— А-а-а, — тонким истеричным голосом заводит Папрыкин. — Все нераскрытое хотите на нас повесить? Людей калечили, машины угоняли, гостиницу «Россия» сожгли? А я, может, чище вашего! Ну взял, ну украл, так я от беды, меня лечить надо, а лечить не умеете! А вы-то э-эх! Одной рукой меня давите, а другой успехов желаете — кому, интересно?
— Кому же? Поясните смысл ваших выкриков.
— Будто не знаете! Торговец из нас соки жмет, гонит воровать, а у вас с его шефом контакт, да? Мундиром прикрылись, работает в одном кармане!
— Хватит, Папрыкин, что вы городите?
— Да ладно притворяться! Я даже имя скажу: Володя! Володя ведь?
Не то чтобы Пал Палыч поверил намекам арестованного, но какая-то подоплека в них есть, возможно. Это уже беспокойно и неприятно.
На закрытом корте Коваль играет в теннис с Феликсом.
«Псы» немножко болеют.
— Хорошо патрон взял!
— Феликс тоже… только малость суетится.
Сет кончается выигрышем Коваля, и Феликс использует благоприятный момент:
— Олег Иваныч, человека у меня взяли.
— На деле?
— Не-ет, вывеску кому-то почистил.
— Пьяный?
— Стал бы я! — заверяет Феликс.
— Кто такой?
— Двадцать девятый номер.
— А-а, бывший хоккеист, блондин, — Коваль любит показать, что знает людей наизусть, как хороший генерал своих солдат. — Ладно, вытащим.
Когда партнеры, уже переодевшись, выходят на улицу, оказывается, что Коваля поджидает Хомутова.
— Извини, но завтра воскресенье, а потом тебя три дня не будет…
Коваль отпускает Феликса.
— Ты всегда знаешь, где я? — спрашивает Хомутову, идя к машинам.
— Каждую минуту суток.
— Страшная женщина.
Дальнейший разговор происходит в дороге.
— Задержка с пеньковой фабрикой, Олег Иваныч.
— Люба! Я покупаю химическое оборудование, нашел валюту.
— Железная баба там в директорах, не подступишься!
Коваль немало изумлен, что Хомутова перед кем-то пасует.
— Я подумала назначить удобного директора, но это сколько лишних людей подключать. Неграмотно. Может, сменим адрес? Не одна такая фабрика.
— И другие понадобятся. Если из-за трудностей отменять мои решения… лучше разъедемся в разные стороны.
— Понимаешь, Олег Иванович, из рабочих до директора дошла, — виновато объясняет Хомутова. — Все своим горбом. И никаких грехов.
— Семья?
— Муж умер, три дочери, тоже в мамашу, порядочные. Четверо внучат.
— Дети… — чуть задумывается Коваль.
— Олег Иваныч, ты мое отношение к этому знаешь! — позволяет себе некоторую резкость Хомутова.
— Да, способ для подонков…
— Зачем мы держим психолога, врача, адвоката? Найдите больное место. Она всю жизнь делала веревки. Только.
— Нет, Гамлет ошибался, — говорит Коваль.
— Гамлет? Быть или не быть?
— Нет, что на человеке нельзя играть, как на флейте. Можно. Как на гармошке. Главное — растянуть мехи, раздуть. И потом на кнопочки нажимая… — изображает, как надо сыграть нужную мелодию.
Тушина, директор фабрики пеньковых изделий, у себя в кабинете. Она дородная, полнотелая женщина с хорошим открытым лицом и начальственной, а порой и грубоватой повадкой.
Входит Хомутова.
— Прием сотрудников по личным вопросам… — густым голосом говорит Тушина, сразу угадав в посетительнице постороннюю.
— Я по вашему личному вопросу, — с неприятной задушевностью произносит Хомутова, садится без приглашения и, поймав взгляд директорши, гипнотически не отпускает его. — Наши семьи, Анна Кондратьевна, связала общая беда. Кира, дочка ваша, в августе отдыхала в Крыму. Познакомилась там с моим племянником. И так это нам обернулось! — Хомутова неторопливо достает платочек, промокает щеки под сухими глазами.
Тушина пока ничего не отвечает, пока лишь изумлена нелепым каким-то визитом.
— Парень только из армии, а девочка красивая, сексуальная, силком тащит в койку, — продолжает Хомутова. — Вот снялись на память, — со вздохом показывает фотографию, где на фоне южного пейзажа смонтирована молодая пара.
Тушина гневно выхватывает фотографию, рвет в клочки и сыплет перед носом Хомутовой на стол. Чтоб Кира кого-то «тащила в койку»?!