Слово "умер" не было произнесено вслух, однако зависло в воздухе.
- Плохо. Трудно. - Понимая Санины чувства, Громов прибег к той же тактике недомолвок.
- Он понял, за что? - глухо спросил Саня, продолжая смотреть на обрывки фотографии с таким выражением лица, словно созерцал прах покойника у своих ног.
- У него было достаточно времени хорошенько обо всем подумать, уклончиво ответил Громов и зашагал в направлении дома, пресекая все дальнейшие вопросы.
Но Саня больше ничего не спрашивал. Плелся следом, приотстав на пару шагов, как приблудный пес. Маленький щенок, увязавшийся за матерым волкодавом.
Когда миновали сомкнутые створки ворот и свернули вправо, Громов, не слыша больше шагов за своей спиной, недоуменно обернулся.
- Я тут побуду, - угрюмо сказал Саня. Вся его тщедушная фигурка выражала непреклонное упрямство.
Громов оценил его позу и не стал возражать. Только уточнил на всякий случай:
- В воду больше не полезешь?
- Нет, я предпочитаю сидеть на берегу, - язвительно ответил Саня. - Но один. Понимаете? Один!
- Я понимаю, - спокойно сказал Громов. - Скоро я избавлю тебя от своего общества. Мы уезжаем. Здесь больше нечего делать. Можем отправляться хоть сейчас.
- Завтра, - покачал головой Саня.
Громов пожал плечами и пошел своей дорогой с таким видом, словно для него не существовало никакой разницы между прошлым, будущим и настоящим.
***
Проводив его взглядом, Саня проворно вернулся к воротам и приник к щели, жадно вглядываясь в лица трех парней, собравшихся у сторожки. Да! Никаких сомнений не осталось. Это были те самые амбалы, которые однажды появились перед Саней, чтобы заявить права на его квартиру. И на его жену.
Ходячие шкафы, прикидывающиеся людьми.
- Не просекаю я ситуевину, - жаловался один из них, прихлебывая из баночки что-то газированное. - Ни пацанов, ни Эрика...
- А на хрена они тебе сдались? - резонно возразил один из собеседников. - Жратвы валом, пойло есть. Чего тебе еще надо?
"А ведь ничего, - подумал Саня с ненавистью. - Им лишь бы брюхо набить. Ишь, вымахали!
Собственный невзрачный рост придавал Саниной ненависти особую остроту. Он стиснул зубы так сильно, что ощутил во рту вкус крови, выступившей из десен.
- Конкретика мне нужна. - Недовольный амбал многозначительно поднял палец. - Во всем должна быть конкретика, я так понимаю.
Во время памятного ночного визита эти скоты тоже хотели все конкретизировать, вспомнил Саня. С этого все началось, с появления амбалов. Выстрел их главаря положил истории конец. Теперь Ксюха заколочена в сосновый ящик, а земля над ней присыпана седым пеплом.
Дело шло к вечеру, солнце мало-помалу сдавало позиции, и у амбалов прорезался аппетит. Взяв в руки по длинному батону и по палке копченой колбасы, они приступили к незатейливой трапезе, запивая еду минералкой из пластиковых баллонов. Между делом они выкидывали игральные кости, неспешно передвигая по доске шашечки нардов. Казалось, амбалы готовы провести за этим занятием всю оставшуюся жизнь, но появление на площадке новых персонажей заставило могучую кучку отвлечься.
Их было двое. Впереди выступал толстяк в цветастой панамке. На его торсе имелся намек на две бабские грудки, но зато он был весь покрыт мужественной сивой порослью. Издали можно было вообразить, что толстяк обрядился в телесного цвета мохеровый свитер с густым начесом. Будь это действительно так, он уже скончался бы от теплового удара. Но и раздевшись по пояс, толстяк явно исстрадался от духоты и жажды, а потому толкал перед собой тачку с мятым алюминиевым бидоном, который намеревался наполнить холодной водой из колонки.
Его спутник, бородатый мужчина с головой, по-пиратски обвязанной косынкой, нес в руках пустые пластмассовые ведра. Очки на его облупленном носу сидели как влитые, потому что держались не на дужках, а на резинке, извлеченной, скорее всего, из старых трусов. Его наряд довершали байковые штаны, которые на заре перестройки выдавались спекулянтами за джинсы-варенки и распространились в народе под ласковым названием "Мальвины". Судя по интеллигентному лицу, очкарик в те славные времена трудился в каком-нибудь НИИ и был безмерно счастлив, что ему даровали возможность одеваться у кооператоров, смотреть прямые трансляции депутатских разборок и тратить треть зарплаты на демократическую прессу.
Детская панамка и пиратская косынка одновременно склонились над зеленой водопроводной колонкой и озадаченно замерли, обнаружив на ней загадочное отсутствие рукоятки. Потом началось некоторое шевеление: дачники изучали повреждения и обсуждали их между собой. Наконец очкарик, оказавшийся более сообразительным, отнял руку от носика крана и трагически объявил во всеуслышание:
- Тут затычка!
Амбалы на крылечке с готовностью заржали и озорно предположили:
- В заднице у тебя, что ли?
- В кране, - обиделся очкарик. - И рукоятки нет. Как теперь воду набирать?
- А ты отсоси. Хочешь, потренируем?
Толстяк уже разобрался в ситуации и незаметно потянул тележку с бидоном на себя, но его спутник с тупым упрямством продолжал свою изобличительную речь: "
- Это же настоящее вредительство! Весь поселок без воды оставили, вандалы!
Он не то чтобы прямо обращался к амбалам, но явно взывал к их совести и был услышан.
- Кто тут манда? - возмутился один из парней.
Возможно, он был туговат на ухо, но в остальном находился в отличной физической форме. Это стало очевидно, как только он поднялся в полный рост.
- Руки за такое отрывать надо, - упавшим голосом закончил очкарик.
- Что-о? А ну, иди сюда!
Тележка с бидоном озабоченно заскрипела и поспешно подалась назад. Следом заколыхались пустые ведра, повторяя порывистые движения несущих их рук. Вдогонку дачникам полетела недопитая бутыль с минералкой, угодив в трусливо сгорбленную спину очкарика. Он даже не оглянулся, но перешел с трусцы на бег, опередив спутника. Обоих проводил издевательский гогот.
Саня в своем укрытии съежился, как затравленный зверек. Он принадлежал к такой же слабой породе вечно гонимых и унижаемых. Но ведь и слабак, загнанный в угол, способен показать зубы? Или нет?
Опустив голову, Саня быстро зашагал прочь. Не боги горшки обжигают. И не только громовым дано карать и мстить, думал он.
Переступив через порог дома, он не стал разговаривать с Громовым, а молча уединился в комнате и притворился, что спит. Предвкушение мести было столь сладостным, что заставляло Саню ерзать и корчиться под наброшенной простыней. Словно не подушку он обнимал в сумерках, а Ксюху.
***
А дивный августовский вечер раскинул над дачным поселком малиновый шатер заката, предлагая полюбоваться им всех обитателей, без всяких ограничений и исключений. Различий между живыми и мертвыми он тоже не делал.
Но мертвые красотами вечерней зари не интересовались, да и живые возводили очи к небесам реже, чем смотрели себе под ноги. Не сумев очаровать людей, закат налился возмущенным багрянцем, потом потемнел и обернулся назло всем ночью, в которой отчужденно и холодно поблескивали звезды. Но и это чудесное превращение не набрало достаточного количества зрителей. Зато луна пристально и неотрывно следила за всеми.
Надо же, как шпарит, подумал с ненавистью дачник Бутько, уставившись в окно, залитое серебристым сиянием. Являясь гастритчиком со стажем, он отлично знал, какую развлекательную программу готовит ему полная луна: урывочный сон, перемежаемый приемами соды, и, как правило, затяжной запор.
Целительным козьим молоком на эту ночь Бутько не обзавелся. Хотел было смотаться на своем "москвичке" в соседнюю деревню, но машину через ворота не пропустили какие-то подозрительные личности уголовной наружности. Они матерно предложили Бутько топать пешком, да еще в обход. Испугавшись личностей и полуденного зноя, Бутько ретировался и теперь крепко раскаивался в собственной нерешительности. Брюхо, не сдобренное молочком, бунтовало.
А впереди была долгая-долгая ночь.
Жившая по соседству бабка Никитична переживала по другому поводу. Вечером она не досчиталась одного из своих длинноухих питомцев и понятия не имела, как станет оправдываться перед нервным зятем, доверившим ей присматривать за крольчатником. Еще бы ничего, если бы зверек просто сбежал - тогда можно было бы надеяться, что, порыскав по окрестностям, он вернется, целый и невредимый. Но в дальнем конце огорода Никитична наткнулась на его пушистые ушки да ножки, а вокруг - громадные следы, смахивающие на волчьи. Как про них зятю скажешь? Живо определит фантазировать в дом престарелых.