Приехав в коттедж вечером, Эмили нашла карточку посетительницы, заезжавшей к ней в этот день. На карточке стояло имя мисс Вайвиль и было написано несколько строк, сильно возбудивших любопытство Эмили.
«Я видела телеграмму, которой вы дали знать вашей служанке, что вернетесь сегодня. Ожидайте меня рано утром завтра с известиями чрезвычайно интересными для вас».
— О каких известиях упоминает Сесилия? — спросила Эмили женщину, оставленную в коттедже.
Та ничего не знала. Эмили не скрывала своего нетерпения. Опытная миссис Элмазер предложила ей ужин, а потом уговорила лечь спать. Пробило двенадцать, когда она погасила свечу своей молодой хозяйки.
— Десять часов пройдет, прежде чем Сесилия будет здесь! — воскликнула Эмили.
— Не пройдет и десяти минут, — возразила миссис Элмазер, — если вы заснете.
Сесилия приехала, прежде чем завтрак убрали со стола, — необыкновенно серьезная и сдержанная.
— Скажите все сейчас! — вскричала Эмили. — Что вы мне расскажете?
— Может быть, лучше прежде всего сказать вам — я знаю, что вы скрыли от меня.
— Мистер Албан Моррис. Вы узнали от него? — догадалась Эмили.
— Да. Вы удивляетесь?
— Более чем.
— Мистер Моррис видел мисс Джетро и узнал, что мистера Мирабеля ошибочно подозревают в ужасном преступлении. Наш миленький пастор виновен только в трусости — и более ни в чем. Читайте! — Она подала Эмили несколько исписанных листов бумаги. — Вот рассказ самого мистера Морриса обо всем, что происходило между ним и мисс Джетро. Мистер Моррис попросил: «Покажите это Эмили как можно скорее и непременно будьте с нею, пока она будет читать». На это есть причина.
Голос Сесилии оборвался. Она как будто хотела что-то объяснить и не решалась.
— Почему он сам не расскажет мне того, что узнал? — тревожно спросила Эмили. — Разве он сердится на меня?
— О, Эмили, сердится ли он на вас! Прочтите, что написано, и вы узнаете, почему он не приехал.
Сведение, узнанное мною от мисс Джетро, было сообщено мне с условием, что я не скажу никому об ее настоящем местопребывании. «Я желаю быть забытой одними и остаться неизвестной для других». С этим единственным условием она позволила мне написать о том, что произошло во время нашего свидания. Я чувствую, что открытия, сделанные мною, слишком важны для заинтересованных лиц.
Разыскав мисс Джетро, я прямо приступил к цели моего посещения. Она не согласилась вступить со мной в разговор об убийстве в Зиланде. Я приготовился к этому отказу и принял необходимые меры. «Одного человека подозревают в этом убийстве», — сказал я.
Мисс Джетро спросила, кто этот человек. Я назвал мистера Майлза Мирабеля. Нет надобности описывать, какое действие произвел этот ответ на мисс Джетро. Когда она успокоилась, я дал некоторые объяснения, для того чтобы убедить ее в моей добросовестности. Результат оправдал мои ожидания. Она тотчас сделалась откровенна со мной.
Не стану пытаться приводить здесь признание несчастной женщины. Это была обыкновенная история греха, горького раскаяния и бесполезных усилий возвратить потерянное место в общественном уважении. Эта история слишком известна и ее нечего повторять.
Мисс Джетро поведала и о последних событиях ее жизни, известных и мне. Она напомнила о посещении моего дома в Незервудсе и о письме к доктору Олдею, которое я прочел по ее настоятельной просьбе.
Она сказала: «В письме доктор упоминает, что заезжал в квартиру, занимаемую мной в Лондоне, и узнал, что я бежала; а также и то, что я поступила к мисс Лед с фальшивым аттестатом».
Я спросил, ошибочно ли было это мнение доктора о ней. Она ответила: «Мое бегство было вынужденным! Выйдя из его дома, я увидела, что на улице за мной следит человек, которому я обязана стыдом и несчастьем моей прошлой жизни. Мое отвращение к нему нельзя описать словами. Мимо проезжал пустой кеб, я села в него, благополучно доехала до железной дороги и вернулась в свой дом в деревне».
Мисс Джетро призналась также, что действительно обманула мисс Лед. «У меня есть кузина, — сказала она, — которая была рожденная мисс Джетро. До замужества она была гувернанткой. Она жалела меня и сочувствовала моему желанию восстановить потерянную репутацию. С ее позволения я воспользовалась ее аттестатами — но меня выдали (я до сих пор не знаю, кто)».
«Четыре года тому назад, я жила на острове Уайт, в коттедже, который нанял для меня мой знакомый, имевший яхту. Мы только что вернулись из небольшой поездки, и яхте было приказано идти в Шербург с первым приливом. Гуляя в саду, я была испугана внезапным появлением человека, мне незнакомого. Он находился в таком ужасе, что на него жалко было смотреть, и умолял меня оказать ему покровительство. В ответ на мои вопросы он упомянул о гостинице в Зиланде и о страшной смерти неизвестного ему человека, в котором я узнала мистера Джеймса Брауна. Я ничего не скажу о потрясении, в которое это известие привело меня; вам не нужно знать, что чувствовала я. Я спрятала беглеца. Мистера Мирабеля взяли на яхту в ту же ночь и благополучно высадили в Шербурге».
Я спросил, что заставило ее рисковать покровительством незнакомцу, которого подозревали в убийстве.
Она отвечала: «Мы переписывались иногда с мистером Мирабелем. Его последнее письмо я получила после того, как он поселился в Вель-Реджисе. Описывая общество, он сообщил мне о своем знакомстве с мисс Вайвиль и с ее школьной подругой. Я знала, что у мисс Эмили было объявление с описанием примет мистера Мирабеля, изменившего свой вид. Я пришла тогда к вам — помните наш разговор? Он ничем не закончился. Я тотчас отправилась в Вель-Реджис (опять напрасно) убедить мистера Мирабеля не ездить в Монксмур. Он, так же, как и вы, желал знать причину. Я действовала только для пользы мисс Эмили, зная, как ее обманывали относительно смерти ее отца. Нужно ли мне говорить, почему я опасалась сказать правду?».
Мисс Джетро, по-видимому, не знала, как продолжать. Я видел, что она страдает. Она встала и, выдвинув ящик письменного стола, вынула письмо.
«Хотите прочесть? — сказала она. — Это написано отцом мисс Эмили. Может быть, письмо скажет более обо мне, чем могу я сказать сама».
Я списал письмо. Вот оно:
«Вы объявили, что простились со мной сегодня навсегда. Во второй раз вы отказались быть моей женой; и сделали это, по вашим собственным словам, из сострадания ко мне.
Из сострадания ко мне я умоляю вас переменить ваше решение. Если вы принудите меня жить без вас — я чувствую, знаю, что вы доведете меня до отчаяния, которое я не имею мужества переносить. Взгляните на те места, которые я отметил для вас в Новом Завете. Опять и опять говорю вам, что ваше искреннее раскаяние сделало вас достойной прощения Господа. Неужели вы недостойны любви, восторга, уважения людей? О, Сера, подумайте, какова может быть ваша жизнь, и соедините вашу жизнь с моею навек.
Не могу писать более. Смертельная слабость овладела мной. Моя душа в состоянии, которое прежде было неизвестно мне. Я нахожусь в таком смятении, что иногда мне кажется, будто я ненавижу вас. Нет, ни один мужчина никогда не любил так, как я люблю вас.
Вы успеете написать мне с вечерней почтой. Я завтра остановлюсь в Зиланде на обратном пути и схожу за письмом на почту. Я запрещаю объяснения и извинения. Я запрещаю бездушные намеки на ваш долг. Пришлите мне ответ, который не оставил бы меня в неизвестности.
В последний раз спрашиваю вас: согласны вы сделаться моей женой? Скажите: да — или нет».
Я отдал ей письмо с единственным вопросом, который допускали обстоятельства: «Вы сказали нет? — Она молчала. — Он умер, с отчаяния, кончив жизнь самоубийством, — и вы это знали? — продолжал я. Она с невыразимой тоской взглянула на меня. — Вы любили его?»
«Разве я имела право любить? — воскликнула она. — Могла ли я обесславить честного человека, дозволив ему жениться на мне? Вы смотрите на меня так, как будто считаете меня ответственной в его смерти. Неужели вы полагаете, что я могла хоть на одно мгновение вообразить, когда писала ответ, что он лишит себя жизни? Он был искренно религиозный человек. Будь он в здравом уме, мысль о самоубийстве показалась бы ему преступлением».
«Почему вы молчали все это время?» — спросил я.
Она горько улыбнулась. «Все дело в том, что вы — мужчина. Поэтому и задаете вопрос. Женщина сама догадалась бы, не спрашивая. Женщина поняла бы, почему я не решилась публично разгласить свою постыдную прошлую жизнь».
«Прошу вас об одном, — сказал я. — Могу я повторить то, что узнал от вас, единственной особе?».
«Пусть будет, как вы желаете, — ответила она. — Передайте его дочери, что я умоляю ее пожалеть меня и забыть обо мне. Прощайте, мистер Моррис, прощайте навсегда».
Эмили перевернула последний лист.
— У меня остался один друг, — сказала она.
— Не одна я, моя дорогая, о, я надеюсь, не одна я!
— Да. Только вы.
— Вы спрашивали меня, почему мистер Моррис предоставил все мне, вместо того, чтобы приехать самому, — вскричала Сесилия. — «Ни малейшей тени подозрения не остается на мистере Мирабеле, сказал он, Эмили может выйти за него. Надеюсь, что она будет счастливее с мистером Мирабелем, чем со мной». О, как вы бледны! Я огорчила вас?
Эмили не успела ответить.
Миссис Элмазер отворила дверь и остановилась на пороге.
— Я самая гнусная женщина! — вскричала добрая старуха. — Я подслушивала… Выгоните меня, если хотите. Я привела его! Вот он!
— О, Албан, можете вы простить меня? — спросила Эмили, когда Сесилия и служанка оставили их одних.
— Моя дорогая, дайте мне взглянуть на вас, — сказал Моррис. — Дайте мне на вас только взглянуть!
Настала зима. Албан мыл свою палитру после работы. Служанка доложила, что чай готов, и что мисс Лед желает видеть его. Албан дружелюбно протянул гостье обе руки.
— Поздравляю с благополучным возвращением в Англию. Нечего и спрашивать, принесло ли вам пользу морское путешествие. Вы помолодели на десять лет.
Мисс Лед улыбнулась.
— Я помолодею еще на десять, если вернусь в Незервудс, — ответила она. — Хотя наш друг доктор Олдей был прав, когда сказал, что мне пора кончать мою работу. Я должна передать школу кому-нибудь помоложе и поздоровее меня, а остаток жизни провести в спокойном уединении. Вы и Эмили можете рассчитывать на меня как на ближайшую соседку. Где Эмили?
— Очень далеко. На севере.
— На севере! Неужели она уехала к миссис Дельвин?
— Поехала с миссис Элмазер по моей настоятельной просьбе. Вы знаете, какова Эмили, когда дело идет о сострадании. Мистер Мирабель несколько последних месяцев находился в очень тяжелом состоянии. Миссис Дельвин написала нам, что конец его близок, и что последнее желание ее брата — видеть Эмили. Когда жена моя приехала, он узнал ее, слабо улыбнулся и мог поднять руку. Она взяла ее, осталась возле него и время от времени произносила слова утешения и ласки. Когда настала ночь, он заснул, все еще держа руку Эмили. Узнали только, что он перешел от сна к смерти — без малейшего движения или вздоха, — когда его рука сделалась холодна. Эмили осталась на день в башне, утешать бедную миссис Дельвин, — и слава Богу, возвращается домой сегодня вечером.
— Мне нечего спрашивать, счастливы ли вы! — сказала мисс Лед.
— Счастлив? Я пою, когда моюсь утром. Если это не счастье в человеке моих лет, я не знаю, что же может назваться счастьем.
— А как идут дела?
— Великолепно! Я сделался портретным живописцем. Портрет мистера Вайвиля украсит зал городской думы того города, который он представляет в Парламенте; а наша милая, добрая Сесилия уговорила очаровательного мэра и корпорацию поручить эту работу мне.
— Эта милая девушка не вышла еще замуж? — спросила мисс Лед. — Мы, старые девы, любим выдавать замуж и женить, мистер Моррис, хотя не все сознаемся в этом.
— Есть надежда, — ответил Албан. — Один молодой лорд явился в Монксмур; красивый, приятный человек и многообещающий политик. Он приехал за несколько дней до дня рождения Сесилии и спросил моего совета, что ей подарить. Я сказал: «Постарайтесь найти какое-нибудь новое пирожное». Что, вы думаете, он сделал? Послал свою яхту в Руан, за каким-то знаменитым пирожным! Посмотрели бы вы на Сесилию, когда молодой лорд представил ей свой восхитительный подарок. Если бы я мог изобразить на полотне эту улыбку и эти глаза, я был бы величайшим художником на свете. Я думаю, что она выйдет за него. Говорить ли мне, как они будут богаты? Мы не будем завидовать им — мы тоже богаты. Все на свете относительно. Портрет мистера Вайвиля положит триста фунтов в мой карман. После нашей свадьбы я заработал сто двадцать фунтов на иллюстрациях. А доход моей жены (я люблю выражаться точно) двести фунтов в год без пяти шиллингов и десяти пенсов.
— А вы не думаете о будущем? — лукаво спросила мисс Лед.
— О, доктор Олдей заботится о будущем! Он любит старинные шуточки, с которыми в его молодости обращались к новобрачным. «Милый мой, — сказал он мне намедни, — может быть, не пройдет и года, как вы почувствуете радостную необходимость послать за доктором; в таком случае, знайте, что я почетный доктор вашей семьи». Добрый старик хочет доставить мне возможность написать еще портрет. Один его знакомый, величайший осел в медицинской профессии, сделан баронетом; и его почитатели и друзья решили, что он должен быть запечатлен во весь рост и вытаращить на зрителя свои круглые глаза. Сказать мне вам, что миссис Рук поправилась?
Мисс Лед с изумлением подняла кверху руки.
— Поправилась! — воскликнула она.
— Это первый случай выздоровления после таких ушибов. «Я начинаю верить дьяволу, — сказал доктор Олдей, услышав об этом, — никто другой не мог спасти миссис Рук». О ней писали во всех медицинских газетах и ее приняли в отличную богадельню, где она будет жить до глубокой старости. Мистер Рук, освободившись от жены, находится в прекрасном расположении духа. Он получил место у какого-то полоумного старика. И когда его спрашивают, доволен ли он своим местом, он таинственно подмигивает и хлопает по карману. Теперь, мисс Лед, кажется, моя очередь расспрашивать вас. Что нового скажете вы мне?
— Хотите знать, что сделалось с Франсиной?
Албан, весело болтавший до сих пор, вдруг сделался серьезен.
— Я не сомневаюсь, что мисс де Сор совершенно счастлива, — сказал он сурово, — она слишком бездушна и зла, она должна благоденствовать.
— Вы опять становитесь прежним циником, мистер Моррис, — и напрасно. Я сегодня заезжала к агенту, которому поручена была Франсина. Он показал мне телеграмму ее отца. Телеграмма была коротка, так что я ее помню: «Моей дочери дозволяется все; только бы она не возвращалась к нам». В таких жестоких выражениях мистер де Сор писал о своей дочери. Агент тоже оказался бесчувственным в своем роде; он назвал ее жертвой отвергнутой любви и искусного прозелитизма. «Говоря простыми словами, — сказал он, — патер католической капеллы, которая находится здесь поблизости, обратил ее; она теперь послушница в кармелитском монастыре на западе Англии». Кто мог этого ожидать?
Как только мисс Лед сказала это, раздался звонок.
— Вот она! — вскричал Албан, выбегая в переднюю. — Эмили вернулась домой.