала Харриет, чувствуя себя все более неуверенно.
— О да, она все время не в себе.
— Ну а вы ведете себя так, будто она бегала за вами с ножом.
Хилли презрительно фыркнул:
— Ну так что, будем ждать, когда она спятит окончательно и помчится за нами с ножом? Я лично не хочу больше ни минуты проводить с ней под одной крышей. Я устал все время дрожать за свою жизнь.
Обратная поездка через город не заняла много времени — Александрию даже с натяжкой нельзя было назвать большим городом. Основной городской достопримечательностью считалась река Хума, что в переводе с языка индейского племени чокто означало «Красная», хотя на самом деле большую часть года река была грязно-желтого цвета. Широкая, неухоженная и неприветливая, она делила город на юг и север. Жилые кварталы около реки занимала беднота — там, среди груд мусора и пунктов по сбору утильсырья, ютились кое-как сколоченные домишки с жестяными крышами и на дороге среди грязных луж возились детишки и бегали тощие, голенастые курицы. Немного лучше дела обстояли в районе Марджин-стрит и Хай-стрит, где среди заброшенных сараев для хранения хлопка да старых депо Хилли и Харриет облюбовали себе несколько интереснейших игровых площадок. Ну а на Мейн-стрит дома стояли высоченные, старинные, привольно раскинувшиеся на просторных участках, отгороженных от улицы высокими заборами.
— Эй, Пем, а ну-ка притормози около мормонского дома, — сказал Хилли.
— Зачем это? — спросил Пем, но притормозил.
Кертиса не было видно, на площадке перед домом стоял грузовик, но Харриет сразу же заметила, что это другой грузовик. На улице не было ни души.
— Боже, а это еще что? — вскрикнул Хилли, на секунду прервав поток своих жалоб на Эсси Ли.
— Черт возьми, там что, окно завешено фольгой? — произнес в пространство Пембертон, останавливая машину посреди улицы.
— Харриет, расскажи ему, что ты видела…
— Я даже знать не хочу, что там происходит. Может, они там порнушку снимают? Да уж, — продолжал Пем, качая головой. — И какому извращенцу понадобилось занавешивать окна фольгой?
— Слушай, Пем, давай поскорее уедем отсюда.
— Ну чего ты теперь испугался, трусишка?
— Посмотри сам.
В центре окна появился черный треугольник — невидимая рука оттянула фольгу, очевидно чтобы выглянуть на улицу. Взревев, машина с воем понеслась по улице.
Юджин проводил взглядом удаляющийся автомобиль и тихо опустил фольгу на место. У него начиналась жуткая мигрень. По щекам непроизвольно текли слезы, и когда он отступил от окна, то случайно задел батарею банок с тоником и звон падающей жести отозвался пронзительной болью в левой части головы.
Мигрени, или, как их называли в Александрии, «рвотные боли», были наследственным бичом семейства Ратклиффов. Рассказывали, что их дед, Ратклифф (слава богу, давно почивший), во время особенно сильного приступа выбил корове глаз битой. А отец Юджина так сильно стукнул маленького Дэнни, что тот пролетел через всю комнату, ударился головой о холодильник и выбил коренной зуб.
Головные боли приходили внезапно, а эта так вообще налетела ниоткуда. Конечно, в последнее время Юджину пришлось поволноваться — чего стоили одни змеи, да еще не знаешь, когда этому уроду Дайлу придет в голову наведаться с инспекцией. Просто чудо, что они успели тогда вынести всех змей наружу! Но кому понадобилось сейчас следить за ним?
Услышав на улице шум работающего вхолостую двигателя, Юджин бросился к окну, ожидая увидеть полицейскую машину или даже самого шерифа. Однако этот вызывающий светло-голубой автомобиль с откидным верхом никак не мог принадлежать полиции. Он не разглядел его марки (Юджин вообще плохо понимал в машинах), зато ясно увидел три белых лица на переднем сиденье, — один из сидевших в машине показывал рукой на его окна. Вот так штука! Может, это люди Фариша? Трясущимися пальцами он набрал номер брата, сел на табуретку и опустил голову на руки. После пятого или шестого звонка Фариш поднял трубку. Он что-то очень шумно жевал и не остановился, слушая Юджина.
— Я тебе одно скажу, — заявил он, громко рыгнув, когда Юджин замолчал, — это точно не копы и не репортеры. Никто из них не станет так тупо тормозить прямо напротив дома. Может, это ребята из синдиката с побережья? Долфус с ними немного поцапался в свое время.
— А от меня-то им что надо?
— Откуда я знаю? Может статься, у них на тебя что-то есть?
— Не может быть, сам знаешь, я — агнец невинный.
— Ну, не знаю, верю тебе на слово. А с чего ты взял, что они ищут именно тебя? Вдруг их интересует твой дружок Лойял? Черт его знает, он мог где-то наследить.
— Слушай, Фарш, давай начистоту. Ты хочешь меня во что-то втянуть, и я думаю, что это связано с распроклятыми наркотиками. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, — просто знаю, да и все. Так скажи мне, для чего ты пригласил Лойяла к нам…
— Я его не приглашал. Долфус мне сказал, что малец едет на какой-то там праздник…
— Ну да, в Восточный Теннесси, это как раз по дороге!
— Знаю, знаю, но он никогда раньше в наших краях не бывал, и я подумал, что, может статься, вы с ним подружитесь. Я решил, что ты у нас только начинаешь проповедовать, а у них там уже огромный приход, вот и все, понял?
По тому, как Фариш дышал, Юджин мог ясно представить себе издевательскую усмешку на его лице.
— Однако ты прав в одном, — продолжал Фариш. — Старый Долфус замешан во всех делах и делишках, какие только могут в голову взбрести, за это я должен попросить у тебя прощения.
— Не надо мне твоего прощения, просто оставь меня в покое.
— Чего у тебя с голосом? — спросил Фариш. — Голова болит, что ли?
— Да, немного.
— Ну так пойди ляг и проспись. Кстати, вы сегодня вечером будете проводить службу?
— А что? — с подозрением спросил Юджин. После вторжения Дайла Лойял извинился и обещал немедленно забрать змей и спрятать их в надежном месте, чтобы больше не подвергать Юджина опасности.
— Мы с Дэнни хотели бы приехать посмотреть на вас, — неопределенно протянул Фариш. — Где вы будете?
— Незачем вам приезжать.
— А когда Лойял отбывает?
— Завтра. Слушай, Фарш, оставь мальчишку в покое. Он в этих делах не замешан.
— А ты-то чего вдруг так всполошился?
— Не знаю, — сказал Юджин, надавливая на левый глаз.
— Тогда пока, увидимся вечером. — Фариш так быстро повесил трубку, что Юджин ничего не успел ему сказать.
— Ласточка моя, я не знаю, что происходит в этой квартире, — сказал Пембертон, поворачиваясь к Харриет, — но снимает ее у Дайла старший брат Кертиса и Дэнни Ратклиффов. Он проповедник.
Хилли повернулся к Харриет и уставился на нее широко открытыми глазами.
— Этот проповедник — законченный псих, — продолжал Пем. — И еще у него что-то с лицом. Он стоит на дороге, трясет перед проезжающими Библией и занудно несет какую-то лабуду.
— Это что, тот самый, что подошел к нам, когда папа остановился тогда на перекрестке? — спросил Хилли. — С таким ужасным лицом? Харриет, ты слышишь? Я знаю, кто это! Он каждую субботу произносит проповеди на центральной площади. У него есть такая черная коробочка, а к ней приделан микрофон, и он… Знаешь что? — спросил он брата, пораженный новой мыслью. — Может быть, он дрессирует змей?
Харриет сильно ущипнула его за ногу.
— Каких еще змей? Совсем с ума сошел, змеи не поддаются дрессировке, — авторитетно заявил Пембертон.
— Не стоило говорить Фаришу о машине, не стоило. — Юджин беспокойно заворочался в кресле. За последние два часа Фариш дважды позвонил, выспрашивая, не видел ли Юджин на улице людей, одетых как рабочие, или почтальона, обходящего дома в неурочный час, и не было ли за его машиной «хвоста».
В конце концов Юджину удалось задремать, примостившись в широком кресле, набитом бобами, но посреди беспокойного сна он вдруг почувствовал, что над ним стоит Лойял и смотрит на него.
— Лойял? — спросил он, едва ворочая языком, пытаясь понять, где он находится и что происходит вокруг.
— У меня плохие новости, Юджин, — молодой проповедник выглядел очень уставшим. — Кто-то сломал замок. Я не смог туда попасть.
Юджин сел, пытаясь понять, о чем идет речь, — в его сне дело тоже было в ключах, в ключах от машины, они остались внутри, а он сидел на грязном пустыре и никак не мог попасть домой.
Лойял сказал:
— Мне говорили, что я могу оставить змей в охотничьей избушке в округе Вебстер. Но в замке торчал сломанный ключ, и я не смог туда попасть.
— Ах ты черт, — растерянно сказал Юджин, — так это значит…
— Да, мне пришлось привезти их назад.
Последовала долгая пауза. Потом Юджин произнес:
— Понимаешь, у меня голова просто раскалывается от боли…
— Понимаю, но я не могу оставить их там на жаре. Не беспокойся, я сам притащу корзины. Обещаю, что завтра же утром я их вывезу. Я понимаю, тебе пришлось не сладко со мной, — вдруг сказал Лойял, глядя на Юджина с сочувствием и симпатией, — ты уж не сердись на меня.
— Да ладно, это не твоя вина.
Лойял провел рукой по вздыбленным волосам.
— Я хочу сказать, что мне приятна наша дружба, — произнес он церемонно. — А если Господь не хочет, чтобы ты проповедовал со змеями, так на то его воля. Иногда он и мне не дает этого делать.
— Понимаю. — Юджину было стыдно, что он никогда не сможет объяснить этому невинному мальчику истинную причину своей неудачи со змеями — что он сам от природы нечист и кровь его заражена пороком, что Господь презирает его и не хочет принимать его дары, как Он когда-то отверг дары Каина.
— Когда-нибудь это время настанет, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал. — Просто Господь еще не уверен, что я готов.
— У Господа есть много других испытаний для тех, кто славит его, — сказал Лойял. — Молитва, проповедь, предсказания, видения. Или исцеление страждущих, бескорыстное служение. Даже в твоей собственной семье, — мягко продолжал он, — у тебя есть возможность послужить Ему.
Юджин устало взглянул в ясные, безмятежные глаза своего гостя.
— Понимаешь, — тихо сказал Лойял, — дело ведь не в том, что ты хочешь, а лишь в совершенном желании Господа нашего.
Харриет быстро прошла через кухню — пол был мокрым, стол протерт, но Иды не было видно. Пронзительный запах чистящего средства, который использовала Ида, в жару проникал сквозь кожу. Харриет нырнула в полумрак столовой. Здесь господствовал массивный буфет из «Дома Семи Невзгод» — колченогий, приземистый, он громоздился посреди газетных пачек, как старый солдат, готовый вот-вот пойти на них в атаку. Два вертикально поставленных блюда на верхней полке придавали ему немного косоглазый вид. Харриет нежно провела пальцем по его выпуклому боку, и он как будто подобрал живот, галантно пропуская ее мимо себя.
Она нашла Иду в гостиной в любимом кресле перед телевизором, где Ида проводила все время, когда не хлопотала на кухне, — обедала, лущила горох, пришивала пуговицы, попутно одним глазом наблюдая за страстями, разворачивающимися на экране. Харриет обожала это кресло — иногда, в приступе тоски, она сворачивалась в нем клубочком, прижимаясь щекой к плюшевой обивке как к Идиной груди, и сама себе напевала странные, диковатые песни, которые помнила с самого раннего детства:
Рядом на ковре лежала Алисон, задрав кверху голые пятки и скрестив в воздухе тонкие щиколотки. Они с Идой смотрели в окно напротив — солнце, огромный оранжевый шар, опустилось уже совсем низко и позолотило антенны на крыше миссис Фонтейн.
Как же она любит Иду! Не в силах сдержаться, Харриет перепрыгнула через сестру, подбежала к Иде и изо всех сил обняла ее за шею.
Ида вздрогнула.
— Господи Боже, Харриет, откуда ты взялась?
Харриет закрыла глаза и прильнула к влажной черной груди. От Иды пахло клевером, чаем, дымом, землей и еще чем-то сладковато-горьким, до боли знакомым, чего Харриет не могла определить.
Ида засмеялась и осторожно отлепила от себя руки Харриет.
— Ты что, хочешь меня задушить? Посмотри-ка туда, — она показала на крышу дома миссис Фонтейн. — Мы за ним уже целый час наблюдаем.
Алисон, не поворачиваясь, сказала:
— Он каждый день прилетает.
Харриет заслонила глаза от солнца — действительно, между трубой и антенной на крыше стоял краснокрылый дрозд: щеголеватый, с военной выправкой, он косил на них внимательным взглядом. Ярко-алая оторочка крыльев придавала ему сходство с бравым генералом.
— Такой смешной, — нараспев сказала Ида, — послушай, как он поет. — Она сложила губы трубочкой и издала резкий звук, искусно имитируя призывный крик краснокрылого дрозда. Этот звук был не похож ни на жалкое пиликанье его лесного собрата, заканчивающееся сухим покашливанием цкк-цкк-цкк и снова взлетающее вверх рыдающей трелью, ни на отчетливый свист синицы-гаечки и даже на грубый, пронзительный крик сойки. Это был особый, незнакомый, жужжащий, стрекочущий крик, предупреждение об опасности — конгериии! — который резко обрывался на полузадушенной ноте.
Алисон рассмеялась, поднимаясь на колени.
— Смотри, смотри, он слышит тебя!
Действительно, птица внезапно насторожилась, склонила головку набок и стрельнула взглядом в их сторону.
— Ида, позови его еще раз, — попросила Харриет. Ида была известной мастерицей имитировать голоса птиц, она могла изобразить любую, если, конечно, у нее было на то настроение.
— Да, Ида, пожалуйста!
Но Ида только рассмеялась и покачала головой.
— Вы ведь помните, девочки, как он получил свои красные крылья?
— Нет, не помним, — хором сказали девочки, хотя уже десятки раз слышали эту историю. Теперь, когда Харриет и Алисон подросли, Ида все реже рассказывала им свои жутковатые, дикие сказки: про мертвых детей и призраки леса, про енотов с золотыми зубами, что нападали на лежащих в колыбели младенцев и откусывали у них мизинчики «на счастье», про заколдованные блюдца с молоком, которое по ночам превращалось в кровь…
— Когда-то давным-давно, — начала Ида, — жил один уродливый горбун, и он так всех ненавидел, что решил сжечь весь мир. И вот он взял в руку факел и пошел вдоль реки, где жили все звери. Потому как раньше на земле не было речек, речушек и ручейков, а была лишь одна большая река…
Птица вдруг деловито взмахнула крыльями и улетела.
— Вот, полюбуйтесь на него. Не хочет правду о себе слушать. — С тяжелым вздохом Ида взглянула на часы, потянулась и поднялась. — Да и мне пора восвояси.
— Нет, нет, расскажи до конца!
— Завтра доскажу.
— Ну Ида… — протянула готовая заплакать Харриет. Ида Рью медленно пошла к двери, волоча ноги, словно ей было больно наступать на усталые подошвы. — Пожалуйста!
— Имей терпение, — сказала Ида, подхватывая под мышку коричневый бумажный пакет и открывая дверь. — Ждите меня завтра.
— Слушай, Дэнни, — сказал Фариш. — Юный Риз завтра отбывает восвояси, так что придется нам с тобой сходить на площадь, посмотреть на эту их… — он запнулся, подыскивая слово, — на всю эту церковную бодягу.
— А зачем? — спросил Дэнни, откидываясь на стуле. — Зачем нам идти туда?
— Мальчишка уезжает завтра утром. И скорее всего, это будет раннее утро.
— Ну так что, поедем к Юджину прямо сейчас, да и дело с концом.
— Сейчас никак не получится, мальчишка куда-то укатил.
— Черт! — Дэнни на секунду задумался. — А где ты собираешься спрятать пакет? В двигателе, что ли?
— Я знаю такие места, что, даже если ребята из ФБР разберут грузовик на запчасти, они все равно ни хрена там не найдут.
— А сколько тебе нужно времени? Я говорю, сколько тебе нужно на это времени? — громче повторил Дэнни, увидев вспыхнувший в глазах Фариша злобный огонек. Фариш был глуховат на одно ухо и иногда, особенно когда был под кайфом или вздрючен, все понимал неправильно — например, ты просил его передать соль, а ему слышалось «иди на х…».
— Сколько времени, ты спросил? — Фариш поднял вверх растопыренную пятерню.
— А, ну тогда вот что: на фиг нам слушать их брехню, давай приедем к ним после проповеди. Я пойду их отвлеку, а ты тем временем быстренько все сделаешь.
— Знаешь, что меня беспокоит? — вдруг спросил Фариш. Он сел за стол рядом с Дэнни и начал нервно чистить ногти перочинным ножиком. — Юджин видел машину около своего дома. Он мне только что звонил.
— Какую еще машину?
— А черт его знает какую. Стояла около дома. Юджин выглянул, так она сразу сорвалась с места.
— Да ну, наверняка ерунда.
— Что? — Фариш отодвинулся и оскалил зубы. — Что ты опять тут шепчешь? Ты же знаешь, я не переношу, когда ты шепчешь.
— Я сказал — ерунда! — Дэнни тоже отодвинулся и пристально взглянул брату в глаза. — Кому охота связываться с Юджином?
— Их интересует не Юджин, а я, неужели непонятно? — глухо пробормотал Фариш. — У Федерального агентства на меня вот такой зуб.
— Фариш! — Если Фариш начнет рассуждать про Федеральное агентство, да еще в таком состоянии, так до утра не остановится. — Пойди да заплати этот налог!
Фариш метнул на него яростный взгляд.
— Какой еще, к черту, налог? — прорычал он. — Им нужна моя задница, а не чертов налог! Они охотятся за мной уже двадцать лет!
Мать Харриет вошла на кухню, где девочка, сгорбившись, сидела за столом, подперев голову руками. Харриет надеялась, что мать спросит, что с ней, но Шарлот не заметила дочери, а прошла к холодильнику, в недоумении постояла перед ним несколько минут, затем неуверенно открыла дверцу и вытащила из морозильной камеры пакет мятного мороженого. Ее полупрозрачная, украшенная шелковыми лентами ночная рубашка, когда-то небесно-голубого цвета, посерела на швах, обтрепалась и выглядела ужасно старой.
Шарлот обернулась и только сейчас заметила дочь.
— Что это с тобой? — спросила она рассеянно.
— Во-первых, — сказала Харриет, — я умираю от голода.
Мать наморщила лоб, пытаясь вникнуть в смысл сказанных слов, приятно улыбнулась и сказала то, чего Харриет хоть и ждала от нее, но страстно надеялась не услышать:
— Ну так покушай со мной этого мороженого.
— Я… ненавижу… мятное… мороженое! — Сколько раз в своей жизни она это повторила?
— Мда?
— Мама, я ненавижу мятное мороженое. Никто из нас его не любит, кроме тебя. — Неужели ее вообще никто никогда не слушает?
Мать обиженно поджала губы:
— Прости… А я подумала, что мы с тобой перекусим чем-нибудь холодненьким. Сейчас по ночам стоит такая жара…
— Я не хочу мороженого!
— Ну пусть Ида тебе чего-нибудь приготовит.
— Ида ушла домой!
— И ничего вам не оставила?
— Нет! — Ида оставила салат из тунца, но он был совершенно несъедобным.
— Так жарко сегодня, ты же не хочешь ничего слишком тяжелого на ужин? — спросила Шарлот, недоуменно подняв брови.
— Хочу! — Харриет вспомнила, как в школе им дали задание перечислить все, что они ели на ужин за последние две недели. В ее список вошли хлеб, масло, оливки, мороженое и леденцы. Она порвала свой листок и вместо этого переписала названия блюд из поваренной книги, которую ее мать получила в качестве свадебного подарка («Тысяча способов порадовать себя и свою семью»): куриная пикката, фаршированный кабачок по-летнему, деревенский салат и компот из яблок.
— Это дело Иды, — сказала вдруг мать резким голосом. — Я ей за это плачу. Если она не выполняет свои обязанности, мы возьмем на ее место кого-нибудь другого.
— Да замолчи ты! — вскричала Харриет, пораженная несправедливостью этого замечания.
— Твой отец постоянно попрекает меня Идой. Он говорит, что она мало делает по дому. Я знаю, что ты любишь Иду, но…
— Ида ни в чем не виновата!
— … но если она так плохо работает, мне придется с ней серьезно поговорить. Завтра… — Мать грациозно наклонила голову и вышла из кухни в гостиную.
Харриет в отчаянии ударилась лбом о столешницу. Подняв голову, она увидела, что над ней стоит Алисон.
— Тебе не следовало этого говорить, — сказала сестра, обеспокоенно нахмурив лоб.
— Да оставь ты меня в покое!
Зазвонил телефон. Алисон сняла трубку, послушала и, не говоря ни слова, бросила ее болтаться на длинном шнуре.
— Тебя, — сказала она и вышла.
Хилли был в своем обычном возбужденном состоянии.
— Харриет! — закричал он. — Знаешь что?
— Я могу у тебя поужинать?
— Нет, — сказал Хилли после смущенной паузы. У него дома уже отужинали, а сам он был настолько взволнован, что не смог проглотить ни крошки. — Представляешь, Эсси действительно сошла с ума! Она пошла на кухню и начала бить посуду, а потом мой папа поехал к ней домой, и на крыльцо вышел ее бойфренд, и они с предком схватились не на шутку, и тогда папа сказал, чтобы тот передал Эсси, что она уволена. Ураа! Но я не поэтому звоню, — торопливо продолжал он, зная, что Харриет не одобряет его политики по отношению к домработницам, — слушай, у нас мало времени. Проповедник со шрамом прямо сейчас устраивает шоу на площади. Их там двое. Я не знаю, сколько они еще там пробудут. У них микрофон, орут так, что слышно из моего дома.
Харриет положила трубку, пересекла кухню и открыла заднюю дверь. Издалека действительно доносилось шипение плохого микрофона и отрывистые выкрики.
— Ты сможешь выбраться из дома? — спросила она, вернувшись на кухню и снова взяв трубку.
— Встретимся на углу через пять минут!
Была половина восьмого вечера, но еще не стемнело. Харриет побрызгала лицо водой, тряхнула головой и отправилась к сараю за велосипедом.
Гравий похрустывал под шинами, когда она летела по дорожке, а потом — бррык! — и она выскочила на асфальт, яростно крутя педали.
Хилли ждал на своем углу; завидев ее, он вскочил на свой велосипед и тоже изо всех сил погнал в центр. Как всегда, Харриет быстро поровнялась с ним, и оба сразу замедлили темп. Они проехали мимо застывших в тишине домов на своей улице, мимо шипящих и брызгающих водой оросителей газонов, мимо карминно-красных и нежно-желтых розовых клумб. Из одного двора им вслед выскочил тявкающий терьер и гнался за ними целый квартал — детям пришлось сильнее жать на педали, и в конце концов он отстал. Через пять минут они уже были на Мейн-стрит, — звуки, раздававшиеся со стороны площади, усилились, и до Харриет донеслось:
Хилли и Харриет с разбегу выскочили на площадь. Залитая голубоватым сумеречным светом, в окружении белых домов, лужаек и беседок, она выглядела декорацией к школьному спектаклю («Наш городок»), если не считась двух мужчин в белых рубашках и черных брюках, которые ходили зигзагами из одного угла площади в другой, перекликаясь друг с другом напевным речитативом. Низкий голос Юджина Ратклиффа задавал вопросы, а другой, более молодой проповедник отвечал ему высоким, нервным фальцетом:
Засаленный конский хвост Юджина растрепался; юноша с взбитыми волосами вдруг вскинул вверх руки и пустился в пляс, трясясь с головы до ног, закатывая глаза, — казалось, через его тело пропускали электрический ток.
На площади почти никого не было — на другой стороне улицы смущенно хихикали две школьницы, да миссис Эббот вышла из ювелирного магазина и остановилась на пороге посмотреть, что происходит. Из припаркованной машины за представлением наблюдала пожилая чета.
Харриет увидела грузовик, однако внутри было пусто — только стояла усилительная установка. Она ткнула Хилли локтем в бок. Тот стоял, открыв рот и завороженно глядя на происходящее.
— Пошли, — едва слышно прошептала она.
— Куда? — Хилли вытер пот со лба рукавом футболки.
Харриет показала глазами в сторону. Ей казалось, что глаза Юджина Ратклиффа устремлены прямо на нее. Не говоря ни слова, они повернулись и тихо повели прочь велосипеды, пока не завернули за угол.
— Ну, и где твои змеи? — саркастически спросил Хилли.
— Наверное, их отнесли назад после того, как Дайл ушел.
— Слушай, давай смотаемся туда и посмотрим! — предложил Хилли. — Только надо торопиться, пока они тут не закончили.
Дети вскочили на велосипеды и помчались к дому мормонов быстрее ветра. Тени домов и деревьев постепенно вытягивались, приобретая все более сложные формы. Подстриженные шарами кусты самшита, посаженные в центре Мейн-стрит, светились на фоне заката, как множество поставленных в ряд полных лун, — три четверти их листвы уже было скрыто тьмой, но края еще блестели золотом. Лягушки и цикады уже голосили нестройным хором из-под темных зарослей бирючины, что росла по обочинам улицы. Когда, задыхаясь и ловя ртом воздух, Харриет и Хилли добрались до дома мистера Дайла, все окна были темны и подъездная дорога пуста. На улице тоже было пустынно — только какой-то высохший старикашка ковылял прочь, что-то ворча себе под нос.
Дети спрятали велосипеды под раскидистой ивой посередине газона и стоя под свисающими до земли ветвями оценили обстановку. Как только старик исчез за поворотом, они рысью перебежали поближе к дому и укрылись за старой смоковницей.
— Как мы туда попадем? — спросила Харриет, глядя на ржавую трубу, ведущую на второй этаж. У самого дома не росло ни одного деревца — укрыться было негде.
— Подожди-ка. — Хилли, в восторге от собственной смелости, | опрометью бросился через двор, подбежал к входной двери, подергал за ручку, потом так же шустро скользнул назад.
— Заперто! — обиженно сказал он, комично разводя руками.
Харриет еще раз задумчиво оглядела дом.
— Вот там, смотри! — Она показала на крышу. — Видишь?
Крутая остроугольная крыша заканчивалась небольшим фронтоном треугольной формы. В нем было окошко, наполовину закрытое матовым стеклом, недостающим сантиметров десять до верха окна.
— Если ты меня подсадишь, я влезу по водосточной трубе, — сказала она.
— Ни за что! — Труба на вид была такой ржавой, что не выдержала бы и котенка.
— Я думаю, это окошко ведет в ванную или туалет, — сказала Харриет. — А это что такое? — Она показала рукой на еще одно темное окно в нижней части дома.
— Окно на лестницу, я проверил. Там доска объявлений и всякая чепуха.
— Ага! Так, может, попробуем сначала лестницу?
— Давай уж действительно хоть что-нибудь попробуем. Не сидеть же в засаде всю ночь.
Вдвоем они опять перебежали через двор и приникли носами к темному стеклу. За стеклом смутно виднелись очертания сложенных друг на друга стульев, старая детская коляска и доски объявлений на выкрашенных в бежевый цвет стенах.
Харриет подергала ручку. Заперто. Дверное окно открывалось вверх, как форточка, и Харриет ощупала пальцами металлический язычок, подергала, пытаясь расшатать, но безуспешно.
— Атас, машина идет! — шепотом вскрикнул Хилли.
Дети распластались по стене, стараясь слиться с шероховатой поверхностью. Машина проехала мимо, не снизив скорости.
— Быстрее!
Хилли удалось приподнять язычок перочинным ножиком, Харриет изо всех сил нажала на стеклянную панель — та заскрипела, слегка поддалась, а потом со стоном, но довольно плавно поехала вверх. Хилли последний раз оглянулся на улицу, удостоверился, что она пуста, а затем дети, не сговариваясь, полезли в открывшееся окно.
Шлеп! Хилли приземлился щекой на грязный линолеум. Через секунду Харриет, тихо пискнув, свалилась на пол рядом с ним.
Вскочив на ноги, слишком взволнованные, чтобы чувствовать боль от падения, дети взлетели вверх по лестнице. Однако на втором этаже их ждало новое разочарование — тяжелая металлическая дверь была заперта на огромный амбарный замок. Пока Харриет с негодованием рассматривала его, Хилли за ее спиной исследовал лестницу. Вдруг он издал приглушенный торжествующий крик и схватил ее за плечо.
На лестничной площадке было еще одно окно, и от него тянулся карниз, который доходил до того маленького окошка, что они заметили снизу. В этот раз окно поддалось легче, и Харриет осторожно выползла на карниз, в то время как Хилли страховал, держа ее за ноги. Закрыв глаза, крепко сжимая одной рукой черную от пыли и грязи оконную раму, она подала другую руку Хилли, помогая ему выбраться из окна.
Ветер постепенно стих. В темнеющем небе два самолета прочертили четкие белые линии — водные лыжники на безоблачной небесной синеве. Харриет глубоко дышала, не в силах взглянуть вниз. Оттуда, из темной бездонной пропасти, до нее доносился дурманящий запах — душистый табак? Прижавшись к стене, маленькими шажками, дети двинулись вдоль дома, сантиметр за сантиметром приближаясь к заветному фронтону. Харриет дошла до него первая и, ухватившись за металлическую защелку окна, потянула вверх, сначала осторожно, на случай, если плохо закрепленная рама откроется слишком быстро. Эта рама, как и другие, поначалу застряла, но после пяти минут расшатывания, тряски за ручку и манипуляций с перочинным ножом детям удалось сдвинуть ее с места. Окно открылось сантиметров на тридцать, после чего застряло намертво.
Руки Харриет дрожали, сердце, огромное, как теннисный мяч, с такой силой билось в ее грудной клетке, будто хотело расшатать ребра.
— Харриет, — услышала она голос Хилли. — Не смотри вниз!
Она повернулась на его голос: он поднял вверх два больших пальца и нырнул в окно головой вперед. Харриет невольно рассмеялась и чуть не соскользнула с узкого выступа крыши: Хилли застрял в окне, как Винни-Пух в норе у Кролика, и, глядя на его отчаянно лягающие воздух ноги, ей пришло в голову, что, подобно плюшевому медвежонку, он, наверное, слишком много съел за ужином. Однако Хилли в конце концов сумел протолкнуться внутрь — секунду снаружи виднелись его кроссовки, а потом и они исчезли в окне.
Харриет посильнее втянула живот и просунула голову в окно. В темноте она увидела, как Хилли поднялся с пола, потирая локоть, потом повернулся, подошел к окну, схватил ее за руки и с силой потянул на себя. Медленно, извиваясь, как червяк, она сумела пролезть внутрь, не повредив конечностей и не содрав кожу на плечах.
Все еще болтая ногами, она свалилась — частично на Хилли, частично на довольно вонючий, заплесневелый ковер, от которого шел замшелый, застоявшийся запах. Она откатилась в сторону и больно стукнулась затылком о стену. Да, они были в крохотной ванной, где помещались только раковина да унитаз. Стены были покрыты пластиком «под кафель».
Хилли подал ей руку. Харриет с трудом поднялась на ноги и сразу же повела носом — отвратительный запах тухлой рыбы был таким сильным, что его не мог перебить даже запах плесени. Проглотив образовавшийся в горле комок, Харриет направила свои усилия на борьбу с дверью, которая никак не хотела открываться. Она навалилась на дверь всем телом, и та, отчаянно взвизгнув, поддалась — Харриет вылетела в большую темную комнату и упала на колени. Там было так же душно и очень темно. Противоположная стена выпячивалась внутрь комнаты почерневшим от гари пузырем — от обоев не осталось и следа, и вся кирпичная кладка была покрыта каплями проступившей влаги. Хилли, бросившийся вслед за Харриет, как терьер, почуявший запах лисицы, вдруг остановился на пороге. Его внезапно пронзил страх, такой сильный, что ноги подкосились, и он вынужден был схватиться за притолоку.
Отчасти из-за того, что случилось с Робином, а может, из-за ухудшающейся обстановки в городе родители Хилли еще в раннем возрасте объяснили ему, что не все взрослые — добрые дяди и тети. Иногда (правда, редко) встречаются злые взрослые, которые крадут детей, мучают и даже убивают их. Раньше Хилли не вполне осознавал реальность родительского предупреждения, но сейчас жуткая вонь и угрожающе выступавшая стена наполнили его первобытным ужасом. Все когда-либо слышанные им истории про несчастных похищенных детей, связанных и оставленных в заброшенных домах или старых гаражах с кляпами во рту и перебитыми ногами, вмиг ожили и наполнили его сердце смертельным страхом.
Никто ведь не знает, куда они пошли. Ни одна живая душа и не подозревает, что они находятся именно здесь. А вдруг это ловушка? Почему они так уверены, что дома никого нет?
— Харриет! — пискнул он.
Ответа не последовало. Неожиданно для себя он понял, что сейчас обмочится. От ужаса почти не понимая, что делает, он трясущимися руками расстегнул молнию, повернулся и пустил струю прямо на ковер. «Быстрее, быстрее», — шептал он, подпрыгивая от нетерпения, пока полностью не освободил мочевой пузырь. Уфф! Какое облегчение! Своими страшными рассказами родители Хилли, сами того не подозревая, зародили в его мозгу паническую уверенность в том, что похитители никогда не дают своим жертвам пользоваться туалетом и бедным детям приходится ходить под себя, где бы их ни держали: привязанными к старым матрасам, запертыми в багажнике машины или закопанными в гробу с трубкой для воздуха… Но теперь, как бы его ни пытали, он не даст похитителям возможности поглумиться над ним. Сзади послышался какой-то звук, и он подпрыгнул, а сердце его немедленно взлетело к горлу.
Но это была лишь Харриет, — ее глаза казались огромными на маленьком бледном лице и были чернильно-черного цвета. Хилли был так счастлив видеть ее, что даже не подумал о том, видела ли она, как он мочится на ковер.
— Пойдем, покажу кое-что, — сказала она бесцветным голосом.
Она была так спокойна, что его собственный страх мгновенно улетучился. Он проследовал за ней в соседнюю комнату и чуть не задохнулся от страшной вони, поднимавшейся от корзин, которыми был уставлен весь пол. Запах был настолько густой, что казалось, его можно было попробовать на вкус.
— Святой Моисей, помилуй нас, — пробормотал он, зажимая ладонью нос.
— Я же говорила тебе, — чинно сказала Харриет.
Корзины слегка поблескивали в лунном свете, большинство из них было затянуто чем-то вроде прозрачной сетки, и Хилли смог увидеть внутри шевеление разномастных блестящих тел — чем-то они напоминали пиратские сундуки, наполненные золотыми цепочками, монетами и украшениями из драгоценных металлов.
Он взглянул вниз. В нескольких сантиметрах от его кроссовки свернулась небольшая, медного цвета, гремучая змея. Ее хвост был отставлен в сторону и качался, издавая характерные звуки — цкк, цкк. Хилли инстинктивно отшатнулся и тут краем глаза увидел еще одну змею, бесшумно изгибающуюся в соседней корзине, — когда ее голова стукнулась о борт, она так злобно зашипела и так хлестнула хвостом о деревянные прутья, что Хилли отпрыгнул в сторону. Правда, он сразу же натолкнулся на другую корзину, встретившую его дружным, хоть и разноголосым шипением.
Харриет тем временем деловито тащила за собой к двери самую высокую корзину. Она остановилась, чтобы убрать волосы со лба.
— Я хочу вот эту, — сказала она, — помоги мне, пожалуйста.
Хилли чуть не стало дурно. До этой минуты он не очень-то верил в историю со змеями, но сейчас почувствовал, как по телу разливается адреналин, пощипывает за пальцы, застилает глаза ужасом и восторгом.
— Хватай за ту ручку, — сквозь зубы пробормотала Харриет, — надо спустить ее с лестницы.
— Господи, как мы потащим по улице такую корзину?
— Неважно, просто помоги мне, понятно?
Сквозь прозрачную сетку Хилли увидел обитательницу корзины — королевская осанка кобры, ее величественное, безразличное, равнодушно-жесткое покачивание поразило его. Голова очередной раз наполнилась воздухом и стала пустой, как воздушный шарик. «Этого не может быть, — промелькнуло у него в мозгу, — наверное, это просто сон». В течение многих лет после этого случая он будет просыпаться от одного и того же кошмарного сна, наполненного разномастным шипением и запахом тухлой рыбы.
Дети с трудом подтащили корзину к задней двери и, отперев задвижку, положили боком и понесли вниз по лестнице. Потерявшая равновесие кобра с негодованием билась и шипела внутри.
На улице уже совсем стемнело. Зажглись фонари, а около парадной двери загорелась одинокая лампочка. Харриет и Хилли недолго думая осторожно опустили корзину на землю и закатили ее под крыльцо.
Становилось прохладно. Голые руки Харриет покрылись гусиной кожей. Где-то сверху раздался хлопок — видимо, стучало на ветру открытое окно ванной.
— Подожди-ка, я сейчас, — сказал Хилли. Он бросился на второй этаж, вбежал в ванную и дрожащими руками попытался закрыть окно. Рама застряла и никак не желала опускаться. Дверь ванной с треском захлопнулась, и он чуть было опять не обмочился со страху. «Быстрее, ну быстрее же!» — умолял он себя, но непослушные пальцы не желали двигаться быстрее, бессмысленно скользили по дереву рамы, словно принадлежали вовсе не ему.
Снизу раздался негромкий задушенный вскрик Харриет, полный такого отчаяния, что Хилли похолодел.
— Харриет? — И тут он услышал шуршание шин, катившихся по гравию дорожки. В окне показались желтые лучи — яркие фары осветили стену дома. Позже, когда Хилли вспоминал эту ночь, он почему-то отчетливее всего представлял именно эту картину: прямые лучи фар освещают сорняки, головки медуницы, лимонной травы, узорчатые листья сорго качаются, будто ослепленные неожиданно ярким светом.
Он не успел ничего сделать, как двигатель машины выключился, фары погасли. Закрылась дверь — хлоп! Потом еще одна. А затем послышались шаги, как показалось Хилли, по меньшей мере дюжины здоровенных сапог.
Что делать? Бежать? Поздно, его засекут на лестнице. Он выскочил в комнату — карточный столик, складные стулья, маленький холодильник — где спрятаться? Он бросился в змеиную комнату, по дороге задев коленом две корзины, немедленно ответившие злобным шипением. Господи, что же теперь делать? Хлопнула входная дверь («А я хоть закрыл ее?» — в ужасе подумал Хилли), затем последовало самое долгое в его жизни молчание.
— Ну что ты там копаешься? — спросил надтреснутый раздраженный голос. — Не захлопывается, что ли?
В соседней комнате вспыхнул свет. В освещенном прямоугольнике дверного проема стала видна обстановка, и Хилли понял, что ему нет спасения. Кроме корзин со змеями, в задней комнате почти ничего не было — только ящик с инструментами, разбросанные по полу газеты, плакат на стене («С Божьей помощью восстановим Протестантскую веру в наших сердцах») да еще широкое, набитое бобами кресло в противоположном углу. На цыпочках Хилли подкрался к креслу и юркнул за него.
— Порядок! — Щелкнул замок, дверь снова захлопнулась. Хилли инстинктивно рухнул на колени и забрался под кресло, свернувшись калачиком и стараясь уменьшиться до размеров горошины.
Под креслом было темно и душно, теперь ему уже не были слышны голоса, только монотонное бу-бу-бу, доносящееся откуда-то издалека. Вдруг, к еще большему ужасу, в комнате вспыхнул свет.
О чем они там болтают? А вдруг у него нога торчит из-под кресла? Ему потребовалось собрать все силы, чтобы не заорать и не выскочить навстречу своей смерти. Открыв глаза, он обнаружил, что смотрит в пару немигающих змеиных глаз, качающихся на одном уровне с его. В корзине, что стояла рядом с креслом, было проделано небольшое окошко, затянутое сеткой, с защелкой наверху. В это окошко были видны четыре или пять змей, а одна маленькая любопытная змейка рассматривала Хилли, видимо, оценивая его на вкус. Хилли в ужасе закрыл глаза и снова погрузился в полную темноту.
Пол задрожал — кто-то вошел в комнату. Шаги замерли, затем послышались опять, совсем близко от Хилли. Последовало невнятное бормотание, потом одна пара ног вроде бы прошла к окну, постояла немного и вернулась обратно. Сколько всего было в комнате человек, Хилли не мог сказать, звуки разговора наплывали, становились то громче, то тише, искаженные, булькающие, как в той игре, которой они с Харриет развлекались в бассейне, — опускали голову в воду и пытались что-то сказать, а потом, хохоча, угадывали, что было сказано. В то же время до него донесся какой-то странный звук — чирк, чирк, такой слабый, что сначала ему показалось, что у него просто звенит в ушах. Он опять открыл глаза. В окошке напротив что-то происходило — он видел грязно-белый змеиный живот, совершающий ритмичные движения подобно автомобильному дворнику — чирк, чирк, чирк… Что она делает? Хилли с болезненным любопытством уставился на рептилию. Только через несколько секунд он понял, что змея таким образом чешет живот о прутья решетки — видимо, ивовые прутья корзины были слишком грубы для этого.
Хилли снова закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Как ему отсюда выбраться? Неужели придется провести под креслом всю ночь? У него уже начали затекать ноги, левую руку периодически пронзала боль. Задняя дверь блокирована, парадная заперта на замок. Окно в ванной? Возможно, если он сумеет до него добраться. В конце концов, он может спрыгнуть вниз или съехать по трубе — ему пришлось столько лазать по деревьям, что он не боялся таких спусков.
Тут в первый раз он вспомнил про Харриет. Что с ней? Он попытался представить себя на ее месте. Побежала ли она за помощью? Конечно, практически во всех случаях он скорее бы умер, чем впутал в свои дела отца, но в данных обстоятельствах страх перед отцом померк. Отец Хилли был невысокого роста, с небольшим животом и лысеющей головой, но годы, проведенные в ректорском кресле, придали ему такой авторитетный, даже величественный вид, что Хилли часто видел, как перед ним пасовали гораздо более крупные мужчины.
Харриет? Он представил себе белый телефонный аппарат в родительской спальне. Если бы отец знал, что происходит, он пришел бы сюда, вытащил за ухо Хилли из-под кресла и повел к машине, — порка и лекция о поведении были бы неизбежны, но по сравнению с ужасом его нынешнего положения это было ничто.
Как затекла шея, уже и головой не двинуть! А почему он решил, что Харриет жива? Он слышал ее крик, они могли задушить ее и бросить под крыльцо, возле корзины с коброй. Так что никто не знает, что я здесь… Все, больше так лежать невозможно, огненные уколы охватили уже все тело. Он тихонько выпрямил ноги, каждую секунду ожидая, что его схватит жуткий проповедник или его помощник. Однако ничего не произошло, и Хилли осторожно высвободил голову из-под кресла и тихонько осмотрелся. Корзины все также поблескивали в темноте. Из соседней комнаты через дверной проем на пол падал прямоугольник золотистого света.
Грубый голос сказал:
— Мне насрать на Иисуса, а на закон и подавно. — Неожиданно гигантская тень заслонила проем. Хилли нырнул обратно за кресло.
Еще один голос произнес капризно:
— Эти рептилии не имеют ничего общего с Богом. Мерзость, и больше ничего.
От двери донесся странный, высокий звук, то ли смех, то ли кашель, и Хилли замер — Фариш Ратклифф!
— Я скажу тебе, что надо сделать, — к облегчению Хилли, огромная тень отодвинулась от проема. Послышался стук, как будто кто-то открывал дверцу кухонного шкафчика. — Если они тебе так надоели, вывези их в лес и пристрели к чертям собачьим. Или сожги их, или выброси в воду, мне чихать.
Последовало напряженное молчание. Потом еще один голос, тоже мужской, но моложе, сказал:
— Змеи умеют плавать.
— Если в корзины камней накидать, никуда они не поплывут! — Раздался хруст, будто Фариш вгрызся во что-то. Он продолжал, громко жуя: — Слушай, Юджин, если не хочешь с ними возиться, давай я их всех сам пристрелю. Мой кольт всегда при мне. Спорю на десять баксов, что не промахнусь ни разу.
«Господи Иисусе!» — Хилли в панике огляделся. У него с собой пистолет! Да он застрелит Хилли, как только увидит его. Где же Харриет? Кто-нибудь, помогите!
Взгляд Хилли упал на корзину. Он протянул дрожащую руку и открыл защелку сетки, закрывающей боковое окошко.
«Так, это их немного задержит», — подумал он, перекатываясь назад за кресло. Одна из змей бросилась на него, как только он протянул руку, и забрызгала ядом ладонь, но не укусила. Хилли тщательно вытер мокрую кисть о шорты, пытаясь вспомнить, были ли у него на этой руке свежие порезы или царапины.
Какое-то время змеи лежали, не особо шевелясь, видимо, еще не понимая, что путь к свободе открыт. Потом самая юркая змейка высунула голову в образовавшуюся дыру и быстро выскользнула наружу. Это послужило сигналом остальным змеям, — наваливаясь друг на друга, они дружно полезли в дыру и сразу же расползлись по всей комнате.
Мокрый от пота Хилли встал на четвереньки и, стараясь не производить шума, пополз в противоположный угол, который находился рядом с дверью. Для этого ему пришлось пересечь освещенный дверной проем. Боясь поднять голову, чтобы не привлечь внимания расположившихся на кухне мужчин лишним движением, он дополз до угла и в изнеможении привалился к стене. Что он будет делать, если кто-нибудь из них решит опять зайти в комнату и включить свет? Тогда его обнаружат сразу же…
Неужели он действительно выпустил змей? С его наблюдательного пункта были видны две змеи — обе неподвижно лежали на полу, еще одна, энергично виляя по полу, устремилась к свету. Мгновение назад план казался хорошим, теперь же Хилли в очередной раз обмер: а вдруг они поползут к нему? Он произнес про себя быструю молитву: «Пожалуйста, милый Боже, сделай так, чтобы они ко мне не приближались…» Окрасом змеи были похожи на гадюк, только поярче, а у той, что так нагло направлялась в соседнюю комнату, на хвосте виднелись характерные ромбы гремучки.
А где же остальные? Хилли нервно огляделся, но в темноте нельзя было ничего разобрать. Так, что теперь? Надо как-то пробраться в ванную, — из окна этой комнаты не спрыгнуть, он переполошит всех, пока будет поднимать присохшие рамы. Хилли сел на корточки и стал ждать.
Когда фары осветили подъезд к дому, Харриет, не думая, юркнула под крыльцо, прямо к корзине с коброй. Кобра злобно стеганула корзину хвостом. В нескольких сантиметрах от лица девочки прокатились колеса, от порыва ветра пригнулась выгоревшая трава.
Харриет лежала лицом в пыли, явственно ощущая где-то поблизости сильный, тошнотворный запах разлагающейся плоти. Все дома в Александрии строились на сваях из опасения наводнений, поэтому под ними оставалось свободное пространство, но высота фундамента была не более тридцати сантиметров, поэтому пошевелиться Харриет не могла.
Кобра, которой совсем не понравилось, что ее переворачивают с боку на бок, всем телом билась о прутья корзины — жуткие, мощные удары, которые Харриет хорошо чувствовала сквозь ивовые прутья. Но больше всего Харриет угнетала не близость кобры и даже не мерзкий запах, а пыль, которая уже залезла ей и в нос и в уши, — все тело немилосердно чесалось. Она зажала нос и рот ладонями, стараясь не чихнуть. Красноватый свет от задних фар проникал под дом, освещая высохшие загогулины, оставленные в пыли дождевыми червями, и холмики песчаных муравейников.
Затем свет погас, хлопнула дверца машины. Чей-то голос произнес:
— … вот от чего загорелся тот бронетранспортер! Хорошо, — сказал я ему, — а они велели мне лечь лицом прямо в грязь, — я буду честен с вами, сэр, можете меня арестовать прямо сейчас, да только вот на того придурка у вас зуб должен быть побольше… Ха! Посмотрели бы вы, с какой скоростью он побежал.
— А что ему оставалось делать?
— Верно, больше нечего. — Неприятный смех.
Мимо нее протопали ноги, поднялись на крыльцо. На щиколотку опустился комар, осторожно потыкался хоботком — не чувствуя сопротивления, впился в ногу. Харриет задрожала, но поборола искушение прихлопнуть его. Еще один укусил за икру. Огненные муравьи? Этого еще не хватало!
— Ну и вот, — продолжал удаляющийся голос, — когда он пришел домой, его уже ждали все и уж поверь мне, выколотили из него всю правду…
Голоса стихли, но Харриет еще какое-то время продолжала лежать на боку, совершенно парализованная страхом. А если они ее увидели и попытаются вытащить? Тогда ей придется уползти вглубь, под самый дом. Огненные муравьи — самые невинные обитатели этого сумрачного места, здесь строят свои гнезда осы, плетут паутины жуткие пауки, живут скунсы, всевозможные грызуны и ящерицы всех сортов, сюда приходят умирать больные кошки и страдающие бешенством опоссумы! А совсем недавно Сэм Бебус, негр с соседней улицы, нашел под своим фундаментом человеческий череп.
Появилась луна, осветив двор серебристым светом. Было тихо, | и Харриет тихонько приподнялась на локтях, подползла к дорожке и высунулась из-под крыльца.
— Хилли? — прошептала она. Во дворе стояла мертвая тишина, только сорняки чуть качали своими метелками по обеим сторонам дорожки. В самом ее начале возвышалась громада грузовика.
Харриет издала тихий свист, потом опять прислушалась. В конце концов она выбралась из-под крыльца и поднялась на ноги. Стряхнув с себя муравьев, она вытерла о шорты грязные, пыльные руки и заглянула за угол, рассчитывая увидеть хоть какие-то признаки жизни. Пусто. В первый раз ей пришло в голову, что она не видела, чтобы Хилли спускался вниз по лестнице. Скорее всего, он помчался домой и бросил ее здесь, презрительно подумала Харриет. Она вышла на лужайку и посмотрела на окна второго этажа — в двух окнах горел свет, окно ванной все еще было приоткрыто.
Харриет собрала волю в кулак, пробежала по ярко освещенной улице и бросилась под иву, где они спрятали велосипеды. Под низко висящими ветвями лежали два велосипеда, точно так же, как они их оставили.
На минуту она совсем растерялась. Что это значит — Хилли остался наверху? Она шагнула в тень под ивой и опустилась на колени. Хилли не мог уйти без велосипеда — он носился с ним как с писаной торбой, к тому же это был дорогой велик, не чета ее развалюхе. Схватившись за голову, она несколько минут смотрела на велосипеды, затем выглянула наружу. Теперь ей все стало ясно: Хилли остался в квартире, он был заперт в ловушке, и самостоятельно ему оттуда не выйти. Надо идти за помощью, но времени нет — они могут его обнаружить в любую минуту. Харриет сосредоточенно подумала еще несколько мгновений, потом сорвалась и помчалась в другой двор, под тень инжира. Там кто-то разбил клумбу — несколько неряшливых растений сиротливо ютились в окружении белых камней.
Харриет бросилась на колени и стала вытаскивать один из камней. Невозможно, камни были скреплены друг с другом цементным раствором. Несколько минут она вслепую шарила по земле под пеной зеленых листьев, пока ее пальцы не наткнулись на гладкий кусок бетона. Обеими руками она подтащила его к себе, с трудом подняла. За соседним окном разгавкалась собака, сонный женский голос недовольно сказал: «Панчо! Ты замолчишь или нет, придурок ты этакий?»
Прижимая к животу обломок бетона, Харриет побежала назад. Теперь она заметила, что на дорожке стоят два грузовика. Судя по номерам, один из них был местный, из Александрии, а у другого были номера штата Кентукки. Она зашла сзади, размахнулась и стукнула по фаре.
Хлоп! С тихим звоном фара разлетелась на мелкие брызги. Харриет обошла грузовик. Бить фары оказалось легче, чем она думала. Хлоп! Хлоп! Покончив с первым грузовиком, она перешла ко второму. Харриет старалась не шуметь, чтобы не разбудить соседей из дома напротив.
Собрав самые большие осколки, она тщательно и крепко засунула их острыми концами в углубления протектора задних колес. Затем отступила на несколько шагов, размахнулась и со всей силой запустила бетонным осколком в переднее стекло грузовика.
Стекло разлетелось с треском, который прозвучал в ночной тишине, как выстрел. На другой стороне улицы загорелось окно и еще одно, но Харриет уже летела вверх по лестнице.
— Что там случилось?
Тишина. Потом, к ужасу Хилли, в его комнате вспыхнула стоваттная лампочка. Ослепленный, он скорчился в углу, но тут кто-то выругался и снова выключил свет. Тяжелая, угловатая фигура выступила из-за двери, приблизилась к окну. Хилли перестал дышать. Всего в нескольких метрах от него Фариш Ратклифф неподвижно стоял у окна, расставив ноги, высоко подняв голову, грузный, но собранный, как медведь перед нападением.
В соседней комнате скрипнула дверь.
— Фарш? — сказал мужской голос. Потом, к своему изумлению, Хилли услышал детский голосок, высокий, гнусавый, взволнованный.
Прямо над его ухом Фариш рявкнул:
— Это еще кто?
Последовала какая-то возня. Фариш повернулся и с преувеличенным вздохом ринулся в освещенную комнату, будто желая кого-то придушить.
Один из мужчин прокашлялся и сказал:
— Фариш, вот гляди…
— Там… внизу… дяденьки, смотрите… — Этот новый детский голос от волнения повизгивал, и в нем было что-то знакомое… Харриет!
— Фарш, она говорит, грузовик..
— Он, ей-же-богу, окна повыбил, — продолжал пищать голос. — Вы его еще поймаете…
Фариш рыкнул так, что стены задрожали, но Харриет упрямо продолжала:
— Поспешите, он не мог далеко уйти…
— Черт меня подери! — крикнул кто-то снаружи.
Под окнами раздался мощный поток ругательств и выкриков. Хилли, дрожа, выглянул из-за двери. Несколько мгновений он прислушивался и был настолько поглощен этим, что не заметил маленького гремучника, свернувшегося в кольцо в полуметре от него.
— Харриет? — прошептал он. Вернее, попытался, поскольку голоса у него не было. В горле пересохло так, будто он не пил несколько дней. В комнате никого не осталось — два стула лежали перевернутые; видно, обитатели уходили в спешке. Дверь на лестницу была приоткрыта. Хилли краем глаза успел заметить еще одну змею, которая лежала рядом с батареей, но ему было уже не до них. Не теряя ни секунды, он рванул через кухню к задней двери.
Проповедник наклонился над Харриет, обхватил ее плечи и застыл, словно в ожидании поезда. Харриет не видела обожженную сторону его лица, но даже в его профиле было что-то неприятное, так как у него была странная привычка время от времени просовывать язык между губами и тихонько дуть в них. Она постаралась отодвинуться от него как можно дальше и отвернулась, завесившись волосами, чтобы он не мог как следует разглядеть ее. Ей очень хотелось убежать, но проповедник потащился за ней следом, и она испугалась, что он будет ее преследовать. Там, наверху, ей не надо было даже притворяться испуганной, когда братья навалились на нее — огромные, страшные, загорелые до черноты, все в шрамах и татуировках, со своими безумными бледно-голубыми глазами. Самый страшный — огромный, бородатый, с белым глазом, прямо как у Старого Пью из «Острова сокровищ» — ударил кулаком по дверной раме и так длинно и сочно выругался, что Харриет в ужасе отпрянула. Теперь он методично давил каблуками остатки разбитых фар. Он был чем-то похож на Короля Льва, только это был очень злой лев.
— Что, они приехали в машине? — спрашивал проповедник, поворачиваясь, чтобы получше рассмотреть ее.
Харриет, не поднимая глаз, молча покачала головой. Из соседнего дома вышла пожилая дама с чихуа-хуа под мышкой, худющая, в ночной рубашке без рукавов и шлепанцах на босу ногу, и остановилась посмотреть, что происходит. Чихуа-хуа все еще злобно тявкал, глядя на Харриет, и пытался вырваться из рук хозяйки.
— Он был белый? — спросил проповедник. Он надел кожаный жилет поверх белой рубашки, его седеющие волосы были собраны в тяжелый конский хвост. — Ты уверена?
Харриет застенчиво кивнула и как бы в приступе робости натянула еще один локон себе на глаза.
— А ты что так поздно бегаешь по улицам? Ты была на площади, верно?
Харриет отрицательно покачала головой и бросила быстрый взгляд на дом — из-за поворота показался Хилли, белый как мел, с выпученными глазами. Он мчался так быстро, что не заметил, как врезался прямо в огромного бородача Фариша. Хилли издал придушенный вопль, но бородач просто отшвырнул его в сторону как котенка и протопал назад в квартиру. Он тряс головой и разговаривал сам с собой короткими, рублеными фразами типа «даже и не пытайся, приятель… не надо, а то хуже будет», — словно перед ним шло какое-то мелкое существо с полметра ростом, с которым он вел разговор. Пару раз он останавливался и с силой ударял по воздуху, словно отгоняя нечистую силу.
Хилли исчез. Харриет глубоко вздохнула и приготовилась бежать, как вдруг на нее упала еще одна тень.
— Ты кто такая?
Харриет вздрогнула и подняла глаза — прямо над ней стоял Дэнни Ратклифф.
— Где ты была, когда он бил стекла? Откуда ты взялась? Ты видел, откуда она пришла? — спросил он брата.
Харриет ошарашенно глядела на него. Вдруг ноздри Дэнни раздулись от удивления, и она поняла, что отвращение было слишком явно написано на ее лице.
— Не смей так смотреть на меня! — крикнул он. Вблизи он показался ей очень худым, его лицо с волчьим оскалом было почти черным от загара, глаза под тяжелыми веками смотрели подозрительно и зло. — Что это с тобой?
Проповедник казался взволнованным — он несколько раз нервно оглядел улицу, потом засунул руки под мышки.
— Не бойся, — сказал он. — Мы тебя не укусим.
Харриет не могла не заметить татуировку на его руке — какие-то двигающиеся тела — и про себя удивилась: что могла означать странная картинка?
— Ты что, боишься? — спросил ее проповедник. — Боишься моего лица, да? — голос его звучал довольно доброжелательно, но он вдруг схватил Харриет за плечи, наклонился и приблизил свое лицо почти вплотную к ее носу. Она невольно отшатнулась, не столько из-за ужасного ожога, сколько из-за того, как больно он сжал ее плечи. Из-за гладкого, без ресниц, века на нее глядел голубой глаз, блестящий, как осколок цветного стекла. Проповедник быстро выбросил вперед одну руку, как будто для удара, и, когда Харриет вздрогнула и отшатнулась, на его лице появилась торжествующая усмешка.
— Так-так-так… — сказал он, легонько погладив ее по щеке, и неожиданно вытащил откуда-то искореженную пластинку жвачки и протянул ей.
— Ну что молчишь, язык проглотила? — Дэнни Ратклифф тоже наклонился над ней. — Минуту назад ты так бойко болтала своим языком. И куда же делся тот негодяй, а? Как-то слишком быстро он смылся, ты не находишь?
Харриет украдкой взглянула на его лицо. Он тоже оглядывал улицу, но не нервно, как проповедник, а скорее как хулиган на детской площадке, уже наметивший себе жертву и теперь оглядывающийся, чтобы удостовериться, что учитель не смотрит в его сторону.
— Хочешь? — спросил проповедник, протягивая ей замусоленную жвачку.
— Нет, большое спасибо, — механически сказала Харриет, и чуть не прикусила язык, поскольку голова Дэнни дернулась как от удара.
— Что ты вообще тут делаешь? — спросил он, наступая на нее. — Как тебя зовут?
— Мэри… — прошептала Харриет. Ее сердце стучало. Ну и дура же она, надо же такое придумать — «большое спасибо»! Она, конечно, достаточно грязна, но кого она собирается обмануть со своим академическим акцентом?
— Как? Не слышу! — Дэнни приставил ладонь к уху. — А ну говори громче.
— Мэри!
— Ах, Мэри! — На нем были сапоги на толстенной подошве и с множеством пряжек. — Ты чья?
— Джонс… то есть Джонсон, — слабым голосом сказала Харриет. «Бог ты мой, неужели не могла придумать лучше?»
— Это какие Джонсоны? — заинтересовался проповедник.
— Странно, а мне кажется, ты из выводка Одума. — Дэнни задумчиво жевал щеку, левая сторона его лица подергивалась. — А я ведь видел тебя у «Пул-Холла», да? А здесь ты что делаешь?
— Мама… — Харриет решила сделать еще одну попытку. — Моя мама, она не… — Она увидела, что глаза Дэнни прикованы к дорогим кроссовкам, которые ей купила Эдди. — … она не разрешает мне туда ходить…
— Кто твоя мама?
— У Одума жена умерла, — сказал проповедник и перекрестился.
— А я не тебя спрашиваю, а ее, — огрызнулся Дэнни и опять уставился на Харриет. — Смотри сам, Джин, глаза-то у нее какого цвета?
Проповедник тоже нагнулся и заглянул ей в лицо.
— Будь я проклят! Зеленые! Где ты взяла зеленые глаза, малышка?
— А чего она смотрит на меня? Уставилась, как кошка. Ты что, маленькая дрянь, не в своем уме?
Собака продолжала тявкать, а где-то вдалеке Харриет услышала отдаленный звук полицейской сирены. Мужчины тоже услышали его и тревожно переглянулись, но в этот момент из квартиры донесся ужасающий вопль. Дэнни бросился к лестнице. Юджин прижал руку к губам и обернулся, и сразу же за спиной раздались торопливые шаги — девчонка убегала прочь со всех ног.
— Эй, — слабо крикнул он, — стой! — Он хотел догнать ее, но тут оконная рама с треском поднялась и из окна вылетела змея, сверкая в темноте ночи белым брюхом.
Юджин в ужасе отскочил. Хотя змея была раздавлена и голова ее представляла собой кровавое месиво, она продолжала биться в конвульсиях на газоне.
— Это неправильно! — услышал Юджин голос Лойяла. Молодой священник подошел ближе, глядя на мертвую змею. Больше он не успел ничего сказать — Фариш вырвался из дома, бросился к нему и, не сказав ни слова, изо всех сил ударил его по зубам. От удара Лойял отлетел на несколько метров, но сумел удержаться на ногах.
— На кого ты работаешь? — прорычал Фариш.
Лойял попытался увернуться от следующего удара, но не смог — Фариш, необыкновенно проворно для своего веса, ударил его под дых и повалил на землю.
— Кто тебя послал? — заорал он. Лойял попытался что-то сказать окровавленным ртом, но Фариш схватил его за ворот рубашки и рывком поставил на ноги. — Это чья идея? Долфуса? Это он решил настричь на мне бабла? Говори, урод! Да только вы не с тем связались, ублюдки, я сейчас тебе…
— Фариш, — негромко позвал из окна Дэнни, бледный как мел. — У тебя твой кольт в машине? Неси его сюда.
Лойял приподнялся на локте и в ужасе уставился на Дэнни.
— Они что, из корзины повылезали? — спросил он с таким неподдельным невинным изумлением, что даже Фариш опустил занесенную, чтоб снова ударить, руку.
Дэнни провел ладонью по лбу и показал куда-то за спину.
— Да их тут сотня, — сказал он.
— Одной не хватает, — сказал Лойял через десять минут, смахивая костяшками пальцев кровавую слюну с губы. Левый глаз его совсем заплыл и представлял собой темно-фиолетовую щель.
Дэнни сказал:
— Тут воняет мочой. Джин, ты это чувствуешь?
— Ага, вот он! — азартно закричал Фариш и бросился к холодильнику, из-под которого высовывался подергивающийся змеиный хвост. Хвост дернулся и с шумом исчез под холодильником.
— Подожди, — сказал Лойял Фаришу, который в бешенстве бил по дверце кулаками. Он быстро нагнулся и бесстрашно пошарил рукой под холодильником, потом вытянул губы и издал странный, жуткий свист — ииииииии! — что-то среднее между свистком чайника и звуком, который издает мокрый палец, двигаясь по стеклу.
Тишина. Лойял опять напрягся, и из его разбитых губ снова вылетел свист, от которого у присутствующих по коже пошли мурашки. Подождав еще несколько минут, он с трудом поднялся на ноги и вытер руки о джинсы.
— Ушел, — печально констатировал он.
— Куда еще ушел? — вскричал Юджин.
Лойял вытер губы тыльной стороной ладони.
— Вниз, к вашим друзьям-мормонам, — сказал он мрачно.
— Да тебе надо в цирке выступать! — воскликнул Фариш, снова глядя на Лойяла с уважением. — Ну ты даешь. Кто тебя научил так свистеть?
— Змеи меня любят, — смущенно произнес Лойял.
— Хо! — Фариш обнял его за плечи; ему так понравился свист, что он совершенно забыл о том, что ему надо сердиться. — Научишь меня?
Дэнни, глядя в окно, медленно сказал:
— Что-то здесь странное происходит…
— Что такое? — Фариш резко обернулся. — Хочешь сказать мне что-то, малыш Дэнни, так скажи мне это в лицо.
— Я говорю, что здесь происходит что-то странное! Дверь-то была открыта, когда мы пришли. Юджин, ты что, не запираешь двери?
— Мне надо к врачу, — простонал Юджин. Он поднял правую руку — кисть была такая опухшая, что напоминала надутую резиновую перчатку.
— Ё-мое! Да мерзавка тебя укусила!
— И не просто укусила, а три раза.
— Да, — протянул Лойял, — иногда они не могут весь яд выпустить за один укус.
— Эта дрянь повисла на мне, как приклеенная. — Комната начала расплываться по краям, и в голове у Юджина зашумело (не самое неприятное чувство, просто легкость, как в детстве, когда он нюхал клей). Юджин пошатнулся и тяжело сел на скрипнувший стул.
— Да, тебе досталось. — Лойял осмотрел распухшую кисть. — Она тебя прямо в вену саданула. Надо ехать в больницу.
— Ну давай! — весело воскликнул Фариш. — Помолись за него, пущай наш Господь его вылечит, а? Делай свою работу.
Дэнни провел рукой по волосам и отвернулся. Он был в тихой ярости — ему было наплевать, отвалится у Юджина рука или нет, — но больше всего он ненавидел Фариша. Зачем тот его сюда притащил? Он должен был спрятать наркотики в машине Лойяла, и что же, сделал он это? О нет, он полчаса точил лясы на кухне, рассказывая все те же надоевшие всем тюремные байки, благо Риз слушал его открыв рот, и он слишком легко отпустил Риза — Дэнни был уверен, что тут точно дело нечисто. Его отец был таким же, он мог избить Дэнни, или Майка, или Рика Ли до полусмерти из-за любого пустяка, но стоило чему-то отвлечь его внимание, будь то шутка или мультик, идущий по телику, и он останавливался с занесенной для удара рукой и, бросив плачущего сына на полу, мчался в соседнюю комнату сделать погромче радио. Цены на скот начали расти, вы только подумайте! Дэнни презрительно сплюнул в сторону и сказал:
— Послушайте меня. А как эти змеи вообще выбрались наружу?
— О, черт меня подери! — воскликнул Фариш. Снаружи послышался хруст гравия и шуршание колес. — Лойял, быстро в ту комнату, убирай своих гадов.
— Да, скажи ему, — пробормотал Юджин заплетающимся языком, — чтобы не совал своих змей мне в руки… И вообще, хватит уже тут… — Он попытался подняться, но ноги не слушались его.
В дверях Фариш говорил разъяренному мистеру Дайлу:
— Нет, не надо сюда заходить. Нет, не было у нас никакой такой вечеринки. — Он расставил ноги, загораживая мощным торсом дверной проем. — А вот вашего жильца змеюка укусила, его бы надо в больницу. Вот так, благодарю, помогите-ка мне проводить его в машину.
Последнее, что увидел Юджин, прежде чем провалиться в черный, сужающийся вдали коридор, была канареечно-желтая рубашка мистера Дайла, а над ней его красное возмущенное лицо.
Той ночью в больничной палате Юджин метался на койке в кошмарах — странная дама плакала среди цветов, на море надвигался шторм, кошка посмотрела на него зеленым глазом — где ты его взяла? — и положила ему на руку растерзанного голубя. Образы и картинки проносились в его голове, и он силился что-то вспомнить, но не мог…
А в его квартире Лойял, свернувшись клубочком в своем мешке, спал без кошмаров и сновидений, иногда постанывая, когда случайно задевал больной глаз. Он проснулся до рассвета, отдохнувший и бодрый, прочитал молитвы, умылся, выпил стакан воды, быстро упаковал змей и сел за кухонный стол сочинять прощальную записку Юджину. Кроме записки он оставил на столе тридцать семь долларов и потрепанную закладку для книг.
Когда солнце взошло, он уже ехал по шоссе, не обращая внимания на разбитые фары, держа путь в сторону Восточного Теннесси. Он не заметил пропажи кобры до вечера, а когда заметил, страшно расстроился и позвонил Юджину, но у того дома никто не брал трубку. Никто также не услышал воплей мальчиков-мормонов, один из которых, пойдя утром по нужде в ванную, обнаружил там гремучую змею, уютно свернувшуюся на стопке только что выстиранных рубашек.