По садовой дорожке мы направились к дому. Тут и там между узловатыми вишневыми деревьями появлялись все новые детские орды, встречавшие нас своими простодушными приветствиями. Но добраться до меня им было сложно. Я шел в толпе, посередине. На лестнице я остановился. Дачный участок полого спускался к берегу, за ним расстилалась ширь и грозная синева залива. За горизонтом неясно проступали контуры материка. Открывающимся отсюда видом все обычно восхищаются, но меня он угнетает. Я, конечно, как положено, притворился, что тоже в восторге от него и даже промямлил: «Сколь волшебный вид!» — но на самом деле просто хотел тем самым выиграть время, чтобы успеть собраться с мыслями: через секунду сестра спросит, в какой из гостевых комнат я предпочел бы остановиться, на верхнем этаже или на нижнем? — и как мне умудриться сказать ей, что я не хотел бы жить ни в одной из комнат и что мое единственное желание сейчас — как можно скорее уехать обратно в город на машине, вести которую будет настоящий шофер?
Верхняя комната для гостей расположена довольно высоко: правда, я затрудняюсь сказать, на каком этаже — на втором или на третьем, — архитектура дома до сих пор преподносит мне сюрпризы... Чтобы попасть в нее, нужно преодолеть подъем по лестнице, а это означает дополнительную нагрузку на сердце и легкие; окна здесь выходят на юг и на запад, и в солнечные дни в комнате душно, как в печи. В нижнюю комнату вход прямо со двора, но окна ее выходят на северную сторону, и здесь холодно и сыро, а деревянные полы настелены на цементное перекрытие, сразу под которым в подвальном помещении ранее находилась прачечная: оттуда вверх поднимается скопившаяся за зиму в фундаменте сырость. Выбирать приходилось из двух зол.
— Где ты будешь ночевать, наверху или внизу? Занимай любую комнату!
Я вздрогнул, как от озноба, немного поколебался и безвольно дал завести себя в ближайшую — ту, что над прачечной. Оказавшись внутри, я чихнул, немного принюхался и явственно распознал запах сырости. Сестра тем временем говорила мне: «Не беспокойся, полы здесь, конечно, вымыты, и вся мебель протерта».
Я смыл с себя дорожную пыль в примитивной ванной, где дети уже успели заменить мыло плоским камешком и использовали гостевое полотенце в целях, о которых я не смел даже догадываться.
Ужин прошел спокойно — настолько спокойно, насколько этого можно ожидать, сидя за столом с десятью детьми (четверо старших отдыхали за границей), с их примерно двадцатью товарищами, кухаркой, прислугой, няньками и двумя закаленными родителями, реагировавшими лишь на самые грубые нарушения столового этикета. Хотя, должен сказать, телячье фрикасе и мороженое были восхитительные, и сквозь общий шум до меня доносился голос сестры Маргареты, хвалившей сыр и доказывавшей, насколько он лучше, чем незамысловатый товар из местной лавки. Слушая ее, Министр хитро подмигивал мне поверх своей салфетки.
Сразу после позднего ужина я уединился у себя в комнате, не забыв прихватить электрокамин. Но, прежде чем погасить свет, прочитал две главы из «Древних народов Вавилона» — книги, которую взял с собой из дома, чтобы коротать с ней долгие летние дни в удобном кресле-качалке. «Возьмите с собой что-нибудь интересное, но не слишком захватывающее», — посоветовал мне лечащий врач, и мой выбор пал на «Древние народы Вавилона».
На следующее утро я решил поменять комнату. Ночь выдалась очень беспокойная. От стен и полов веяло холодом и сыростью, и, несмотря на фланелевую пижаму и одеяло, я замерз до невозможности. К тому же в немногие часы, когда я спал — между тем, как где-то к полуночи утих последний и рано на заре не закричал первый ребенок, — мне приснилось, что я превратился в большого скользкого тюленя, лежащего на мокрой скале у холодного серого моря.
Перед тем как одеться, я докрасна растерся махровым полотенцем. И в результате чуть не получил приступ стенокардии. Так чрезмерное стремление избежать болезни лишь порождает ее.
Когда я убирал постель, вошла сестра Маргарета и спросила, хорошо ли я спал. Я сказал ей правду, что в комнате очень сыро.
— Не может быть, — возразила она, — ты себе это внушаешь! Откуда сырость в такой солнечный теплый день?! Кто ищет сырости, тот ее найдет. Премьер-министр ночевал здесь и не жаловался. Во всяком случае, он не ныл так, как ты. Сходи лучше искупайся! Ты не забудешь прибраться?
Моя сестра Маргарета поддерживала в доме строгий порядок, и каждый живущий в нем, не исключая гостей, должен был убираться в своей комнате. Я хотел было спросить ее, не прибирался ли в своей комнате премьер-министр, но не успел. Впрочем, можно было не спрашивать. Конечно, прибирался. (Говорили, _что о своем визите на дачу Министра премьер рассказывал коллегам вполголоса, почти шепотом. Тамошний режим, говорил он, напоминает ему порядки в странноприимном доме в Карлстаде, он посетил его когда-то в детстве на школьной экскурсии. «Все эти дети... И клозет снаружи... Наверное, я — неблагодарная свинья, но мне больше по сердцу мой Харпсунд. Хотя молодые сильные парни из правительства вполне могли бы проходить там курсы закаливания. Пальме бы их выдержал». Министр поведал нам, что на следующее утро премьер ни свет ни заря сел в лодку и гонял на ней по заливу часа два или три подряд, «наверное, так заведено у него в Харпсунде». Я лично в этом не уверен. Премьер, наверное, хотел погреться. Или прикидывал, сможет ли бежать с дачи морем через залив.)
Я взял щетку и совок и начал подметать. Занятие, надо сказать, для меня непривычное и трудное. Дома, на улице Бастугатан, ко мне приходит убираться два раза в неделю домоправительница. Когда работа уже подходила к концу, я зацепился совком за ножку кровати, и все можно было начинать сначала.
Тут дверь открылась, и в комнату шаркают щей походкой вплыл Министр. Он был в одних плавках, мокрый и скользкий, как тюлень. Его взгляд, упавший на меня, выражал недоумение.
— Убираешься? Я тоже раньше убирался. Но сейчас подбрасываю ребятам деньжат, и они все делают за меня. Только ни слова Маргарете, будем уважать ее воспитательные принципы!
Я продолжал работать, гадая, чье воспитание — свое или детей? — он имеет в виду.
— Я заметал пыль под бюро, но она там скручивалась в такие длинные серые колбаски, и, когда я проветривал комнату, они все время выкатывались наружу. Лучше платить малышам.
На полу, где он стоял, уже скопилось маленькое озеро, грозившее соединиться с горкой пыли, и я прогнал Министра из комнаты, сославшись на то, что он мешает мне работать.
— Прекрасная погода! — прокричал он с по рога. — Я тебе серьезно говорю, сходи искупайся!
Я ответил ему, что нигде и никогда, кроме гак в ванной, с тех пор, как был ребенком, не купался, и что сейчас в моем возрасте и с моими болячками привыкать к холодным водным процедурам пожалуй что слишком поздно.
— Слишком поздно? — удивился он. — Ничто и никогда не поздно. Когда Эрландер стал премьер-министром, Пальме не был даже членом партии!
Во дворе мне попалась на глаза Черстинь — шустрая девочка среднего школьного возраста с соломенно-желтыми косами и навыками уборки, наверняка приобретенными в детской комнате для игр. Не мешкая мы тут же вступили в переговоры. Надо сказать, я не вполне представлял себе, что имел в виду Министр, говоря о «деньжатах», его финансовая терминология вообще отличается туманностью, но уже первая предложенная мной ставка в 50 эре в день вызвала у девочки настоящий восторг.
— А папа ведет себя неумно, он платит нам по пять крон каждый день! Мы откладываем их на лошадь. Мы купим ему лошадь, чтобы он на ней изредка выезжал. В лавку и в другие места. Но мы готовим ему сюрприз, так что не проговоритесь!
На миг меня встревожила мысль, а что если и мои «деньжата» дети тоже будут откладывать на приобретение какого-нибудь животного, с которым так или иначе мне придется иметь дело? Они, например, могут купить собаку, которая будет жить со мной в одной комнате и по ночам, может быть, даже спать в моей постели? Почем знать, у детей такие странные идеи... Но потом я все же решил, что все заработанные средства, несомненно, уйдут на покупку одной лошади, и успокоился.
После обеда меня атаковали в гостиной трое малышей и не отпускали до тех пор, пока я не согласился почитать им вслух книжку «Милли Молли находит гнездо». Для развития детского интеллекта книжка давала мало, и как раз в тот момент, когда мы нашли, наконец, гнездо и я начал рассказывать детям то немногое приличное, что мог сообщить им о его назначении, в гостиную вошла сестра и сказала, что нам пора отправляться на кофе к Сигне и Магнусу — на губернаторскую дачу.
Я подумал, что дачники на Линдо пользуются малейшим предлогом, чтобы пообщаться между собой за кофейным столиком. Наиболее очевидными поводами для сборищ, конечно же, служили дни рождения, и мне, родившемуся в ноябре, не раз казалось, что уже сам факт моего появления на свет в этом месяце рассматривается дачниками как крайне недружественный акт — в самом деле, как смел я родиться в иное, нежели летом, время года? Когда дни рождения иссякали, праздновали именины, а в те редкие периоды, когда календарь вообще зиял бессмысленной, с их точки зрения, пустотой, в ход шли всевозможного рода придуманные юбилеи ничтожных событий. Мне, например, не раз доводилось садиться за стол на даче у министра юстиции по случаю празднования очередной годовщины его назначения председателем уездного суда в Тэрна в Норботтене — событие, которое, несомненно, заслуживало бы того, чтобы его праздновали жители всех остальных уездов страны, окажись служба Хюго Маттсона на этом посту более долговременной.
Причины столь оживленной светской жизни дачников коренились, насколько я понимал, и в географии поселка, и в его истории. Что касается истории, то дачники жили на острове уже очень давно — многие десятилетия. Губернатор, министр юстиции и Министр проводили в своих деревянных виллах еще первые школьные каникулы, а немногие представители более молодого поколения являлись, за исключением одного-единственного случая, владельцами дач как минимум в третьем поколении. Торжественные даты, таким образом, жили в их подсознании так же глубоко, как дни религиозных праздников у истово верующих.
География местности также, несомненно, поощряла великосветское кучкование близкородственных особей. Территория щедро нарезанных дачных участков располагается между шоссе и заливом и ограничена с севера пристанью, а с юга — лодочными сараями. Все прочее побережье острова было еще в эпоху изначального его заселения зарезервировано губернским правлением «для нужд экспансии близлежащих поселений городского типа», что некоторыми наивными рыбаками и крестьянами было воспринято как чрезмерная дальновидность — ближайший город лежал в трех милях от острова на материке и никаких признаков приближения к нему не обнаруживал.
Сигне и Магнус приглашали нас к двум часам, но и в пять минут третьего мы все еще никак не могли тронуться в путь. Сначала заупрямился Министр — ему вдруг, прежде чем отправиться в гости, вздумалось искупаться. Потом, естественно, он потерял свои часы. На помощь ему кинулась целая армия детей, и, когда часы, наконец, обнаружили (они лежали в купальных тапочках моей сестры) и мы уже дошли до дровяного сарая, неожиданно выяснилось, что волосы у Министра в ужасном беспорядке, и его послали назад, чтобы он привел себя в порядок и заодно взял с собой расческу.
— Как только он работает в своем министерстве! — вздохнула его супруга, но во взгляде ее я прочитал неослабевающее желание продолжить тиражирование Министра во все новых миниатюрных, пусть и слегка неряшливых, копиях.
Когда супружеская чета воссоединилась, мы двинулись к шоссе. Шум детской колонии позади слышался все слабее, и Министр весьма неглупо заметил, что одно из преимуществ отца четырнадцати детей как раз и состоит в том, что даже самые закадычные друзья не рискуют приглашать его в гости вместе с детьми.
Через несколько минут ходьбы мы вышли на Тайную тропу. Тайная тропа — это тропинка, вьющаяся между сухими колючими лапами сосен и замшелыми каменными глыбами. Она пересекает территорию всех дачных участков, не встречая на своем пути ни заборов, ни других возведенных человеком препятствий. Возможно, именно Тайная тропа более всего остального способствовала тесному общению дачевладельцев. Чтобы посетить соседа или соседа своего соседа, совсем не нужно пользоваться пыльным и унылым шоссе, долго добираясь до него по тропинке. И можно не нарушать покой соседей, которые вас в данный момент не интересуют, и не ломиться через их участки: пусть себе спокойно возделывают грядки или загорают на лужайках. Все, что вам нужно, — это Тайная тропа. Откуда взялось ее название, мне неизвестно. Может быть, ее назвали так в эпоху младенчества нашего века, когда поселившиеся здесь хозяева строго-настрого запрещали своим отпрыскам посещать соседей без спросу. Сейчас в Тайной тропе не осталось ничего тайного, если вообще когда-либо было, и тогдашние дети или, возможно, дети этих детей свободно попирают ее теперь своими крепкими ногами государственных служащих, направляясь к какому-нибудь престарелому товарищу детских игр, чтобы выпить с ним пивка, или угоститься чашечкой кофе в кругу его семьи, или чтобы вернуть садовые ножницы.
— Алло! Погодите! Будьте так добры!.. Подождите меня!
Мы благополучно миновали владения Министра и дошли до перекрестка, где Тайная тропа пересекает дорожку, идущую от соседней виллы к шоссе, когда услышали раздавшиеся слева нервные восклицания. Нечто серое и неопределенных очертаний, взмахивая на бегу крыльями, катилось к нам меж стволами деревьев.
Это была наша ближайшая соседка Барбру Бюлинд.
Задыхаясь, она спешила от своей развалюхи-дачи, унаследованной от матери: она опаздывала на добрых полчаса, с той разницей, что переживала из-за этого гораздо больше, чем мы. Прежде чем поздороваться, я спешно вспомнил: фрекен Бюлинд работала учительницей, хотя в последний раз, когда я ее видел, она не ходила на службу, находясь в длительном отпуске, предоставленном ей для написания какой-то научной работы. Когда она, вконец запыхавшись, добежала до нас, я еще раз убедился: женщина эта не распадается на составные части только благодаря своему серому костюму — вечному спутнику ее жизни. Наверное, в свое время, когда она впервые надела его, кто-то похвалил ее стиль и строгий вкус: с тех пор, понимая, что не обладает ни тем, ни другим, она отчаянно держалась за однажды одобренное и понравившееся. Правда, нужно признать, серый костюм вполне соответствовал ее облику в целом — ее угловатой фигуре, крашенным в рыжий цвет вялым волосам и бледному лицу, все характерные черты которого — за исключением нескольких прыщиков вокруг рта — были безжалостно затерты макияжной кистью.
— Я так рада, что вы тоже задерживаетесь. То есть, извините, я хочу сказать: опаздывать одной так неудобно. У меня на жакете оторвалась пуговица, я обнаружила это в самый последний момент, когда выходила, а потом, пока я искала подходящую и пришивала ее, стало уже почти половина третьего! Посмотрите, заметно, что она темнее, чем другие?
Министр заинтересованно наклонился вперед и стал изучать обильную грудь соседки, а я закрыл глаза, пытаясь представить ее в кругу тридцати раскованных городских школьников. Попытка, к полному моему ужасу, удалась.
— Ах, Боже мой!
Возглас вырвался так порывисто и испуганно, что я подумал: Министр зашел дальше, чем его просили.
— Я забыла дома мой подарок Сигне! Вы обождете меня? Всего несколько минут?..
Мы не стали ее ждать; сестра взяла фрекен под руку и повела ее вперед по Тайной тропе, заверяя, что поделится с ней своим подарком — бутылкой кампари, которую нес Министр, держа за горлышко. И поскольку мне самому было обещано то же самое, вино в бутылке показалось мне изрядно разбавленным.
Мы шли, и скоро впереди между деревьями узкой золотой струной скользнул солнечный луч, и мы повернули вниз к заливу и зашагали по широкой тропе, подобно животворной пуповине, связывавшей губернаторскую дачу с шоссе и с остальным миром. Сосны тут уступали место лиственным деревьям, и скоро мы увидели впереди летнюю резиденцию Сигне и Магнуса — желтый, полуразвалившийся, щедро снабженный верандами, окнами и всевозможного рода архитектурными излишествами двухэтажный дом, стоявший посередине запущенного, заросшего кустарником сада.
Губернатор встретил нас у покосившейся калитки и смущенно улыбнулся своим большим щучьим ртом; глаза его дружелюбно и печально поблескивали за стальными дужками очков. Он провел нас по заросшей дорожке к террасе перед домом, где уже расположились гости и хозяйка встречала всех прибывающих приветливой воркотней.
— Как хорошо, что вы наконец пришли! Мы уже стали беспокоиться, правда, Магнус? Ужасно хочется кофе! Ну, это ни к чему, не стоило ничего приносить, это же обычный день рождения, и дата некруглая! Целая бутылка! Надо же, ты, Магнус, будешь ходить у меня на задних лапках. Как, это и от Барбру тоже? И от адъюнкта Перссона? Я просто растрогана.
Невысокая и округлая Сигне была (буквально) полной противоположностью мужу. Вид обоих вместе невольно наводил на мысль, что перед тобой пара, в которой одна половина съедает все предназначенное другой. Мне, конечно, не дано знать, какого рода диеты придерживались у них в доме — в любом случае, в нем царили согласие и верность: временами, глядя, как, взявшись за руки, они возвращались домой из лавки, я жалел, что не обзавелся семьей.
— Адъюнкт Перссон, конечно, хорошо всех здесь знает? Вы встречались с фру Идберг прошлым летом?
Я оторопело смотрел на явившееся передо мной белокурое видение. За секунду до этого, качнувшись на бедрах, она плавно проскользнула ко мне и теперь в упор меня разглядывала, мигая своими длинными иссиня-черными ресницами.
— Неужели вы, господин Перссон, так скоро забыли меня?