Министр девственный простак в политике, отец четырнадцати детей
Маргаретажена Министра и моя младшая сестра
Беата Юлленстедт престарелая вдова Нобелевского лауреата по литературе
Барбру Бюлиндучительница в серых и бежевых тонах, племянница Беаты
Магнусгубернатор, долговязый и тощий субъект
Сигнеего пухлая жена
КристерХаммарстрем профессор медицины и главный врач клиники
Стеллан Линденхудожник
Хюго Маттсонминистр юстиции, хозяин замечательного туалета
Ева Идбергяркая женщина в разводе, специалист по лечебной гимнастике
Бенни Петтерсонполицейский комиссар
Вильхельм Перссоншкольный учитель, адъюнкт, повествователь
Наконец-то на лестнице Дома правительства появился Министр.
На фоне выщербленных временем колонн, несущих на себе этот храм власти, он казался обманчиво молодым и неиспорченным.
Вот он двинулся вниз, сделал первый шаг к летней даче, птичьему щебету и быстрой череде зловещих убийств. Именно им на этот раз суждено было потрясти правительство и народ, придать особую остроту борьбе перед судьбоносными выборами и вознести тиражи вечерних газет до рекордных высот.
— Ты долго ждал? — крикнул он. — Премьеру вдруг приспичило прочитать текст моей речи к открытию выставки «От сохи и плуга» — ну той самой, сельскохозяйственной! Он сказал, что иначе не найдет у себя в Харпсунде ни минуты покоя. А где адъюнкт?
Слова были адресованы шоферу в форме, стоявшему по стойке «вольно» у борта черного, сияющего лаком, правительственного лимузина.
— Надо же! Я и не заметил! Он, как всегда, на заднем сиденье сидит и кемарит. А ну, выходи!
Несмотря на мои жалобные протесты, он выволок меня наружу и грубовато-панибратски, в своей типичной манере, обнял. Потом ловко и привычно при помощи специальной системы ремней пристегнулся к сиденью водителя, а на меня надел пузатые наколенники (они, кстати, испортили мне стрелку на брюках) и белый защитный шлем.
— Так-то будет лучше. Теперь — на волю, немного расслабимся! — и наш величественный экипаж влился в поток послеобеденного уличного движения.
Но я знал, что расслабиться, по крайней мере мне, в течение ближайшего часа не удастся. Ведь Министр принадлежит к той редкой породе людей, которые даже такую простую, как автомобильная поездка, вещь умудряются превратить в событие, о котором долго потом вспоминаешь, просыпаясь среди ночи в холодном поту.
Подготовительные манипуляции с пристяжной сбруей и защитными латами, как всегда, вызвали у меня панику. Когда же мы выехали на автостраду, Министр, явно с целью еще большего устрашения, предпринял кое-какие дополнительные действия. Скорость он особенно сильно не превышал, он просто опустил боковые стекла, отчего воздух стал врываться в салон с оглушительным, режущим барабанные перепонки свистом. Разговаривать теперь стало невозможно: чтобы тебя услышали, требовалось кричать во все горло. Сам Министр, согнувшись над рулевым колесом, изображал из себя человека, преодолевающего при ходьбе бурю. В придачу к шлему он надел на себя еще большие круглые очки-консервы, вроде тех, какие носили авиаторы в эпоху младенчества нашего века. Спидометр показывал не больше 100 километров в час, но грохот автострады, свист врывающегося ветра и устремленная вперед фигура человека в маске сдавливали грудь судорогой инстинктивного страха, я знал: с недозволенной, с непростительно недозволенной скоростью мы мчимся навстречу увечью или смерти.
В зеркальце заднего обзора я мельком уловил фигуру нашего шофера: он вцепился в ремень мертвой хваткой, а взгляд его выражал твердую решимость как можно скорее уйти со службы.
Шум удалось перекричать только тогда, когда мы, заметно снизив скорость, влились в череду машин на конечном участке автострады. Как всегда, я прежде всего сказал, что такое ребячество не пристало его высокому положению. Министр засмеялся:
— Плевал я на положение...
И он говорил правду.
Министр был предпринимателем, хотя никаких коммерческих дел никогда не предпринимал, он был политиком, хотя политических амбиций не имел, и он же был отцом четырнадцати детей, хотя детскостью своей превосходил их всех.
Или, может, лучше сразу же познакомить читателя с его историей? Не скрою, мне, преподавателю истории и обществоведения, она кажется поучительной.
Еще будучи очень молодым, Министр унаследовал от родителей самую настоящую промышленную империю с отделениями, разбросанными во всех частях света. Когда он женился на моей сестре и окончил университет, родственники определили его на место простого служащего в одну из его собственных фирм, чтобы он набрался на этом посту, как бы это ни было утомительно или неприятно, ума-разума, необходимого, по расхожему мнению, человеку, которому в недалеком будущем предстояло осуществлять твердое и полновластное руководство своими предприятиями. Предполагалось, по-видимому, что, поддерживаемый доброжелательными тычками в спину, он быстро пойдет в гору. Но не прошло и нескольких месяцев, как его должность упразднил, а его самого уволил американский специалист по рационализации, находившийся, очевидно, в счастливом неведении относительно того, кому на самом деле принадлежит контрольный пакет акций фирмы, в которой он служит.
Когда через какое-то время близкие обнаружили случившееся и занялись поисками своего господина и слуги, его отыскали в одном из министерств, покидать которое он отказался наотрез. По его логике выходило, что, если он потеряет и это место, он никогда больше не сможет закрепиться на другом. И потом, он так ловко научился формулировать тексты законов, что даже заслужил похвалу министра!
Жена энергично поддержала мужа. Родственники капитулировали, и руководство мощными концернами передали в руки толстокожих наймитов, а контакты молодого собственника с его империей отныне ограничивались ежегодной прогулкой по какому-нибудь из крупных заводов и стрижкой купонов, которые приносили их владельцу сказочные по размерам и, главное, совершенно незаслуженные доходы.
— Ты знаешь, как делается первый пинок по мячу в футбольном матче? — спросил вдруг Министр, обрывая мои ретроспективные думы.
— Нет. И называется это не первый пинок, а, кажется, первый пас.
— Наверное, — подтвердил Министр. — Я в этом ничего не смыслю. Меня, ты, может быть, знаешь, сделали председателем Шведской футбольной ассоциации. «Председателем должен быть министр, — сказал премьер, — мы уже так долго сидим в правительстве, что потеряли гибкость суставов. А ты — молод и здоров». Я пробовал объяснить ему, что совершенно не разбираюсь в футболе, и просил назначить меня председателем теннисного союза — у меня в самом деле очень хороший удар справа у сетки, — но они только посмеялись. «Теннис — спорт белой расы господ! Спорт королей и Валленбергов! С таким же успехом ты можешь кататься на яхте во Флоридской бухте с герцогом и герцогиней Виндзорскими! Нет, ты будешь у нас председателем футбольной ассоциации! Это создаст тебе имидж в народе!» Но я ровным счетом ничего в футболе не понимаю. В последний раз, когда я делал первый пинок, кажется, это была игра против сборной Дании, я попал по мячу только с третьей попытки. Два раза я разбегался, трибуны надо мной ревели, и в результате пинал... воздух! Потом рядом со мной на трибуне маленький мальчик сказал отцу: «Папа, он бежал, как большая корова!» Скоро новый чемпионат страны, и мне скорее всего снова придется пинать мяч. Как же все-таки это делается?
Да, как же все-таки это делается, думал я, глядя на плюшевого тигра, скалившегося на меня через заднее стекло ехавшей впереди автомашины. Как всего за один день из простого начальника отдела делается министр и серый неприметный чиновник становится руководителем крупнейшего в стране ведомства, не обладая ни нужными знаниями, ни убеждениями, ни даже честолюбием?
Не могу сказать, чтобы я совсем не представлял себе, как устроен хитроумный лабиринт современной политики. Мне известно, например, что можно достичь высшей в стране должности, не имея никаких выдающихся заслуг, а всего лишь усердно служа правящей партии. Мне известно, кроме того, что можно стать министром по старой дружбе или же по причине общепризнанной незлобивости характера.
Все это, как я уже сказал, мне известно. И все же я никак не могу понять того, что произошло с моим родственником.
Мой зять Министр стал министром из-за галош. Он носил слишком большие, не по размеру, галоши.
Однажды, уже довольно много лет назад, скверным дождливым утром нынешний Министр, и он же — тогдашний начальник отдела, прошаркал по коридорам Дома правительства в свой кабинет. Он снял шляпу и плащ, бросил на стол утреннюю газету, просмотренную по дороге в трамвае. Вспомнив карикатуру на первой странице, начальник отдела улыбнулся. Потом поднял ноги: естественно, сначала одну, а потом другую, и галоши послушно попадали с его ног. Они были непомерно, до невероятия ему велики. Он уже много раз собирался заполнить в них лишние пустоты чем-нибудь подходящим, но каждый раз вспоминал, что читал где-то: все вещи и предметы, часто попадающие в воду, от этого понемногу сжимаются, и все откладывал и откладывал задуманное с одного дождливого дня на другой в надежде, что чудодейственные силы природы сами поработают за него. В сущности, галоши нравились ему и большими, такими, какими они были. Они так удобно снимались и надевались. Правда, в то утро, о котором сейчас идет речь, начальник отдела заметил, как остановился в коридоре и посмотрел ему вслед заместитель министра. Выражение лица у него при этом было несколько озадаченное. Начальник отдела не замедлил сообразить: внимание его превосходительства привлек необычный способ передвижения. (Известно: человек в чересчур больших галошах приобретает при ходьбе характерную скользящую походку из-за того, что боится галоши потерять.) Твердо решив высочайшего внимания к себе более не привлекать, начальник отдела пошарил в карманах, надеясь выловить из них пару носовых платков, и, естественно, нашел только один. Когда он шагнул к столу, чтобы взять ножницы и разрезать платок надвое, взгляд его упал на газету с карикатурой, и он решил использовать вместо платка ее. Он развернул газету, еще раз скользнул взглядом по сатирическому рисунку и принялся раздирать номер на части.
В этот миг в кабинет без предупреждения вошел премьер-министр.
Можно представить, как глубоко он был взволнован. Одна из влиятельных утренних газет поместила в тот день передовую с самыми наглыми личными нападками. Статья обвиняла его в раздувании инфляции и грабеже престарелых граждан страны. С той же полосы кричала иллюстрирующая передовую аллегорическая карикатура. Премьер был изображен на ней в виде кота, лакающего молоко из чашки, по канту которой бежала надпись: СБЕРЕЖЕНИЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ. (Всякий, кто знаком с изображением премьер-министра в виде кота, не может не признать, что оно его не украшает — складки в уголках рта придают морде животного выражение хитрости и какого-то хищного вероломства.) Облако зигзагообразной штриховки, выплывающее из носа кота, очевидно, намекало на довольное урчание животного. Но и этого мало. На заднем плане виднелась кошка: с кислой миной на морде она украдкой смахивала накопившуюся в уголке глаза слезу. Проницательный читатель легко угадывал в ней сходство с матерью премьера, которая тогда еще была жива. В довершение ко всему написал статью властитель дум того времени — многолетний лидер шведской социал-демократии, незадолго перед тем покинувший партийные ряды с шумным скандалом.
Понятно поэтому, как нуждался премьер-министр в сочувствии и поддержке. То, что он увидел, войдя в комнату, должно было обрадовать и утешить его.
А увидел он склонившегося над столом и терзавшего в пух и прах ненавистную карикатуру чиновника — сотрудника, который, как подумалось тогда премьеру, всегда казался ему необыкновенно симпатичным и компетентным. Лицо чиновника перекашивала гримаса неистового гнева. (Надо сказать, что физиономия Министра, когда он рвет что-нибудь, всегда приобретает особые натужные черты. В такие минуты он похож на человека, решившего голыми руками сокрушить телефонный справочник.) От переизбытка эмоций на глазах у начальника отдела выступили слезы. (От самой площади Норрмальмсторг в лицо ему хлестал дождь.)
Столь спонтанное проявление преданности способно растрогать даже самую деловую и сухую натуру.
Чувство тут же породило идею. Премьер воскликнул:
— Вы — член партии?
Начальник отдела, только теперь заметивший присутствие высокого начальства, ошалевши от неожиданности, просипел «нет».
— Тем лучше! — выкрикнул премьер-министр. — Лучше искренне сочувствующий нашим идеалам беспартийный, чем десяток виляющих хвостом подхалимов! Я отдам тебе министерство внутренних дел! Можешь называть меня запросто — Таге!
Впоследствии Министр не раз утверждал, что на этой стадии переговоров он энергично противился назначению, хотя скорее всего ему удалось выдавить из себя только пару бессвязных и путаных слов, каковые, вероятно, и были восприняты главой правительства как благодарное изъявление согласия занять предложенный пост.