- Видимо, мужик, - тихо выдавила Титова, откровенно расстроенная. Оно и понятно: все-таки заманчиво найти свою соринку в чужом глазу.
Человеку свойственно подозревать других в пороках, присущих самому. Вор уверен, что все воруют, лжец - что все лгут, гулены - что все гуляют. Не потому ли самые ярые ревнивцы обычно большие бабники?
- Уши мыть надо, - буркнула Наташа, спускаясь с сопки.
По узкой тропинке, едва нащупывая крутизну, я следовала за ней. Дверь ангара распахнулась, свет, выбившийся из помещения, осветил рыжего парня. Придерживая дверь, он щелкнул зажигалкой, закурил. Из темноты, нависшей над ангаром, его рыжая голова казалась золотым сияющим слитком. Вряд ли он видел нас, выйдя на воздух после яркого света, но шорох мелких камней, градом катившихся вниз под ногами, привлекли его внимание. Он повернул голову в нашу сторону. Мы замерли. Парень прислушался к тишине, сделал несколько затяжек и растворился в ангаре - элементарно, как выключил свет.
Презрев медлительность и осторожность, наша троица кубарем скатилась к подножию сопки, выбежала на дорогу и долго, пока не показались дома, бежала по ней. Крупная Титова, не такая шустрая, гулко топала сзади. Мы забежали в подъезд, даже не пожелав ей спокойной ночи. Не очень-то приятно ощущать себя простаком, которого достаточно поманить пальчиком - и он уже рвет на край света.
Когда гарнизон еще только готовился к подъему, нас разбудил телефонный звонок. Сонная, Наташа протянула мне трубку.
- Тебя.
- Cиницына, собирайся, вертолет через час! - Генералу не терпелось покинуть ненавистный гарнизон.
Я распахнула шторы: утро выдалось светлым. Противный снег, поливавший гарнизон весь предыдущий день, сошел с небес на землю, освободившиеся небеса сияли как новенькие. От этого на душе было еще противней. Откровения минувшей ночи, которая казалась скорее сном, чем явью, что-то нарушили в фундаменте мироздания. Все-таки я знаю Бориса давно - при мне он впервые завязал галстук, при мне густо краснел от криков "Горько!" на своей свадьбе.
Он был из того времени, когда мы, глупые недопески, горячо и радостно верили в правоту сущего. И вот теперь я должна свыкнуться с данностью, что один из нас, Борька, который был как брат, способен на такую грязь. Представление о порядочности, вынесенное из детства, подсказывало, что мужчина должен вести себя как-то иначе. О своих же низменных порывах лучше не вспоминать. Сдался нам этот Титов! Даже если он и изменяет Светке, это их внутренние проблемы. Мы-то с Наталией здесь при чем?
Невзирая на все прегрешения, ясное утро снисходительно отпускает меня из гарнизона на все четыре стороны. В той стороне, где Лелик, мое сердце. Вчера днем, оставленная Наташей по зову сирены, я позвонила на коммутатор. Телефонистка - а это была Бибигонша, козырявшая бюстгальтером, - соединила меня с "Сегментом". Таков позывной у коммутатора, обслуживающего летный гарнизон.
- "Сегмент два семь", - сказала трубка.
- Дежур, - попросила я, - соедини меня с кабинетом Власова.
Я услышала в трубке сигнал вызова - не потому, что телефонистка так запросто вызывает по любой просьбе названного абонента, тем более командира полка. Просто за годы службы в связи я выучила пароль корпоративной солидарности, "Дежур", побуждающий самую вредную телефонистку воткнуть шнуропару в нужное гнездо коммутатора.
- Власов слушает, - раздался низкий, с хрипотцой, словно простуженный, голос Лелика.
Я узнаю его голос из всех голосов, но сейчас я не слышу самую любимую интонацию, когда он говорит смешно и грустно одновременно.
- Здравствуй, Лелик, - говорю я.
- Здравствуй, Вака, - говорит Лелик. И это почти тепло.
- Как ты там? - говорю я.
- Нормально. У меня совещание, - говорит Лелик.
- Лелик, выгони всех, я тебе скажу что-то добренькое, - на манер сказочника говорю я.
- До свидания.
От черствости его голоса меня пробирает мороз, я понимаю, что он сказал все и больше слов не будет.
Я бросаю трубку. Какой гад этот Лелик, при чем тут совещание, когда звоню я? Почему-то у меня всегда есть на него время, а у него - только свободное от службы. Для женщины весь мир - мужчина. Для мужчины весь мир женщина плюс многие составляющие, работа и футбол не исключаются, даже если он - Данте, а она - Беатриче. Слабое утешение, что все мужчины таковы. Но ведь Лелик не все. Лелик - это Лелик.
Я беспрерывно курила и беспрерывно жаждала мести. "Отомсти хоть малым", - говорил Заратустра. Я готова мстить большим, всем, что имею. С каждой зажженной сигаретой пополнялся арсенал моего мщения: от циничного соблазнения самого высокого генералитета до банального удушения Лелика своими руками. Раз десять я мысленно прощалась с ним, и здесь тоже были варианты: то я шла под венец с его лучшим другом, то просто отбывала в неизвестном направлении. При любом раскладе Лелик умолял меня возвратиться и мучился до конца дней своих. При любом раскладе я была холодна и непреклонна и рук, схвативших лучшего друга или его шею, не разжимала. Возможно, я бы умерла от передозировки никотина или лопнула от злости, но тут зазвонил телефон. Я сняла трубку.
- Да, - резко выпалила я. Мне было все равно, кому я адресую свою ненависть. Когда я не люблю Лелика, я не люблю всех.
- Вака, что ты хотела? - Это звонил Лелик.
Я посмотрела на часы, на пепельницу, полную окурков. Знал бы Лелик, какие изменения произошли в наших отношениях всего за час и как далеко мы друг от друга.
- Ну, и как тебе жизнь без меня? - спросила я.
- Жизнь без тебя адское мучение, - сказал Лелик.
Не знаю, что он услышал в моем голосе, но ответил так, как я рассчитывала услышать через годы разлуки.
- Жизнь без меня - дерьмо, - согласилась я.
Теперь мое сердце там, где Лелик.
С большими предосторожностями я распахнула дверь Натальиной квартиры. Меньше всего мне хотелось сейчас встретится с Борисом. По закону подлости, по которому и бутерброд падает с наибольшими потерями, не раньше, не позже, а в такт со мной на площадку вышел Борис.
- Здравствуй, Варя, - сказал он.
Я подняла на него глаза. Судя по тужурке, на которой погоны с четырьмя звездами, Борис собирался на службу.
- Извини, мне некогда. - Я поспешно сбежала с лестницы.
- Да мне тоже, - негромко с лестничной площадки сказал Борис; ключ у него, что ли, застрял в замке? - На лодке объявили двухчасовую готовность.
Я остановилась от его голоса, была в нем какая-то обреченность.
- Когда вернешься, Боря? - спросила я.
- Пока не знаю. Было бы куда возвращаться.
Он наконец-то справился с дверью и, взяв сумку, стоявшую у ног, размеренно начал спускаться. Мы вышли из подъезда, яркое утреннее солнце слепило глаза.
Прищурившись, как от слез, Борис сказал мне:
- Прощай, Варька, - и чмокнул меня в щеку.
Он заметил мой взгляд на его окно, темное, завешанное шторой.
- Людмилу ночью вызвали к экстренному больному.
Никогда прежде Борис не называл жену столь официально.
- Ты зайдешь к ней? - спросила я.
- Нет. - Подумав, добавил: - Передай Люсе...