— Например? — хитровато прищурился гостеприимный хозяин.
— Ну, например, мы зададим вопрос, а вы нам подскажете ответ, а мы потом отплатим вам хорошим отношением в трудную минуту. Так как?
— Ваше хорошее отношение дорогого стоит, — с неприкрытой иронией заметил Михаил Семенович, — да только вопросы у вас каверзные, что называется, на засыпку. Да и всех ответов я не знаю.
— Ну, например, появился какой-то малый, вроде взрослый, а любил с сапожным шилом баловаться?
— Но откуда мне-то это знать? Я все больше о дебете-кредите беспокоюсь, а к сапожным делам отношения не имею.
— Ну нет так нет. За спрос денег не беру. Я рад, искренне говорю, Михаил Семенович, что увидел вас в добром здравии и на подъеме.
— Спасибо и на этом. А за прошлое я зла на вас не держу, поверьте. Я и тогда понимал, что «нахалка» — это Бубнова дело. А о нем чего теперь говорить: он на небе перед Высшим судом ответ держит. Прощайте, рад был вас видеть! — и хозяин кабинета поднялся, давая понять, что разговор закончен.
Антонов хотел что-то сказать в ответ на скрытый упрек хозяина, но передумал, и они с Ильиным, попрощавшись, направились к двери. Уже вслед им хозяин, несколько понизив голос, сказал:
— Павел Анатольевич, в знак старого знакомства примите совет: поспешите заловить вашего Сапожника, а не то вас опередят и вы его никогда не увидите. Он сам по себе птица мелкая, недоучившийся медик, но за ним люди стоят серьезные. Прошел слушок, что надоел он им. Больше ничего, к сожалению, сказать не могу. И не знаю, да и сам вставать поперек дороги не хочу никому из сильных мира сего.
Антонов, держась за ручку двери, благодарно кивнул:
— И на этом спасибо, Михаил Семенович. Если какое затруднение, небольшое, конечно, то знаете, где меня найти. Я умею быть благодарным.
Михаил Семенович понимающе улыбнулся, и сыщики вышли из кабинета. Оказавшись на улице, Ильин с облегчением вздохнул:
— Как думаешь, он действительно простил и постарался забыть, как вы его ни за что ни про что в зону «окунули»?
— А кто же его знает! Может быть, он и сам до конца на этот вопрос ответить не может. Мне-то какое дело? Главное, что он на всю жизнь усвоил, что с милицией надо мирно сосуществовать и тем избавляться от ненужных неприятностей. Вон, видишь, и при деньгах, и с положением, а ведь скинул нам информацию. Не много на первый взгляд, а важную, если вдуматься, ещё какую важную! А не понюхал бы зоны, глядишь, и плевать на нас хотел. Нет, Ильин, что ни говори, а те из умных людей, кто в зоне побывал, становятся ещё умнее. Да и терять ему есть что. Потому он и зла не помнит, и сведения нужные нам подбросил, что нет желания с нами ссориться и вновь в зоне оказаться. Так что это счастливая случайность, что мы с тобой именно в этот ресторан затесались!
Ильин пожал плечами:
— Ну что же, может быть, ты и прав. Вот только сказанное им мало что даст. А то, что ликвидировать киллера хотят, это тоже естественно: он уже много «заказов» выполнил, значит, и знает много. Выходит, мы не зря невиновного Хомяка пока в камере держим, возможно, этим жизнь киллеру сохраняем. Только вот недоучившихся медиков многовато и вычислить его будет нелегко.
— Вот тут ошибаешься, нам сегодня сильно повезло. Мы же в РУОПе свою оперативную работу вокруг авторитетов строим, и в поле нашего зрения много людей попадает, а потому и Сапожник с незаконченным медицинским образованием вполне может проявиться. Я в понедельник с утра учеты наши прокручу, может, и всплывет кто. Ну а главное, послезавтра вечером встречусь с важным человеком. Разговорить его будет трудно, но у меня пара козырных карт в рукаве уже заготовлена. Думаю, сумею его «дожать». Ну все, будь здоров! — и Антонов, махнув рукой, направился к автобусной остановке.
На следующий день с утра Ильин поспешил к известному ему дому на Садовом кольце.
«Хоть бы Михайлова оказалась дома, и тогда можно будет окончательно решить, насколько перспективна для раскрытия убийства эта ниточка от погибшей Турбиной к её бывшей няне со знанием французского языка», — подумал Ильин. Завидя на другой стороне улицы старое массивное здание, где жила Михайлова, он замедлил шаг. Везет же ему последнее время на обитателей этих старомосковских домов!
Ильин снова двинулся вперед, перешел улицу, свернул налево и вошел в нужный ему подъезд. Он навел справки и, узнав, что Михайлова родилась в двадцатом году, нарисовал себе старушку со спутанными в беспорядке седыми с желтизной волосами и шамкающим беззубым ртом. Да, приятного мало! А вот и нужный ему этаж, и та же дверь, украшенная разноцветными кнопками звонков. Он вновь, как и в первый раз, словно играя на каком-то инструменте, ловко прошелся пальцами по всем кнопкам. Прислушиваясь к звукам, издаваемым звонками, он вдруг уловил мотив хорошо знакомой ему старой мелодии «Веселья час и боль разлуки готов делить с тобой всегда…». Не дожидаясь ответа, в целях проверки своей догадки вновь пробежал пальцами по всем кнопкам, соблюдая ту же последовательность. И вновь, он был готов в этом поклясться, прозвучал все тот же мотив, словно кто-то неведомый, растянув на десятилетия установку звонков, настроил необычный инструмент на эту всем известную и любимую мелодию.
Но особенно раздумывать над своим открытием ему не пришлось. За дверью послышались шаркающие старческие шаги, дверь приоткрылась, и Ильин увидел настороженное лицо старого гнома. Ильин представился, показал через цепочку удостоверение и, заметив колебание на лице этого обитателя старой квартиры, неожиданно для себя рявкнул раздраженным тоном, требуя впустить в квартиру представителя власти. К его удивлению, этот окрик подействовал на старика гораздо сильнее прежних уговоров. И тот суетливо принялся скидывать цепочку. Ильин шагнул вперед и остановился, давая глазам привыкнуть к темноте еле освещенной слабой лампочкой большой передней.
Впустивший Ильина старик, по-видимому, не всегда был таким гномом. Просто с годами сгорбленная спина, поникшие плечи и склоненная виновато вниз шея создавали ложное впечатление, что он мал ростом. Его узкое лицо с длинным носом и впалыми щеками постоянно склонялось к одному плечу, и он по-птичьи настороженно рассматривал нежданного гостя, кося вороньим округлым глазком. Заляпанная многочисленными пятнами былой трапезы пижамная куртка висела на нем как на вешалке, а мятые лоснящиеся черные брюки довершали впечатление его опустошенности и безразличия ко всему вне стен этой квартиры.
— Так я могу видеть Михайлову Ольгу Александровну? — вновь повторил свой вопрос Ильин и, уже не надеясь получить ответ требовательно спросил, теряя терпение: — Может быть, здесь есть кто-нибудь, кроме вас?
Почувствовав раздражение грозного представителя правоохранительных органов, старик сразу обрел дар речи:
— Да нет, здесь только мы с Михайловой и остались вдвоем. Из всех комнат жильцы уже давно выехали. А мы, два старика, доживаем здесь свой век. Так вы насчет нашего переезда отсюда? А то замучили своими предложениями: то Выхино, то ещё куда подальше. Но мы с Ольгой Александровной не согласны. Попривыкли тут, да и многое здесь о прежних временах и близких людях напоминает. А вот обрадовать вас, к сожалению, не могу: Михайлова к приятельнице ещё неделю назад укатила на дачу погостить, сказала, что вернется либо в воскресенье утром, либо в понедельник вечером. Ну так пока её ещё нет.
— А с вами можно побеседовать?
Какое-то мгновение старик колебался, затем махнул рукой, приглашая Ильина следовать за ним.
Продвигаясь по коридору, Ильин умерял свой шаг, чтобы не наступить на пятки еле бредущего старика.
Перед дверью своей комнаты старик, видимо, раздумал пускать гостя к себе и остановился, повернул свою птичью головку чуть назад и, словно отвечая на мысленные вопросы Ильина, пояснил:
— До революции эта квартира принадлежала моему отцу, архитектору, а потом нас начали уплотнять, и первыми въехала семья Михайловых: отец, машинист, и мамаша её, извините за выражение, посудомойка, с годовалой дочкой Ольгой.
И Ильин в этой характеристике семьи Михайловых остро ощутил многолетнюю враждебность к тем, кто в далеких двадцатых годах потеснил их уютный, благополучный мирок. А старик между тем продолжал, смягчая тон:
— Правда, милую девочку все любили и с детства называли Лялькой. Знаете, как бывает: Оля — Оленька — Лялечка. Забавная была девчонка. Все думали, что она артисткой будет: целыми днями пела и плясала. Ее за красоту, музыкальность и приветливость так весь дом и звал: Лялька-артистка. Потому и оба моих брата, Николай и Сергей, были в неё влюблены. А я и сам в молодости увлечен был её красотой. Да куда мне против моих братьев! Сильные и умные люди были! Ольга-то Михайловна Николаю на чувство ответила, невестой его считалась, хотя и старше на два года была. Да не привелось.
— Война? — с пониманием спросил Ильин.
Старик внимательно посмотрел на него и после некоторых колебаний ответил:
— Да нет, в войну не стало Сергея, нашего старшего брата, ровесника Ляльки Михайловой. Ну а Николай сгинул раньше. Хотя смерть и настигла его позже.
— Это как же могло быть?
— Да вот уж могло, только об этом мы узнали уже через много лет. Подождите минуточку, я вам сейчас их покажу.
И старик зашаркал на плохо гнущихся ногах в недра своей комнаты и вернулся оттуда со старой почтовой открыткой, на которой был изображен вольер со слоном, возле которого толпились посетители зоопарка.
«Еще один чокнутый», — мелькнуло в голове у Ильина, и, перевернув открытку, он прочитал: «Изогиз», Гослит и далее номер серии издания 1936 года.
— Нет, молодой человек, я ещё не выжил из ума, — покачал головой старик, — просто в силу ряда причин фотокарточки моих братьев не сохранились. Мы, трое братьев и Лялька Михайлова, в этот день даже и не знали, что фотограф делает снимок для юбилейной серии открыток о Московском зоопарке. Меня на открытке нет. Я, как смутно вспоминается, отошел в тот момент за мороженым. А открытку уже после тысяча девятьсот шестидесятого года приобрел, случайно увидев в витрине букинистического магазина. Братья мои тут на открытке в толпе крестиками отмечены. А вот эта красавица справа от среднего брата Николая и есть Лялька-артистка, знакомая вам Михайлова Ольга Александровна.
Разволновавшись от воспоминаний, старик потер грудь ладонью и достал дрожащей рукой флакончик с нитроглицерином. И Ильин понял, что пора уходить. И все-таки он спросил, не знает ли старик Аллу Турбину, и если знает, то как давно её видел. Сонм чувств отразился на лице старика, прежде чем он отрицательно покачал головой:
— Сегодня вечером приедет Михайлова и сама вам обо всем расскажет, — и после некоторой паузы добавил: — Если сочтет возможным.
Ильин был готов поклясться, что старик, конечно же, что-то знает, но предпочитает не влезать в чужие дела. «Ну что же, его право. Подождем приезда Михайловой. Может быть, и Антонову удастся что-нибудь узнать новое при сегодняшней встрече с его „источником“. Как бы то ни было, а с Михайловой надо будет побеседовать до начала завтрашнего совещания у Павлова», — подумал он.
Дверь за Ильиным захлопнулась.
Уже вернувшись в отделение милиции и зайдя в свой кабинет, он полез в карман за носовым платком и вдруг наткнулся на твердый квадратик картона. «И когда я только успел сунуть открытку в карман?» — Ильин неожиданно встревожился.
Эта встреча с прошлым наверняка сулила ему неприятности: «Что-то я стал нервным и суеверным. Сегодня же вечером навещу Ольгу Александровну, верну открытку её соседу и избавлюсь от кошмарного наваждения».
Тем не менее он был заинтригован: каким, интересно, образом можно сгинуть раньше, а погибнуть позже, как это произошло с соседом Михайловой? Ему с трудом, но все же удалось отбросить от себя ненужные вопросы: в его работе и без того тайн хватает.
Назавтра Ильин вновь отправился по знакомому адресу. На сей раз он выбрал из всех звонков один, с зеленой кнопочкой. Дверь открылась почти сразу, и он увидел женщину, совсем не похожую на ту, что рисовал в своем воображении. Несмотря на поздний вечер и домашнюю обстановку, она была одета в хорошо отглаженные темные брюки, белую накрахмаленную блузку и черные лакированные туфли. Худощавая, с гладко зачесанными назад волосами, собранными сзади в пучок, смуглым продолговатым лицом, которое обрамляли молодящие её крупные серьги с янтарем. А главное, поражал её ост-рый и внимательный взгляд, испытующе устремленный на него.
«Да, эта женщина прямая противоположность соседу-старику. И совсем не подумаешь, что старик — из благородных, а она — дочка работяги», — было первой мыслью Ильина. Он вошел в комнату вслед за женщиной, отметив про себя её прямую спину и горделивую осанку. В комнате была в основном старая мебель, но чешские полки с последними изданиями как бы подчеркивали, что их хозяйка живет отнюдь не прошлым. Не давая ему много времени на осмотр, Михайлова предпочла прямо перейти к делу: