— Даю еще минуту на канитель. Не пытайся запеленговать, не сможешь.
Минута Моголу не понадобилась: вопль дочери его растревожил.
— Говори, куда подъехать?
Гречанинов объяснил: Яузская набережная, поворот на фабрику вторсырья, трансформаторная будка, от нее пешком в сторону реки. Через сорок минут.
— Какие гарантии? — спросил Могол.
— Никаких.
— Лера будет с тобой?
— Не торгуйся. Выбора у тебя нет.
— Понимаю. Согласен. Уже выезжаю.
Мы обернулись быстрее. Гречанинов сел за руль и выжал из «семерки» все, на что она была способна. Коротким, одному ему известным путем в мгновение ока добрались до эстакады, откуда отлично просматривалась окрестность: фабрика, река, подходы к трансформаторной будке. Гречанинов приказал:
— Садись за руль и жди. Никаких самостоятельных действий.
Нагнулся и достал из-под сиденья коричневую брезентовую сумку, а из нее короткоствольный автомат. Погладил цевье, проверил диск и упрятал обратно. Глаза пылали сумеречным электрическим огнем. Лицо хищное, осунувшееся. У меня сердце екнуло.
— Последний акт, Саша. Не волнуйся. Я — мигом.
С сумкой под мышкой, в куртке, в спортивных брюхах прошел чуть вперед, шагнул в сторону — там лестница вела вниз с эстакады — и исчез, пропал с глаз.
Остался я один на взгорке, как на подиуме, как мишень в тире, припаркованный в неположенном месте. День стоял серенький, с крапинами туч на отечном небе, но пока без дождя. На душе у меня было безмолвно. Последний наступил акт или предпоследний — мне до этого словно не было дела. Хотелось спать, и поломанные кости ныли. Я успел выкурить две сигареты, когда далеко внизу из-за угла жилого дома вышел мужчина в кожаной куртке и с какой-то палкой — то ли зонтик, то ли тросточка — в руке. Темноволосый, коренастый, с переваливающейся походкой — отсюда, сверху, он казался этаким неспешно передвигающимся грибом. Это был, конечно, Могол, кому же еще быть, тем более что уверенно направился к трансформаторной будке. Ни назад, ни по сторонам не оглядывался. Гречанинова не было видно, и вообще никого не было вокруг: пустынно, как в лесу.
Заглядевшись до рези в глазах, я не заметил, как к машине приблизился мальчонка лет двенадцати-тринадцати, из тех, которые любят бросаться под колеса с пачкой газет в руке или с тряпочкой для чистки стекол. Счастливое, беспризорное дитя реформ. Разглядел только тогда, когда он запрыгал перед окошком, требуя, чтобы дал ему прикурить. Мне бы задуматься, как и зачем он оказался здесь, где тротуара нету, но я не задумался. Озорное, смеющееся личико не вызвало никаких подозрений. Он так смешно выпячивал губы, в которых была зажата сигарета. Я опустил стекло и протянул зажигалку, продолжая краем глаза наблюдать за мужчиной, бредущим навстречу автомату Гречанинова.
Вместо того чтобы прикурить, мальчонка сунул мне в рыльник газовую пушку и нажал курок. Кому еще не пуляли в нос газом, пусть поверит на слово: ощущение премерзкое. Перед тем как отключиться, я почувствовал, как череп, точно электросваркой, располосовало надвое и звезд с неба просыпалось столько, сколько их вряд ли наберется в целой галактике.
Я сидел в неудобной позе на стуле: руки и туловище прихвачены ремнями к спине. Комната с белыми стенами наподобие больничной палаты, но без кроватей. Стол у окна, наглухо зашторенного. Но свету избыток — с потолка и от слепящей лампы сбоку, с ртутным отражателем, направленным в глаза.
Кроме меня, в комнате трое мужчин в одинаковых серых спецовках. Вид у них озабоченно-деловой, но не грозный. Главный, конечно, вот этот — похожий на лаборанта в НИИ, черный, как цыган, с внимательным, хмурым взглядом естествоиспытателя.
— Проснулся? — спросил без всякого выражения.
— Ага. А где я?
— Как себя чувствуешь?
— Голова какая-то чумовая.
Цыган сделал знак помощникам, и те зашли сзади.
— Сейчас подлечим. Крепись.
Тут я обнаружил, что правый рукав рубашки у меня закатан выше локтя, а у черного человека приготовлен шприц, наполненный голубоватой жидкостью. Пока он умело вводил его в вену (мою), я поинтересовался:
— Это что?
— Хорошее лекарство. Сразу полегчает.
И в самом деле, буквально через несколько мгновений мне стало так хорошо, как на Рождество в кругу друзей. Пятисотваттная лампа больше не раздражала сетчатку, и мне удалось посмотреть на нее в упор. Какой чудесный, волшебный препарат всандалили эти милые люди! Я пискляво рассмеялся, как от щекотки, и мой добрый черный покровитель дружески, хотя и строго улыбнулся в ответ. Двое его помощников, один из которых уселся за стол и приготовился что-то писать, тоже радовались вместе со мной, всячески выказывая свое расположение, хотя лица их, надо заметить, я различал нечетко. Не было сомнения, что все трое желают мне только добра и мы все здесь собрались для какого-то праздника, который почти наступил.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил черный человек, — видишь, все в порядке, да?
— Еще бы! — воскликнул я с чувством.
— Теперь давай немного поговорим. Я буду спрашивать, а ты отвечать. Хорошо?
— Конечно, конечно, спрашивайте! — Я энергично затряс головой, преданно ловя его взгляд. Смех по-прежнему душил меня, но вместе с тем возникло некое беспокойство: как бы невзначай чем-нибудь не огорчить замечательного нового друга.
— Как тебя зовут?
— Саша Каменков.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать восемь.
— Где живешь?
Я назвал свой почтовый адрес, а заодно, чтобы вернее угодить, и номер телефона, свой и родителей.
— Отлично, Саша. У тебя ничего не болит?
— Что вы, что вы?! Мне хорошо. Спасибо вам!
Отдаленно я припомнил, что действительно когда-то давно у меня болела ключица, были сломаны ребра и еще было много такого, что мешало радоваться жизни, наслаждаясь каждым глотком воздуха, как благодатью.
— Скажи, Саша, ты знаешь девушку по имени Валерия?
— Конечно, знаю. Она очень красивая, — я неприлично хихикнул, но черный человек не обиделся.
— Ты, наверное, помнишь, где она сейчас?
— Разумеется, я… — вдруг мной овладела паника. Я покрылся липким потом, и комната неожиданно померкла. Черный человек положил руку мне на плечо, удерживая взглядом на призрачной колеблющейся грани между отчаянием и счастьем. О да, я помнил Валерию и знал, где она, но объяснить словами не мог. Возникали зрительные пространственные образы, но никаких конкретных названий или цифр. Это было ужасно.
— Успокойся, Саша, успокойся! — заботливо проговорил черный друг. — В чем дело? Какое затруднение?
Искорки неподдельного сочувствия в его глазах помогли мне справиться с отчаянием. Кое-как я объяснил, что помню улицу, и как подъехать, и склад, где девушка заперта вместе с Четвертачком, но ничего больше.
— Поедем туда, я все покажу, — предложил я с надеждой.