- Варя, - Климочкин взял меня за руку, - ты из-за Алексея? Не переживай, там ничего страшного, через неделю он будет дома.
- Власов хороший друг? - спросила я.
- Да ты знаешь, какой он! Да он на все способен, он никогда никого не предаст, он кремень! Ну, ты разве не поняла, что это за человек? - пафосно размахивая руками, закричал Климочкин.
Как же не понять - поняла. Жаль, что только сейчас. Смешно, но ведь Климочкин не врет. Я охотно верю, я на все сто уверена, что Лелик настоящий друг и никогда, ни под каким соусом не предаст друга. Но ведь женщина не может быть другом. А если может, то она - не женщина. В кодексе чести даже настоящих мужчин измена - в отличие от предательства - не возбраняется. Женщин не предают, нам просто изменяют. Тошнит от их снисходительности.
Тоже новость: гараж Климочкина изнутри выглядел этакой "нью-Третьяковкой". Оказывается, весельчак Климочкин недурно пишет картины, ими заставлено все помещение. Но мне сейчас не до художеств.
- Тут можно умыться?
Он поливает мне на руки из ведра с тупой тщательностью. Желая только одного - смыть с себя всю грязь, я мылю ладони. Климочкин кивает на кучу тряпья в углу.
- Вытри чем-нибудь руки.
Пока он выносит на двор грязную воду, я копаюсь в ветоши, здесь же и синие джинсы. По-моему, в них Климочкин был при нашей первой встрече. Теперь понятно, почему он переоделся: в районе колена зияет большая рваная дыра.
Жора тактично отказался идти со мной по адресу, указанному в рапорте Лелика. Мне не приходится взламывать дверь, я открываю ее ключом, подаренным щедрой рукой Лелика. А вдруг в его квартиру въехала уже прописанная Сенькина? То-то повеселимся: повыдергаем космы, от души помутузим друг дружку. Лежит Ирочка на диванчике и не предполагает, что это ее смерть ключик в замке поворачивает. О диванчике думать почему-то особенно больно.
Меня встречает бездыханная квартира, диванчик пуст, но, судя по рапорту, ненадолго. Если б я могла ориентироваться в темноте, я бы не щелкала выключателем лампы, я бы закрыла глаза, чтобы не видеть стол, на котором люблю сидеть верхом и курить, а он слушает. Его чашку, из которой он пьет по утрам кофе. Его рубашку, брошенную на спинку стула. Я прижимаюсь к ней лицом, от его запаха в моей груди вспыхивают раскаленные угли. Я опускаюсь на пол и взахлеб реву в рубаху, пропитанную его потом. Я должна его ненавидеть, и я ненавижу его, но вместе с тем еще сильнее, как никогда прежде, люблю.
Я презираю себя за полное отсутствие гордости и в таком униженном состоянии ползу под диван. Уже при первом броске, когда под диван влезла только половина меня, я понимаю: это то, что мне надо. Именно здесь, в этом тесном, пыльном, лишенном света месте я способна найти покой. Я готова лежать здесь вечно, лежать, опустив голову на ладонь, лежать без мыслей и воспоминаний.
Здесь, под диваном, я забуду всех, все - забудут меня. Пройдут годы, старуха Сенькина случайно заглянет под диван и найдет молодую красивую мумию, завернутую словно в кокон в пыль десятилетий. Узнает ли Лелик в этом ссохшемся тельце меня? Или время как ластик сотрет из его памяти мое имя, мое лицо? И он постоит возле того, что останется после меня, боясь прикоснуться, и, может быть, еще минут десять помучает свой склероз - мол, где-то, когда-то он видел эти смуглые руки, тонкие щиколотки и, кажется, даже целовал. Мол, звали ее как-то нелепо - то ли Мака, то ли Бака. Вообще она вся была нелепой, надо же, залезла под диван и забыла вылезти. Очень, очень похоже на нее.
Потом Сенькина позовет его ужинать, а может, и обедать, и после первой ложки, отправленной в рот, он окончательно забудет меня, ту, что когда-то была на диване, а потом - под диваном. Вот такая перемена участи.
Я передвигаюсь ползком по диагонали и в самом дальнем углу обнаруживаю кассету, она немного пыльная, но, в общем, целая и невредимая. Рядом с кассетой натыкаюсь на что-то круглое. Ввиду невозможности опознать предмет непосредственно на месте обнаружения тащу его на свет божий. В другое время я бы побрезговала брать в руки неизвестную мне гадость, но сейчас чувствую себя на задании, провожу следствие.
Предмет оказался серьгой, австрийская бижутерия, на позолоченном кольце прожилки белого перламутра. У кого-то я видела похожие серьги, одно точно не у Лелика. Я вспоминаю Сенькину и калейдоскоп ее нарядов: совершенно нереально запомнить, что есть в ее гардеробе.
Так как серьга - парная деталь туалета, приходится вновь обследовать поддиванное пространство. Но, сколь ни глажу ладонями пол, так и не обнаруживаю ничего, за исключением чего-то небольшого, сминающегося под пальцами. Уже на поверхности я понимаю, что последняя находка - а это кусок зеленого пластилина - не стоит и гроша.
Итак, можно подвести итог розыскным мероприятиям под местом преступления. Преступником у нас будет Лелик. Найдены: заявленная ранее кассета и не заявленная ранее серьга. Кусок зеленого пластилина к делу не относится, поэтому летит прочь, под диван. Я не собираюсь облегчать Сенькиной ее домохозяйственную участь, пусть сама, голубушка, выметает мусор.
Что следует из найденного? Только одно: у Сенькиной была пара сережек, а теперь нет, потому что одна сережка - это не сережка, а кошке шляпа. О том, как могла упасть сережка под диван и где в это время лежала ейная хозяйка, а главное - с кем, лучше не думать. В общем, я не только извалялась в пыли, но и нашла важную улику того, о чем меня известили заранее, самым доподлинным образом.
Отряхивая свою юбку, увешанную клочьями пыли, словно новогодняя елка кусками ваты, я детально разглядела то, что определило конец ее эксплуатации. Разрыв с лохмотьями по краям был внушителен. Желая хоть как-то реанимировать секс-символ своего гардероба, я вытащила из кармана лоскут, подобранный под генеральским креслом. Но соединить лоскут с юбкой было невозможно: они оказались изначально разными. Она - как леопард, рыжая в пятнах, он - синий, джинсовый. После некоторых размышлений пришлось лезть обратно под диван за куском зеленого пластилина. Больше не отряхиваюсь надоело. И не реву - по той же причине.
Глубокой ночью, проскочив на четвертой передаче полосу трассы от гарнизона до города, Климочкин выгрузил меня у моего дома. Подъезд был пуст, наверное, потому, что при мне находился охранник. Жора проводил меня до самой квартиры и благородно не стал напрашиваться на чашку чая. Но чайник кипел и в эту ночную пору. Не могу же я проспать великие дела. Пока огонь доводил воду до точки кипения, я успела просмотреть документы из зеленой папки.
Любопытно, особенно для прокуратуры. А впрочем, ничего нового из того, что я знаю о генерале: ворует братец, ворует. Цистерны с соляркой, списанные самолеты, летное обмундирование - из всего этого генерал делает звонкую монету, которая и капает на счет коммерческого банка. Судя по банковской книжке из той же зеленой папки, выписанной на предъявителя, сумма накапала солидная - 230 тысяч долларов.
Эта маленькая книжка перевернула мое сознание, ведь предъявителем могу быть я! Доехать до Москвы, снять деньги - и прощай все мои проблемы, в первую очередь финансовые. Интересно, сколько всего полезного и бесполезного можно купить на 230 тысяч долларов? Для меня, журналиста средней руки, чьи доходы не выходят за пределы среднемесячной зарплаты, наворованные генералом денежки рисовали самые радужные перспективы. Наяву я видела коралловые рифы и Багамские острова, где я, загорелая и бесстыже нагая как папуаска, провожу в неге и полусне свои дни.
Безнравственно ли грабить грабителя? Не знаю, не знаю. Для меня, как и для всех, воспитанных в нашей стране, существуют две нормы морали. Украсть у конкретного человека стыдно. А обворовывать государство - не очень: общественное мнение не порицает. Помните: "Мне принес с работы папа настоящую пилу"? В другой стране папу отправили бы в каталажку, у нас мужик домовитый, заботится о семье.
Может, я не пру с работы только потому, что мне нечего, кроме подшивки старых газет, тащить? Работай я на мясокомбинате, неужели бы побрезговала палкой колбасы или хотя бы не надкусила? По-моему, я стала понимать генерала, мало того, оправдывать.
В голове полный кавардак от дилеммы: на работе я или дома? Если же на работе, не загрызет ли меня под знойным багамским солнцем злобная волчица моя совесть за то, что я запустила руку в карман частного лица?
Я взяла эту маленькую высокоплатежную книжку в руки и сделала первый шаг к нравственному падению: пристроила ее в самый тайный карман сумки. В любом случае мне надо в Москву, хотя бы для того, чтоб отдать статью о генеральском беспределе в столичную прессу.
Кстати, где там визитка пионера столицы Виталия Бонивура? Мне вообще надо спешить: если утром генерал недосчитается в сейфе зеленой папки, то спешить будет некому. При такой спешке, с учетом того, что утром все ходы и выходы будут оцеплены, ни машина, ни железная дорога не подходят, нужен самолет, желательно военный, на борт которого можно пройти, не предъявляя документов. Я набрала номер Климочкина.
- Жора, мне нужен борт на Москву, как можно быстрее.
Он перезвонил через несколько минут; время в ожидании звонка я провела в стиле подпольного миллионера Корейко. Я прижимала к себе фиолетовую торбу - с появлением банковской книжечки она стала мне еще дороже. Медленно я открывала замочки, перебирая все свои богатства. Сначала доставала пистолет, гладила его железное ледяное тело, потом, закрыв глаза, расстегивала "молнию" потайного кармана, вытягивала книжку и вожделенно пялилась на счет: 230 тысяч долларов. Особо настаиваю на долларах! Между прочим, скажу я вам, на фоне денег статус пистолета померк. И значительно.
- Борт на Москву запланирован в десять утра, я подъеду к твоему дому.
- Нет. - Я вспомнила о странных личностях, шастающих у подъезда. Конечно, можно покинуть дом по привычной мне схеме - через окно, но даже при моей сноровке четвертый этаж - дело рискованное. - Встретимся в восемь у Кулибина.
- Как к нему ехать? - спросил Жора.
- Ты же делал у него ключи! - удивилась я.
- А, Кулибин? - что-то там проглотив, неестественно бодро сказал Жора. - Я не расслышал, Кулибина, конечно, найду. Значит в восемь.
Мы попрощались, Климочкин пошел досыпать. Спокойно ли? И если он не был у Кулибина, то кто смастерил ему такие точные ключики, идеально, как родные вскрывающие генеральский сейф?
Я вытащила из кармана куртки ключи - под лупой они не выглядели глянцево-новенькими - и сравнила их с ключами от своей квартиры; на взгляд дилетанта, степень износа одинаковая. Не становлюсь ли я излишне подозрительной? Определенно пора пить кофе.
Несмотря на беспорядочную жизнь, есть в ней нечто долговечное, способное привести в порядок хаос, творящийся в голове. Чашка кофе - тому пример. Достаточно было выпить его горькую, густую влагу, сдабривая каждый глоток сигаретой, и все устоялось в моем сознании. Деньги у генерала воровать не будем, почему-то расхотелось. Я даже вознамерилась вернуть банковскую книжку в зеленую папку, а потом подумала: к чему эти театральные жесты, к чему эта патетика, успею еще выкинуть - и не стала лишний раз тревожить сумку. А вот статью напишу.
Я включила компьютер, вставила дискету из сейфа. С приходом умных машин люди перестали доверять бумаге самые главные тайны, их хранят компьютеры. На мой взгляд, бумага ничуть не болтливее дискеты. Последняя поведала о грузе Х. О характере груза ни слова. Листы заполнены столбцами: слева дата, справа вес и еще, напротив каждой даты - координаты четырех точек с градусами, минутами, десятыми. Таблица дополнена картой, где пунктирной линией связаны три точки: Моздок, наш Заозерск, район Северной Атлантики. Последняя запись датирована шестнадцатым сентября, ПЛ К -130, далее - четыре координаты, в графе вес - 50 килограммов, сумма - 700 тысяч долларов.
Интересно, за что это так классно платят? Какую золотую жилу откопал в Моздоке наш старатель? Одно понятно: таинственный груз Х доставляется в точку, расположенную на семидесятой параллели, посредством подводного флота, ведь именно так звучит система адресования во всех документах: ПЛ К, цифры, следующие за этой аббревиатурой, номер проекта, не будь я бывшей женой бывшего подводника.
Неужели генерал обошелся без командира дивизии подводных кораблей? Может, поэтому Бибигон топит генерала глупыми Люськиными записками? Что же было шестнадцатого сентября? В тот день я прилетела в гарнизон, генерал общался с народом в Доме офицеров, Киселева получала форму... безумная ночь с безумным бегом, сначала за Борисом, потом - за Титовым. Матрос, умерший от передозировки наркотиков, обгоревший штурман Миша. И что же произошло с Борисом? Все дороги ведут в гарнизон.
Я бы немедленно, вытащив свою заначку, взяла такси и отправилась туда, трясясь по узкой колее дороги, перескакивая с сопки на сопку, но в этот момент зазвонил телефон. Не Климочкин ли в очередной раз забыл адрес Кулибина? Нет, звонила Сенькина, я сразу узнала ее, хотя говорила она тихо-тихо, словно из преисподней, тихо и быстро, ни одного лишнего слова, что для женщины не характерно:
- Жду тебя в редакции.
Что-то новенькое! С каких это пор Ирочка вот так, запросто, среди ночи может располагать моим свободным от работы временем? Неужели штатные перестановки последнего дня, в которых она - невеста, дают ей на это право?
Иногда мне казалось, что Сенькина говорит о ком-то другом, но только не о Лелике, которого я знала. Да и называла она его официально: Алексей. По-моему, близких людей зовут как-то иначе.
- Он всегда мне дарит цветы и фрукты, недавно привез хурму. Представляешь, целый ящик. Он говорит, что я божественно хороша и даже поет мне серенады, - вздыхает Сенькина. - Его любимая: "Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую..."
Поющий Лелик - это же нонсенс, абсурд, противоестественное явление. Интересно, у него бас, тенор или - дискант? Может, герой неба Лелик преемник кастрата Фаринелли? Доводит дам до обморочного состояния посредством контр-сопрано? До чего же надо искалечить нормального мужика, чтобы он запел, да еще под балконом? Как много в этом грусти.
- Вы скоро поженитесь? - Сдерживая себя от всевозможных извержений, я глушу пакостный вкус измены сигаретами.
- Наверное, но сейчас он очень занят...