Столица Великобритании в некоторых отношениях непохожа ни на какую другую столицу. В народонаселении, наполняющем улицы, крайности богатства и бедности встречаются как нигде. В самих улицах великолепие и стыд архитектуры — замок и лачуга — находятся друг возле друга. Лондон по своему общественному виду есть город контрастов.
Эмили прямо с железной дороги поехала туда, где потеря состояния принудила укрыться ее тетку. Кеб проехал мимо обширного и прелестного парка, окруженного домами со статуями и куполами, к ряду коттеджей возле вонючей канавы, неправильно названной каналом.
Эмили остановила кеб перед садовой калиткой коттеджа на дальнем конце ряда. Дверь отворила единственная теперь прислуга мисс Летиции — ее горничная.
По наружности это доброе существо принадлежало к числу несчастных женщин, которых природа, по-видимому, намеревалась сделать мужчиной, но передумала в последнюю минуту. Горничная мисс Летиции была высока, долговяза и неуклюжа. При первом взгляде лицо ее как будто состояло из одних костей. Кости виднелись на ее лбу, выдавались на щеках, достигали своего широкого развития в челюстях. Из впалых глаз этой несчастной женщины смотрели с равной строгостью на всех ее ближних суровое упрямство и суровая доброта. Ее хозяйка, которой она служила более четверти столетия, называла ее Бони.[3] Она принимала это жестокое прозвание за знак дружеской фамильярности, лестной для служанки. Никому другому не дозволялась эта вольность. Для всех, кроме своей хозяйки, она была миссис Элмазер.
— Как здоровье тетушки? — спросила Эмили.
— Плохо.
— Почему мне прежде не дали знать об ее болезни?
— Из любви к вам она не хотела вас огорчать. «Не давайте знать Эмили» — таковы были ее приказания, пока она находилась в памяти.
— Находилась в памяти, Боже мой! — что вы хотите этим сказать?
— Она в горячке — вот что я хочу сказать.
— Я должна сейчас видеть ее. Я не боюсь заразиться.
— Не надо бояться никакой заразы. Но вы все-таки не должны видеть ее.
— Я непременно хочу ее видеть.
— Мисс Эмили, я не слушаюсь вас для вашей же пользы. Кажется, вы должны знать меня настолько, чтобы положиться на меня.
— Я полагаюсь на вас.
— Предоставьте же мою хозяйку мне, а сами ступайте в свою комнату — вам нужно отдохнуть с дороги.
— Я хочу ее видеть! — упрямо твердила Эмили.
— Нельзя, говорю вам! Как вы можете беспокоить мисс Летицию, когда она не может переносить света в своей комнате? Знаете ли какого цвета ее глаза? Красные, словно вареные раки.
При каждом слове этой женщины, недоумение и беспокойство Эмили усиливались.
— Вы сказали мне, что тетушка больна горячкой. А теперь вы говорите о какой-то болезни глаз. Пожалуйста, посторонитесь и пропустите меня к ней.
Миссис Элмазер невозмутимо распорядилась переноской вещей и отпустила кеб.
— Вы, кажется, не верите мне, — вздохнула она. — Хорошо! У нас сейчас находится доктор. Спросите его, пожалуйста.
Она отворила дверь гостиной и ввела Эмили.
— Это племянница хозяйки, сэр. Пожалуйста, попытайтесь задержать ее, а то я не могу.
Доктор Олдей был пожилой румяный человек, вполне освоившийся с атмосферой страданий и горестей. Он заговорил с Эмили так, как будто привык видеть ее большую часть жизни.
— Престранная женщина, — сказал он, когда миссис Элмазер затворила дверь за собой, направившись к хозяйке, — такую упрямицу, кажется, еще не приходилось мне встречать. Но предана, и, несмотря на неловкость, недурная сиделка. Боюсь, что не могу сказать вам ничего хорошего о вашей тетушке. Ревматическая лихорадка, усилившаяся от положения этого дома, выстроенного из глины и возле стоячей воды, последнее время усложнилась горячечным бредом.
— Это дурной признак, сэр?
— Самый худший; он показывает, что болезнь коснулась сердца. Да, ваша тетушка страдает от воспаления глаз, но это не самый важный симптом. Мы можем облегчить боль посредством охлаждающей примочки и темной комнаты. Я часто слышал от нее о вас — особенно после того, когда болезнь приняла серьезный характер. Что вы сказали? Узнает ли она вас, когда вы войдете в ее комнату? Около этого времени обыкновенно начинается бред. Я посмотрю, будет ли спокойный промежуток.
— Кстати, — продолжал он. — Может быть, мне следует объяснить вам, почему я решился послать вам телеграмму. Миссис Элмазер не хотела уведомлять вас о серьезной болезни ее хозяйки. Это обстоятельство, по моему мнению, возложило ответственность на меня. Бред вашей тетушки — я говорю о словах, вырывающихся у нее в этом состоянии, — по-видимому, возбуждает какое-то непонятное чувство в душе ее угрюмой служанки. Она не пустила бы и меня в спальню, если бы могла. Радушно ли приняла вас миссис Элмазер, когда вы приехали?
— Напротив. Мой приезд как будто раздражил ее.
— Я именно этого и ожидал. Эти верные старые слуги в конце концов всегда злоупотребляют своей верностью. Слыхали вы, что один остроумный поэт — я забыл его имя, он дожил до девяноста лет — сказал о человеке, который был его камердинером более чем полстолетия! «Тридцать лет он был прекраснейшим слугой, остальные тридцать лет он был самым суровым господином». Совершенно справедливо — я мог бы то же самое сказать и о моей экономке. Это интересная история, не правда ли?
История доктора совершенно пропала для Эмили, ее интересовало теперь только одно.
— Моя бедная тетушка всегда меня любила, — сказала она. — Может быть, она узнает меня, если даже не узнает других.
— Возможно, узнает, — ответил доктор. — Но в таких случаях нельзя ничего знать наверняка. Схожу взгляну на мисс Летицию и сообщу вам результат. У вас, верно, есть другие родственники? Нет? Очень прискорбно.
Вернувшись, доктор Олдей объявил:
— Она теперь спокойна. Помните, пожалуйста, что она не может вас видеть из-за воспаленных глаз, и не отдергивайте занавесей у постели. Я заеду завтра утром. Очень прискорбно, — повторил он, взяв шляпу и кланяясь.
Эмили прошла узкий коридор, разделявший комнаты, и отворила дверь спальни. Миссис Элмазер встретила ее на пороге.
— Нет, — сказала старая упрямая служанка, — вам сюда нельзя.
Послышался слабый голос мисс Летиции:
— Бони! Кто это?
— Зачем вам знать? — повернулась служанка к больной.
— Кто это?
— Мисс Эмили.
— О! Бедняжка, зачем она приехала? Кто дал ей знать, что я больна?
— Доктор.
— Не входи, Эмили. Это только огорчит тебя, — а мне не принесет пользы. Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Не входи.
— Вот! — сказала миссис Элмазер. — Слышите? Вернитесь в гостиную.
До сих пор жестокая необходимость сдерживать себя делала Эмили молчаливой. Теперь она могла заговорить.
— Вспомните прежние времена, тетушка, — умоляла она кротко. — Не прогоняйте меня из вашей комнаты — я приехала ухаживать за вами.
— Я ухаживаю за ней, вернитесь в гостиную, — повторила миссис Элмазер.
Истинная любовь продолжается до конца жизни. Умирающая смягчилась.
— Бони! Бони! Я не могу быть жестока с Эмили. Пустите ее!
Миссис Элмазер безнадежно настаивала на своем:
— Вы противоречите вашим собственным приказаниям. Вы не знаете, скоро ли опять начнется ваш бред. Подумайте, мисс Летиция.
Это увещевание не произвело никакого впечатления. Однако высокая, долговязая фигура миссис Элмазер все еще загораживала дверь.
— Если вы принудите меня, — спокойно сказала Эмили, — я должна буду пойти к доктору и просить его вмешаться.
— Вы сделаете это? — воскликнула миссис Элмазер.
— Сделаю, — было ответом.
Старая служанка вдруг покорилась с выражением на лице, которое удивило Эмили. Она ожидала увидеть гнев, но глаза, смотревшие на нее теперь, выражали горесть и страх.
— Я умываю руки, — сказала миссис Элмазер. — Входите и берите на себя последствия.
Эмили вошла в комнату. Дверь немедленно затворилась за ней. Послышались тяжелые шаги миссис Элмазер, удалявшейся по коридору. Потом захлопнувшаяся дверь в кухню потрясла непрочно выстроенный коттедж. Все смолкло.
Тусклый свет лампы, спрятанной в углу и закрытой темно-зеленым абажуром, позволял видеть кровать с плотно задернутыми занавесями, а возле кровати — столик с лекарственными склянками и рюмками. Единственными вещами на камине были часы, остановленные в угоду раздраженным нервам страдалицы, и открытый футляр с машинкой для впускания капель в глаза. Запах курительных свечек тяжело висел в воздухе. Для взволнованного воображения Эмили тишина походила на безмолвие смерти. Она, дрожа, подошла к постели.
— Хотите поговорить со мною, тетушка?
— Это ты, Эмили? Кто впустил тебя?
— Вы сказали, что я могу войти. Чувствуете вы жажду? Я вижу на столе лимонад. Подать вам?
— Нет! Если ты раздвинешь занавеси, ты впустишь свет. Мои бедные глаза! Зачем ты здесь, душечка? Почему ты не в школе?
— Теперь каникулы, тетушка. Кроме того, я совсем вышла из школы!
— Вышла из школы? Моя племянница вышла из школы?
Память мисс Летиции сделала усилие, когда она повторила эти слова.
— Да, да; ты попросилась в школу, когда умер твой отец. При жизни отца у тебя всегда была гувернантка. Ты не любила гувернантку?
— Нет, милая тетушка. Я попросилась в школу только потому, что надеялась — перемена поможет мне перенести нашу ужасную потерю. Мне это помогло. Я нашла в школе доброго друга — Сесилию Вайвиль. Вы помните Сесилию?
— Ты куда-то должна была поступить после окончания школы, — сказала тетушка, — и, кажется, протекцию устроила Сесилия. О, душа моя, как жестоко с твоей стороны уезжать к посторонним, когда ты могла жить здесь со мною! — Она замолчала. — К каким посторонним? — вдруг спросила она. — Кажется, это был мужчина? Как его зовут? Имя исчезло. О, мой рассудок. Неужели смерть овладела моим рассудком прежде моего тела?
— Тише! Тише! Я скажу вам имя, тетушка! Сэр Джервис Редвуд.
— Я не знаю его. Я не хочу его знать. Ты думаешь, что он пришлет за тобой? Может быть, он уже прислал. Я этого не позволю! Ты не поедешь!
— Не волнуйтесь. Я отказалась ехать. Я хочу остаться здесь с вами.
— Он послал за тобой? — упрямо спросила тетушка.
Эмили опять ответила, старательно выбирая выражения, для того чтобы успокоить ее. Попытка оказалась бесполезной, хуже того — возбудила ее подозрения.
— Я не хочу, чтобы меня обманывали! — всхлипнула старушка. — Я хочу знать все. Он послал за тобой. Кого он послал?
— Свою экономку.
— Как ее зовут?
Тон, которым мисс Летиция задала этот вопрос, показывал волнение, дошедшее до крайней степени.
— Разве ты не знаешь, что я любопытна насчет имен? — настаивала она. — Зачем ты раздражаешь меня? Кто она?
— Вы ее не знаете, и нечего вам интересоваться ею, милая тетушка. Ее зовут миссис Рук.
Немедленно последовал неожиданный результат. Раздался хохот — тот ужасный хохот, который можно слышать от сумасшедших. Он вдруг кончился унылым вздохом. Боясь взглянуть на больную, Эмили сказала, сама не зная, что делать:
— Не желаете ли вы чего-нибудь? Не позвать ли…
Голос мисс Летиции прервал ее. По-видимому, она начала бредить.
— Миссис Рук? Что за важность миссис Рук? Да ее муж также? Бони, Бони, ты пугаешься из-за пустяков. Где же опасность, чтобы эти двое вдруг нашлись? Знаешь ли ты, как далеко эта деревня? О, глупая — за сто миль и еще больше. Что за нужда до коронера. Коронер должен оставаться в своем собственном округе — да и присяжные также. Рискованный обман? Я называю это благочестивым обманом. А у меня совесть щекотливая и ум образованный. Газеты? Что мне за нужда, если она увидит газеты! Она, может быть, и не прочтет — а если и прочтет, то не будет ничего подозревать. Бедная, старая Бони! Честное слово, вы приносите мне пользу — вы меня смешите.
В беспомощном бреде мисс Летиция, видимо, открывала что-то случившееся в ее прошлой жизни и сообщенное верной служанке. Все это были тайны, оставлявшие Эмили в полном неведении. Она поняла одно: ее тетка знала миссис Рук.
Эмили робко взяла за руку мисс Летицию. Прикосновение к пылающей руке испугало девушку. Она повернулась к двери позвать служанку — голос утихнувшей было тетки заставил ее торопливо вернуться к постели.
— Вы здесь, Бони? — спрашивал голос.
Не вернулся ли к больной рассудок? Эмили попробовала дать прямой ответ.
— Возле вас ваша племянница. Позвать мне служанку?
Однако мисс Летиция была далеко от Эмили и настоящего времени.
— Служанку? Все служанки кроме вас, Бони, отосланы. Лондон — настоящее место для нас. В Лондоне нет болтливых слуг и любопытных соседей. В Лондоне надо схоронить ужасную истину. Ах! Вы справедливо можете говорить, что у меня тревожный и несчастный вид. Я ненавижу обман — а между тем обманывать надо. Зачем вы не помогаете мне? Зачем вы не узнаете, где живет эта гадкая женщина? Только пустите меня к ней — и я пристыжу Серу.
Сердце Эмили сильно забилось, когда она услышала имя женщины. Серой звали мисс Джетро. Не на обесславленную ли учительницу намекала ее тетка?
— Сера — это имя! — невольно воскликнула Эмили. — А как фамилия этой женщины?
Тотчас раздалось быстрое бормотание.
— Нет! Нет! Он слишком хитер для вас, слишком хитер и для меня. Он не разбрасывает своих писем. Он уничтожает их. Я, кажется, сказала, что он слишком для нас хитер? Это неправда. Мы слишком для него хитры. Кто нашел клочки его письма в корзинке? Кто сложил их вместе? А, мы знаем! Не читайте, Бони, «милая мисс Джетро», не читайте «мисс Джетро» в его письме; и «Сера», когда он шепчется сам с собой в саду. О! Кто поверил бы этому, если бы мы не видели и не слышали сами!
Эмили еще больше насторожилась. Кто был тот человек, о котором тетка говорила с такой горечью и сожалением?
— О, какая у меня жажда, — бормотал ослабевающий голос, — какая жажда!
Эмили все-таки раздвинула занавеси. При слабом свете лампы она могла различить зеленый зонтик на глазах мисс Летиции, впалые щеки, руки, беспомощно лежавшие на одеяле.
— О, тетушка, неужели вы не узнаете моего голоса? Неужели вы не узнаете Эмили? Позвольте мне поцеловать вас, дорогая.
Бесполезно было упрашивать, бесполезно целовать, тетка только повторяла:
— Такая жажда! Такая жажда!
Эмили с терпеливой осторожностью поднесла стакан к губам тетки. Та выпила лимонад до последней капли. Освежившись, больная вновь заговорила с воображаемой служанкой.
— Ради Бога, будьте осторожны в ваших ответах, если она станет расспрашивать вас. Если бы она знала то, что знаем мы! Знают ли мужчины стыд? Ах! Гадкая женщина! Гадкая женщина!
Ее голос, постепенно ослабевая, понизился до шепота. Следующие слова ее были произнесены невнятно. Мало-помалу, фальшивая энергия лихорадки исчезла. Больная лежала молча и тихо. Смотреть на нее было теперь все равно что на мертвую. Эмили поцеловала ее — задернула занавеси — и позвонила.
Миссис Элмазер не пришла. Эмили пошла позвать ее.
Дойдя до кухонной лестницы, она приметила небольшую перемену. Дверь внизу, которая захлопнулась, когда она вошла в комнату тетки, теперь стояла отворенная. Эмили позвала миссис Элмазер.
Ей ответил незнакомый голос. Он был тих и вежлив, представляя самый сильный контраст с жестким тоном угрюмой горничной мисс Летиции.
— Что я могу сделать для вас, мисс?
Полная, пригожая женщина средних лет, задавшая этот вежливый вопрос, показалась внизу лестницы. Она взглянула на молодую девушку с приятной улыбкой.
— Извините, — сказала Эмили, — я не имела намерения беспокоить вас. Я звала миссис Элмазер.
Незнакомая женщина поднялась на несколько ступеней и ответила:
— Миссис Элмазер здесь нет.
— Вы не знаете, скоро она вернется?
— Извините меня, мисс, она совсем не вернется.
— Вы хотите сказать, что она совсем ушла из дома?
— Да, мисс. Она ушла из дома.
— Можете вы это объяснить? — начала Эмили.
— Нет, мисс.
— Могу я спросить, по приглашению миссис Элмазер пришли вы сюда?
— По ее просьбе, мисс, — кивнула женщина. — Меня зовут Элизабет Мози. Доктор Олдей поручится за мою репутацию и опытность как сиделки. Если вам угодно, есть еще другие рекомендации…
— Этого не нужно, миссис Мози.
— Хорошо. Тогда позвольте продолжить. Я была дома сегодня, когда миссис Элмазер пришла ко мне на квартиру. «Я пришла, Элизабет, попросить вас сделать мне одолжение ради нашей старой дружбы». А я ей говорю: «Милая моя, пожалуйста, распоряжайтесь мною». Если это покажется вам немножко опрометчивым ответом, я попрошу вас понять, что миссис Элмазер сослалась на нашу с ней старую дружбу — намекнув этим на моего покойного мужа и на дело, которым мы занимались в то время. Не по нашей вине мы попали в затруднительные обстоятельства. Люди, на которых мы положились, оказались недостойными. Чтобы не беспокоить вас подробностями, я могу сказать только, что мы разорились бы, если бы наш старый друг, миссис Элмазер, не отдала нам все, что накопила. Деньги были выплачены ей еще при жизни моего мужа. Поэтому, как вы понимаете, я готова сделать все, чего потребует от меня миссис Элмазер. Если я поставила себя в неловкое положение — а я не опровергаю подобного обстоятельства — вот единственное извинение, мисс, какое я могу представить.
Миссис Мози была очень говорлива и очень любила слушать свой чрезвычайно убедительный голос. Если исключить эти небольшие недостатки, то впечатление, производимое ею, было приятным; и как опрометчиво ни поступила бы она, побудившие ее причины были безукоризненны.
— Миссис Элмазер не сказала вам, по какой причине она оставила мою тетку в такое время? — спросила Эмили.
— Я спросила ее об этом, мисс.
— А что она вам ответила?
— Она заплакала — а этого не случалось с нею никогда, хотя я знаю ее двадцать лет.
— И она просила занять ее место здесь?
— Точно так, — ответила миссис Мози. — Я очень удивилась. Дело в том, что она женщина суровая на словах и в обращении. Но в ней больше чувства, чем вы предполагаете. «Если вы такой добрый друг, как я вас считаю, — сказала она, — не спрашивайте меня о причинах; я делаю это поневоле и с тяжелым сердцем». На моем месте, мисс, стали бы вы настаивать, чтобы она объяснилась после этого? Одно, конечно, пожелала я узнать — могу ли я поговорить с какой-нибудь дамой, которая здесь распоряжается, прежде чем приду. Миссис Элмазер поняла, что обязана помочь мне в этом. Она назвала вас.
— Как она говорила обо мне? Сердито?
— Нет — напротив. Она сказала: «Вы найдете в коттедже мисс Эмили, племянницу мисс Летиции. Ее любят все».
— Она точно сказала это?
— Ее собственные слова. И кроме того, она поручила мне сказать вам вот это: «Если мисс Эмили удивится, передайте ей мои добрые пожелания и скажите ей, чтобы она вспомнила, что я ей сказала, когда она заняла мое место у постели тетки». Я не осмеливаюсь спросить, что это значит, — прибавила миссис Мози. — Я передаю поручение, мисс, как оно было передано мне. Потом миссис Элмазер пошла своей дорогой, а я своей.
— Вы знаете, куда она пошла?
— Нет, мисс.
— Вы ничего не имеете более сказать мне?
— Ничего, кроме того, что она, разумеется, растолковала мне, как надо ухаживать за больной. Я все записала.
Эмили повела миссис Мози в комнату тетки.
Мисс Летиция молчала, когда новая сиделка тихо раздвинула занавеси — взглянуть на больную — и опять их задернула. Посмотрев на часы, миссис Мози прочитала записанные указания, взглянула на склянки на столе и отставила одну, чтобы дать лекарство в назначенное время.
— Пока нам нечего опасаться, — шепнула она, — вы ужасно бледны и утомлены, мисс, могу я посоветовать вам немножко отдохнуть?
— Если будет какая-нибудь перемена, миссис Мози, к лучшему или худшему — разумеется, вы дадите мне знать?
— Непременно, мисс.
Эмили вернулась в гостиную, не отдыхать (после того, что она слышала), а думать.
Некоторые простые заключения представились ее уму.
После того, что доктор уже сказал Эмили о бреде, поступок миссис Элмазер становился понятен, он доказывал, что служанка знала — в бреду хозяйка может выдать некую тайну. Поведение служанки объясняло, зачем она скрыла от племянницы болезнь мисс Летиции, зачем не хотела пускать Эмили в спальню. То, что случилось потом — то есть внезапное бегство миссис Элмазер, — вело к следующему заключению.
Верная служанка оставила свою хозяйку, которую любила и которой служила, умирающую от мучительной болезни — и поставила вместо себя другую женщину, не заботясь о том, что эта женщина может узнать, слушая бред больной. Миссис Элмазер сбежала — только бы не видеть Эмили, после того, как девушка услышит слова помутившейся рассудком тетки.
В каком расположении духа миссис Элмазер решилась на этот отчаянный поступок? Употребляя ее собственное выражение, она оставила мисс Летицию «с тяжелым сердцем». Она бросила мисс Эмили, связанная тем не менее искренними чувствами привязанности и уважения к девушке. Эта женщина чего-то боялась — кто теперь мог в этом сомневаться? Боялась, что открытие угрожает душевному спокойствию Эмили. Сомневаться было нельзя — невинную племянницу обманывали до сих пор и тетка, и горничная. Они скрывали от нее какую-то тайну.
Письменный стол бедной мисс Летиции стоял у окна в гостиной. Не желая предаваться мыслям, которые могут довести ее до недоверия к умирающей, Эмили стала отыскивать какое-нибудь занятие, которое могло бы поглотить все ее внимание. Письменный стол напомнил ей, что ей надо написать Сесилии. Верная приятельница, конечно, имела право узнать, почему Эмили не поехала к сэру Джервису Редвуду.
Упомянув о телеграмме, которая была получена в школе после приезда миссис Рук, Эмили продолжала свое письмо:
«Как только я несколько опомнилась, я сообщила миссис Рук о серьезной болезни своей тетки. Хотя она осторожно ограничилась пошлыми выражениями сочувствия, я могла видеть, что для нас обеих было облегчением не ехать вместе. Признаюсь, я почувствовала отвращение к миссис Рук. Впрочем, вы нисколько не виноваты в том неблагоприятном впечатлении, которое она произвела на меня. Я все объясню, когда мы увидимся. А пока я скажу вам только, что я дала ей письмо с объяснением к сэру Джервису Редвуду. Я также сообщила ему свой адрес в Лондоне с просьбой, чтобы он переслал мне ваше письмо, если вы напишете мне до получения этих строк.
Добрый мистер Албан Моррис проводил меня до поезда и поручил кондуктору присматривать за мной. Мы считали Албана Морриса бездушным человеком. Мы ошибались. Не знаю, где он проведет летние каникулы. Куда бы он ни поехал, я помню его доброту и желаю ему всего лучшего.
Милая моя, я не должна портить ваше удовольствие в Энгадине и не стану описывать подробности своего горя. Вы знаете, как я люблю тетку и как я всегда была признательна ей за ее материнскую доброту ко мне. Доктор не скрывает правды. В ее лета надежды быть не может. Последняя родственница моего отца, мой единственный дорогой друг умирает! Нет! Я не должна забывать, что у меня есть другой друг — я должна находить утешение, думая о вас. Я с таким нетерпением жду в моем одиночестве письма от моей милой Сесилии! Никто не навещает меня, когда я так нуждаюсь в сочувствии. Я чужая в этом обширном городе. Родственники моей матери живут в Австралии, они даже ни разу не написали мне все те длинные годы, которые прошли после ее смерти. Прощайте, моя дорогая. Когда я мысленно представляю перед собой ваше милое личико, я не отчаиваюсь в будущем, предстоящем мне, — как оно ни мрачно теперь».
Эмили запечатала, адресовала письмо и встала с кресла, когда услышала голос новой служанки в дверях.
— Могу я говорить с вами? — спрашивала миссис Мози.
Она вошла в комнату бледная и дрожащая. Увидев эту зловещую перемену в новой горничной, Эмили опять опустилась в кресло.
— Умерла? — спросила она слабым голосом.
Миссис Мози посмотрела на нее с удивлением.
— Я желала сказать, мисс, что ваша тетушка напугала меня.
Даже этого неопределенного намека было достаточно для Эмили.
— Вам не нужно больше говорить, — ответила Эмили. — Я знаю, что рассудок тетушки расстроен горячкой.
Однако миссис Мози все-таки продолжила:
— Ходила я за многими горячечными больными. От многих слышала я странные вещи. Но никогда, мисс, никогда в жизни…
— Не говорите мне об этом! — повторила Эмили.
— О! Я должна сказать! Для вашей же собственной пользы, мисс Эмили — для вашей собственной пользы. Я не так бесчеловечна, чтобы бросить вас одну в доме на ночь; но если этот бред продолжится, я должна просить вас взять другую сиделку. Миссис Элмазер предупредила меня, что ваша тетушка не в себе и что угодно может наговорить. Но она не приготовила меня к тому ужасу, который я слышу беспрестанно у ее постели; и этот ужас — убийство!
Миссис Мози понизила голос до шепота и подождала, какой эффект произведет ее речь.
Уже истерзанная жестокой неизвестностью своего положения, Эмили не имела мужества устоять от испуга, возбужденного в ней истерическим рассказом сиделки. Поощряемая ее молчанием, миссис Мози продолжала. С театральной торжественностью подняла она руку — и с наслаждением пугала себя своим собственным ужасом.
— Гостиница, мисс Эмили; уединенная гостиница, где-то в деревне; неудобная комната в гостинице, с дрянной кроватью на одном конце и с дрянной кроватью на другом — даю вам честное слово, вот как ваша тетушка выражалась. Потом она заговорила о двух мужчинах, спящих на двух кроватях. Кажется, она назвала их «джентльменами»; но я в этом не уверена и не хочу обманывать вас — вы знаете, что я не захочу обмануть вас ни за что на свете. Мисс Летиция бормотала и мямлила, бедняжка. Признаюсь, мне надоело слушать — когда вдруг она сказала прямо это ужасное слово — о, мисс, не теряйте терпения! Не прерывайте меня!
Однако, Эмили прервала. Она в некоторой степени оправилась.
— Перестаньте! Я не хочу больше слушать.
Но миссис Мози твердо решилась доказать свою важность, преувеличить испуг, испытанный ею. Не обращая ни малейшего внимания на слова Эмили, она продолжала еще громче и еще взволнованнее прежнего:
— Слушайте, мисс — слушайте! Самое ужасное еще впереди; вы еще не слыхали о двух джентльменах. Один из них был убит другим. Мисс Летиция кричала, как бы провозглашая публично: «Кто бы вы ни были, добрые люди, сто фунтов награды, если вы найдете убежавшего убийцу. Ищите везде бедное, слабое, женственное существо, с перстнями на маленьких белых руках. В нем нет ничего мужского, кроме голоса — прекрасного, чистого голоса. Вы узнаете его, друзья мои, — этого негодяя, это чудовище — вы узнаете его по голосу».
Вот как она выражалась. Слышали вы, как она вскрикнула? Ах, милая барышня, тем лучше для вас! «О, страшное убийство, — говорила она, — скройте его!» Я присягну на Библии перед судьями, — воскликнула миссис Мози, — ваша тетушка сказала именно так: «Скройте его!»
Эмили поднялась, схватила за плечи глупую женщину, принудила ее сесть и посмотрела ей в лицо, не говоря ни слова.
Миссис Мози окаменела. Она ожидала — дойдя до конца своего ужасного рассказа, — что Эмили испугается и будет упрашивать ее не оставлять коттеджа до следующего утра. Вот каковы были ее ожидания — а как они сбылись? С ней обошлись, как с сумасшедшей!
— Как вы смеете нападать на меня? — спросила служанка жалобно. — Вам бы следовало постыдиться. Богу известно, что у меня нет никакого злого умысла.
— Вы не первая, — ответила Эмили, — сделавшая вред с лучшими намерениями.
— Я исполнила свою обязанность, мисс, когда сказала вам, что говорила ваша тетушка.
— Вы забыли вашу обязанность, когда слушали то, что говорила моя тетка.
— Позвольте мне объясниться.
— Нет; ни слова более. Пожалуйста, останьтесь здесь, я желаю вам кое-что сказать.
— После того, как вы так обошлись со мной, я не считаю себя обязанной повиноваться вашим приказаниям, — вспылила миссис Мози.
— Я ничего не буду вам приказывать. Подождите и успокойтесь.
Эмили решилась одна провести ночь у предсмертного одра, но ни в коем случае не позволить миссис Мози во второй раз войти в комнату Летиции.
— Долго вы заставите меня ждать, мисс? — поинтересовалась служанка.
— Ни одной минуты, теперь, когда вы успокоились, — ответила Эмили. — Я думала о том, что случилось, и мне кажется, что мы обе сделали ошибку, которой избегли бы при небольшом размышлении.
— Как вас понимать, мисс?
— Вы поступили бы благоразумнее, если бы не исполнили странной просьбы миссис Элмазер и посоветовали бы ей вернуться к ее обязанности. А я поступила бы благоразумнее, отказавшись от ваших услуг.
— Я поняла, мисс Эмили, — вы сожалеете о том, что я здесь. Поверьте, я тоже сожалею, — окончательно обиделась болтушка.
— В таком случае, миссис Мози, вы тем охотнее примете совет, который я вам предложу. Я не боюсь остаться здесь одна на несколько часов. Для чего вам тогда откладывать ваш уход? Нет никакого препятствия, чтобы вы меня оставили.
— Извините, мисс, препятствие есть. Я уже сказала вам, что моя совесть не позволяет мне бросить вас одну. Я женщина не бесчеловечная, — сказала миссис Мози, приложив к глазам носовой платок.
Эмили попробовала было ее успокоить:
— Я признательна за ваше доброе предложение остаться со мной.
— Вы очень добры, — иронически ответила миссис Мози. — Но несмотря на это, хотите отослать меня.
— Я думаю, что нет никакой надобности удерживать вас здесь до утра.
— О, пусть будет по-вашему! Я не навязываюсь!
Миссис Мози вынула из кармана свой носовой платок и приняла вид, исполненный достоинства. С высоко поднятой головой, медленными шагами она вышла из комнаты. Эмили осталась в коттедже одна с умирающей теткой.
Через две недели после исчезновения миссис Элмазер и отсылки миссис Мози, доктор Олдей вошел в свою приемную.
Нахмуренные брови и тревожные движения показывали, что профессиональное спокойствие этого человека несколько расстроилось. Действительно он был неспокоен. Бесстрастный прежде старый доктор думал об Эмили.
Звонок показал прибытие первого больного.
Слуга ввел высокую женщину в темном платье. Вуаль закрывала ее лицо. Она с достоинством объяснила, зачем пришла посоветоваться с доктором Олдеем.
— Я пришла спросить вашего мнения, сэр, насчет состояния моего сердца. Мне рекомендовала вас одна больная, которой вы принесли большую пользу. — Она положила карточку на письменный стол доктора и прибавила: — И занимаю квартиру в доме этой дамы.
Доктор узнал имя — и началась обычная процедура. После внимательного осмотра он пришел к благоприятному заключению.
— Я могу сказать вам тотчас, — начал он, — вы не имеете никакого повода опасаться.
— Я никогда не опасалась за себя, — ответила дама спокойно. — Скоропостижная смерть самая легкая. Если дела устроены, то это самая предпочтительная смерть. Я намерена устроить свои дела. Стало быть, во мне нет никакой болезни?
— Я этого не говорю, — ответил доктор. — На своем веку я не видел ни одного полностью здорового человека! А что касается вашего сердца, принимайте лекарство, которое я пропишу, обращайте несколько более пристальное внимание на еду и питье; не бегайте по лестницам, не утомляйте себя сильным моционом — доживете до старости.
— Сохрани Бог! — воскликнула дама.
Она повернулась и стала смотреть в окно. Доктор Олдей написал рецепт.
— Вы надолго в Лондоне? — спросил он.
— Я здесь на короткое время. Вы желаете видеть меня опять?
— Я желал бы видеть вас еще раз до вашего отъезда — если это для вас удобно. На чье имя написать рецепт?
— Мисс Джетро.
— Замечательное имя, — сказал доктор.
Мисс Джетро горько улыбнулась. В эту минуту вошел лакей с письмом.
— От мисс Эмили Браун, — сказал он. — Она просила не отвечать.
— Ваша корреспондентка не была ли недавно ученицей в школе мисс Лед? — вздрогнув, спросила мисс Джетро.
— Моя корреспондентка только что вышла из школы мисс Лед, — учтиво ответил доктор.
— Я знакома с ней.
— Вы сделали бы большое одолжение бедной девушке, если бы навестили ее. У нее в Лондоне нет друзей.
— Извините — у нее есть тетка.
— Ее тетка умерла неделю тому назад.
— А разве не осталось других родственников?
— Никаких. Положение печальное, не правда ли? Она была бы совершенно одна в доме, если бы я не послал ей одну из моих служанок. Вы знали ее отца?
Мисс Джетро оставила без внимания этот вопрос.
— Мисс Эмили отказала слугам тетки? — спросила она.
— Ее тетка держала только одну служанку, но та исчезла незадолго до смерти мисс Летиции.
Доктор вкратце рассказал, как миссис Элмазер бросила свою хозяйку.
— Не могу этого понять, — прибавил он. — А вы можете?
— Я никогда не слышала об этой служанке — да и мисс Летиция была незнакома мне, — ответила мисс Джетро.
— Я думал, что вы, может быть, знали отца мисс Эмили, — вновь повторил свой вопрос доктор Олдей.
Мисс Джетро встала, собираясь быстро попрощаться.
— Я не должна отнимать у вас драгоценное время.
— Подождите минуточку, — попросил доктор.
Он позвонил.
— Есть больные в зале? — спросил он. Слуга ответил отрицательно.
— Я принимаю участие в судьбе этой бедной девушки, — начал доктор, повернувшись к посетительнице, — и думал…
— Я знала ее отца, — вдруг сказала мисс Джетро.
— В таком случае, я желаю, чтобы вы подали мне совет. Не угодно ли вам сесть?
Она молча села. Доктор наблюдал за ней с пристальным вниманием.
— Позвольте мне взглянуть на мой рецепт, — сказал он.
Прибавив еще одно средство, он отдал ей рецепт с объяснением:
— Ваши нервы гораздо более расстроены, чем я предполагал. Самая трудная болезнь для излечения — неприятности.
Намек едва ли мог быть яснее, но он был потерян для мисс Джетро. В чем бы ни состояли неприятности, она не собиралась сообщать их доктору. Спокойно сложив рецепт, она напомнила ему, что он хотел спросить у нее совета.
— В каком отношении могу я быть полезна?
— Я боюсь, что должен подвергнуть испытанию ваше терпение, — сознался доктор, — если отвечу прямо на этот вопрос.
Затем он сообщил о том, что произошло при появлении в коттедже миссис Мози.
— Я должен отдать справедливость этой сумасбродной женщине. Она пришла сюда от мисс Эмили и очень старалась поправить дело. Я тотчас отправился к бедной девушке — и счел своей обязанностью, взглянув на ее тетку, не оставлять ее одну на ту ночь. Когда я вернулся домой, утром, кто, вы думаете, ждал меня? Миссис Элмазер! Она пришла меня спросить, как здоровье ее хозяйки. На похоронах служанка была в церкви в глубоком трауре, и я могу лично засвидетельствовать, что она горько плакала. По окончании церемонии — можете ли вы поверить? — она ускользнула, прежде чем мисс Эмили и я успели с нею заговорить. С тех пор мы не видели ее и ничего о ней не слышали.
Дама молчала.
— Вы не выразите вашего мнения? — спросил доктор.
— Я жду, — ответила мисс Джетро.
— Чего?
— Не понимаю, в чем вам нужен мой совет.
Доктор Олдей вынес из своих наблюдений над слабой половиной человечества убеждение, что в женских натурах недостает осторожности. Мисс Джетро он счел замечательным исключением из общего правила.
— Я желаю, чтобы вы посоветовали, как мне надо поступить с мисс Эмили. Она уверила меня, что не приписывает серьезной важности бреду бедной старушки, когда та находилась в самом разгаре горячки. Вчера мисс Эмили сказала мне, что пока не собирается рассматривать бумаги, оставленные ее теткой.
Мисс Джетро вдруг обернулась и посмотрела на доктора Олдея.
— Вы начинаете интересоваться? — коварно спросил доктор Олдей.
— Продолжайте! — нервно воскликнула посетительница.
— Я боюсь открытий, которые она может сделать, — продолжал доктор, — и имею сильное желание посоветовать ей поручить осмотр бумаг поверенному по делам ее тетки. Не знаете ли вы чего-нибудь о покойном отце мисс Эмили? — еще раз поинтересовался он.
— Прежде чем я отвечу, — сказала мисс Джетро, — не дурно бы предоставить молодой девушке высказать свое мнение.
— Как же может она сделать это? — спросил доктор.
Мисс Джетро указала на письменный стол.
— Посмотрите. Вы еще не распечатали письма мисс Эмили.
Доктор совсем забыл о письме. Он немедленно распечатал его.
Прочтя первую фразу, он поднял глаза с выражением досады.
— Она уже начала рассматривать бумаги, — сказал он.
— Стало быть, я не могу быть более полезна вам? — возразила мисс Джетро.
И сделала вторую попытку уйти.
— Постойте! — вскричал доктор Олдей. — Вот что она нашла.
Он подал маленькое печатное объявление, вложенное между первым и вторым листком.
— Не взглянете ли?
— Даже если это не интересует меня? — спросила мисс Джетро.
— Может быть, вас заинтересует то, что мисс Эмили говорит об этом в своем письме?
— Вы намерены показать мне ее письмо?
— Я намерен прочесть его вам.
Мисс Джетро взяла объявление без дальнейших возражений. Оно заключалось в следующем:
«30 сентября 1877 года совершено убийство в гостинице „Рука об руку“ в деревне Зиланд в Гемпшире, и награда в 100 фунтов стерлингов будет дана тому или тем, чьи усилия поведут к уличению и аресту подозреваемого убийцы. Имя его неизвестно. Предполагаемый возраст между двадцатью пятью и тридцатью годами. Человек хорошо сложенный, небольшого роста, цвет лица белый, черты тонкие, глаза голубые, волосы белокурые и остриженные коротко, лицо чисто выбритое, за исключением узких и небольших бакенбард. Руки маленькие, белые и красивые. Носит драгоценные перстни на двух пальцах левой руки. Одет в темно-серый костюм. Имеет при себе сумку как бы для пешеходной экскурсии, голос замечательно хороший, чистый, громкий и пленительный. Обращение вкрадчивое. Обратиться к главному надзирателю в столичную полицейскую контору в Лондоне».
Мисс Джетро положила объявление безо всякого видимого признака волнения. Доктор взял письмо Эмили и прочел следующее:
«Вы успокоитесь не менее меня, мой добрый друг, когда взглянете на приложенную бумажку. Я нашла ее в пустой тетради, с вырезками из газет, объявлениями о пропавших вещах и другими любопытными вещами, которые тетушка, вероятно, намеревалась привести в порядок и разложить по местам. Должно быть, она думала об этой тетради, бедняжка, когда бредила. Вот происхождение „страшных слов“, которые так напугали глупую миссис Мози! Не правда ли приятно найти такое подтверждение моего мнения? Я с новым интересом займусь пересматриванием остающихся бумаг…»
Прежде чем он успел кончить эту фразу, волнение мисс Джетро вновь преодолело ее сдержанность.
— Исполните ваше намерение! — воскликнула она горячо. — Остановите ее тотчас, чтобы она не рассматривала дальше! Если она будет колебаться, настаивайте!
Наконец доктор Олдей восторжествовал.
— Долго же вы собирались, — заметил он со своим обычным хладнокровием, — и тем приятнее, что решились наконец. Вы боитесь, как и я, открытий, которые она может сделать, и вы знаете, в чем могут состоять эти открытия.
— Что я знаю, или чего не знаю, не составляет никакой важности, — резко ответила мисс Джетро.
— Извините, но все, что касается этого дела, очень важно, — возразил доктор.
Мисс Джетро в первый раз подняла вуаль и пытливо посмотрела на него.
— Думаю, что могу положиться на вас, — вздохнула она, — слушайте. Я соглашаюсь раскрыть рот только из уважения к спокойствию мисс Эмили. Обещайте мне честным словом полнейшую тайну.
Он дал обещание.
— Прежде всего я желаю узнать одно, — продолжала мисс Джетро. — Говорила ли мисс Эмили вам, что ее отец умер от болезни сердца?
— Да.
— Вы задавали ей какие-нибудь вопросы?
— Я спрашивал, как давно это было.
— Она вам сказала?
— Да.
— Вы желаете знать, доктор Олдей, какие открытия может сделать мисс Эмили в бумагах тетки? Я вам скажу одно: ее обманули насчет смерти отца.
— Вы хотите сказать, что он еще жив?
— Я хочу сказать, что ее умышленно обманули — не сообщив, каким образом он умер.
— Какой негодяй пошел на обман?
— Вы несправедливы к умершей, сэр! Истина могла быть скрыта только из любви и сострадания. Ответственность должна лежать на тетке мисс Эмили — и на старой служанке, которая пользовалась ее доверием. Помните! Вы обязались честным словом не повторять ни одной живой душе, что я вам рассказала. Прощайте!
Доктор проводил мисс Джетро до дверей.
— И все-таки: как умер ее отец?
— Мне нечего больше добавить, — отрезала она.
С этими словами она оставила его. Доктор позвонил слуге.
— Я еду к мисс Эмили, — сказал он, — если кто-нибудь спросит меня, я вернусь через четверть часа.
Собираясь уйти, он подумал — Эмили, вероятно, ожидает, что он возвратит ей объявление. Когда он взял его, первые строчки бросились ему в глаза, он во второй раз прочел число. И замер.
— Боже милостивый! — вскричал он. — Отец ее был убит — и тут замешана эта женщина!
Он сунул объявление в бумажник, схватил карточку, которую пациентка принесла ему, — и немедленно вышел из дома. Он нанял первый проезжавший мимо кеб и поспешил к мисс Джетро.
— Мисс Джетро уехала, — ответила служанка, когда он спросил о своей посетительнице.
— Не прошло еще и десяти минут, как она ушла от меня, — удивленно воскликнул доктор.
— Не прошло еще и десяти минут, — ответила служанка, — как мальчик принес мне это письмо.
Письмо, очевидно, было написано очень торопливо.
«Я неожиданно вынуждена уехать из Лондона. Прилагаю банковский билет в уплату моего долга. За вещами пришлю».
Доктор развел руками.
— Неожиданно вынуждена оставить Лондон, — повторял он, садясь опять в кеб. — Ее побег обвиняет ее, теперь нет ни малейшего сомнения! Как можно скорее! — закричал он кучеру, велев ему ехать в коттедж Эмили.
Приехав в коттедж, доктор Олдей увидел господина, который уже запирал за собой калитку. Господин быстро ушел.
— У мисс Эмили был гость? — спросил доктор, когда служанка впустила его.
— Этот господин принес письмо мисс Эмили, сэр.
— Он спрашивал, можно ли видеть ее?
— Он спрашивал о здоровье мисс Летиции. Когда он услышал, что она умерла, он, кажется, был поражен и тотчас ушел.
— Назвал он свое имя?
— Нет, сэр.
Доктор нашел Эмили читающей письмо. Он так заботился о том, чтобы она не узнала обмана, который скрывал страшную историю смерти ее отца, что держал себя настороже.
Эмили подняла глаза. Ее лицо успокоило старого доктора.
— Наконец я получила известие от моего дорогого друга, — сказала она. — Помните, что я вам говорила о Сесилии? Вот ее письмо — длинное, восхитительное письмо из Энгадина, принесенное каким-то неизвестным господином. Я расспрашивала служанку, когда вы позвонили.
— Я приехал в то самое время, когда этот господин закрывал калитку вашего сада, — сказал доктор.
— О, скажите мне! Какая у него наружность?
— Высок, худощав, черноволос. На голове противная республиканская поярковая шляпа. Между бровями сердитые морщины. Человеку такого рода я не доверяю по инстинкту.
— Почему?
— Потому, что он не бреется.
— Вы хотите сказать, что у него была борода?
— Да; курчавая черная борода.
Эмили с изумлением всплеснула руками.
— Возможно ли, чтобы это был Албан Моррис? — воскликнула она.
Доктор посмотрел на нее с сардонической улыбкой.
— Кто он, этот ваш мистер Албан Моррис? — спросил Олдей.
— Учитель рисования в школе мисс Лед.
Доктор тотчас прекратил допрос. Учителя в женских школах не интересовали его. Он вернулся к тому, что привело его в коттедж, и подал Эмили объявление, которое она прислала ему в письме.
— Вы, верно, желаете получить его обратно? — сказал он.
Она с интересом взглянула на объявление.
— Не правда ли, странно, что убийца мог скрыться, когда такое подробное описание его примет было распространено по всей Англии? «Имя его неизвестно. Предполагаемый возраст между двадцатью пятью и тридцатью годами. Человек хорошо сложенный, небольшого роста, цвет лица белый, черты тонкие, глаза голубые, волосы белокурые и остриженные коротко, лицо чисто выбритое, за исключением узких и небольших бакенбард. Руки маленькие, белые и красивые. Носит драгоценные перстни на двух пальцах левой руки…»
— Эта часть описания бесполезна, — заметил доктор. — Он наверняка изменил внешность.
— Но он не мог переменить свой голос, — возразила Эмили. — Послушайте: «Голос замечательно хороший, чистый, громкий и пленительный». А вот опять: «Обращение вкрадчивое».
— Я скажу одно — то обстоятельство, что преступник не был пойман, доказывает, что он нашел безопасное убежище. Имея время в своем распоряжении, он мог измениться так успешно, что девяносто девять человек из ста не могли бы признать его ни по голосу, ни по обращению, — ответил доктор. — Посмотрите на описание. Волосы, остриженные коротко, выбрит гладко, за исключением узких и небольших бакенбард. Если этот негодяй оставался довольно долго в своем убежище, он мог изменить и свою прическу, и свое лицо. Бросим, милая моя, этот неприятный разговор! Перейдем к чему-нибудь более интересному. Что еще, кроме объявления, вы нашли в бумагах вашей тетки?
— Говорила ли я вам, как нашла это объявление? — не слушала его Эмили.
— Нет.
— Я нашла его с вырезками из газет под целой кучей пустых коробочек и бутылок в ящике умывального стола. Конечно, я ожидала более интересных находок в этой комнате. Мои поиски кончились в пять минут. В том шкафике, в углу, было всего несколько книг. В письменной шкатулке, на боковом столике, — пачка почтовой бумаги и сургуч. Вот в этих ящиках только расписки лавочников и старые фотографии. Бедная тетушка, должно быть, уничтожила все свои бумаги перед последней болезнью, а объявление сохранилось только потому, что тетя забыла, где оно лежит. Не досадно ли это?
С чувством невыразимого облегчения добрый доктор Олдей попросил позволения вернуться к своим пациентам.
Уходя, он приметил, что дверь спальни отворена. После смерти мисс Летиции эта комната оставалась нежилой. На виду стоял умывальный стол, о котором говорила Эмили. Доктор подошел к выходной двери — и задумался.
Ему пришло в голову, что в умывальном столе мог быть другой ящик, не замеченный Эмили. Имеет ли он право разрешить это сомнение? Если отстранить обыкновенную совестливость, то извинение у него было. Мисс Летиция говорила с ним о своих делах и просила его быть душеприказчиком (в интересах Эмили) вместе с ее поверенным. Он согласился на ее просьбу с одним условием — что подчинится, если она не найдет другого душеприказчика. Быстрое течение болезни не позволило мисс Летиции сделать необходимую приписку к завещанию. Будучи морально (если не юридически) ее поверенным, доктор Олдей имел право удостовериться, что все бумаги уничтожены.
Ящик действительно был — и довольно длинный. Когда доктор хотел вытащить его, он не вынимался. Пальцы доктора дотронулись до бумажки, прищемившейся между внутренним концом ящика и верхней доской умывального стола. С осторожностью ему удалось вытащить бумагу. Удостоверившись, что ничего более найти нельзя, он задвинул ящик и вышел из коттеджа.
Кеб ждал его. Возвращаясь домой, он развернул скомканную бумажку. Письмо, адресованное к мисс Летиции, было подписано содержательницей школы, где воспитывалась Эмили. Доктор Олдей сразу же наткнулся на имя мисс Джетро.
Если бы не утренний разговор с этой странной дамой, он, может быть, сомневался бы, следует ли ему читать письмо. Теперь же он прочел его.
«Мисс Летиция! Ваша племянница, написав вам из моего дома, упомянула между другими событиями в своей школьной жизни о приезде новой учительницы — мисс Джетро.
Сказать, что я была удивлена, было бы недостаточным выражением того, что я почувствовала, когда прочла ваше письмо, сообщавшее мне конфиденциально, что я приняла к себе женщину, недостойную заниматься с молодыми особами, находящимися на моем попечении. Я не могу предположить, чтобы дама в вашем положении и с такими высокими нравственными принципами могла сделать такое серьезное обвинение, не имея на это достаточно причин. В то же время я не могу, по обязанностям христианки, изменить свое мнение о мисс Джетро, пока мне не представят неоспоримых доказательств.
С таким же точно доверием к вашей осмотрительности, какое вы оказали мне, я прилагаю при сем аттестаты, которые мисс Джетро представила мне, когда изъявила желание занять вакантное место в моей школе.
Убедительно прошу вас, не теряя времени, навести секретные справки, которые вы вызвались сделать. Каков бы ни был результат, прошу возвратить мне приложенные при сем аттестаты, которые вверяю вам, и считать меня, милостивая государыня, искренно преданной вам.
Между тем Эмили, оставшись одна, занялась своей корреспонденцией.
Кроме письма от Сесилии (пересланного к ней сэром Джервисом Редвудом), она получила несколько строк от самого сэра Джервиса.
То, что с этим конвертом сэром Джервисом к ней был послан Албан Моррис, крайне удивило Эмили.
Не имея более причины услуживать ей и защищать ее, Албан, скорее всего, все-таки съездил в Нортумберланд. Он, должно быть, заслужил благорасположение и доверие сэра Джервиса Редвуда, и, может быть, даже был его гостем, когда пришло письмо Сесилии.
Эмили вспомнила последний день в школе и совещание с Албаном по поводу миссис Рук. Он не отказался от своего решения, а каникулы дали ему возможность свободно располагать временем. Не пожелал ли он подтвердить свои подозрения относительно экономки сэра Джервиса? И не с этой ли целью последовал он за этой женщиной, когда она возвращалась к своему хозяину?
Эмили прочитала послание своего работодателя.
Почерк был ужасно дурен — сэр Редвуд имел досадную привычку, написав две или три первые буквы слова, кончать остальное каким-то крючком — так что надо было угадывать смысл.
Выяснилось, что сэр Джервис по необходимости был вынужден нанять другого секретаря в отсутствие Эмили. Но ему нужно было еще одно лицо для его литературных занятий в Лондоне. Он имел причину полагать, что открытия, сделанные современными путешественниками в Центральной Америке, время от времени помещались в английских газетах, и желал иметь копию таких статей, которые найдутся в газетах, находящихся в читальне Британского Музея. Если Эмилия захочет помогать ему, оставаясь в столице, ей стоит только обратиться к его книгопродавцу в Лондоне, который будет выплачивать ей надлежащее вознаграждение и окажет всякое содействие. Затем следовали имя и адрес книгопродавца, и на том и кончалось предложение сэра Джервиса.
Эмили положила в сторону послание и углубилась в чтение письма Сесилии.
«Я совершаю небольшую экскурсию из Энгадина. Две очаровательные спутницы заботятся обо мне, и мы, может быть, доедем до озера Комо.
Моя сестра (здоровье которой уже очень поправилось), осталась в Сен-Морице со старой гувернанткой. Как только я узнаю точно, куда мы направимся, я напишу к Джулии, чтобы она пересылала мне все письма, какие придут в мое отсутствие. Для моего счастья в этом земном раю недостает только известия от моей дорогой Эмили.
Пока мы остановились на ночь в каком-то интересном месте, название которого я забыла; и вот я в своей комнате, пишу вам наконец — и умираю от нетерпения узнать, бросился ли сэр Джервис к вашим ногам и предложил ли сделаться леди Редвуд с великолепным обеспечением в свадебном контракте.
Но вы ожидаете узнать, кто мои новые друзья. Милая моя, одна из моих подруг после вас, самое восхитительное существо на свете. Общество знает ее как леди Дженивей. Я называю ее уже просто по имени: Дорис. Она отвечает на мои чувства.
Если мне есть чем-нибудь гордиться, то только своим удивительным аппетитом. И если есть у меня страсть, то ей имя пирожное. Тут опять леди Дорис отвечает на мои чувства. Мы сидим рядом за табльдотом.
Боже мой! Я забыла помянуть ее мужа! Они обвенчаны более месяца тому назад.
Лорд Дженивей — тихий, скромный человек, и развлекается следующим образом. Он повсюду носит с собой маленький оловянный ящик, с отверстиями для воздуха в крышке. Он рыщет между кустами, под скалами, за старыми деревянными домами и, когда поймает какое-нибудь отвратительное насекомое, от которого мороз подирает по коже, то краснеет от удовольствия, глядит на свою жену и на меня и говорит: „Вот это я называю приятно провести день“.
Никогда, Эмили, не ела я такого гнусного, отвратительного, дурного обеда, который нам дали в гостинице в первый день. Спрашиваю вас, терпелива ли я; прошу вас вспомнить те случаи, когда я выказала необыкновенное самообладание. Милая моя, я еще держалась, пока не принесли пирожное. Я попробовала эту гадость и самым отвратительным образом нарушила благоприличие за столом. Мой носовой платок, мой бедный невинный носовой платок, принял обратно все это отвратительно кушанье. Наши соседи за столом увидели, что сделала я. Грубые мужчины захохотали. Милая молодая новобрачная, искренно сочувствуя мне, сказала: „Вы позволите пожать вам руку? Я сделала именно то же, что и вы, третьего дня“. Таково было начало моей дружбы с леди Дорис Дженивей.
Мы две решительные женщины. Я хочу сказать, что она решительна, а я подражаю ей — и мы приобрели себе право обедать так, как желаем, — причем приобрели себе союзника — главного повара.
Этот интересный человек — бывший зуав во французской армии. Он сознался, что варварский вкус англичан и американцев так обескураживал его, что он потерял всякую гордость и удовольствие заниматься своим искусством. В подтверждение своих слов он привел в пример двух молодых англичан. Прислуга передавала повару, что джентльмены недовольны завтраком, особенно яйцами. Уязвленный, он употребил все свое искусство на приготовление яиц. Яйца, à la tripe, au gratin, à l’Aurore, à la Dauphine, à la Poulette, à la Tartare, à la Vénitienne, à la Bordelaise и так далее, и так далее. Но два молодых господина по-прежнему были недовольны. Бывший зуав, взбешенный, обесславленный как мастер, потребовал объяснения. Чего, ради Бога, желают они на завтрак? Они желали яиц всмятку и копченых селедок. Он не мог не выразить своего презрения к английским понятиям о завтраке в присутствии дам. О, Эмили, какие обеды имели мы в нашей комнате, после того как наладили отношения!
Да, вот еще — я расскажу вам об одном молодом, красноречивом пасторе!
В первый раз, как мы появились за общим столом, мы приметили очень большое уныние между дамами. Не попытался ли какой-нибудь отважный господин влезть на гору и не свалился ли оттуда? Не получены ли неприятные политические известия из Англии, поражение консерваторов, например? Не сделался ли переворот в модах в Париже, и все наши лучшие наряды не сделались ли никуда негодны? Я обратилась за разъяснением к единственной даме, которая из всех присутствующих одна была весела — к моему другу Дорис, разумеется.
— Какой день был вчера? — спросила она.
— Воскресенье, — ответила я.
— Из всех грустных воскресений, — продолжала она, — это было самое грустное во всем календаре. Мистер Майлз Мирабель говорил свою прощальную проповедь в нашей временной капелле наверху.
— И вы еще не оправились?
— У нас у всех разбито сердце, мисс Вайвиль.
— Я спросила, какого рода проповеди предпочитает мистер Мирабель. Леди Дженивей сказала: „Придите в нашу комнату после обеда. Предмет слишком печален, чтобы рассуждать о нем на публике“.
Она сначала познакомила меня с преподобным джентльменом — то есть показала мне его фотографии. Было два портрета. Один представлял только его лицо. Другой изображал его во весь рост в сутане. Каждая дама из его прихожанок получила, как прощальный подарок, эти две фотографии. „Мои портреты, — не без юмора заметила леди Дорис, — единственные целые экземпляры. Другие все испорчены слезами“.
Вы теперь ожидаете описания наружности этого очаровательного человека? То, чего не сказала мне фотография, моя приятельница дополнила рассказом. Вот результат: он молод — ему нет еще и тридцати. Черты его лица нежны; глаза голубые, руки красивые, а перстни еще красивее. А какой голос, какие манеры! Его прелестные светлые волосы густо рассыпаются по плечам; а его глянцевитая волнистая борода доходит до нижних пуговиц жилета.
Что вы теперь думаете о преподобном Майлзе Мирабеле?
Жизнь и приключения нашего очаровательного молодого пастора служат красноречивым доказательством святой терпеливости его характера; от таких испытаний изнемог бы обыкновенный человек (пожалуйста, заметьте, что в этом месте леди Дорис говорит языком его обожательниц, а я передаю слова леди Дорис).
Он был клерком у стряпчего — и несправедливым образом лишился места. Он читал публичные лекции о Шекспире — и на них никто не бывал. Он был секретарем странствующего общества концертов — и был обманут несостоятельным содержателем. Он вел переговоры об устройстве иностранных железных дорог — и был отставлен бессовестным министерством. Он был переводчиком в издательской конторе — и объявлен неспособным. Он прибегнул к драматической критике — и развращенный издатель отказал ему. Разочаровавшись во всем, он, наконец, принял духовный сан — не без протекции влиятельных друзей. О, счастливая перемена! С этой минуты его труды сделались благословенны. Уже два раза ему дарили серебряные чайники, наполненные соверенами. Куда бы он теперь ни отправлялся, драгоценное сочувствие окружало его; и на многих семейных обедах для него всегда был готов прибор. Теперь он отозван в Англию — по приглашению значительного духовного сановника, предпочитающего теплый климат. Ему достался деревенский приход, отдаленный от городов и находящийся в пасторальном уединении. В той глубинке проживают одни овцеводы. Да окажется достойным стада пастырь!
Здесь, милая моя, я должна напомнить — отзыв о мистере Мирабеле сочинила не я. Это часть его прощальной проповеди, сохранившаяся в памяти леди Дорис, которая показывает (опять говоря языком его поклонниц), что самое искреннее смирение может находиться в характере самого талантливого человека.
Позвольте мне только прибавить, что у вас будет случай видеть и слышать этого популярного проповедника, когда обстоятельства позволят ему проповедовать и в больших городах. Я истощила все мои новости и начинаю чувствовать — после этого длинного, длинного письма, — что пора ложиться спать. Нужно ли говорить, что я часто говорила о вас с Дорис. Она умоляет вас сделаться также ее другом, когда мы опять встретимся в Англии.
Прощайте, дорогая, пока. С нежнейшей любовью —
P. S. У меня новая привычка! На случай, если проголодаюсь ночью, я держу под подушкой коробочку шоколада. Вы не можете себе представить, как это удобно. Если я когда-нибудь встречу человека, который осуществит мой идеал, я поставлю условием брачного контракта шоколад под подушкой».
«Я только расплачусь, если останусь дома; лучше уйду», — подумала Эмили, прочитав беззаботное письмо подруги.
Наблюдательные люди, привыкшие посещать лондонские парки, наверное, приметили множество одиноких посетителей, грустно старающихся прогулкой внести разнообразие в свою жизнь. Они рассматривают цветы, сидят целыми часами на скамейке; с терпеливым любопытством смотрят на тех, у кого есть спутники, рассматривают дам, катающихся верхом, играющих детей; некоторые мужчины находят развлечение в трубке, по-видимому безо всякого удовольствия; некоторые женщины заменяют обед сухарями, завернутыми в мятую бумажку. Они не обходительны; они даже не стараются знакомиться друг с другом, может быть, они стыдливы, горды, или сердиты; может быть, отчаиваются в других, привыкнув отчаиваться в себе; может быть, имеют причины избегать любопытства, или боятся выказать свои пороки. Верно только то, что эти несчастные люди уклоняются от знакомства. Мы знаем, что они приезжие в Лондоне, и больше не знаем ничего.
Эмили принадлежала к их числу. Так в парке появилась опрятная маленькая мисс в черном платье (лицо защищала от любопытства плотная креповая вуаль), начинавшая привыкать день за днем к няням и детям, и возбуждать любопытство отшельников, размышляющих на скамейках, и праздных странников, разгуливающих по траве. Служанка, присланная внимательным доктором, смотрела за домом в отсутствие Эмили. Кроме нее у девушки не было других собеседниц. Миссис Элмазер не показывалась после похорон. Миссис Мози не могла забыть, что ее попросили (хотя и вежливо) уйти. Кому Эмили могла сказать, «пойдемте погулять»? Она сообщила о смерти тетки мисс Лед. Достойная содержательница пансиона написала ей с истинной добротой: «Выберите время, мое бедное дитя, и приезжайте погостить ко мне в Брайтон, чем скорее, тем лучше». Но Эмилия не захотела видеть Франсину — и отказалась от приглашения.
Она предпочитала лондонское уединение. О, если бы девицы в пансионе могли видеть ее теперь! Девицы, обыкновенно говорившие в минуты грусти: «Пойдемте развеселиться к Эмили» — узнают ли они ее! Вновь появившись в парке, она села отдохнуть и успокоиться на ближайшую скамейку. Одиночество дома! Одиночество здесь, посреди лужаек и деревьев! Где была Сесилия в эту минуту? В Италии, среди озер и гор, счастливая в обществе своей веселой приятельницы.
Две сестры, такие же молоденькие девушки, сели отдохнуть на скамейку. Они были заняты своими собственными интересами; даже не смотрели на незнакомку в трауре. Младшая сестра выходила замуж, старшая должна была провожать ее к венцу. Они разговаривали о своих нарядах и подарках; сравнивали блестящего жениха одной с робким обожателем другой; смеялись над своими же остротами, над радостными мечтами о будущем, над гостями, приглашенными на свадьбу. Им было так весело, что они не могли долго оставаться в бездействии и скоро обе вскочили со скамейки. Одна сказала: «Полли, я слишком счастлива!» — и начала танцевать. Другая закричала: «Селли, как тебе не стыдно!» — и засмеялась.
Эмили встала и пошла домой.
Шумная веселость обеих девушек возбудила в ней чувство возмущения против жизни, которую она вела. Ей неизбежно вспомнился сэр Джервис Редвуд. Человек, никогда ее не видавший, по какой-то непонятной случайности превратился в друга, в котором она нуждалась — друга, который указывал ей путь в новый мир деятельности — в мир читателей библиотеки музея.
Эмили приняла предложение сэра Джервиса, и весьма заинтересовала книгопродавца, к которому обратилась согласно инструкции.
— Старик не жалеет ни себя, ни других, когда дело коснется его литературных трудов, — заявил он. — Вы должны пощадить себя, мисс Эмили. Не только нелепо, но и жестоко заставлять вас рыться в старых газетах, чтобы отыскать открытия в Юкатане с того времени, когда Стефенс издал книгу о своих путешествиях в Центральной Америке. Прошло уже сорок лет. Начните с номеров, изданных несколько лет тому назад, — и посмотрим, что выйдет из ваших разысканий.
Приняв этот дружелюбный совет, Эмили начала с номеров за 1876 год.
Когда она пришла домой после первого дня пребывания в библиотеке, ее ожидало известие, ободрившее ее упавший дух. Отворив ей дверь, служанка тотчас сказала, что коттедж вновь навестил незнакомец. На этот раз он смело оставил свою карточку. На ней стояло имя — уже знакомое, уже приятное — Албан Моррис.
— Что вы ответили мистеру Моррису? — в нетерпении спросила Эмили.
— Я сказала, что вы ушли читать в Музей.
— Велел ли он передать мне что-нибудь?
— Он передал, что придет позднее, если вы примете его.
Через полчаса Албан и Эмили были вместе.
— О, как вы страдали!
Слова вырвались у него, прежде чем он мог удержаться. Он смотрел на нее с нежным сочувствием, которое так драгоценно женщинам и которого Эмили не замечала ни в одном человеке, с тех пор как лишилась тетки. Даже усилия доброго доктора утешить ее отзывались рутиной — неизбежным результатом профессионального знакомства с горестями и смертью. Пока Албан смотрел на нее, слезы выступили на глазах Эмили. Она сделала усилие заговорить с ним с наружным спокойствием.
— Я веду уединенную жизнь, — сказала она. — Вы один из моих очень немногих друзей, мистер Моррис…
Голос ее оборвался; Албан стоял в нерешимости со шляпой в руке, боясь обеспокоить ее.
— Право, право вы приятный гость, — сказала Эмили очень серьезно.
Сознавая свою слабость, она чувствовала необходимость отвлечь его внимание и с некоторым замешательством указала на стул возле себя. Затем, сообщив Албану все, что она узнала, Эмили перешла к причине его поездки на Север.
— Я думаю, что вы, может быть, подозреваете миссис Рук? Ошиблась ли я?
— Нет, вы были правы.
— Подозрения были серьезные, я полагаю?
— Конечно. Иначе я не употребил бы свое свободное время на разъяснение их. Моя единственная надежда все выяснить зависела от возможности получить доступ в дом сэра Джервиса.
— Как вам это удалось? Может быть, вы достали рекомендательное письмо?
— Я не знал никого, кто мог бы рекомендовать меня, — сказал Албан. — Дело в том, что сэр Джервис сам рекомендовался мне, а что еще удивительнее, пригласил к себе в наше первое свидание.
— Сэр Джервис рекомендовался вам? — повторила с изумлением Эмили. — Судя по описанию Сесилии, я считала бы его менее всех на свете способным на это!
Албан улыбнулся.
— Угодно вам знать, как все случилось? — предложил он.
— Разумеется, — кивнула Эмили.
Вместо того, чтобы тотчас исполнить ее желание, — он молчал — колебался — и неожиданно попросил:
— Простите мою грубость, если я попрошу у вас позволения встать, пока буду говорить? Я человек неугомонный. Когда я хожу взад и вперед, это помогает мне выражаться свободно.
Ее лицо просияло.
— Как это похоже на вас! — воскликнула она.
Албан взглянул на нее с изумлением и восторгом. Она интересовалась изучением его характера, и он чрезвычайно это оценил.
Опустив голову, скрестив руки сзади, он стал ходить взад и вперед. Привычка заставляла его выражаться со своей обычной оригинальностью.
— Если вы позволите — начнем с железной дороги. Когда я приехал на станцию, то был потрясен. Станция оказалась хижиной в настоящей пустыне. Деревня была запрятана в низине, ее даже и не видать с железной дороги. Я выбрал самый большой из коттеджей — я хочу сказать, лачуг — и спросил женщину, стоявшую в дверях с малышом на руках, может ли она предоставить кров мне. Она, очевидно, сочла меня или сумасшедшим, или пьяным. Я не терял времени на убеждения. Мой ходатай спал на ее руках. Я начал тем, что восхитился ребенком, и закончил тем, что снял с него портрет. С этой минуты я сделался членом семьи — членом, который делал, что хотел. Кроме комнаты, занимаемой мужем и женой, была какая-то конура, в которой спал брат мужа. Его спровадили (в утешение я дал ему пять шиллингов) отыскивать приют где-нибудь в другом месте. А мне отдали освободившееся место. К несчастью, я высок. Когда я лег спать, мне пришлось ноги высунуть из окна. Очень прохладно и приятно в летнюю погоду. На следующее утро я расставил западню сэру Джервису.
— Западню? — удивленно воскликнула Эмили.
— Я пошел снимать виды с натуры, — продолжал Албан. — Ответьте мне — может ли человек, живущий в уединенном деревенском доме, увидев незнакомца, прилежно трудящегося с красками и кистями, не остановиться посмотреть, что он делает? Правда, прошло три дня, прежде чем рыба попалась на крючок. Я был очень терпелив. На четвертый день я был поглощен самой трудной из самых трудных задач в ландшафтном искусстве — изучал облака прямо с натуры. Великолепное безмолвие вдруг нарушилось человеческим голосом, заговорившим, или скорее закаркавшим, позади меня. «Самая отвратительная необходимость в человеческой жизни, — говорил этот голос, — делать моцион. Я терпеть не могу свежего воздуха; я терпеть не могу ездить на пони. Ступай же, скотина». Будучи слишком занят облаками, чтобы оглянуться, я предположил, что эта любезная речь была обращена к какому-нибудь второму лицу. Ничуть не бывало. Каркающий голос имел привычку говорить сам с собой. Через минуту я увидел одинокого старика на пони.
— Это был сэр Джервис?
— Он походил более на популярное понятие о дьяволе, — сказал Албан.
— О, мистер Моррис!
— Сообщаю вам свое первое впечатление, мисс Эмили. Свою высокую шляпу он держал в руке, чтобы голове было прохладно. Седые волосы торчали; косматые брови изгибались кверху к узким вискам; страшные старые шаровидные глаза смотрели со злым блеском; остроконечная борода скрывала подбородок; он был одет в нечто между сюртуком и плащом; и в дополнение был кривоног. Не сомневаюсь, что сэр Джервис Редвуд только земное имя, которое дьявол нашел удобным для себя, и ограничусь этим первым впечатлением, которое, по-видимому, удивляет вас. «А, художник, вас-то именно и нужно мне», — в таких выражениях он рекомендовался. Заметьте, что он попался в мою западню, как только встретился со мной.
— Вы ему понравились? — спросила Эмили.
— Не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь нравился ему.
— Как же вы получили приглашение?
— Дайте мне перевести дух, мисс Эмили, и вы услышите.
— Я получил приглашение к сэру Джервису, — продолжал Албан, — потому что обращался со старым дикарем так же бесцеремонно, как он со мной.
— Пустое это ваше ремесло, — сказал он, смотря на мой эскиз.
— Многие невежественные люди делали такое же замечание, — ответил я.
— Вы понимаете резьбу на дереве? — спросил он.
— Да.
— А гравирование на стали?
— Я сам этим занимался.
— Вы член Королевской Академии?
— Я учитель рисования в женской школе.
— В какой школе?
— Мисс Лед.
— Черт возьми! Стало быть, вы знаете девушку, которая должна поступить ко мне в секретари? Я не знаю, примете ли вы это за комплимент, — но, по-видимому, сэр Джервис смотрел на вас как на ручательство в моей порядочности. По крайней мере, он продолжал свои расспросы.
— Как долго вы остаетесь в наших местах? — интересовался сэр Джервис.
— Я еще не решил.
— Послушайте, я желаю посоветоваться с вами — вы слушаете?
— Нет; я рисую.
Он отвратительно вскрикнул. Я спросил, не сделалось ли ему дурно.
— Дурно? — ответил он. — Я так смеюсь.
Этот смех делал его удивительно похожим на одну высокую особу, о которой я уже упоминал и с которой я нахожу в нем сходство.
— Вы порядочный наглец, — сказал он. — Где вы живете?
Я ответил. Он пришел в такой восторг, когда услышал о моем неудобном положении в конуре, что тотчас же предложил свое гостеприимство.
— Я не могу навестить вас в такой свинарне, — сказал он, — вы должны прийти ко мне. Как вас зовут?
— Албан Моррис; а вас?
— Джервис Редвуд. Уложите ваши пожитки, когда кончите работу, и придите испытать мою конуру. Вот она в углу вашего рисунка, да как чертовски она похожа!
Я уложил свои пожитки и «испытал его конуру». А теперь вы слышали довольно о сэре Джервисе Редвуде.
— Совсем не довольно, — ответила Эмили, — ваш рассказ кончается на самом интересном. Я желаю, чтобы вы ввели меня в дом сэра Джервиса.
— А я желаю, мисс Эмили, чтобы вы ввели меня в читальню Музея. Ваше чтение там — секрет?
— Нет никакого секрета. Я просматриваю старые газеты, начиная с тысяча восемьсот семьдесят шестого года до настоящего времени.
Он вдруг побледнел — и чтобы скрыть свое волнение, стал смотреть в окно.
— Чем я вас напугала? — поинтересовалась Эмили.
— Скажите, вы просматриваете эти старые газеты с какой-нибудь целью? — тревожно спросил Моррис.
— Да.
— Могу я узнать — с какой?
— Могу я узнать, чем я испугала вас?
Он опять начал ходить взад и вперед по комнате — потом вдруг остановился и обратился к ее милосердию.
— Не будьте жестоки ко мне, я так вас люблю… О, простите меня! Я только хотел сказать, что мне прискорбно скрывать от вас что бы то ни было. Если бы я мог раскрыть все свое сердце в эту минуту, я был бы счастлив.
Она поняла, что Албан не хочет отвечать.
— Мое любопытство никогда более не затруднит вас, — ответила она горячо. — Но, может быть, вы расскажете мне о мисс Редвуд?
К ее облегчению и удивлению, Албан тотчас исполнил ее желание.
— Мы встретились в первый вечер, как я вошел в дом. Сэр Джервис привел меня в столовую, где сидела мисс Редвуд. Настоящая мумия, кожа, как пергамент. Она казалась живым трупом. Я был представлен, и труп оживился. Последние проблески прежней благовоспитанности слабо выказались в ее поклоне и улыбке. Сэр Джервис взял с меня награду за свое гостеприимство. Он желал, чтобы я решил, не взяли ли с него дорого художники, иллюстрировавшие его удивительную книгу, — и миссис Рук послали наверх принести гравюры из его кабинета. Вы помните, как она окаменела, когда прочитала надпись на вашем медальоне? То же самое произошло с ней, когда она очутилась лицом к лицу со мной. Я поклонился ей вежливо — она осталась глуха и слепа к моей вежливости. Хозяин выхватил у нее иллюстрации и велел ей уйти. Она осталась неподвижна, вытаращив глаза. Сэр Джервис оглянулся на сестру.
— Подействуй на Рук колокольчиком, — сказал он.
Мисс Редвуд взяла красивый старый бронзовый колокольчик со стола и позвонила. При пронзительном серебристом звуке колокольчика миссис Рук приложила руку к голове, как будто звон был неприятен ей, — немедленно повернулась и ушла.
— Никто не может справиться с Рук, кроме моей сестры, — объявил сэр Джервис. — Рук помешана.
В эту минуту подали обед, и мое внимание было отвлечено мужем миссис Рук.
— Каков он? — спросила Эмили.
— Право, не могу сказать; это один из самых обыкновенных людей, на которого и не взглянешь второй раз. Платье поношено, голова плешивая. Руки тряслись, когда он служил нам за столом, вот все, что я помню. Сэр Джервис и я угощались соленой рыбой, бараниной и пивом. Мисс Редвуд подали холодный бульон и полную рюмку рому, налитую мистером Руком.
— У нее слабый желудок, — сообщил мне ее брат, — все горячее выходит обратно через десять минут, после того как она проглотит; она питается этой противной смесью и называет ее бульонным грогом! Мисс Редвуд прихлебывала свой жизненный эликсир и поглядывала на меня иногда с интересом, который я не мог понять. По окончании обеда она позвонила в свой старинный колокольчик. Ушедший было к себе слуга явился на ее зов.
— Где ваша жена? — спросила она.
— Больна, мисс.
Затем мистер Рук вывел ее под руку и, проходя мимо меня, она остановилась.
— Прошу вас, сэр, прийти в мою комнату завтра в два часа, — сказала она.
Сэр Джервис опять объяснил:
— Она вся расклеена по утрам (он всегда называл сестру «она»); и ее склеивают к середине дня. Смерть забыла ее, вот в чем дело.
Он закурил трубку и стал разбирать иероглифы, найденные в разоренных городах Юкатана; я тоже закурил трубку и стал читать единственную книгу, которую мог найти в столовой — страшные рассказы о кораблекрушениях и несчастьях в море. Когда комната наполнилась табачным дымом — мы заснули в наших креслах, — а когда проснулись, встали и пошли спать.
Эмили просила его продолжать.
— Вы, разумеется, явились на приглашение мисс Редвуд?
— Я явился на ее приглашение не в весьма приятном расположении духа. Поощренный моим благоприятным отзывом об иллюстрациях, сэр Джервис предложил мне следующую работу.
— У вас нет никакого дела, — сказал он, — что, если бы вы вычистили мои картины?
Я бросил на него мрачный взгляд и не дал ответа.
Мисс Редвуд объяснила, зачем она пригласила меня к себе, как только я вошел к ней в комнату. Безо всяких предварительных замечаний, говоря медленно и выразительно, голосом, удивительно твердым для женщины ее лет, она сказала:
— Я попрошу вас сделать мне одолжение, сэр. Я желаю, чтобы вы сказали мне, что совершила миссис Рук.
Я был так ошеломлен, что вытаращил на нее глаза. Она продолжала:
— Не прошло еще недели, как миссис Рук к нам поступила, а я уже стала подозревать, что совесть ее не очень чиста.
Можете вообразить мое удивление, когда я узнал, что мисс Редвуд смотрит на миссис Рук так же, как и я. Тем временем старушка сообщила подробности.
— Мы распорядились, сэр (она постоянно называла меня «сэром» с формальной вежливостью старой школы), чтобы миссис Рук заняла с мужем соседнюю комнату с моей, на случай, если я занемогу ночью. Она осмотрела дверь между комнатами — это показалось мне подозрительным! Она спросила — нельзя ли ей взять другую комнату — тоже подозрительно! Она (или ее муж) заткнули старым носовым платком замочную скважину, опасаясь, без сомнения, что я могу подслушать или подсмотреть, — подозрительно втройне! Пожалуйста, садитесь, сэр, и скажите мне, в чем виновна миссис Рук. В воровстве или убийстве?
— Какая противная старуха! — воскликнула Эмили. — Что вы ей ответили?
— Я сказал ей совершенно справедливо, что я ничего не знаю о секретах ее служанки.
— Сэр Джервис считает миссис Рук помешанной, — добавил я.
— Вы отказываетесь довериться мне, сэр? — спросила мисс Редвуд.
— Я ничего не могу сообщить вам, мисс.
Она махнула своей костлявой рукой по направлению к двери. Я поклонился и хотел уйти. Но она тут же остановила меня.
— В былые времена старухи были предсказательницами, сэр. Я попробую сделать предсказание. Из-за вас мы лишимся услуг мистера и миссис Рук. Если вы останетесь здесь еще день или два — они оба откажутся от своего места. Это будет ее делом, заметьте — ее муж просто ноль. Желаю вам доброго утра.
— Вы хотите сказать, что мистер и миссис Рук оставили дом сэра Джервиса Редвуда? — спросила Эмили.
— Непременно оставили бы, — ответил Албан, — если бы сэр Джервис не настоял на том, что в случае ухода они должны предупреждать его за месяц. Он даже запер старого мужа в чулан. Подозрение сестры никогда не приходило ему в голову. Поведение экономки, по его словам, просто доказывало, что она помешана.
— Отличная служанка, несмотря на этот недостаток, — заметил он, говоря о мисс Рук, — и вы увидите, что я ее образумлю.
Итак, цель моей поездки была достигнута, и я не имел желания чистить картины. Мисс Редвуд помогла мне прийти к решению. Она опять пригласила меня к себе. Успех ее предсказания ободрил меня. Она спросила с ироническим смирением, имею ли я намерение оставаться у них в гостях после тех хлопот, которые я наделал. Я ответил, что намерен уехать первым же поездом на следующее утро.
— Удобно ли вам будет уехать куда-нибудь довольно далеко от нас? — спросила она.
Я имел причины ехать в Лондон и сообщил ей об этом.
— Скажете ли вы о своем решении сегодня моему брату, когда мы сядем обедать? — продолжала она. — И скажете ли вы ему прямо, что вы не имеете намерения возвращаться на север? Миссис Рук по обыкновению сведет меня вниз, и я постараюсь, чтобы она слышала ваши слова. Не решаясь на новое предсказание, я только намекну, что я имею свое собственное мнение о том, что случится; и желала бы, чтобы вы сами видели, сэр, осуществятся ли мои ожидания.
Нужно ли мне говорить вам, что эта странная старуха опять оказалась права? Мистера Рука выпустили из чулана; миссис Рук смиренно извинилась и все свалила на нрав своего мужа; а сэр Джервис просил меня заметить, что его метода образумила экономку. Таковы были результаты моего сообщения об отъезде в Лондон, намеренно сделанного в присутствии миссис Рук. Согласны вы со мной, что моя поездка в Нортумберланд была предпринята не напрасно?
Эмили кивнула. Между тем Моррис скрыл от нее самое главное — свою истинную причину появления в Лондоне.
Все сомнения Албана отпали; он был убежден, что миссис Рук — сообщница преступления, сделанного в 1877 году в деревенской гостинице. Приехал он в столицу для того, чтобы справиться о том, что было написано в газетах об убийстве. Он тоже был одним из читателей в Музее — рассматривал номера газет — и пришел к тому заключению, что отец Эмили стал жертвой преступления. Албан знал, что нужно остановить Эмили. Если он не успеет помешать ей, она перейдет от 1876-го к 1877 году и увидит роковое описание, с заглавием над столбцом, напечатанным крупным шрифтом.
Между тем Эмили прервала молчание, спросив, видел ли опять Албан миссис Рук в то утро, когда уехал от сэра Джервиса.
— Я не видел никого, кроме самого хозяина, — ответил Албан. — Он все еще не оставлял мысли вычистить свои картины даром.
— Если вы не хотите сделать это сами, — сказал он, — не можете ли вы научить мою секретаршу?
Сэр Джервис описал ту даму, которую пригласил вместо вас, как «противную женщину средних лет с постоянной простудой в голове». В то же время он заметил, что он друг женщин, «потому что может нанимать их дешево». Я отказался научить несчастную секретаршу чистить картины. Найдя меня непреклонным, сэр Джервис охотно простился со мной. Но до самого конца старался извлечь из меня пользу. Он употребил меня вместо почтаря и сберег марку. Письмо, адресованное к вам, пришло за завтраком. Сэр Джервис сказал:
— Вы едете в Лондон, не взять ли вам его с собой?
— Сказал он вам, что в конверт вложено его письмо? — поинтересовалась Эмили.
— Нет. Когда он отдал мне конверт, тот был уже запечатан.
Эмили тотчас подала ему письмо сэра Джервиса.
— Вот чем я занимаюсь в Музее!
Албан прочитал письмо.
— Я много лет занимался в читальне, — просияв, воскликнул он. — Позвольте мне помочь вам. У меня будет хоть какое-нибудь занятие в свободное время.
Он так желал быть полезным, что прервал Эмили, прежде чем она успела поблагодарить его.
— Возьмем разные года, — предложил Моррис. — Вы, кажется, сказали мне, что рассматриваете газеты тысяча восемьсот семьдесят шестого?
— Да.
— Очень хорошо. А я возьму следующий год. Вы потом другой. И так далее.
— Вы очень добры, — ответила Эмили, — хотела бы немного изменить ваш план.
— Каким образом? — спросил он довольно резко.
— Если вы оставите мне пять лет от семьдесят шестого до восемьдесят первого и возьмете предыдущие годы, вы лучше поможете мне.
Он выказал упорство — для нее непонятное.
— Прежде начнем с моего плана, — настаивал он. — Пока вы будете просматривать семьдесят шестой, позвольте мне заняться семьдесят седьмым. Если после этого вы предпочтете свой план, я исполню его с удовольствием. Решено?
— Не будет решено, пока я не пойму, для чего вам нужен именно семьдесят седьмой год, — спокойно ответила она, — мне кажется, что у вас есть какая-то цель.
Она говорила со своей обычной прямотой. Албан смутился.
— Почему вы так думаете? — спросил он.
— Потому, что если у меня была бы какая-нибудь цель, я непременно добивалась бы ее так, как вы.
— Мисс Эмили, вы не соглашаетесь?
— Я полагаюсь на вас — и покоряюсь, — неожиданно ответила Эмили.
Если бы Моррис не был так глубоко заинтересован в исполнении своего сострадательного замысла, внезапная покорность Эмили внушила бы ему недоверие. Теперь же желание Албана оградить девушку от страшной правды довело его до неосторожности.
Боясь, чтобы Эмили не передумала, он извинился, сказав, что немедленно должен оставить ее.
— Увидимся завтра в читальне!
И поспешил уйти.
«Почему именно семьдесят седьмой год?» — подумала Эмили.
Впечатлительный темперамент побудил ее поскорее разрешить сомнение. Она пошла в Музей на другое утро, решившись рано или поздно просмотреть тот самый том, до которого Албан старался ее не допустить.
Два дня они занимались вместе по его плану, сидя за противоположными столами, Эмили старалась ничем не возбудить подозрения Морриса. На третий день Эмили не пришла.
Не занемогла ли она?
Нет! Она была в библиотеке в Сити, и просматривала «Таймс» за 1877 год!
Первый день Эмили в библиотеке в Сити пропал даром.
Она начала читать наудачу номера, не имея никакого определенного понятия о том, чего ищет. Сознавая ошибку, в которую ее привело ее же нетерпение, она не знала, как поправить ложный шаг, сделанный ею. Ей оставалось или отказаться от надежды сделать какое-нибудь открытие, или постараться узнать, какие причины руководят Албаном.
Как разрешить проблему? Вопрос волновал Эмили весь вечер и не давал заснуть. Она вскочила в постели, когда ей пришло в голову, что, говоря о несчастье, заставившем мистера и миссис Рук закрыть гостиницу, Сесилия упомянула о следствии над телом убитого. Эмили слышала, что о таких вещах печатают в газетах. Не осталось ли какого-нибудь известия о миссис Рук, когда в газетах печатали о следствии в Зиланде? Не узнал ли об этом Албан? И не в этом ли заключается причина его непонятного упрямства?
Эмили вернулась в библиотеку на следующее утро с определенной идеей о том, что она должна искать. Сесилия не могла назвать число, в которое было сделано преступление, а сказала просто «осенью». Следовательно, поиски в газетах надо было начинать с сентября.
Труды ее были вознаграждены уже к вечеру. Эмили прочла заметку с чрезвычайным вниманием.
«Когда присяжные осмотрели тело и надворное строение, где было совершено убийство, был позван первый свидетель, мистер Бенджамин Рук, хозяин гостиницы „Рука об руку“».
Он показал, что вечером, в субботу, 30 сентября 1877 г., два господина явились в его гостиницу, при обстоятельствах, особенно возбудивших его внимание.
Младший был невысокого роста и белокур. Он нес сумку, как путешествующий пешком; обращение его было приятное, и он положительно был хорош собой. Спутник его был старше, выше ростом и черноволос, он опирался на руку спутника и казался истощенным. Во всех отношениях они ни в чем не походили друг на друга. Младший незнакомец (кроме небольших бакенбард) был гладко обрит, у старшего была отпущена борода. Не зная их имен, трактирщик называл их, при допросе коронера, господином белокурым и господином черноволосым.
Был дождь, когда они пришли в гостиницу.
Белокурый господин обратился к трактирщику со следующим заявлением: он был испуган, увидев черноволосого господина (совершенно незнакомого ему), лежащего возле самой деревни на траве у дороги — насколько он мог судить, в обмороке. Имея с собой фляжку с бренди, он привел в чувство незнакомца и довел его до гостиницы.
Это заявление подтвердил земледелец, который в то время шел в деревню.
Черноволосый господин объяснил, что случилось с ним. Он полагал, что слишком долго голодал, позавтракав рано в это утро, он ничего не ел до тех пор и мог приписать свой обморок только этой причине. Он не был склонен к обморокам. Какая причина привела его в Зиланд он не упомянул. Он не имел намерения остаться в гостинице, только хотел немного передохнуть и желал нанять экипаж, который отвез бы его на железную дорогу.
Белокурый господин, видя признаки дурной погоды, пожелал переночевать в гостинице мистера Рука, и намеревался продолжать свое пешеходное путешествие на следующий день.
Трактирщик мог только предложить своим посетителям ужин; но во всем остальном, он ничего не мог сделать для них. Посетители его маленькой гостиницы никогда не нуждались в экипаже, если бы даже он имел средства держать экипаж; а спальни все были заняты, включая комнату, занимаемую им и его женой. Дело в том, что поблизости, два дня тому назад, открылась выставка земледельческих орудий и в следующий понедельник намечалось публичное состязание между соперничающими машинами. Не только гостиница «Рука об руку» была занята, но даже и гостиницы в ближайшем городке не могли удовлетворить всех желающих.
Господа посмотрели друг на друга и решили, что остается только быстро поужинать и дойти до станции железной дороги — расстояние от пяти до шести миль, — чтобы поспеть к последнему поезду.
Пока приготовляли ужин, дождь перестал на время. Черноволосый господин спросил дорогу в почтовую контору и пошел один.
Он вернулся через десять минут и сел за ужин вместе со своим спутником. Ни трактирщик, ни кто другой в общей зале не приметили никакой перемены в нем по возвращении. Это был серьезный и степенный человек, и (в отличие от своего спутника) говорил мало.
Когда настала темнота, начался проливной дождь, и небо было черное.
Молния испугала господ, когда они подошли посмотреть в окно: бушевала гроза.
Они наотрез отказались покидать гостиницу. Возле кухни, сообщаясь с нею дверью, было надворное строение, не то чулан, не то кладовая. В числе хлама там стояла старая кровать, на которой мог ночевать один из этих господ. Тюфяк на полу можно было положить для другого. Прибавив стол и таз вместо туалета, мистер Рук мог предложить помещение своим гостям.
Путешественники согласились занять эту наскоро приготовленную спальню.
Был десятый час вечера. Гроза прошла, но дождь продолжал лить. Вскоре после одиннадцати, посетители гостиницы разошлись. Оба путешественника немножко поспорили из-за того, кто ляжет на кровать. Белокурый господин прекратил спор, предложив своим приятным тоном бросить жребий, и проиграл. Черноволосый господин первый вошел в комнату; его товарищ последовал за ним через некоторое время.
Заперев ту дверь, которая выходила на двор, мистер Рук запер и другую дверь, замок и запоры которой находились со стороны кухни. Потом он запер дверь гостиницы и ставни нижних окон. Вернувшись в кухню, он приметил, что было без десяти минут двенадцать. Вскоре после этого он и жена его легли спать.
Ночью ничто не потревожило мистера Рука.
Без четверти семь на следующее утро он встал; жена его еще спала. Ему поручили разбудить этих господ рано; и он постучался в их дверь. Не получая ответа после повторенного стука, он отворил дверь и вошел.
По свидетельству очевидцев в этом месте своего показания, свидетель изнемог от своих воспоминаний.
— Дайте мне минуту, господа, — обратился он к присяжным, — я ужасно испугался и, кажется, всю жизнь от этого не оправлюсь.
Коронер помог ему вопросом:
— Что вы увидели, когда отворили дверь?
Мистер Рук ответил:
— Я увидел черноволосого господина, распростертым на кровати — мертвым, с ужасной раной в горле. Я увидел возле него бритву, запачканную кровью. Дверь во двор была отворена настежь, другого путешественника — я говорю о господине белокуром, с сумкой, — нигде не было видно.
— Что вы сделали после этих открытий?
— Я разбудил слугу и послал его к констеблю, который жил возле нас, а сам побежал за доктором, дом которого находился на другом конце нашей деревни. Доктор послал своего грума верхом в город, в полицейскую контору. Когда я вернулся в гостиницу, констебль был уже там и полиция взяла это дело в свои руки.
— Вы ничего более не имеете сказать нам?
— Ничего.
Полицейские власти не нашли ни малейших следов какого-либо покушения. Золотые часы с цепочкой убитого были найдены под его изголовьем. Рассмотрев его одежду, в кошельке нашли деньги, а в рубашке и в манжетах были оставлены золотые пуговицы, но бумажник (который видели свидетели еще не допрошенные) исчез. Визитных карточек и писем не нашли. Только на белье была метка «Д. Б.» В гостиницу он не принес с собой никакой поклажи. Нельзя было найти ничего, что повело бы к открытию его имени или цели, которая привела его в эту местность.
Результат осмотра усилил подозрения полиции против исчезнувшего белокурого господина.
Он, должно быть, унес с собой свою сумку, когда бежал, но, вероятно, слишком спешил — и забыл свой бритвенный прибор, упавший между столом и стеной. Этот прибор состоял из двух отделений: в одном была бритва, а другое было пустым. Запачканная кровью бритва как раз подходила ко второму отделению; и на обеих бритвах было вырезано название бельгийского города Льеж. Выслушав описание подозреваемого от трактирщика, трактирщицы и слуги, посмотрев на бороду и усы убитого, до которых несколько лет уже не дотрагивалась бритва, власти не могли сомневаться, что бритвы принадлежали тому, кто явился в гостиницу с сумкой на спине.
Потом осмотрели двери. На грязной земле, вплоть до стены, были найдены следы. Но дорогу по другую сторону стены недавно замостили, и на камнях след беглеца исчез. Со следов сняли мерку; употребили все другие способы, чтобы найти убийцу. Лондонской полиции дали знать по телеграфу.
Приглашенный доктор описал одну личную особенность, которую он приметил при осмотре тела, которая могла привести к открытию личности убитого.
Причину смерти доктор объяснил в двух словах. Внутренняя гортанная жила была прорезана насквозь с такой силой, что подобную рану не могла сделать рука умершего, если предположить самоубийство. Никаких других повреждений, никаких признаков болезни не было найдено на теле. Единственная причина смерти было кровоизлияние. И единственная особенность, привлекавшая внимание, была найдена во рту. Два передних зуба в верхней челюсти были вставные. Они были так прекрасно сделаны, и так походили на зубы натуральные по форме и цвету, что доктор догадался об этом только потому, что случайно дотронулся пальцем до внутренней стороны гуммиластика.
Допросили трактирщицу. Миссис Рук, отвечая на вопросы, предоставила важные сведения относительно пропавшего бумажника.
Уходя на покой, оба господина расплатились по счету, намереваясь оставить гостиницу рано утром. Путешественник с сумкой заплатил за себя деньгами. Другой несчастный господин посмотрел в свой кошелек и нашел в нем только шиллинг и шесть пенсов. Он спросил миссис Рук, может ли она разменять ему банковский билет. Она обещала, если только билет будет не на очень значительную сумму. Он раскрыл свой бумажник (который свидетельница описала подробно) и высыпал все из него на стол. Поискав между билетами английского банка, то в одном отделении бумажника, то в другом, он нашел билет в пять фунтов стерлингов. Он расплатился им и получил сдачи от миссис Рук, ее муж в это время занимался с другими посетителями. Она приметила между банковскими билетами, высыпанными на стол, письмо в конверте, исписанную бумажку и несколько карточек, похожих на визитные. Когда она принесла ему сдачи, он все это спрятал и уже закрывал бумажник. Она видела, как он положил его в грудной карман сюртука.
Спутник, который привел его в гостиницу, все время сидел на противоположной стороне стола. Он сделал замечание, когда увидел банковские билеты:
— Спрячьте эти деньги, не искушайте такого бедного человека, как я!
Это было сказано со смехом, в виде шутки.
Миссис Рук не приметила ничего больше в этот вечер; спала крепко, как обыкновенно, и проснулась, когда ее муж постучался в дверь, согласно приказанию, данному этими господами.
Три посетителя в общей зале подтвердили показания миссис Рук. Это были люди почтенные и хорошо известные в этой части Гемпшира. Кроме них в гостинице было двое приезжих. Они назвали коронеру своих хозяев, известных владельцев заводов в Шефильде и Вольвергамитоне, этого свидетельства было достаточно.
Последний позванный свидетель был деревенский лавочник, содержавший почтовую контору. Он сообщил следующее: вечером черноволосый бородатый господин вошел в лавку и спросил письмо, адресованное Д. Б. в Зиланд. Письмо было получено с утренней почтой и тотчас подано спрашивавшему. Он подошел ближе к лампе на прилавке, распечатал письмо и прочел. Оно, должно быть, было коротко, потому что он кончил чтение в одну минуту. Он как будто задумался над ним; потом повернулся к двери лавки. В его лице и обращении ничего не было примечательного. Свидетель сделал замечание о погоде, и этот господин сказал: «Да, кажется ночь будет нехороша», — и ушел.
Показание почтмейстера было важно в одном отношении: оно объяснило причину, которая привела покойного в Зиланд. Письмо было адресовано Д. Б. и, по всей вероятности, было тем самым письмом, которое миссис Рук видела между билетами, высыпанными из бумажника на стол.
Допросы были кончены, и следствие отложено в надежде получить еще какие-нибудь улики.
Взяв следующий номер газеты, Эмили прочла, что убитого узнал один свидетель из Лондона. Так был допрошен некий Генри Форс, камердинер. Он прочел показания доктора, и думая, что может узнать личность покойного, приехал в Зиланд. Свидетель рассказал, что десять дней тому назад, будучи без места, он явился по объявлению в гостиницу Тресси в Лондоне в шесть часов вечера, спросил мистера Джеймса Брауна, и видел этого господина только несколько минут. У мистера Брауна в это время был какой-то его знакомый. Взглянув на аттестаты камердинера, Браун сказал:
— Сегодня мне некогда с вами говорить. Приходите сюда завтра утром в девять часов.
Господин, который был при этом, засмеялся и сказал:
— Вы будете еще в постели!
Мистер Браун ответил:
— Он может войти ко мне в спальню и показать, как он исполняет свои обязанности.
В девять часов на другое утро свидетель постучал в дверь. Сонный голос сказал: «Войдите». Он вошел. Туалет был с левой стороны, а кровать (с задернутыми занавесями) с правой. Он увидел на туалете стакан с водой, а в воде два вставных зуба. Мистер Браун вскочил на постели — яростно на него взглянул — разругал, как тот смел войти в комнату — и велел ему убираться. Свидетель, не привыкший к такому обращению, конечно, пришел в негодование и тотчас ушел — но успел увидеть, что Браун вставил свои зубы. Было ясно, что этот господин сердится на то, что его вставные зубы увидел человек посторонний.
Закончив это показание, свидетель осмотрел труп. Он тотчас узнал Джеймса Брауна.
В ответ на вопросы, Форс объявил, что ничего не знает о родных покойного. После того, как с ним так невежливо обошлись, он жаловался хозяину гостиницы на грубое обращение, встреченное им, и спросил, не знаком ли мистер Тресси с мистером Джеймсом Брауном. Мистер Тресси совсем не знал своего постояльца. По справкам в книге гостиницы оказалось, что мистер Браун должен был уехать в этот же день.
Последняя принятая предосторожность состояла в том, что с трупа сняли фотографию, перед тем как заколотили гроб.
В тот же день присяжные вынесли приговор: «Умышленное убийство, сделанное каким-то неизвестным человеком или неизвестными людьми».
Двумя днями позднее, Эмили нашла последнее указание на это преступление, извлеченное из столбцов «Южной Гемпширской Газеты».
Из заметки следовало, что родственник убитого, прочтя об отложенном следствии, явился вместе с каким-то доктором, видел фотографию и объявил, что показание Генри Форса верно.
Было заявлено, что покойный мистер Джеймс Браун был безрассудно щекотлив насчет своих вставных зубов, и что единственный член его семьи, знавший о них, теперь предъявляет права на его тело.
Права эти были доказаны к удовольствию властей, и тело увезли по железной дороге. Ничего более не узнали об убийстве. Объявление, предлагавшее награду, и описание примет подозреваемого не помогли розыскам.
С тех пор ничего не появлялось в газетах о преступлении, сделанном в гостинице «Рука об руку».
Эмили закрыла том переплетенных газет, которые пересматривала, и поблагодарила библиотекаря.
Новая читательница заинтересовала этого господина. Приметив, как внимательно рассматривает она номера, он поглядывал на нее время от времени, размышляя — хорошие или дурные известия отыскивает она. Эмили читала пристально и постоянно; но не удовлетворила его любопытства. Когда она ушла, в ее поведении не произошло никаких перемен; она казалась спокойна, задумчива — и больше ничего.
Библиотекарь посмеялся над своей собственной глупостью. Оттого, что наружность незнакомки привлекла его внимание, он вообразил, что в библиотеку ее привели какие-нибудь романтические обстоятельства.
Разумеется, он не знал того, что эти несколько дней покорная и любящая дочь следила за страшной историей смерти своего убитого отца, принимая ее за историю человека постороннего, — потому что она верила тетке, близорукое сострадание которой обмануло ее.
Служанка встретила Эмили, когда та вернулась в коттедж, с лукавой улыбкой.
— Он опять здесь, мисс; ждет, чтобы видеть вас.
Она отворила дверь гостиной и показала на Албана Морриса, по-прежнему неугомонно ходившего по комнате взад и вперед.
— Когда я не нашел вас в Музее, я боялся, не занемогли ли вы, — сказал он. — Следует ли мне уйти, когда мое беспокойство опровергнуто? Уйти ли мне теперь?
— Вам надо сесть, мистер Моррис, и выслушать, что я скажу. После вашего последнего посещения я, должно быть, почувствовала силу примера. По крайней мере, я, так же, как и вы, возымела подозрения. Я старалась подтвердить их — и не успела.
Он остановился, взявшись рукою за стул.
— Можете вы угадать, чем я занималась эти два дня? — продолжала Эмили. — Нет — даже ваша проницательность не может это сделать. Я усиленно занималась, в другой читальне, рассматривала номера тех же самых газет, которые вы рассматривали в Британском Музее. Вот мое признание — а теперь мы напьемся чаю.
Она подошла к камину позвонить в колокольчик — и не заметила, какое действие произвели на Албана эти небрежно произнесенные слова. Он был поражен, как громом.
— Да, — продолжала она, — я читала отчет о следствии. Если я не знаю ничего другого, то знаю, по крайней мере, что не убийство в гостинице вы стараетесь скрыть от меня. Не бойтесь за сохранение вашей тайны! Я слишком обескуражена и искать более не стану.
Служанка перебила их, явившись на зов, Албан опять был спасен. Эмили отдала приказание с прежней веселостью своих школьных дней.
— Чаю, как можно скорее, и подайте свежий кекс. Вы, мистер Моррис, вероятно, как мужчина, кексов не любите?
Он был взволнован.
— Я только одно люблю больше кексов, — сказал он, — прямое объяснение.
Его тон привел Эмили в недоумение.
— Разве в моих словах вам показалось что-нибудь обидное? Конечно, вы можете извинить любопытство девушки! О, вы получите объяснение — и мало того, вы получите его безусловно! — Она сдержала слово. — Если вы желаете знать, как я нашла библиотеку, — сказала она, — я должна просить вас обратиться к поверенному по делам моей тетки. Он живет в Сити — и я написала ему, чтобы он помог мне. Я не нахожу, что напрасно потеряла время. Мистер Моррис, мы обязаны извиниться перед миссис Рук.
Албан удивился, когда услышал это.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
Чай принесли, прежде чем Эмили успела ответить. Она налила чашки и вздохнула, смотря на кекс.
— Где ты, Сесилия.
Она подала кусок кекса Албану.
— Мы оба поступили очень нехорошо с миссис Рук, — продолжала Эмили. — Я могу извинить вас. Да и я продолжала бы подозревать ее, если бы не газеты. Думаю, поведение бедной женщины напрасно оскорбило нас. В то время я была слишком взволнована, чтобы подумать хорошенько, — и кроме того, меня расстроило то, что накануне мисс Джетро сказала мне.
Албан вздрогнул.
— Какое отношение имеет к этому мисс Джетро? — спросил он.
— Решительно никакого, — ответила Эмили. — Она говорила со мною о своих собственных делах. Это длинная история — и она покажется вам не интересна. Позвольте мне закончить. Миссис Рук, конечно, вспомнила об убийстве, когда услышала, что моя фамилия Браун; и конечно, была поражена — так же, как и я, совпадением смерти моего отца с убийством его несчастного тезки. Это и объясняет ее волнение, когда она взглянула на медальон! Мы с самого начала озадачили ее, а потом стали подозревать бог знает в чем, только потому что эта бедная женщина растерялась. Разве вы не видите этого?
— Я вижу, что ваше мнение значительно изменилось, с тех пор как мы говорили об этом в школьном саду.
— На самом деле и вы переменили бы ваше мнение. Завтра же напишу миссис Рук.
Албан слушал ее с испугом.
— Послушайте моего совета! — сказал он убедительным тоном. — Не пишите этого письма!
— Почему?
Сознаться в том, что он не только читал то, что читала Эмили, но старательно списал весь отчет, было просто невозможно после того, что он слышал теперь. Невинное заступничество Эмили за экономку сэра Джервиса сняло с него малейшее сомнение, оставшееся в его уме. Прочтя о том, что тело убитого взял «родственник», он спрашивал себя: почему этот «родственник» не был назван и заключил, что явившиеся за телом люди сослались на какие-нибудь частные и убедительные причины, принятые коронером и репортерами с сочувствием и покорностью. Он теперь мог понять, почему не было упомянуто имя «родственника». Цель, очевидно, была не допустить Эмили узнать, при каких ужасных обстоятельствах умер ее отец. Ее душевное спокойствие зависело положительно от молчания Албана. Молчание было состраданием, но и обманом; и ему — постороннему — ничего более не оставалось, как сделаться сообщником в семейном обмане.
Между тем Эмили напомнила ему, что он еще не ответил ей.
— Я против этого, — ответил Албан, — потому что миссис Рук грубая и дерзкая женщина. Она может воспользоваться вашим письмом для какой-нибудь собственной цели, и вы после можете об этом пожалеть.
— Это все?
— Разве этого недостаточно?
— Это может быть достаточно для вас. Что касается меня, то когда я обижаю кого-нибудь незаслуженно, я всегда извиняюсь.
Терпение Албана было неистощимо.
— Я могу только предложить вам совет с честным намерением принести вам пользу, — ответил он кротко.
— Вы имели бы гораздо большее влияние на меня, мистер Моррис, если бы были несколько откровеннее со мной. Может быть, я неправа — но я не люблю следовать совету, который дается загадочно.
Его невозможно было обидеть.
— Это весьма естественно, — сказал Албан, — я не могу вас порицать.
Румянец ее сгустился, и голос сделался громче. Терпеливое согласие Албана со всеми ее взглядами — так вежливо и внимательно выражаемое — начинало раздражать ее.
— Сказать проще, я должна верить, что ваше мнение о другом лице не может быть ошибочно?
В дверь коттеджа позвонили. Но Эмили так горячо старалась обличить Албана, что не услышала звонка.
— Я не ожидаю, чтобы вы считали меня непогрешимым, — сказал Албан, — может быть, вы вспомните, что я имею некоторую опытность. Я, к несчастью, старше вас.
— О, конечно, мудрость приходит с годами, — ответила Эмили колко, — ваша приятельница, мисс Редвуд, по годам может быть вашей матерью — а она подозревала миссис Рук в убийстве только потому, что эта бедная женщина не хотела занимать комнату возле беспокойной старой девы.
— Давайте говорить о чем-нибудь другом, — взмолился, наконец, Албан.
Она взглянула на него с лукавой улыбкой.
— Загнала я вас наконец в угол? И вот как вы стараетесь выпутаться.
Даже его терпение истощилось.
— Вам хочется раздражить меня? — спросил он. — Неужели вы не лучше других женщин? Я не поверил бы этому, Эмили.
— Эмили? — повторила она свое имя удивленным тоном, который напомнил ему, что он заговорил с нею фамильярно в самое неудобное время — когда они готовы поссориться.
Он так сильно почувствовал упрек, что не мог ответить спокойно.
— Я думаю об Эмили — я люблю Эмили — моя единственная надежда состоит в том, чтобы Эмили полюбила меня. О! Неужели для меня нет извинения, если я забываю назвать вас «мисс», когда вы огорчаете меня?
Все нежное и правдивое в ее натуре тайно приняло его сторону. Она последовала бы этому доброму побуждению, если бы только у Морриса хватило спокойствия понять ее. Но раздражение кроткого и великодушного человека, раз возбужденное, утихает медленно. Албан вдруг встал со своего места.
— Мне лучше уйти! — сказал он.
— Как вам угодно, — ответила она. — Уйдете вы, мистер Моррис, или останетесь, я все-таки напишу к миссис Рук.
Доктор Олдей отворил дверь именно в ту минуту, когда Эмили говорила последние слова. Ее запальчивость показалась ему забавной.
— Кто она, миссис Рук? — поинтересовался доктор.
— Очень почтенная женщина, — с негодованием ответила Эмили, — экономка сэра Джервиса Редвуда. Вам не следует насмехаться над нею, доктор Олдей! Она не всегда была в услужении — она была содержательницей гостиницы в Зиланде.
Доктор, клавший свою шляпу на стул, остановился. Гостиница в Зиланде тотчас напомнила ему о мисс Джетро.
— Отчего вы так горячитесь? — спросил он.
— Оттого, что я ненавижу предубеждения!
Эмили указала на Албана, спокойно стоявшего на другом конце комнаты.
— Вот самый предубежденный человек на свете — он ненавидит миссис Рук. Хотите, я вас ему представлю. Вы философ; вы можете принести ему пользу. Доктор Олдей — мистер Албан Моррис.
Доктор узнал человека, наружность которого тогда произвела на него столь неблагоприятное впечатление.
«По каким же причинам мистер Моррис враждебно относится к женщине, которая может быть замешана в преступлении, сделанном в ее доме? — подумал доктор Олдей. — Недурно было бы еще раз увидеть мистера Морриса при первом удобном случае».
— Я рад познакомиться с вами, сэр, — сдержанно сказал он.
— Вы очень любезны, доктор Олдей.
Обменявшись условными вежливостями, Албан подошел к Эмили проститься с сожалением и тревожным желанием — сожалением, что позволил себе выразиться опрометчиво, тревожным желанием расстаться с нею в хороших отношениях.
— Вы меня простите за то, что я не согласен с вами?
Вот все, что он отважился сказать в присутствии постороннего.
— О, да! — сказала она спокойно.
— Вы подумайте, прежде чем решитесь!
— Конечно, мистер Моррис. Но это не переменит моего мнения.
Доктор насторожился. В чем у них было разногласие? И какое мнение Эмили отказывалась изменить?
Албан кротко взял руку Эмили.
— Увижу я вас завтра в Музее? — спросил он.
Она была равнодушно вежлива до конца.
— Да — если только что-нибудь не удержит меня дома.
Лицо доктора выражало нескрываемую заинтересованность. Для чего была назначена эта встреча? И почему в Музее?
— Прощайте, доктор Олдей.
— Прощайте, сэр.
С минуту после ухода Албана доктор стоял в нерешимости. Вдруг он схватил свою шляпу и торопливо обратился к Эмили.
— Я привез вам новости, милая моя, которые вас удивят. Кто, вы думаете, сейчас был у меня? Миссис Элмазер! Не прерывайте. Она решилась опять поступить в услужение. Ей надоело вести праздную жизнь — так она говорит, и она просит меня рекомендовать ее.
— Вы согласились?
— Если я буду рекомендовать ее, меня спросят, по каким причинам она оставила свое последнее место. Хороша дилемма! Или я должен сознаться, что она бросила свою хозяйку на ее смертном одре, — или солгать. Когда я честно признался в своих сомнениях, она вышла от меня в мертвом молчании. Если она обратится к вам, примите ее, как я, — или совсем не принимайте, что будет еще лучше.
— Почему мне не принимать ее?
— Потому что она так поступила с вашей теткой. Я сказал все, что хотел сказать, и не имею больше времени отвечать на вопросы. Прощайте.
Поспешный отъезд доктора Олдея оставил Эмили в некоторой задумчивости. Она начала находить извинения для поступка миссис Элмазер. Может быть, внезапное бегство старой служанки не имеет оправдания. Дружелюбный прием позволит ей объясниться.
— Если она придет ко мне, — решила Эмили, — я непременно приму ее.
После этой решимости мысли ее вернулись к Албану.
Албан Моррис остановился, прежде чем прошел до конца той дороги, на которой стоял коттедж. Сердце его было полно нежности и горести; желание вернуться к Эмили он не мог преодолеть. Было бы легко подождать окончания визита доктора. Он решил вернуться и услышал приближение быстрых шагов. Это был (черт бы его побрал) сам доктор.
— Я желаю сказать вам кое-что, мистер Моррис. В какую сторону вы идете?
Албан оставил без ответа его обращение.
— Повернем к моему дому, — предложил доктор. — Посторонние не имеют обыкновения делать откровенные признания друг другу. Позвольте мне подать пример в нарушении этого правила. Я желаю поговорить с вами о мисс Эмили. Могу я взять вас под руку? Благодарю. В мои лета девицы вообще — кроме моих пациенток — не интересуют меня. Но эта девушка в коттедже — должно быть я от старости выжил из ума — говорю вам, сэр, она околдовала меня! Клянусь, я испытал желание заботиться о ней. И заметьте, я по природе человек, привязывающийся нелегко. И вы тоже о ней беспокоитесь?
— Да, — признался Албан.
— В каком отношении?
— А в каком отношении беспокоитесь вы, доктор Олдей?
Доктор улыбнулся.
— Вы не доверяете мне? Ну, я обещал подать пример. Можете не снимать вашей маски, сэр, — моя снята, что ни вышло бы из этого. Но заметьте: если вы повторите кому-нибудь, что я скажу…
Албан не хотел слушать далее.
— Чтобы вы ни сказали, доктор Олдей, я все сохраню в себе. Если вы сомневаетесь в моей чести, будьте так добры, оставьте меня — я иду в другую сторону.
Доктор еще крепче ухватился за его руку.
— Я чувствую, что нашел именно того, кто был мне нужен. Теперь ответьте мне. Слышали вы когда-нибудь о мисс Джетро?
Албан мгновенно остановился.
— Прекрасно! — сказал доктор. — Я не мог бы пожелать более удовлетворительного ответа.
— Позвольте, — перебил Албан. — Я знаю мисс Джетро только как учительницу в школе мисс Лед, которая вдруг оставила свое место, — и больше ничего.
— Говоря простым языком вы, кажется, торопитесь умыть руки относительно мисс Джетро! — воскликнул доктор.
— Я не имею никакой причины интересоваться ею, — сухо ответил Албан.
— Не будьте слишком в этом уверены, друг мой. То, что я вам скажу, может быть, изменит ваше мнение. Эта бывшая школьная учительница знает, как умер мистер Браун и почему его дочь была обманута насчет этого. Ага, мистер Моррис, ваше лицо отвечает за вас! Вы так же беспокоитесь об Эмили, как и я; у нас в виду одна цель — и мы не должны мешать друг другу. Вот мой дом. Войдемте и выскажемся оба.
В безопасном уединении своего кабинета, доктор опять подал пример безусловной откровенности. Ясно и быстро рассказал он своему гостю все, что знал о мисс Джетро и Эмили. Албан не мог не ответить тем же на это благородное доказательство доверия. Не прошло и часа, как они вполне поняли друг друга.
Доктор Олдей подвел итог.
— Мы не согласны только в одном, — сказал он. — Мы оба находим правдоподобной версию, что подозреваемый убийца имел сообщницу. Но я уверен, что это мисс Джетро. А вы утверждаете — миссис Рук.
— Когда вы прочтете мою копию с отчета в газетах, — ответил Албан, — мне кажется, вы придете к такому заключению. Миссис Рук могла войти в комнату, где отдыхали два путешественника, ночью, пока спал ее муж. Присяжные поверили ей, когда она уверяла, что не просыпалась до утра. Я не верю.
— Я доступен убеждению, мистер Моррис. Теперь поговорим о будущем. Вы намерены продолжать ваши розыски?
— Даже если бы у меня не было других причин кроме любопытства, — заметил Албан, — мне кажется, я продолжал бы. Но у меня есть более важные цели. Все, что я сделал до сих пор, было сделано в интересах Эмили. Моя цель с самого начала состояла в том, чтобы удержать ее от всяких отношений с женщиной, которую я считаю причастной к смерти ее отца. Я уже сказал вам, она бессознательно делает все, что может, бедняжка, чтобы мне помешать.
— Да, да, — согласился доктор. — Она намерена писать к миссис Рук — и вы чуть не поссорились с нею из-за этого. Предоставьте все мне. Признаюсь, я очень боюсь того, что вы делаете в интересах Эмили. Я желал бы, чтобы вы перестали.
— Почему?
— Потому что я вижу опасность. Любая случайность может обратиться против вас! Куда приведет вас ваше любопытство? На какие ужасные открытия можете вы наткнуться с самыми лучшими намерениями? Какое-нибудь непредвиденное обстоятельство сможет раскрыть Эмили глаза, прежде чем вы успеете помешать. Я, кажется, удивляю вас?
— Да, вы удивляете меня, — признался Албан.
— Обратимся к истории, любезный сэр, Ментор иногда удивлял Телемаха. Я Ментор — хотя, надеюсь, не так скучен, как тот почтенный философ. Позвольте мне объяснить все в двух словах. Счастье Эмили драгоценно вам. Берегитесь, чтобы не разрушить его! Согласны вы на жертву для нее?
— Для нее я сделаю все.
— Откажетесь вы от ваших розысков?
— С этой минуты я покончил с ними!
— Мистер Моррис, вы самый лучший ее друг.
— После вас, доктор.
В этом убеждении они расстались — слишком горячо преданные Эмили, чтобы взглянуть на будущее с более безнадежной точки зрения.
Албан так и не мог устоять от желания примириться с Эмили. Он вернулся в коттедж, где его ждало разочарование. Служанка сказала ему, что барышня легла спать.
Албан подождал день в надежде, что Эмили напишет ему. Письмо не пришло. Он повторил свой визит на следующее утро. Судьба еще все была против него. На этот раз Эмили была занята.
— С гостями? — спросил он служанку.
— Да, сэр; с молодой девицей, мисс де Сор.
Где он раньше слышал это имя? Он тотчас вспомнил, что слышал его в школе. Мисс де Сор была непривлекательная новая ученица, которую девушки называли Франсиной. Уходя из коттеджа, Албан взглянул на окно гостиной. Для него было очень важно примириться с Эмили.
«И мне мешает пустая болтовня», — подумал он презрительно.
Будь он менее поглощен в свои интересы, он, может быть, вспомнил бы, что пустую болтовню не всегда следует презирать. Она часто бывает причиной различных бед.
— Вы, разумеется, удивляетесь, увидев меня?
Приветствуя Эмили, Франсина осмотрела гостиную с нескрываемым любопытством.
— Боже, как вы тесно живете!
— Зачем вы приехали в Лондон? — спросила Эмили.
— Вам следовало бы знать и не спрашивая, милая моя. Зачем я старалась подружиться с вами в пансионе? И зачем старалась не упускать вас из виду после вашего отъезда оттуда? Затем, что я ненавижу вас, — то есть я хочу сказать, что я не могу устоять против вас — скорее, я ненавижу себя, за то, что люблю вас. О, не обращайте внимания на мои причины. Я настояла на том, чтобы поехать в Лондон с мисс Лед, когда эта противная женщина объявила, что ей надо видеться со своим поверенным. Я сказала: «Я хочу видеть Эмили». — «Эмили вас не любит», — ответила она. «Мне все равно, любит она меня или нет; я хочу видеть ее».
— Не говорите таким образом, Франсина! — перебила гостью Эмили.
— Вы этим хотите сказать, что вы не рады видеть меня?
— Если бы вы были менее жестоки и язвительны, я была бы всегда рада видеть вас.
— Милочка, извините мою пылкость — на что вы все смотрите? На мое новое платье? Вы завидуете мне?
— Нет; я только любуюсь цветом.
Франсина встала, отряхнула свое платье и показала его со всех сторон.
— Посмотрите, как оно сшито. В Париже, разумеется! Деньги, душа моя, деньги все сделают — только вот не помогают учить уроки.
— Так вы по-прежнему не успеваете, Франсина?
— Хуже, мой милый друг — хуже. С удовольствием скажу, что один из учителей наотрез отказался учить меня. «К безмозглым ученицам я привык, — сказал он, — но бессердечных учениц я выносить не могу». Ха! Ха! Ха! Старый сыч умеет читать характеры. Бессердечная! Вот мое описание в одном этом слове.
— И вы этим гордитесь, — заметила Эмили.
— Да — горжусь. Позвольте! Надо отдать себе справедливость. Считаете вы слезы признаком, что у человека есть сердце, так? Я чуть не расплакалась в прошлое воскресенье. Меня заставил пустить слезу знаменитый проповедник. Не кто иной, как мистер Мирабель, — вы слышали о нем?
— Я слышала о нем от Сесилии.
— Она в Брайтоне? Если так, то в модном приморском городе одной дурой больше. О, она в Швейцарии? Мне решительно все равно, где она; я интересуюсь только мистером Мирабелем. Мы узнали, что он приехал в Брайтон для поправления своего здоровья, и будет говорить проповеди. Вот нас и набилось в церкви битком! А описывать его я не берусь. Он единственный низенький мужчина, которым я восхищалась, — волосы такие длинные, как мои, ухоженная борода. Желала бы я иметь белизну его лица и его белые руки. Мы все влюбились в него — или в его голос, уже не знаю, — когда он начал читать заповеди. Он начал своим густым басом: «Чти отца твоего…» — остановился и поднял глаза к небу. Потом он продолжал: «…и матерь твою» — теперь уже слезливым, приятным и дрожащим голосом, который сам по себе был комплиментом для матерей. Мы все — матери и не матери — чувствовали это. Но главное началось, когда он вошел на кафедру. То, как он опустился на колени, как закрыл лицо руками, было сделано просто по-ангельски, как сказала одна молодая девушка позади меня. С этой минуты мы поняли, что он значит для нас, — не знаю, вспомню ли я саму проповедь. Говорят, что он приятный в частной жизни; я умираю от желания познакомиться с ним. Я как будто слышу звонок? К вам кто-нибудь?
Служанка принесла карточку и сказала:
— Эта женщина опять зайдет, мисс.
Эмили взглянула на имя, написанное на карточке.
— Миссис Элмазер! — воскликнула она.
— Какое странное имя! — вскричала Франсина. — Кто такая?
— Старая служанка моей тетки.
— Не нужно ли ей места?
Эмили молчала, читая то, что было написано на обратной стороне карточки. Предсказание доктора Олдея сбылось. Когда доктор отказал ей, миссис Элмазер ничего не оставалось, как только просить Эмили помочь ей.
— Если она вам не подойдет, — продолжала Франсина, — она может сгодиться для меня.
— Для вас? — с удивлением спросила Эмили.
— Она трезвая, честная, пожилая, опрятная, степенная, хорошего характера, трудолюбивая? — закидала ее вопросами Франсина. — Она имеет все добродетели и никаких пороков? Она нехороша собой, нет у нее обожателей? Словом, удовлетворит ли она мисс Лед?
— Какое отношение к этому имеет мисс Лед?
— Как вы глупы, Эмили! Положите на стол карточку этой женщины и выслушайте меня. Ведь я говорила вам, что один из моих учителей отказался давать мне уроки; разве вы не можете из этого понять, как я преуспеваю с остальными? Я уже не ученица мисс Лед, милая моя. По милости собственной лености и своего характера, я возведена в звание «жилицы со столом». Другими словами, я молодая девица, покровительствуемая школой, имеющая свою собственную комнату, свою служанку. Все это устроено между моим отцом и мисс Лед еще до отъезда моего из Вест-Индии. Я не имею ни малейшего сомнения, что это дело моей матушки. Вы, кажется, не понимаете меня?
— Действительно не понимаю.
Франсина вздохнула.
— Может быть, вас любили родные, — заметила она.
— Меня любили и я любила, Франсина.
— А мое положение печально. Раз отвязавшись от меня, они не хотят брать меня домой. Моя мать сказала моему отцу: «Франсина не добьется успеха в пансионе. Пожалуй, можно испытать; но в случае неудачи сделай другое предложение мисс Лед — а то Франсину опять возвратят к нам как фальшивый шиллинг». Вот вам моя заботливая и любящая матушка!
— Она ваша мать, Франсина, не забывайте этого.
— О, нет; я не забуду. Хорошо! Не стану оскорблять вашу чувствительность, вернемся к делу. Когда я начала новую жизнь, мисс Лед поставила одно условие. Моя горничная должна быть образцом скромности. Я должна непременно взять женщину пожилую, а то меня отправят обратно в Вест-Индию. Сколько времени миссис Элмазер жила у вашей тетки?
— Более двадцати пяти лет.
— Боже мой, целая жизнь! Почему же это удивительное существо живет не с вами? Вы отказали ей?
— Конечно, нет.
— Так зачем же она ушла?
— Я не знаю.
— Вы хотите сказать, что она оставила вас, не объяснив причины?
— Да, я именно это хочу сказать.
— Когда она ушла? Тотчас после смерти вашей тетушки?
— Это все равно, Франсина.
— Другими словами, вы не хотите сказать мне? Я сгораю от любопытства — а вы вот как выводите меня из себя!
Франсина села на диван возле Эмили и в порыве дружелюбия обняла хозяйку коттеджа за талию.
— Позовите сюда эту женщину, когда она придет за ответом. Кто-нибудь должен удовлетворить мое любопытство. Я хочу заставить миссис Элмазер объясниться.
— Не думаю, что вам это удастся, Франсина.
— Подождите — и увидите. Кстати, мое новое положение в школе позволяет мне принимать приглашения. Не можете ли вы познакомить меня с какими-нибудь приятными людьми?
— Я менее, чем кто-нибудь, могу быть полезна вам в этом отношении, — сухо ответила Эмили. — Кроме доброго доктора Олдея (она хотела было назвать Албана Морриса, но удержалась) и кроме Сесилии, я не знаю никого.
— Сесилия дура, — серьезно заметила Франсина, — но я думаю, что с нею стоит продолжать знакомство, ее отец — член парламента, и, кажется, я слышала, что у него есть прекрасное поместье. Видите, Эмили, я могу надеяться выйти замуж с моими деньгами, если только попаду в хорошее общество. Не думайте, что я завишу от отца; мое приданое обеспечено завещанием моего дяди. Сесилия может быть полезна мне. Почему бы мне не подружиться с нею и не познакомиться с ее отцом — осенью, когда дом полон гостей? Знаете вы, когда она вернется?
— Нет.
— Вы думаете написать ей?
— Разумеется!
— Передайте ей мой поклон и пожелание, чтобы она наслаждалась Швейцарией.
— Франсина, в вас положительно нет стыда! — воскликнула Эмили, вскочив с дивана. — Назвав мою дорогую подругу дурой, вы посылаете ей поклон, желая использовать ее для ваших эгоистических целей, и ожидаете, чтобы я помогла вам обманывать ее! Я этого не сделаю.
— Не выходите из себя. Мы все эгоистичны, дурочка. Единственная разница состоит в том, что некоторые из нас признаются в этом, а некоторые — нет. Я легко добьюсь благорасположения Сесилии, путь к этому лежит через ее рот. Вы упомянули о каком-то докторе Олдее. Дает он вечера? Бывают у него порядочные люди? Я опять слышу звонок. Пойдите посмотрите, кто это.
Эмили ждала, не обращая внимания на слова Франсины. Служанка доложила, что «эта женщина опять пришла узнать, будет ли ответ».
— Позовите ее сюда, — сказала Эмили.
Служанка ушла и опять вернулась.
— Она не желает беспокоить вас, мисс, она просит вас прислать ответ через меня.
Тогда Эмили сама подошла к двери и громко позвала:
— Войдите, миссис. Вы и так уже слишком долго находились в отсутствии. Пожалуйста, войдите.
Миссис Элмазер неохотно вошла в комнату.
Старая служанка похудела; платье висело на ее угловатом теле; большие лицевые кости высунулись больше прежнего. Она нерешительно взяла протянутую руку Эмили.
— Надеюсь, что вижу вас здоровой, мисс, — сказала она, и в голосе ее, и в обращении не оставалось и следа прежней твердости.
— Я боюсь, что вы были нездоровы, — ответила Эмили кротко.
— Меня изнуряет жизнь, которую я веду; мне нужны занятия и перемена.
Дав этот ответ, служанка увидела Франсину, рассматривавшую ее с нескрываемым любопытством.
— У вас гости, — сказала она Эмили, — мне лучше уйти и вернуться в другой раз.
Франсина остановила ее.
— Вы не должны уходить, я желаю говорить с вами.
— О чем, мисс?
Глаза обеих женщин встретились — одна, близившаяся к концу своей жизни, скрывала в себе натуру чувствительную, любящую и неподкупно правдивую; другая, молодая по летам, не имела добродетелей молодости, была жестка в обращении и жестка в сердце. В молчании стояли они лицом к лицу; чужие, сведенные силою обстоятельств.
Эмили представила миссис Элмазер Франсине.
— Может быть, вы хорошо сделаете, если послушаете, что скажет эта молодая девица, — заметила она.
Миссис Элмазер послушно слушала, по-видимому, нисколько не интересуясь тем, что посторонняя мисс желала ей сказать. Она не спускала глаз с карточки, на которой была написана ее просьба к Эмили. Франсина, пристально наблюдавшая за нею, поняла что происходит в ее душе. Может быть, недурно расположить к себе эту старуху маленьким вниманием? Обратившись к Эмили, Франсина указала на карточку.
— Вы еще не исполнили просьбы миссис Элмазер, — сказала она.
Эмили тотчас уверила миссис Элмазер, что просьба будет исполнена.
— Но благоразумно ли, — спросила она, — опять поступать на место в ваши годы?
— Я привыкла служить, мисс Эмили — это одна причина. А потом работа будет отвлекать меня от моих мыслей — причина другая. Если вы поможете найти мне место, вы сделаете мне большое одолжение.
— А если я посмею предложить вам жить со мной? — осмелилась спросить Эмили.
Миссис Элмазер опустила голову на грудь.
— Благодарю, мисс, но это невозможно.
— Почему же? — спросила Франсина.
Миссис Элмазер молчала.
— Мисс де Сор говорит с вами, — напомнила ей Эмили.
— Я могу предложить вам место, — сказала Франсина. — Я гощу теперь в Брайтоне, у содержательницы пансиона, в котором воспитывалась мисс Эмили, и мне нужна горничная. Не угодно ли вам будет поступить ко мне?
— Отчего же и нет, мисс?
— В таком случае, ответьте на обычный вопрос. Когда вы оставили ваше последнее место?
Миссис Элмазер обратилась к Эмили:
— Говорили вы этой молодой девице, сколько времени оставалась я на моем последнем месте?
Грустные воспоминания ожили в душе Эмили, когда разговор принял такой оборот. Кошачье терпение Франсины, украдкой пробиравшейся к своей цели, раздражало ее.
— Да, — кивнула Эмили.
Миссис Элмазер обратилась к Франсине:
— Я служила моей покойной хозяйке более двадцати пяти лет. Не угодно ли вам не спрашивать меня, почему я ушла?
— Вы жили двадцать пять лет у вашей хозяйки — и вдруг оставили ее — и надеетесь, что я оставлю без расспросов этот необыкновенный поступок? Подумайте немножко!
— Мне нечего думать. Что было у меня в мыслях, когда я покинула мисс Летицию, я отказываюсь объяснить и вам, и кому бы то ни было.
Франсина решила уступить — по крайней мере, на время. Эмили молчала. Она начала уже сожалеть, что познакомила Франсину с миссис Элмазер.
— Я не стану говорить о том, что омрачает ваше настроение, — любезно продолжала Франсина. — Я не имела никакого намерения сделать вам больно. Вы не сердитесь, я надеюсь.
— Я огорчаюсь, мисс. Раньше я могла сердиться. Но это время прошло.
Сердце Эмили защемило, когда она взглянула на старую служанку и подумала о контрасте между прошлым и настоящим. С каким сердечным радушием эта ныне разбитая женщина бывало принимала ее, когда она приезжала к тетке во время каникул! Глаза Эмили сделались влажны. Безжалостная настойчивость Франсины стала оскорблением для нее самой.
— Перестаньте! — сказала она резко.
— Предоставьте мне, милая моя, заниматься моим делом, — ответила Франсина. — Что же вы знаете? — продолжала она хладнокровно, обращаясь к миссис Элмазер. — Умеете вы чесать голову?
— Умею.
— Я должна сказать вам, — настаивала Франсина, — что я очень взыскательна на счет моей прически.
— Моя госпожа тоже была очень взыскательна, — ответила миссис Элмазер.
— Хорошая вы швея?
— Неплохая.
Франсина обратилась к Эмили:
— Посмотрите, как хорошо мы сходимся! Мы уже начинаем понимать друг друга. Я ведь престранная, миссис Элмазер, иногда мне нравятся люди — вы понравились мне. А вы начинаете думать обо мне немножко лучше? Я надеюсь, что вы произведете хорошее впечатление на мисс Лед; я помогу вам всеми силами.
Бедная миссис Элмазер сочла долгом выразить свою признательность:
— Вы очень добры, мисс.
— Нет, нет, я только справедлива! Я должна сказать вам, что мисс Лед очень строга насчет одного — обожателей. Можете вы поручиться за себя в этом отношении? — шутливо спросила Франсина.
Юмор произвел надлежащее действие. Миссис Элмазер улыбнулась.
— О чем еще придет вам в голову спросить меня, мисс? — поинтересовалась она.
— Да, — как бы между прочим заметила коварная Франсина, — если мисс Лед спросит меня, почему вы отказались служить мисс Эмили, я непременно отвечу, что, конечно, это происходит от вашего нерасположения к мисс Эмили.
— Вы не должны этого говорить, — спокойно заметила Эмили.
— И от неприятных воспоминаний о тетке мисс Эмили, — невинно продолжала Франсина.
Миссис Элмазер увидела ловушку, расставленную для нее.
— У вас ничего не получится.
— Что не получится?
— Не старайтесь выпытать у меня то, о чем я не хочу распространяться.
Франсина расхохоталась. Эмили приметила искусственную веселость, показывающую, что Франсину раздражает, а не забавляет отказ.
— Должна ли я понять, мисс, что вы берете меня к себе? — перебила ее смех служанка.
— Вы должны понять, — ответила Франсина резко, — что я должна получить согласие мисс Лед, прежде чем найму вас. Не приедете ли вы в Брайтон? Я, разумеется, заплачу вам за дорогу.
— Об этом не беспокойтесь, мисс. А бросите ли вы выпытывать у меня?
— Не тревожьтесь, выпытывать у вас совершенно бесполезно. Когда вы приедете?
Миссис Элмазер попросила отсрочки.
— Я перешиваю свои платья, — сказала она, — я очень похудела — не правда ли, мисс Эмили? Кончу я не прежде четверга.
— Так назначим на пятницу, — продолжала Франсина.
— Пятница?! — воскликнула миссис Элмазер. — Вы забываете, что пятница несчастливый день.
— Как вы можете быть так нелепо суеверны?
— Я имею причины думать так. Я венчалась в пятницу — и хуже брака быть не могло. Суеверна! Вы не знаете, что испытала я. Моя единственная сестра сидела тринадцатой за обедом и умерла в том же году. Я приеду к вам в субботу с вашего позволения.
— Я на все согласна, чтобы сделать вам удовольствие, — сказала Франсина. — Вот адрес. Приезжайте пораньше, мы накормим вас обедом. Не бойтесь, вы не сядете тринадцатой! А что вы сделаете, если нечаянно просыпете соль?
— Возьму щепотку соли и брошу через левое плечо, — ответила совершенно серьезно миссис Элмазер. — Прощайте, мисс.
— Прощайте.
Эмили проводила посетительницу в переднюю.
— Вы думаете, что уживетесь с этой молодой девицей? — спросила она участливо.
— Я уже вам говорила, мисс Эмили, что желаю уйти из своего дома и от своих мыслей; мне все равно, куда, только бы уйти.
Миссис Элмазер вздохнула, задумавшись, и неожиданно сказала:
— Желала бы я знать, известно ли умершим, что происходит в свете, который они оставили? Если так, то кое-кто из них знает мои мысли и сочувствует мне. Прощайте, мисс, — и не думайте обо мне хуже, чем я этого заслуживаю.
Эмили вернулась в гостиную. Ей оставалось только одно, просить Франсину сжалиться над миссис Элмазер.
— Вы действительно намерены не о чем больше ее не расспрашивать? — выпытывала Эмили у незваной гостьи.
Франсина капризно надула губки.
Эмили настаивала:
— Не мучайте бедную старушку! Причины, побудившие ее покинуть меня и тетю — добрые и хорошие — я в этом убеждена. Оставите ли вы ее в покое?
— О, конечно!
— Я не верю вам, Франсина!
— Не верите? Я похожа на Сесилию — я положительно голодна. Не позавтракать ли нам?
— Какое у вас жестокое сердце.
— Значит ли это, что мне не дадут завтракать, пока я не признаюсь? А не признаваться ли вам самим? Я ничего не скажу миссис Элмазер.
— В последний раз говорю вам, Франсина, — о причинах ее ухода я знаю не больше вас.
— И все-таки я должна с ней объясниться, — настаивала вредная барышня. — Я намерена пересилить ее и добьюсь своего.
— Я уже говорила вам, Франсина, что вам не удастся сделать этого!
— Милая моя, позвольте мне сказать вам одно. Живя в Вест-Индии с черными слугами, я кое-чему научилась.
Приезд мисс Лед прервал довольно напряженный разговор двух девушек. Она закончила свое дело в Лондоне и желала провести вечер со своей любимой ученицей.
Когда настал час прощания, мисс Лед вновь пригласила Эмили в Брайтон.
— Вы отказали мне в первый раз, милая моя, я не хочу, чтобы вы поступили со мной таким образом опять. Если вы не можете ехать с нами теперь, приезжайте, как только будете свободны, — она прибавила шепотом, — а то я буду думать, что вы заодно с Франсиной терпеть меня не можете.
Устоять было нельзя. Условились, что Эмили обязательно навестит Брайтон.
Вскоре после отъезда мисс Лед и противной Франсины Эмили получила два письма. Почерк одного письма ей был незнаком. Она распечатала прежде это письмо. Это был ответ миссис Рук, который представлял недурно составленную смесь признательности и огорчения. Признательность была обращена к Эмили. Огорчение относилось к «добрейшему хозяину». Сэру Джервису вдруг изменили силы. Дело шло к параличу, а может быть, и к смерти. Миссис Рук неприметно и скромно перешла в письме от почтительного сочувствия к своим собственным интересам. Может быть, ее мужу и ей предстоит печальная судьба опять остаться без приюта. Если необходимость приведет их в Лондон, не удостоит ли принять ее добрая мисс Эмили и подать бедной, несчастной женщине совет.
Вспомнила ли Эмили предостережение Албана? Нет, она приняла ответ миссис Рук, как дань справедливости своего мнения.
Эмили теперь была готова послать Албану письмо, чувствуя, что оказалась права относительно миссис Рук. Кроме того, новые обстоятельства требовали уведомить верного друга, который все еще трудился для нее в библиотеке, о болезни сэра Джервиса. Останется ли жив старик или умрет, а ее литературные труды должны быть прерваны во всяком случае; и последствием этого будет окончание занятий Албана в Музее. Хотя второе из двух посланий, полученных ею, было написано Сесилией, но Эмили не прочла его, пока не написала к Албану и не отправила письмо со служанкой.
«Он непременно придет, — подумала она, — и мы оба должны извиниться друг перед другом. Я пожалею, что сердилась на него, а он пожалеет, что ошибся в своем мнении о миссис Рук. Мы опять сделаемся по-прежнему добрыми друзьями».
В таком приподнятом расположении духа Эмили распечатала послание Сесилии. Оно было полно приятных известий с начала до конца.
Ее больная сестра заметно поправилась, и путешественницы возвращались в Англию уже через две недели.
«Я сожалею только об одном, — прибавляла Сесилия, — о разлуке с леди Дорис. Она с мужем едет в Геную, откуда они отправятся в Средиземное море на яхте лорда Дженивея. Описание вашей уединенной жизни так ужасно подействовало на меня, милая моя, что я уничтожила ваше письмо; сердце разрывается, только глядя на него. Как только я приеду в Лондон, мой бедный огорченный друг уже не будет одинок. Папа освободится от своих парламентских обязанностей в августе — и он обещал пригласить к нам восхитительных людей для вас. Кто, вы думаете, будет в числе наших гостей?
Преподобный Майлз Мирабель!
Леди Дорис узнала, что пасторат, в который вскоре приедет этот блистательный пастор, находится за двенадцать миль от нашего дома. Она написала мистеру Мирабелю, рекомендуя меня, и упомянула о времени моего возвращения. Этот популярный проповедник доставит нам радость — мы обе влюбимся в него.
Не желаете ли вы, чтобы я пригласила еще кого-нибудь? Не пригласить ли мистера Албана Морриса? Я знаю, как он заботливо провожал вас, и имею о нем самое хорошее мнение. В вашем письме вы также упоминаете о докторе. Приятный ли он человек? И как вы думаете, позволит ли он есть мне пирожное, если мы пригласим и его? Я так переполнена гостеприимством, что готова пригласить всех и каждого, чтобы развеселить вас и сделать опять счастливой. Приятно вам будет видеть мисс Лед и всю школу?
Относительно развлечений — успокойтесь. Я условилась с отцом, что у нас будут танцы каждый вечер — кроме тех вечеров, когда мы для перемены составим маленький концерт. Потом будет домашний театр, когда нам наскучат танцы и музыка. Вставать рано не нужно, для завтрака не будет назначенного часа; за обедом будут самые вкусные кушанья; а в довершение всего, ваша комната будет возле моей — для восхитительной полуночной болтовни. Что вы скажете, милочка, об этой программе?
Последняя новость — и я закончу.
Мне сделал предложение один молодой человек, который сидит напротив меня за столом! Когда я скажу вам, что у него белые ресницы, красные руки и такие огромные передние зубы, что он не может закрыть рот, нечего прибавлять, что я отказала ему. Этот мстительный человек бранил меня с тех пор самым постыдным образом. Я слышала вчера, под моим окном, как он старался восстановить против меня одного из своих друзей. „Опасайтесь ее, мой милый; это самое бездушное существо на свете“. Его друг принял мою сторону и сказал: „Я не согласен с вами; эта молодая девица, кажется, очень чувствительна“. — „Вздор! — сказал мой любезный обожатель, — она ест слишком много — вся ее чувствительность в желудке“. Вот какой негодяй! Как он постыдно воспользовался тем, что сидел напротив меня за обедом! Прощайте дружок, до скорого свидания, мы с вами так будем счастливы».
Эмили поцеловала подпись. Она опять перечитала ту часть письма, где упоминалось о намерении леди Дорис познакомить Сесилию с мистером Мирабелем.
«Я нисколько не интересуюсь мистером Мирабелем, — подумала Эмили, улыбаясь мысли, пришедшей ей в голову: — И никогда о нем не знала бы, если бы не леди Дорис, которая тоже совсем чужая для меня!»
В дверь коттеджа позвонили. Явился доктор Олдей.
— Слышали вы что-нибудь о миссис Элмазер? — спросил он с порога комнаты.
— Да.
— Неужели вы ответили ей?
— Я даже видела ее.
— И, разумеется, согласились рекомендовать ее?
— Как хорошо вы знаете меня!
— Именно этого я и ожидал, — воскликнул доктор. — Ева и яблоко! Только запретите женщине что-нибудь — и она сейчас же нарушит запрет. Я попробую поступить с вами иначе, мисс Эмили. Я ведь еще кое-что намеревался вам запретить. Но теперь, следуя логике, хочу обратиться к вам с особенной просьбой!
— Конечно.
— О, милая моя, напишите миссис Рук! Прошу и умоляю вас, напишите миссис Рук.
Не обращая внимания на перемену в Эмили, доктор Олдей продолжал с прежней любезностью:
— Мы с мистером Моррисом долго говорили о вас, моя милая. Мистер Моррис отличный человек; я рекомендую его как приятного кавалера. Я также поддерживаю его относительно миссис Рук. Что с вами? Вы покраснели, как роза. Гнев?
— Ненависть к низости! — ответила Эмили с негодованием. — Я презираю человека, который за моей спиной подговаривает другого помогать ему. О, как я ошиблась в Албане Моррисе!
— О! Как вы мало знаете вашего лучшего друга! — вскричал доктор. — Девушки все одинаковы: они понимают только тех, кто им льстит. Так вы напишете миссис Рук?
— Вы опоздали, — сказала Эмили. — Вот ответ миссис Рук. Прочтите его…
Доктор надел очки, прочел письмо и отдал его Эмили.
— Что вы думаете о моих новых очках? — спросил он, снимая их с носа. — Я практикую уже тридцать лет, но у меня было всего трое признательных больных.
Он спрятал очки в футляр.
— Эти очки подарил мне третий.
— Вы ничего не скажете о письме миссис Рук? — спросила Эмили.
Доктор пожал плечами и выразил свое отношение одним словом:
— Вранье!
Он взял шляпу, кивнул Эмили и отправился щупать лихорадочные пульсы и смотреть обложенные языки.
Когда Албан явился на следующее утро, ночь успела произвести на Эмили свое успокоительное влияние. Она грустно помнила, как доктор Олдей разрушил ее доверие к человеку, который любил ее; но раздражения не осталось. Тем не менее Албан заметил, что она приняла его хоть и со своей обычной сдержанностью, но без обычной улыбки.
— Вы нездоровы? — спросил он.
— Я немножко расстроена, — ответила она. — Маленькое разочарование — и только.
Он подождал, по-видимому, чтобы она ему объяснила, в чем состоит разочарование. Эмили молчала и не смотрела на него. Не он ли причиной того расстройства, на которое она намекнула? Подобное сомнение пришло Моррису в голову — но он не сказал ничего.
— Я полагаю, вы получили мое письмо, — продолжала она.
— Я пришел поблагодарить вас за него.
— Я обязана была сказать вам о болезни сэра Джервиса.
— Вы так ласково написали мне, — напомнил ей Албан. — Вы упомянули о наших разногласиях, так кротко и так снисходительно…
— Если бы я написала вам несколько попозже, — перебила она, — тон моего письма, может быть, был бы менее приятен вам. Я отправила письмо на почту, прежде чем меня навестил ваш друг, который сказал мне кое-что…
— Вы говорите о докторе Олдее?
— Да. Он сделал все что мог; он был упорен, но опоздал. Я написала миссис Рук и получила ответ.
Она указала на письмо, лежавшее на ее письменной шкатулке.
Албан все понял и с отчаянием на нее взглянул.
— Неужели этой гадкой женщине суждено ссорить нас каждый раз! — воскликнул он.
Эмили молча подала письмо. Албан не хотел его взять.
— Несправедливость, с которой вы относитесь ко мне, нельзя поправить таким образом, — сказал Моррис. — Вы думаете, что посещение доктора было условлено между нами? Я не знал, что он намерен быть у вас. Мне не было никакой надобности посылать его к вам — и я не должен вмешиваться в ваши отношения с миссис Рук.
— Я не понимаю вас.
— Вы меня поймете, когда я скажу, чем закончился мой разговор с доктором Олдеем. Я покончил со всяким вмешательством; покончил со всякими советами. Каковы бы ни были мои сомнения, всякие дальнейшие разыскания в каком бы то ни было отношении прекратились; я принес эту жертву для вас. Я сделал это из уважения к доктору Олдею. Смешные убеждения! Смешные опасения! Люди в болезненном настроении духа всегда себя терзают. Как бы я ни страдал, мои переживания ничего не значат, только бы вы были спокойны. Я никогда не буду идти вам наперекор или сердить вас. Имеете вы теперь лучшее мнение обо мне?
Она дала ему самый лучший ответ — протянула руку.
— Могу я ее поцеловать? — спросил он робко, как юноша, обращающийся к предмету своей первой любви.
Она чуть было не засмеялась.
— Да, если хотите, — сказала она мягко.
— Вы позволите мне приходить к вам?
— Охотно — когда вернусь в Лондон.
— Вы уезжаете?
— Сегодня я отправляюсь в Брайтон погостить у мисс Лед.
Тяжело было лишиться Эмили в тот самый день, когда они начали понимать друг друга. Выражение обманутого ожидания пробежало по лицу Албана. Он встал и подошел к окну.
— Мисс Лед? — повторил он, обернувшись к Эмили, как будто его поразила какая-то мысль. — Я слышал в школе, что мисс де Сор проведет каникулы у мисс Лед?
— Да.
— Это та самая девица, — продолжал он, — которая была у вас?
— Та самая.
— Мисс де Сор — ваша новая приятельница, — вздохнул после некоторого молчания Албан. — Вам нравится она?
— Я должна поближе узнать мисс де Сор, — ответила Эмили, — прежде чем могу решить.
— День вашего возвращения в Лондон назначен? — спросил Албан.
— Нет еще, — ответила она, — я даже не знаю, сколько времени останусь там.
— Через две недели, — продолжал Моррис, — я приду в мой класс — скучен он будет без такой ученицы, как вы. Верно, мисс де Сор вернулась в школу с мисс Лед?
Эмили не могла объяснить уныния в выражении его лица и в голосе, которым он задал этот неважный вопрос. Она старалась развлечь его, ответив беспечно:
— Мисс де Сор будет гостьей, а не ученицей. Вы желаете короче познакомиться с нею?
— Да, — ответил он серьезно, — теперь желаю, когда узнал, что она ваш друг. — В приятном обществе время проходит быстро, — продолжал он, — вы можете остаться в Брайтоне долее, чем предполагаете; и мы, может быть, встретимся с вами. Если случится что-нибудь…
— Что-нибудь серьезное? — спросила Эмили.
— Нет, нет! Я только хочу сказать, что если я могу быть вам полезен, то в таком случае вы напишете мне?
— Вы знаете, что я напишу!
Алану не удалось скрыть свое тревожное состояние; человека, менее способного скрывать свои чувства, не было на свете.
— Вы растревожены и расстроены, — сказала Эмили. — Не моя ли это вина?
— Ваша вина? О, не думайте! У меня есть дни скучные и веселые — а именно теперь мой барометр опустился до скуки.
Голос его ослабел, несмотря на его усилия сдержать себя; он отказался от этих усилий и взял шляпу, чтобы уйти.
В тот же день Эмили была в Брайтоне.
Когда она вошла в гостиную, там была одна Франсина. Прежде всего мисс де Сор остановила служанку, которая провела Эмили.
— Отнесли вы мое письмо на почту?
— Отнесла, мисс.
Она знаком отпустила служанку и в избытке гостеприимства непременно захотела расцеловать Эмили.
— Знаете ли, что я сделала? — сказала она. — Я написала к Сесилии, адресовав письмо на имя ее отца в Нижнюю палату. Я имела глупость забыть, что вы можете дать мне ее адрес в Швейцарии. Вы, я надеюсь, не против того, чтобы я полюбезничала с нашей милой прелестной лакомкой? Для меня так важно окружить себя влиятельными друзьями — и разумеется, я передала ей ваш поклон. Не смотрите так сердито! О, не думайте о мисс Лед. Вы увидите ее, когда она проснется. Больна? Разве такие старухи бывают больны? Она только легла заснуть после ванны. Купаться в море в ее-то годы! Как она должна пугать рыб!
Показав Эмили ее спальню, Франсина повела ее в свою комнату.
Там Эмили увидела одну вещь, которая привела ее в негодование. На туалете стоял карикатурный портрет миссис Элмазер. Это был эскиз карандашом — плохо сделанный, но чрезвычайно похожий.
— Я не знала, что вы художница, — заметила Эмили.
Франсина презрительно захохотала — скомкала карикатуру и бросила в корзинку.
— Ах вы насмешница? — весело воскликнула она. — Если бы вы пожили скучной жизнью в Сан-Доминго, и вы бы научились пачкать бумагу. Может быть, из меня вышла бы художница, если бы я была так талантлива и трудолюбива, как вы. А я только научилась немножко рисовать — и мне надоело. Я пробовала лепить из воска — и мне надоело. Кто, вы думаете, меня учил? Одна из наших невольниц!
— Невольница?! — воскликнула Эмили.
— Да — мулатка, если вы желаете знать подробно. Дочь англичанина и негритянки. В молодости (по крайней мере, она сама так говорит) она была красавица, любимица своего господина; он сам ее образовал. Кроме рисования и живописи, она умела лепить из воска, петь и играть на фортепиано — столько талантов растрачено на невольницу! Когда ее господин умер, мой дядя купил ее вместе с имением.
Эмили выразила сострадание — к несказанному удивлению Франсины.
— Ах, душа моя, вам не надо жалеть о ней! Сафо была продана за большую цену, хотя она была уже не молода. Она перешла к нам по наследству со всем остальным имением и привязалась ко мне, когда увидела, что я не уживаюсь с отцом и матерью. Сафо представляла собой странную смесь. Это была женщина с белой и черной стороной характера. По целым неделям она держала себя в руках. Потом делалась такой же негритянкой, как ее мать. Рискуя своей жизнью, она, убегала в лес и, спрятавшись, глядела на страшное колдовство и идолопоклонство негров; они непременно убили бы мулатку, если бы увидели, что она подсматривает за их обрядами. Я раз пошла за нею, но страшный вой и шум в темном лесу напугал меня. Негры подозревали ее, и об этом я узнала. Я предостерегла ее, это спасло ее жизнь. И с того времени Сафо полюбила меня. Видите, я могу говорить с похвалой даже о невольнице.
— Я удивляюсь, что вы не привезли ее с собой в Англию, — сказала Эмили.
— Во-первых, — ответила Франсина, — она принадлежала моему отцу, а не мне. Во-вторых, она умерла. Мулаты предполагают, что ее отравили какие-то враги. Сафо сама говорила, что она испорчена.
— Что она этим хотела сказать?
— Глупое суеверие, душа моя. Когда Сафо умирала, то в ней преобладала негритянская сторона, — вот вам объяснение. Я слышу, старуха идет по лестнице. Встретьте ее, прежде чем она войдет сюда. Я только в своей спальне могу укрываться от мисс Лед.
Утром Эмили имела разговор со своей бывшей наставницей. Мисс Лед выслушала, что девушка ей сказала о миссис Элмазер, и употребила все силы, чтобы успокоить Эмили.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, дитя мое, предполагая, что Франсина имеет серьезные намерения. Она ко всему относится легкомысленно. Вы можете положиться на мою молчаливость, а остальное предоставьте старой служанке вашей тетки и мне.
Миссис Элмазер приехала аккуратно в назначенное время. Ее провели в комнату мисс Лед. Франсина — решившись не принимать личного участия в этом деле — пошла гулять. Эмили ожидала конца встречи.
После продолжительного разговора мисс Лед вернулась в гостиную и объявила, что дала согласие нанять миссис Элмазер.
— Миссис Элмазер так хорошо известна вам и так долго служила вашей тетке, что для Франсины очень важно иметь возле себя именно такую женщину. Словом, я могу на нее положиться.
— Одно слово, прежде чем вы уйдете, — сказала Эмили. — Спрашивали вы ее, почему она оставила мою тетку?
— Милое дитя, женщина, прослужившая двадцать пять лет на одном месте, имеет право не разглашать своих секретов. Я поняла, что у нее на это есть причины и что она не считает нужным рассказывать о них.
Теперь уже Эмили могла только надеяться, что любопытство Франсины со временем пройдет.
— Обещайте написать мне, как вы будете уживаться с мисс де Сор, — попросила она служанку, когда та вышла к девушке.
— Вы говорите это так, мисс, как будто не надеетесь на меня.
— Я говорю это, потому что приняла участие в вашем устройстве. Обещайте написать.
Миссис Элмазер обещала и поспешила уйти — ей нужно было успеть на последний поезд в Лондон. Там еще оставались кое-какие дела.
Эмили смотрела на нее из окна, пока ее было видно.
— Желала бы я положиться на Франсину! — сказала она себе.
— В каком отношении?
Франсина тотчас показалась в дверях.
Не в натуре Эмили было уклоняться от прямого ответа. Она без малейшей нерешимости дополнила свою неоконченную мысль.
— Я желала бы положиться на вас в том отношении, что вы будете добры к миссис Элмазер.
— А вы боитесь, что я буду ее мучить? — спросила Франсина. — Как я могу поручиться за себя? Я не могу заглядывать в будущее.
— Хоть раз в жизни не можете ли вы говорить серьезно? — спросила Эмили.
— Хоть раз в жизни можете ли вы понять шутку? — откликнулась Франсина.
Эмили не ответила ничего. Она мысленно решила сократить свое пребывание в Брайтоне.
Дом, в котором жила мисс Лед со своими ученицами, был выстроен в начале столетия богатым торговцем, гордившимся своими деньгами.
После его смерти мисс Лед взяла Незервудс (так назывался этот дом); найдя свое прежнее жилище недостаточным для все увеличивающегося числа учениц. Она заключила контракт на умеренных условиях. Незервудс не привлекал никого из значительных лиц. Место было прекрасное, но не было никакой земли, даже парка. Кроме нескольких акров, на которых стояло здание, вся остальная окрестная земля принадлежала отставному адмиралу, который сердился на попытку купца низкого происхождения занять место джентльмена. Адмирал не принял никаких предложений продать свою землю. Охота не представляла привлекательности для жильцов, и ловля рыбы в единственном ручье в окрестностях была разрешена всем. Вследствие этих невыгод, представители торговца должны были выбирать: или отдать Незервудс для устройства дома умалишенных, или сдать его почтенной содержательнице модного пансиона. Они решили дело в пользу мисс Лед.
Перемена в положении Франсины совершилась в этом обширном доме без всяких неудобств. Там еще оставались незанятые комнаты. С открытием школы Франсине предложили на выбор две комнаты в одном из верхних этажей и две комнаты в нижнем. Она выбрала последние. Ее гостиная и спальня сообщались одна с другой. Гостиная, оклеенная хорошенькими светло-серыми обоями, с занавесками такого же цвета, была названа Серой комнатой. В ней было французское окно, отворявшееся на террасу, из которой виднелся сад. На стенах висели старые гравюры. Ковер был под цвет занавескам, деревянная легкая мебель придавала веселость комнате и составляла ее красоту.
— Если вы будете здесь недовольны, — сказала мисс Лед. — Я потеряю всякую надежду на вас.
Франсина ответила:
— Да, это очень мило, но жаль, что комнаты так малы.
Двенадцатого августа возобновилась рутина школы. Албан Моррис нашел в своем классе двух новых учениц вместо Эмили и Сесилии. Миссис Элмазер заняла свое новое место. Она произвела неприятное впечатление в людской — не потому что была безобразна и стара (как объяснилась красивая главная горничная), а потому что не хотела говорить. Предубеждение против молчаливости так же закоренело, как и предубеждение против рыжих волос.
Вечером в первый день возобновившихся уроков, когда девушки были в саду после чая, Франсина наконец закончила убранство своих комнат и отпустила миссис Элмазер отдохнуть. Стоя у окна, вест-индская наследница спрашивала себя, чем ей лучше теперь заняться. Она посмотрела на девиц, прохаживавшихся по лужайке, и решила, что они не стоят серьезного внимания со стороны особы, находившейся в таком особенном положении, как она. Она повернулась и посмотрела вдоль террасы. На дальнем конце высокий человек медленно прохаживался взад и вперед, повесив голову и засунув руки в карманы. Франсина узнала грубого учителя рисования.
Она вышла на террасу и позвала его. Он остановился и поднял голову.
— Вы меня зовете? — откликнулся он.
— Разумеется, вас!
Она сделала несколько шагов к нему и поощрила его своей улыбкой.
— Помните, как грубо поступили вы со мной в тот день, когда рисовали в беседке? — спросила Франсина с капризной шутливостью. — Я надеюсь, что на этот раз вы будете любезны. Я намерена сделать вам комплимент.
Он ждал с раздражающим спокойствием. Морщины между его бровями казались глубже прежнего. На этом мрачном лице, таком угрюмом и так решительно спокойном, виднелись и признаки тайной озабоченности. Школа без Эмили представляла самое сильное испытание его терпению с того времени, когда его бросила невеста.
— Вы художник, — продолжала Франсина, — и следовательно, человек со вкусом. Я желаю узнать ваше мнение о моей гостиной. Приглашается критик, пожалуйста, войдите.
Ему, по-видимому, не хотелось принять это приглашение — потом он передумал и пошел за Франсиной. Она посещала Эмили, она, может быть, сделается другом Эмили. Он вспомнил, что уже пропустил случай изучить ее характер.
— Очень мило, — заметил он, осматривая комнату и, по-видимому, не интересуясь ничем, кроме гравюр.
Франсина хотела пленить его. Она подняла кверху свои брови и всплеснула руками, возразив:
— Вспомните, что это моя комната, и поинтересуйтесь ею для меня!
— Что же вы желаете, чтобы я сказал?
— Подите сюда и сядьте возле меня.
Она дала ему место возле себя на диване. Ее единственное любимое стремление — желание возбуждать зависть в других — выразилось в ее следующих словах:
— Скажите что-нибудь любезное, — ответила она, — скажите, что вы желали бы иметь такую комнату!
— Я желал бы иметь ваши гравюры, — заметил он, — довольно вам этого?
— Было бы недовольно — от всякого другого. Ах, мистер Моррис, я знаю, отчего вы так не любезны! Вы несчастливы. Школа лишилась своей единственной привлекательности, нашей милой Эмили. Вы это чувствуете — знаю, что вы это чувствуете.
Она увеличила эффект этого сочувствия вздохом.
— Чего не дала бы я, чтобы внушить такую преданность к себе! Я не завидую Эмили, я только желаю… — Она остановилась в замешательстве и раскрыла свой веер. — Не правда ли, он красив? — сказала она, будто бы желая переменить разговор.
Албан поступил, как медведь, он начал говорить о погоде.
— Мне кажется, у нас еще не было такого теплого дня, — сказал он, — не удивительно, что вам нужен веер. Незервудс в это время года — место жаркое.
Она сдержала свою досаду.
— Я действительно страдаю от жары, — согласилась она с безропотностью, в которой заключался кроткий упрек, — здесь так тяжело и душно. Может быть, моя грустная жизнь вдали от родины и друзей делает меня чувствительной к безделицам? Как вы думаете, мистер Моррис?
— Мисс Лед сняла дом весной, — ответил он, — и только несколько месяцев спустя приметила этот недостаток. Видите ли, долина окружена холмами, и с трех сторон горы. Зимой подобное местоположение спасает от ветров, но летом здесь настоящая Сахара. Некоторые девушки так страдают, что их посылают домой.
Франсина вдруг заинтересовалась тем, что он говорил.
— Вы хотите сказать, что девушки заболевали?
— Нет. Они дурно спали, теряли аппетит, вздрагивали при малейшем стуке. Словом, их нервы были расстроены.
— А дома, на другом воздухе, они поправлялись?
— Несомненно, — ответил он, ему уже начал надоедать этот разговор. — Могу я взглянуть на ваши книги?
Любопытство Франсины еще не истощилось.
— Вы знаете, откуда родом эти девушки? — спросила она.
— Я знаю, где жила одна. Это была самая лучшая из моих учениц — и я помню, что она жила в Йоркшире.
Ему так надоело это пустое любопытство — как ему казалось, — что он встал со своего места.
— Могу я взглянуть на ваши книги? — повторил он.
— О, да!
Разговор прекратился на время. Девица думала: «Мне хотелось бы дать ему пощечину!» Молодой человек думал: «Она просто любопытная дура!»
Ее книги подтвердили его ошибочное мнение. Отойдя от книжной полки, он сослался на первый пришедший ему в голову предлог, чтобы прекратить свидание.
— Я должен просить вас позволить мне вернуться к моим обязанностям, мисс де Сор. Я должен поправить рисунки девиц до завтрашнего урока.
Оскорбленное тщеславие Франсины сделало последнюю попытку украсть у Эмили сердце ее обожателя.
— Вы напомнили мне, что я должна просить вас об одолжении, — сказала она. — Я не бываю в других классах — но мне бы хотелось ходить в ваш класс!
Она посмотрела на него с томной мольбой, которая чуть было не лишила Албана способности сохранить серьезность.
— Мое воспитание было очень запущено, — продолжала она, — но в рисовании вы найдете меня не такой несведущей, как некоторых других девиц. — Она ждала ответа. Албан молчал. — Я с удовольствием буду брать уроки у такого художника, как вы, — продолжала она. — Может быть, я сделаюсь вашей любимой ученицей — кто знает?
Она назвала его «милый мистер Моррис», просила позволения немедленно взять первый урок, сложила руки и сказала:
— Пожалуйста, согласитесь!
— Я не могу согласиться, пока вы не исполните правил.
— Ваших?
Глаза ее выражали немедленную покорность. Он этого не приметил, а сказал, что это правила мисс Лед, и пожелал ей доброго вечера.
— Грубиян! Как же, увидишь ты меня в своем классе! — прошипела Франсина, кусая губы, когда он вышел.
Ночь была необыкновенно душной. Франсина не могла заснуть. Предмет ее размышлений составляла женщина, занимавшая смиренное место служанки.
Миссис Элмазер выглядела чрезвычайно болезненно, была суеверна, считала пятницу несчастливым днем и бросала щепотку соли через левое плечо, когда просыпала соль.
Франсина вспомнила невольницу Сафо и жизнь в Сан-Доминго. Она встала, зажгла свечу и открыла свою письменную шкатулку. Из одного ящика вынула она старую счетную книгу.
Книга была исписана красивым, четким почерком. Рукопись имела название: «Глупости Сафо».
Франсина подумала и изменила его. Теперь страница была озаглавлена: «Здравомыслие Сафо».
Франсина прочла последнюю часть рукописи с большим вниманием.
«Умоляю мою добрую и милую барышню не предполагать, что верю колдовству, — после такого воспитания, какое получила я. Когда я написала, по вашему приказанию, все, что говорила вам словесно, я не знаю, какое обольщение овладело мною. Вы говорите, что в моем характере есть негритянская сторона, унаследованная мною от моей матери. Я почти боюсь, что это недалеко от истины.
Однако я должна беречься, чтобы не ввести вас в заблуждение. Это действительно справедливо, что невольник, о котором я говорила, исчах и умер после того, как моя колдунья мать околдовала его посредством восковой фигуры. Но мне следовало также сказать вам, что обстоятельства благоприятствовали этому колдовству, и что в гибельной кончине не было ничего сверхъестественного.
Здоровье бедняги было нехорошо в то время, и наш хозяин послал его работать в отдаленной долине острова. Мне сказали, и я верю, что там климат совсем не такой, как прибрежный. Управляющий не поверил ему, когда он сказал, что воздух в долинах будет причиной его смерти. Негры, которые, может быть, помогли бы ему, избегали человека, который, по их мнению, был испорчен колдовством.
Это, видите, объясняет то, что может показаться невероятным людям цивилизованным. Если вы хотите сделать мне милость, сожгите эту книжечку, как только прочтете, что я написала в ней. Если вы не исполните моей просьбы, я могу только умолять вас не показывать никому этих страниц. Моя жизнь может находиться в опасности, если негры узнают, что я сказала теперь вам в интересах истины».
Франсина закрыла книгу и вновь положила ее в шкатулку.
— Теперь я знаю, — сказал она себе, — что напомнило мне Сан-Доминго.
Когда Франсина позвонила утром, миссис Элмазер так долго не приходила, что Франсина хотела уже послать за ней кого-нибудь из служанок. Однако, прежде чем она собралась, миссис Элмазер пришла и извинилась.
— Первый раз в жизни я проспала, мисс. Пожалуйста простите меня. Этого больше не случится.
— Вы находите, что здешний воздух нагоняет на вас сон? — спросила Франсина.
Миссис Элмазер покачала головой.
— Я не могла заснуть до утра, — ответила она, — и потому не могла встать во время. Воздух тут ни при чем. Это дворяне могут иметь прихоти и фантазии. А для таких людей, как я, воздух одинаков везде.
— У вас хорошее здоровье миссис Элмазер?
— Я никогда не обращалась к докторам.
— О! Вот какого вы мнения о докторах.
— Я не хочу иметь с ними никакого дела, — угрюмо ответила миссис Элмазер. — Как причесать вам волосы?
— Точно так, как вчера. Видели вы мисс Эмили? Она вернулась в Лондон на другой день, после того, как вы уехали от нас.
— Я в Лондоне не была. С удовольствием могу сказать, что сдала свою квартиру хорошей квартирантке.
— Так где же вы жили, пока нашли место у меня?
— Мне некуда было больше ехать, мисс, кроме как в ту деревню, где я родилась. Моя знакомая нашла для меня уголок. Ах, какое приятное место!
— Такое же, как это?
— Господи помилуй! Прекрасная большая долина!
— А здесь вы никогда не бывали?
— Нет! Когда я оставила север, моя новая хозяйка повезла меня в Канаду. Вы говорите о воздухе! Если бы воздух что-нибудь значил, люди в том воздухе должны бы жить до ста лет. Мне понравилась Канада.
— А потом вы к кому поступили?
До сих пор миссис Элмазер разговаривала довольно охотно. Дух молчания внезапно овладел ею — она не сказала больше ничего.
Франсина, по обыкновению, стала настаивать.
— Вы потом поступили к тетке мисс Эмили?
— Да.
— Она всегда жила в Лондоне?
— Нет.
— Где же она жила?
— В Кенте.
— В тех местах, где растет хмель?
— Нет.
— В какой же части?
— На острове Тенете.
— Около моря?
— Да.
Франсина не имела сил приставать. Сдержанность миссис Элмазер одолела ее любопытство — по крайней мере, на день.
— Сходите в переднюю, — сказала Франсина, — и посмотрите, не лежат ли там письма ко мне.
Одно письмо было со швейцарским штемпелем. Простодушная Сесилия пришла в восторг от любезного письма Франсины. Она с нетерпением ожидала того времени, когда их знакомство перейдет в дружбу. «Не бросите ли всякие церемонии, милая мисс де Сор, и не согласитесь ли погостить (позднее, осенью) в доме моего отца?» — писала Сесилия. В конце месяца она надеялась опять быть дома и услышать, что Франсина свободна. Прочтя это письмо, Франсина вывела из него мораль: «Дура может быть очень полезна, когда знаешь, как с ней поступать».
На другое утро миссис Элмазер немедленно явилась на колокольчик своей барышни.
— Вы спали лучше на этот раз? — спросила Франсина.
— Нет, мисс. Когда я заснула, меня беспокоили сны. Я опять провела дурную ночь.
— Я подозреваю, что у вас на душе неспокойно, — заметила Франсина.
— Почему вы это подозреваете, позвольте спросить?
— Вы говорили мисс Эмили, что желаете уйти от ваших мыслей. Помогла вам перемена места?
— Не настолько, как я ожидала. Некоторые мысли крепко держатся.
— Мысли, которые происходят от угрызений? — спросила Франсина.
Миссис Элмазер вздохнула.
— Мне кажется, мы условились, мисс, что вы не будете меня пытать.
Туалет продолжался молча.
Прошла неделя. В один день мисс Лед постучалась в дверь комнаты Франсины.
— Я желаю говорить с вами о миссис Элмазер. Приметили вы, что здоровье ее расстроено?
— Она немножко бледна, мисс Лед.
— Есть кое-что посерьезнее этого, Франсина. Служанки говорят мне, что у нее совсем нет аппетита. Она сама сознается, что дурно спит. Я видела ее вчера вечером в саду под окном классной. Одна из девиц уронила книгу. Она вздрогнула даже от этого, почти слышного звука. Ее нервы очень расстроены. Не можете ли вы уговорить ее посоветоваться с доктором?
Франсина колебалась и наконец сказала:
— Мне кажется, она скорее послушается вас, мисс Лед.
— Конечно, конечно…
За миссис Элмазер тотчас послали.
— Что вам угодно, мисс? — спросила служанка Франсину.
— Это я желаю говорить с вами, миссис Элмазер, — сказала мисс Лед. — Уже несколько дней я с огорчением примечаю, что у вас болезненный вид.
— Я никогда в жизни не была больна.
Мисс Лед настаивала.
— Я слышу, что вы потеряли аппетит.
— Я никогда много не ела.
Очевидно бесполезно было упоминать о симптомах нездоровья миссис Элмазер. Мисс Лед попробовала другой метод убеждения.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказала она, — но я очень беспокоюсь о вас. Для моего успокоения, не посоветуетесь ли вы с доктором?
— С доктором! И вы думаете, что я в мои лета начну принимать лекарства? Право, сударыня, мне смешно слушать вас!
Служанка захохотала истерическим смехом, который так близок к слезам. С отчаянным усилием преодолела она себя.
— Пожалуйста, не дурачьте меня, — сказала она и ушла.
— Что вы думаете теперь? — спросила мисс Лед.
— Я не знаю что и думать, — ответила Франсина уклончиво.
Мисс Лед ушла.
Франсина облокотилась на стол, закрыла лицо руками и погрузилась в мысли. Затем она взяла листок почтовой бумаги — и остановилась, как бы находясь еще в сомнении. Потом схватила перо с внезапным порывом решимости и написала эти строчки содержательнице одной гостиницы в Лондоне:
«В день моего приезда к вам из Вест-Индии, вы были так добры, что обещали оказать мне всякую услугу, о которой я вас попрошу. Я очень буду обязана вам, если вы достанете и пришлете мне сюда воск, из которого художники делают слепки; в таком количестве, которое нужно для небольшой фигуры».
Неделю спустя, Албан Моррис вошел в кабинет мисс Лед. Их разговор прервала миссис Элмазер. Она заглянула в комнату возвратить книгу, которую Франсина брала в это утро.
— Разве мисс де Сор уже прочла ее? — спросила мисс Лед.
— Она не желает читать. Она говорит, что листы пахнут табаком.
Мисс Лед обернулась к Албану и покачала головой с видом добродушного упрека.
— Я знаю, кто читал эту книгу.
Албан был единственный учитель в пансионе, который курил.
— Эта женщина нездорова, — сказал он, когда миссис Элмазер вышла.
— Она наотрез отказалась советоваться с доктором, — ответила мисс Лед. — Будь она посторонняя, я разом решила бы все, сказав мисс де Сор, что миссис Элмазер надо отослать домой. Но я не могу действовать так решительно с женщиной, в судьбе которой принимает участие Эмили.
В этот же день Албан Моррис встретил служанку в одном из нижних коридоров дома и заговорил с ней.
— Я боюсь, что здешний воздух вам вреден, — сказал он.
Раздражение миссис Элмазер выразилось в грубом ответе:
— Намерение у вас, должно быть, хорошее, сэр, но какое вам дело до того, вреден ли мне здешний воздух или нет.
— Позвольте, — добродушно ответил Албан, — я вам не совсем чужой человек.
— Это каким образом, позвольте спросить?
— Я знаю одну молодую девицу, которая искренно уважает вас.
— Вы говорите о мисс Эмили?
— Да, о ней. Я уважаю мисс Эмили и восхищаюсь ею; и стараюсь, насколько могу, услужить ей.
Угрюмое лицо миссис Элмазер немедленно смягчилось.
— Пожалуйста, простите меня за неучтивость, — сказала она, протягивая руку.
Албан пожал ее.
— Вы человек хороший, — сказала она, — таких немного в этом доме.
Не на Франсину ли намекала служанка?
— А ваша молодая хозяйка вам нравится? — спросил он прямо.
— Вы так говорите, сэр, потому что вам нравится моя молодая хозяйка? — нахмурилась миссис Элмазер?
— Нет.
— Прошу вас опять пожать мне руку. Извините, мне надо идти.
Албан был способен оценить такой характер.
«Будь я старухой, — думал он, — я походил бы на миссис Элмазер. Мы могли бы поговорить о мисс Эмили, если бы она не оставила меня так поспешно. Когда я увижу ее опять?»
Ему было суждено увидеть ее в тот же вечер и при таких обстоятельствах, которые он запомнил до конца своей жизни.
После девяти часов вечера, когда уроки заканчивались, Албан мог курить трубку, бродить между деревьями и цветочными грядами, прежде чем с тоской возвращаться в свою жаркую, маленькую комнатку в деревне. Был уже одиннадцатый час, когда он закурил и начал медленно ходить взад и вперед по тропинке, которая вела к беседке на южной границе сада.
В совершенной тишине внятно послышался бой часов деревенской церкви. Луна еще не взошла; но таинственный блеск звезд уже дрожал на широком, открытом пространстве между деревьями и домом.
Албан остановился, любуясь картиной. «Есть ли на свете человек, который мог бы это изобразить?» — спросил он себя.
И был изумлен внезапным появлением женщины с открытой головой на ступенях террасы.
Она поспешно сошла на лужайку, остановилась и, оглянувшись на дом, направилась к деревьям — опять остановилась, оглядываясь, не зная куда повернуть, — и потом опять пошла. Албан мог теперь слышать, как тяжело она дышит. Когда женщина подошла ближе, звездный свет показал пораженное страхом лицо миссис Элмазер.
Она упала на траву, прежде чем он мог пробежать расстояние, отделявшее их. Когда он приподнял ее, она дико взглянула на него и что-то пробормотала в тщетной попытке заговорить.
— Посмотрите на меня, — сказал он, — разве вы не помните человека, который говорил с вами сегодня? — Она смотрела на него бессмысленно; он опять пытался напомнить ей: — Разве вы не помните друга мисс Эмили?
Когда это имя сорвалось с его губ, разум ее отчасти возвратился.
— Да, — сказала она, — друг Эмили; я рада, что встретилась с другом Эмили.
Она схватила Албана за руку и вздрогнула, как будто собственные слова испугали ее.
— О чем это я говорю? Я, кажется, сказала «Эмили»? Служанка должна говорить «мисс Эмили». Голова моя кружится. Неужели я схожу с ума?
Албан подвел ее к садовому стулу.
— Вы только немножко испугались, — сказал он, — отдохните и успокойтесь.
Она взглянула на дом.
— Не здесь! Я бегу от чертовки; я хочу скрыться от нее. Уведите меня подальше, мистер — не знаю вашего имени. Я на вас не положусь, пока вы не скажете мне вашего имени.
— Тише, тише! Зовите меня Албаном.
— Я никогда не слышала такого имени. Я на вас не положусь.
— Вы не хотите положиться на вашего друга, на друга Эмили? Хорошо. Называйте меня Моррисом.
— Моррис, — повторила она. — Да, я слышала, что вас называли «Моррис». Оглянитесь! У вас глаза молодые — видите вы ее на террасе?
— Нигде не видать ни одной живой души.
Одной рукой он приподнял ее, а другой взял стул. Через минуту дома уже не было видно. Албан посадил миссис Элмазер так, что она могла прислониться головой к стволу дерева.
— Какой добрый человек! — сказала бедная старуха, восхищаясь им. — Он знает, как у меня болит голова. Вы — высокого роста. Она может увидеть вас.
— Она не может увидеть ничего. Посмотрите на деревья. Даже звездный свет не проходит сквозь них.
— Вы слишком хладнокровны, — сказала миссис Элмазер. — Знаете ли, кто видел нас в коридоре сегодня? Она видела нас — она видела. Негодная! Жестокая, хитрая, наглая злодейка!
В темноте, окружавшей их, Албан мог рассмотреть, что служанка грозила кому-то кулаком. Он сделал еще попытку успокоить ее.
— Не волнуйтесь! Если она придет в сад; она может услышать вас.
Это обращение произвело свое действие.
— Это правда, — сказала она, сразу понизив голос.
Внезапное недоверие к Албану вдруг охватило ее.
— Кто сказал мне, что я волнуюсь? — вспылила она. — Это вы волнуетесь. Опровергните это, если смеете! Я начинаю подозревать вас, мистер Моррис; мне не нравится ваше поведение. Куда вы девали вашу трубку? Я видела, что вы сунули вашу трубку в карман сюртука. Вы это сделали, когда привели меня к деревьям. Вы сговорились с Франсиной — она придет сюда — вы знаете, что она не любит табачного запаха? Вы оба хотите посадить меня в дом умалишенных?
Служанка вскочила. Албану пришло в голову, что, скорее всего, он успокоит ее своей трубкой. Внезапное действие отвлечет ее. Он сунул ей в руку трубку и кисет и таким образом привлек внимание миссис Элмазер.
— Вы умеете набивать трубку? — спросил он.
— Сотни раз набивала я трубку для своего мужа, — ответила она резко.
— Очень хорошо. Теперь набейте для меня.
Она немедленно опять села и набила трубку. Он закурил и сел рядом на траву.
— Вы думаете теперь, что я в заговоре с нею? — спросил он.
Служанка ответила ему, как ответила бы своему мужу, в годы своего несчастного замужества:
— О, не ворчите на меня! Я потеряла голову минуты на две, пожалуйста, не обращайте внимания. Здесь спокойно и тихо, — с признательностью сказала бедная женщина. — Благодарение Господу за темноту. Есть что-то утешительное в темноте, в обществе такого доброго человека, как вы. Подайте мне совет. Вы мой друг в нужде. Что мне делать? Я не смею вернуться домой!
Она была теперь довольно спокойна, и Албан мог надеяться, что она сообщит ему какие-нибудь дополнительные сведения.
— Вы были у мисс де Сор перед тем, как пришли сюда? — спросил он. — Чем она вас напугала?
Ответа не было; миссис Элмазер опять вскочила.
— Тише! — шепнула она. — Я, кажется, слышу чьи-то шаги?
Албан тотчас вернулся назад по извилистой тропинке, по которой они пришли. Ни души не было видно ни в саду, ни на террасе. На обратном пути ему было невозможно различить что-нибудь в темноте между деревьями. Он внимательно прислушивался. Даже листья не шевелились.
Когда он вернулся к служанке, тишину прервал звон часов церкви, пробивших три четверти одиннадцатого. Но даже этот знакомый звук был невыносим для расстроенных нервов миссис Элмазер. Она задрожала. Албан опять сел возле — раскрыл спичечницу, чтобы закурить трубку, но передумал. Огонек может привлечь внимание, их не должны были видеть.
— Нет ли кого-нибудь возле нас? — спросила миссис Элмазер. — Вы уверены?
— Вполне. Теперь скажите — вам точно нужен мой совет?
— Конечно! Кто же еще может помочь?
— Я не смогу этого сделать, пока не узнаю, что произошло между вами и мисс де Сор. Вы доверитесь мне?
— Доверюсь! Могу я положиться на вас?
— Даю вам обещание.
Наступила пауза. Темнота не позволяла видеть лицо миссис Элмазер. Удивленный ее молчанием, Албан спросил, не начинает ли она раскаиваться в своем обещании.
— Моя бедная голова! — воскликнула миссис. — Я совсем растерялась. Я не знаю с чего начать.
— Позвольте мне попытаться вам помочь. Вы были сегодня у мисс де Сор. Просила она вас остаться у нее, когда вы вошли в ее комнату?
— Она хотела узнать, как идет мое шитье, — и в первый раз, с тех пор как я служу у нее, она проявила обо мне заботу. Когда она нанимала меня, я не думала о ней дурно; но после того, что сегодня случилось, раскаялась в своем мнении. О! Она показала свой дьявольский характер! «Сядьте, — сказала она, — мне нечего читать, а работать я терпеть не могу; поговорим». Язык у нее развязный. Я только ввертывала изредка какое-нибудь слово, а говорила все она; говорила и говорила, пока не настало время зажечь лампу. Она велела мне надеть абажур. Мы были в полутемноте. Она заставила меня (Бог знает каким образом) слушать ее рассказ о чужих краях, то есть о том месте, где она жила, перед тем как ее отослали в Англию. Вы слышали, что она приехала из Вест-Индии?
— Слышал, продолжайте.
— Вы верите в колдовство?
— Конечно, нет! Вас спрашивала об этом мисс де Сор?
— Спрашивала.
— Как же вы ответили?
— Ни так, ни сяк. У меня мнение о колдовстве двоякое. Когда я была девочкой, в нашей деревне жила старуха, к которой приезжали со всех окрестностей — даже знатные люди. Она сделалась знаменита. Ей было более ста лет, сэр. Один из наших соседей не верил ее колдовству и насмешливо о ней отозвался. Уверяю вас, она наслала чуму на его овец. Все стадо перемерло. Я помню это хорошо. Одни говорили, что с овцами и без того сделалась бы чума, а другие, что это старуха все подстроила. Кто был прав? Как я могу это решить?
— Вы говорили об этом мисс де Сор?
— Была принуждена сказать. Я ей тоже ответила, что не могу составить себе мнение о колдовстве. «Вы, кажется, не знаете, верите вы или не верите», — сказала она. Я сказала ей, что имею причины на свою нерешительность — и была вынуждена сообщить их.
— Что же она сделала тогда?
— Она сказала: «У меня есть история о колдовстве получше вашей». Она раскрыла книгу и начала читать. Меня мороз продрал по коже. И теперь я вся холодею, когда подумаю об этом.
Албан чувствовал, как дрожит служанка. Как ни сильно было возбуждено его любопытство, он из сострадания не хотел просить ее продолжать. Его жалостливая совестливость оказалась бесполезна. Миссис Элмазер повторила, что слышала, против своего желания.
— Это случилось в Вест-Индии: книгу писала невольница. Ее мать была негритянка — колдунья. Дьявол научил эту невольницу колдовству в лесу. Змеи и хищные звери боялись коснуться ее. Она жила без пищи. Ее продали на остров — какой-то остров в Вест-Индии. Там жил старик, самый злой из всех. Он научил черную колдунью дьявольскому знанию. Она научилась делать фигуры из воска. Фигуры из воска нагоняют чары. Вы втыкаете булавки в восковую фигуру. С каждой булавкой, которую вы воткнете, человек, на которого набросаны чары, приближается к смерти. На острове был старый негр. Он оскорбил колдунью. Она сделала его фигуру из воска. Она набросила на него чары. Он не мог спать, не мог есть, он сделался таким трусом, что самый обыкновенный шум пугал его. Как меня! О, Боже, как меня!
— Подождите немножко, — перебил Албан. — Вы опять волнуетесь — подождите.
— Вы думаете, что все кончилось, когда она рассказала эту историю и закрыла книгу? Я не знаю, чем я оскорбила ее. Она посмотрела на меня и заговорила со мною так, как будто я грязь под ее ногами. «Если вы так глупы, что не понимаете, что я читала, — сказала она, — встаньте и подойдите к зеркалу; взгляните на себя и вспомните, что случилось с невольником, на которого были наброшены чары. Вы становитесь бледнее и бледнее, худее и худее; вы чахнете точь-в-точь, как он. Сказать вам почему?» Она схватила абажур с лампы, сунула руку под стол и показала мне изображение из воска. Мое изображение! Она воткнула в него три булавки. «Одна, — сказала она, — чтобы не было сна; другая — чтобы не было аппетита; третья — чтобы были расстроены нервы». Я спросила ее, чем я заслужила от нее такую ненависть. Она ответила: «Вспомните, о чем я вас спрашивала, когда нанимала вас. Выбирайте: или будете умирать понемножку (клянусь вам, что она сказала именно так), или скажете мне…»
Тут — в крайней степени волнения, овладевшего ею, — миссис Элмазер вдруг остановилась.
Первым впечатлением Албана было то, что служанка, может быть, лишилась чувств. Он наклонился и мог только рассмотреть фигуру, еще сидящую на стуле. Он спросил, не больна ли она.
— Нет.
— Почему вы не продолжаете?
— Я закончила, — ответила несчастная служанка.
— Неужели вы думаете, что можете обмануть меня, — возразил он сурово. — Что просила вас мисс де Сор сказать ей? Вы обещали довериться мне. Сдержите ваше слово.
— Примите во внимание, что я очень расстроена, — жалобно сказала миссис Элмазер. — Куда девалось мое мужество? Что разбило меня таким образом? Пощадите меня, сэр.
Он не хотел слушать.
— Эта гнусная попытка напугать вас может повториться, — напомнил он. — Вы плохо знаете меня, если думаете, что я могу позволить продолжаться этому.
Она сделала последнее усилие разжалобить его.
— О, сэр, я считала вас добрым человеком, а разве так поступают люди добрые? Вы говорите, что вы друг мисс Эмили. Не приставайте ко мне — ради мисс Эмили.
— Эмили! — воскликнул Албан. — Разве она замешана в этом?
Голос его переменился и сделался нежен.
— Мисс Эмили замешана в этом, — созналась миссис Элмазер.
— Каким образом?
— Все равно каким.
— Для меня не все равно.
— Говорю вам, сэр, что мисс Эмили не должна знать этого до самой своей смерти!
— Эмили узнает, — сказал Албан, — если мисс де Сор все-таки принудила вас сказать ей то, что она желала узнать. Уверены ли вы, что не выдали тайну, когда она показала вам фигуру и угрожала вам?
— Я скорее бы умерла!
— Ваша тайна для меня не тайна, — вздохнул он.
— Вы лжете!
— Я говорю правду.
— Я вам не верю! Я не смею верить вам!
— Выслушайте меня. Ради счастья Эмили, выслушайте меня. Я читал об убийстве в Зиланде.
— Убитый был тезка ее отца, — испуганно запротестовала миссис Элмазер.
— Это был ее отец. Сидите на месте. Нечего пугаться. Я знаю, что Эмили неизвестна страшная смерть ее отца. Я знаю, что вы и ваша покойная госпожа скрывали это от нее. Я знаю, что любовь и сострадание служат вам извинением в том, что вы обманывали ее, и обстоятельства благоприятствовали обману. Миссис Элмазер, душевное спокойствие Эмили так же дорого мне, как и вам! Я люблю ее больше моей жизни. Спокойны ли вы теперь?
Он понял, что она плачет; это было для нее самое лучшее облегчение. Когда служанка наплакалась вдоволь, он помог ей встать. Теперь не о чем было больше говорить. Оставалось только проводить ее до дому.
— Я могу дать вам совет, прежде чем мы расстанемся, — сказал он, — вы должны сейчас же оставить мисс де Сор. Ваше здоровье будет достаточным предлогом. Предупредите ее немедленно.
Миссис Элмазер затравленно вздрогнула, когда Албан напомнил о Франсине. Мысль увидеть опять Франсину была ей противна. Албан сказал служанке, что достаточно написать. Часы на деревенской колокольне пробили одиннадцать, когда Албан и миссис Элмазер поднялись на ступени террасы.
Минуту спустя другая особа ушла из сада по тропинке, которая вела к дому. Албан слишком поздно принял меры предосторожности. Запах табака указал Франсине путь. Последнюю четверть часа она слушала разговор учителя со служанкой, спрятавшись между деревьями.
Обитатели Незервудса вставали и ложились рано. Когда Албан и миссис Элмазер пришли к задней двери дома, они нашли ее запертой. Весь дом спал.
Только за решетчатой ставней балконного окна гостиной Франсины горела лампа.
— Пройдем с парадного входа, — предложил Моррис как можно тише.
Служанка кивнула. Им не удалось войти незамеченными. Когда дверь была отворена, внезапно оказавшаяся в зале добрая мисс Лед уставилась на Албана и миссис Элмазер с самым искренним недоумением. Потом ей сделалось смешно. Она расхохоталась.
— Заприте за собой дверь, мистер Моррис, — сказала она, — и будьте так добры, объясните мне, что это значит? Уж не давали ли вы урок рисования при свете звезд?
Миссис Элмазер пошатнулась.
— Я ослабла и у меня кружится голова, — сказала она, — позвольте мне лечь в постель.
Мисс Лед тотчас пошла за ней.
— Пожалуйста, простите меня! Я не обратила внимания на то, что вы больны, — объяснила она. — Что могу я сделать для вас?
— Очень вам благодарна; мне ничего не нужно, кроме тишины. Желаю вам спокойной ночи.
Албан пошел за мисс Лед в ее кабинет. Они не успели ничего сказать друг другу — раздался стук. Франсина, незаметно вернувшаяся в свою комнату через балконное окно, неожиданно явилась к наставнице.
— Мне стыдно, мисс Лед, беспокоить вас в такое время. Моим единственным извинением служит то, что я очень беспокоюсь о миссис Элмазер. Если она действительно нездорова, к несчастью, этому причиной я.
— Каким образом, мисс де Сор?
— Мне кажется, я испугала ее совершенно неумышленно, когда мы разговаривали в моей комнате. Она вдруг выбежала вон. Я думала, что она побежала в свою спальню. Я не имела ни малейшего понятия, что она в саду.
К этому ложному заявлению примешивалась доля правды. Франсина действительно думала, что миссис Элмазер ушла к себе. Найдя комнату пустой и не отыскав беглянку нигде в доме, Франсина испугалась и пошла осматривать сад с тем результатом, о котором уже упоминалось. Скрыв это обстоятельство, она лгала так искусно, что и Албана обманула так же легко, как и мисс Лед. Давая подробные объяснения и помня, что она находится в присутствии Албана, Франсина держала себя в строгих границах истины. Не моргнув глазом, она уверила всех, что миссис Элмазер приняла ее легкомысленные слова за серьезный разговор. Франсина ушла с раскаянием, приложив носовой платок к сухим глазам, и тогда Албан с некоторой сдержанностью вернулся к тому, что произошло между ним и миссис Элмазер.
— Испуг бедной старушки имел один хороший результат. Она готова наконец сознаться, что больна, и думает, что отчасти тому причиной здешний воздух. Я посоветовал ей уволиться. Нельзя ли ей отделаться от обычной отсрочки и не предупреждать за месяц мисс де Сор, что она оставит ее?
— Ей нечего беспокоиться на этот счет, — ответила мисс Лед. — Я так устроила, что достаточно предупредить за неделю. Я завтра поговорю с Франсиной.
Мисс Лед сдержала слово. Миссис Элмазер была свободна. Правда, осталось одно затруднение. Служанка не могла сама отправиться в длинный путь к месту своего рождения, в Камберленд; а квартира ее в Лондоне была сдана. Мисс Лед, побуждаемая благоразумием и добротой, написала Эмили и просила скорого ответа.
Позднее, в этот же день, Албана позвали к миссис Элмазер. Он нашел ее, с нетерпением желающую узнать, о чем он вчера говорил с мисс Лед.
— Остереглись ли вы, сэр, упоминать о мисс Эмили?
— Я особенно остерегался; и даже и не намекнул на нее.
— Мисс де Сор говорила с вами?
— Я не дал ей такой возможности.
— Она упрямая — она может постараться.
— Если так, я прямо выскажу ей свое мнение о ней.
Затем миссис Элмазер пожелала знать, каким образом Албану стало известно об ужасной смерти отца Эмили. Не пугая ее бесполезным упоминанием о докторе Олдее и о мисс Джетро, Албан отвечал на ее вопросы безо всякой сдержанности. Удовлетворив свое любопытство, служанка не выказала желания продолжать этот разговор. Она указала на кота мисс Лед, спавшего возле пустого блюдечка.
— Грешно, мистер Моррис, желать быть на месте Тома. Он не заботится о своей прошлой и будущей жизни. Ах, если бы я могла вот так выпить свое молоко и просто заснуть! Мисс Лед выпросила мне свободу, а я не знаю, куда мне ехать отсюда.
— Последуйте примеру Тома, — посоветовал Албан. — Пользуйтесь сегодняшним днем и не думайте о завтрашнем.
Завтра настало и оправдало философию Албана. Эмили ответила на письмо мисс Лед по телеграфу:
«Сегодня я уезжаю к Сесилии в Монксмур-Парк в Хантсе. Не возьмется ли миссис Элмазер присматривать за коттеджем в мое отсутствие? Я уезжаю, по крайней мере, на месяц. Все для нее приготовлено, если она согласится».
Миссис Элмазер с радостью приняла предложение. С искренней признательностью простилась она с мисс Лед, но никоим образом нельзя было уговорить ее проститься с Франсиной.
— Сделайте мне еще одно одолжение, мисс Лед, не говорите мисс де Сор, когда я уезжаю, — просила служанка.
Не зная причины, возбудившей такую злопамятность, мисс Лед возражала.
— Мисс де Сор приняла мой выговор с раскаянием; она искренно сожалела, что так необдуманно напугала вас. И вчера, и сегодня она осведомлялась о вашем здоровье. Полноте! Не сердитесь — проститесь с нею.
Ответ миссис Элмазер был категоричен:
— Я прощусь по телеграфу, когда приеду в Лондон.
Последние слова служанки к Албану несли в себе нескрываемую тревогу:
— Если можете это сделать, сэр, не давайте им сходиться.
— Вы говорите об Эмили и мисс де Сор?
— Да.
— Чего вы боитесь?
— Я не знаю.
— Благоразумно ли это, миссис Элмазер?
— Может быть, нет. Я знаю только, что я боюсь.
Она уехала в экипаже. Албану было еще рано идти в класс. Он остался на террасе.
Моррис был так погружен в свои мысли, что не заметил Франсины. Она вдруг вышла из своей комнаты и заговорила с ним.
— Не знаете ли вы, мистер Моррис, почему миссис Элмазер уехала, не простившись со мной?
— Она, вероятно, боялась, мисс де Сор, что вы сделаете ее жертвой другой шутки.
Франсина пристально посмотрела на него.
— Вы имеете какую-нибудь особенную причину говорить со мной таким образом?
— Кажется, я вам не нагрубил.
— Я не это хочу сказать. Вы, кажется, испытываете отвращение ко мне. Я желала бы знать, почему.
— Я не люблю жестокость — а вы поступили жестоко с миссис Элмазер.
Франсина опять посмотрела на него.
— Должна ли я понять, что мы враги? — спросила она.
— Вы должны понять, — ответил он, — что человек, работающий у мисс Лед, не может откровенно выражать свои чувства ее девицам.
— Значит ли это, мистер Моррис, что мы враги? — упрямо повторила Франсина.
— Это значит, мисс де Сор, что я учитель рисования в этой школе и должен идти в класс.
Франсина вернулась в свою комнату, разрешив единственное сомнение, смущавшее ее. Было ясно: Албан Моррис не знает, что она подслушала его разговор с миссис Элмазер. Ее любопытство и самодовольство были равно удовлетворены — она наконец восторжествовала над миссис Элмазер и осталась довольна этим торжеством. Пока Эмили оставалась ее другом, открывать страшную тайну было бы бесполезной жестокостью. Конечно, между ними была холодность. Но Франсина — под влиянием магнетического влечения к Эмили — не скрывала от себя, что в этом виновата она сама.
«Я все могу поправить, когда мы встретимся в Монксмур-Парке», — думала она.
Она раскрыла свою письменную шкатулку и написала коротенькое и любезное письмо к Сесилии.
Зоркие глаза Албана в первый раз изменили ему. Никто не получил выговора; девицы болтали, хихикали, рисовали карикатуры на полях бумаги так свободно, как будто учителя не было в комнате. Действительно, Моррис не мог преодолеть своей рассеянности.
Когда учитель выходил из класса, служанка сказала ему, что сын его квартирной хозяйки ждет в передней.
— Зачем ты сюда прибежал? — спросил он мальчишку.
— К вам приехала дама, сэр!
Мальчик подал визитную карточку, на ней стояло: «Мисс Джетро».
Нежданная гостья приехала по железной дороге и ждала в квартире Албана.
— Беги скажи, что я сейчас буду, — приказал Моррис пареньку.
Дав это поручение, он постоял какое-то время со шляпой в руке — буквально вне себя от изумления. Просто невозможно было угадать, зачем его желает видеть мисс Джетро, а между тем с обычным упорством человеческой натуры он все спрашивал себя, что ей нужно от него, до той последней минуты, пока не отворил дверь своей гостиной.
Мисс Джетро встала и поклонилась ему с такой же грациозностью и с таким же изящным спокойствием в обращении, которые приметил доктор Олдей. Ее черные грустные глаза устремились на Албана с кротким участием. Слабый румянец, ожививший на минуту поблекшую красоту ее лица, опять исчез — и лицо сделалось бледнее прежнего.
— Не могу скрыть, — начала она, — что беспокоить вас меня побуждают затруднительные обстоятельства.
— Могу я спросить, мисс Джетро, о каких обстоятельствах вы говорите?
— Вы забываете, мистер Моррис, что я оставила школу мисс Лед таким образом, который дает право посторонним сомневаться во мне.
— Говоря как один из этих посторонних, — ответил Албан, — я не могу не чувствовать, что не имею никакого права составлять себе мнение о том, что касается только мисс Лед и вас.
Мисс Джетро поклонилась с серьезным видом.
— В таком случае, я прошу вас принять меня в интересах мисс Эмили Браун. Я могу сказать вам, что я не имела ни малейшего намерения беспокоить вас, пока этого не посоветовал доктор Олдей. Я написала ему; и вот его ответ. Прошу вас прочесть.
Албан повиновался.
Ответ доктора гласил:
«Милостивая государыня, ваше письмо было препровождено ко мне. Я провожу осень на дальнем западе Корнуэла. Впрочем, будь я дома, это не составило бы разницы. Я просил бы позволения отказаться от всяких разговоров с вами о мисс Эмили Браун по следующим причинам: во-первых, хотя я не могу сомневаться в вашем искреннем участии к этой молодой девице, мне не нравится таинственность, с какою вы выказываете это участие. Во-вторых, когда я приехал к вам по вашему адресу в Лондон, после того как вы были у меня, я узнал, что вы бежали».
Дойдя до этого места, Албан решил возвратить письмо.
— Неужели вы хотите, чтобы я продолжал читать? — спросил он.
— Да, — отвечала она спокойно. — Если вы дочитаете до конца — а потом послушаете, что я вам скажу, — вы можете сами решить: положиться на меня или нет.
Албан вернулся к письму.
«Я имею причины думать, что вы поступили учительницей в школу мисс Лед, используя фальшивые документы, и прямо говорю вам, что не решаюсь верить каким бы то ни было заявлениям, которые вы пожелаете сделать. В то же время я не должен допускать, чтобы мои предубеждения (как вы, вероятно, назовете их), помешали интересам мисс Эмили — если ее благополучие действительно зависит от вашего вмешательства. Учитель рисования в школе мисс Лед, мистер Албан Моррис, знает все, что знаю я о делах мисс Эмили, и даже более предан ей, чем я. Все, что вы хотели сказать мне, вы можете сказать ему — с тем преимуществом, что он, может быть, поверит вам».
Этим письмо кончалось. Албан молча вернул его. Мисс Джетро указала на слова:
«Мистер Албан Моррис знает все, что знаю я о делах мисс Эмили».
— Это правда? — спросила она.
— Совершенная.
— Я не жалуюсь, мистер Моррис, на жесткие выражения в этом письме, вы свободны думать, что я заслуживаю их. Я могла бы представить объяснения, которые, может быть, удовлетворили бы вас, доказав, что доктор Олдей перетолковал мои поступки в дурную сторону, он не знал причин, руководивших мною. Припишите это гордости или нежеланию бесполезно отнимать у вас время — я не стану защищаться. Я предоставляю вам право решить, может ли женщина, показавшая вам это письмо и желающая сказать нечто важное, быть такой низкой, чтобы солгать.
— Скажите мне, что я могу для вас сделать, мисс Джетро, и будьте уверены заранее, что я не сомневаюсь в вашей искренности, — отвечал Албан.
— Цель моего приезда заключается в том, чтобы убедить вас повлиять на мисс Эмили Браун…
— Для чего? — перебил Албан.
— Для ее собственной пользы. Несколько лет тому назад я случайно познакомилась с человеком, который сделался знаменитым проповедником. Вы, может быть, слышали о мистере Майлзе Мирабеле?
— Слышал.
— Недавно я вновь видела его, — продолжала мисс Джетро. — Он сказал мне, что его познакомили с молодой девицей, бывшей ученицей мисс Лед, дочерью мистера Вайвиля, владельца Монксмур-Парка. Он сделал визит мистеру Вайвилю и получил приглашение погостить в его доме. День приезда назначен на понедельник пятого числа будущего месяца.
Албан слушал — не понимая, что интересного в том, куда приглашен мистер Мирабель. Следующие слова мисс Джетро все ему разъяснили.
— Вам, может быть, известно, что мисс Эмили Браун очень дружна с мисс Сесилией Вайвиль. Она будет в числе гостей в Монксмур-Парке. Умоляю, заставьте ее не принимать приглашения мисс Вайвиль, пока оттуда не уедет мистер Мирабель.
— Почему я должен это сделать, мисс Джетро?
— Я не смею сказать вам — почему.
— Вы не можете ожидать, чтобы я удовольствовался таким ответом. Разве мистер Мирабель так опасен?
— Я ничего не говорю против него.
— Мисс Эмили знакома с ним?
— Нет.
— Разве он такой человек, с которым ей неприятно будет познакомиться?
— Напротив.
— И вы надеетесь, что я помешаю ей встретиться с ним! Будьте рассудительны, мисс Джетро.
— Я могу только убеждать вас, мистер Моррис. Уверяю вас, что я говорю с самым искренним участием к мисс Эмили. Вы все еще отказываетесь сделать это для нее?
— Я избавлен от необходимости отказаться, — ответил Албан. — Теперь уже нельзя удержать ее. Она уже уехала в Монксмур-Парк.
Мисс Джетро хотела встать — и опять опустилась в кресло.
— Воды! — сказала она слабым голосом.
Выпив стакан до последней капли, она немного пришла в себя. Ее маленький дорожный мешок лежал на полу возле нее. Она взяла указатель железных дорог; пальцы ее дрожали, и она не могла найти страницу с расписанием.
— Помогите мне, — сказала она, — я должна вернуться в Гемпшир с первым поездом.
— Чтобы видеть Эмили? — спросил Албан.
— Это бесполезно! Вы сказали сами — теперь нельзя уже удержать ее. Справьтесь с указателем.
— Какое место должен я найти?
— Вель-Реджис.
Албан нашел. Поезд уходил через десять минут.
— Вы не в состоянии ехать так скоро, — заметил он.
— В состоянии или нет, а я должна видеть мистера Мирабеля — я должна постараться разъединить их, обратившись к нему.
— С надеждой на успех?
— Без надежды — и безо всякого участия к нему самому. Все-таки я должна попытаться.
— Из желания сделать пользу Эмили?
— Из желания загладить вину.
— Перед Эмили?
— Перед памятью отца Эмили.
Этот странный ответ изумил Албана. Прежде чем он успел спросить объяснения, мисс Джетро оставила его.
В таких крайних обстоятельствах человек, даже более находчивый, чем Албан Моррис, стал бы в тупик. Странный разговор, только что кончившийся, привел его в такое недоумение, что он стоял у окна своей комнаты и спрашивал себя (как будто он был самый малодушный человек на свете): «Что мне делать?»
Костлявая.