Разговор импонировал Томасу Краммлиху все больше, жаль только — дело не двигалось. Он боялся потерять, сбить неосторожным словом установившийся тон непринужденной беседы. Краммлих чувствовал, что надо продолжать в том же духе, размеренностью и доброжелательностью усыплять противника, чтобы затем сразить одним внезапным ударом из засады. Но где устроить западню? На чем ловить?.. Краммлиху нужен был продуманный до тонкостей план, но не было времени, чтобы выносить его.
А она свою игру уже начала, это Томас Краммлих чувствовал по каждому ее слову.
— Опять вы правы, — засмеялся Томас Краммлих. — Ну что ж, если вас больше устраивает такой ход следствия, я не возражаю. Попробуем доказать вашу невиновность. Учтите, без вашей помощи мне не обойтись.
— Я догадываюсь...
— Итак, начнем с неизбежных в таком деле формальностей.
Краммлих небрежным, будто бы случайным жестом сдвинул папки с того места, где находился микрофон, взял лист бумаги, карандаш.
— Прежде чем переходить к делу, познакомимся. Меня зовут Краммлих, Томас Краммлих. Позвольте узнать ваше имя.
— Рута.
— Фамилия?
— Янсон.
— Год рождения?..
Краммлих писал быстро, кивал головой и всем своим видом старался показать, что он очень доволен таким поворотом дела. На самом же деле он почти не вдумывался в ее ответы и писал механически. Как он и предполагал, она давала показания согласно захваченным у нее документам, да иначе и быть не могло. Но Краммлиха это устраивало. Он выигрывал драгоценные минуты. «Сосредоточься, — внушал он себе. — Сосредоточься и попытайся понять, где у нее самое уязвимое место.
Думай, думай, — внушал он себе, потому что понимал: если не найдет хорошего хода сейчас, придется прекращать допрос. — Ведь лучше изобразить красивый жест и сделать вид, что даешь ей передышку в самом начале активных действий, чем после лобовых, прямолинейных вопросов утратить возникшую между ними интонацию доверительности, снова загнать ее в непробиваемый дот молчания.
Думай, думай», — внушал себе Краммлих, но мысли его почему-то рассеивались, почему-то снова и снова возвращались к тому вечеру, далекому вечеру в парижском кафе «Аргус». Память, которой Томас Краммлих в общем-то не мог похвастать, на этот раз с точностью кинематографа восстанавливала каждый жест, каждое движение участников этой импровизированной интермедии.
Вот их взгляды встретились... он приподнимается, отодвигается стул... она подходит... «Прошу». — «Благодарю вас»... Сели... Вот так странно, словно не сами они действуют, а кто-то со стороны подсказывает, что сказать в следующее мгновение, как повернуться, как посмотреть... Но поднимает голову Отто, презрительно кривит рот, и Краммлих слышит, как он говорит своему приятелю: «Мой милый, спорю на бутылку коньяку, что она партизанка...»
Баммм! — от одной фразы разлетелась стеклянная преграда, отделявшая их от всего мира. Жалобы радиолы, гогот парней из гестапо, дым сигарет и мясной чад, и прочно вбитые в пространство — как кулаки, как гвозди, как уверенность в завтрашнем дне — их молодые жизни, столкнувшиеся здесь по велению насмешливой судьбы, — все вдруг обрушилось на него обновленно, полнокровно... Он будто проснулся. Ему было хорошо и хотелось смеяться.
Ну и остряк же этот Отто! Всегда найдет, что сказать.
Тогда он воспринял это только так, но теперь, спустя три с половиной года, глядя на давнюю сцену словно со стороны, Томас Краммлих вдруг уловил, что не заметил тогда, ослепленный если не красотой, то, уж во всяком случае, исключительной привлекательностью незнакомки: она даже переменилась в лице от слов Отто... Как он тогда не обратил на это внимания! У нее дрогнули ресницы, и кожа на горле дернулась раз и другой... Мало того, она Тут же сделала совсем неловкий ход — так ее выбил из колеи внезапный выпад Отто. Она прищурилась, словно страдала от близорукости, и приподнялась со стула.
— О, простите, я впопыхах спутала вас со своими друзьями!..
Но лишь теперь все эти детали выплывают в памяти Томаса Краммлиха во всей их красноречивой многозначительности. А тогда то ли уже начал действовать коньяк, то ли он просто устал после распутывания головоломного шифра англичан — только был он невнимателен и ничего не замечал. А Отто, проницательнейший душевед Отто, в это время смотрел в тарелку и в который уже раз ругал беспомощность повара.
Томас Краммлих был явно настроен на легкомысленный лад, потому что он удержал незнакомку за руку.
— Как жаль! Кто же они, эти счастливцы?
Незнакомка попыталась освободить руку.
— Вы очень любезны, господин обер-лейтенант...
— И много у вас друзей среди немецких офицеров? — не отставал Краммлих. — Мы охотно войдем в их число!
— Прошу вас...
Она встала, но приятель Отто, этот сообразительный малый, схватил со стола ее сумочку и положил к себе на колени.
— Мадам, от нас вырваться не так-то просто! — он хохотал от восторга. — Сделайте одолжение, выпейте с нами вина. Иначе эта сумочка станет нашим трофеем!
— Господа... я не знаю...
Она все еще стояла и смотрела с такой жалобной улыбкой, как смотрят на расшалившихся детей. Но тут снова открылась дверь кафе, и вошел тот тип. Тогда Томас Краммлих не обратил на его появление никакого внимания. Лишь потом, задним числом восстанавливая последовательность событий, отметил для себя: именно в этот момент открылась дверь и вошел сыщик.
Незнакомка решительно села, сказала со смехом:
— Сдаюсь! Капитулирую перед превосходящими силами противника.
— Вот это другое дело! — обрадовался Краммлих. Он подозвал официанта. — Бутылку белого вина и. чашку кофе с тартинками. Что вы будете есть, мадам? — склонился он к ней.
— Вы предусмотрели все.
Отто снова взглянул на нее, потом с сожалением — на Томаса Краммлиха.
— Может быть, хоть ты пойдешь со мной на пари, Томас? Я утверждаю, что она партизанка. — Отто покосился на незнакомку. — Я угадал?
— О, конечно! — смеялась она: ей это очень шло.
«Прелестная женщина, — подумал Краммлих. — Отто ведет себя бестактно, но что возьмешь с пьяного офицера! Она это понимает и не обижается и умело все сводит к шутке. Она прелесть!»
— Позвольте еще один вопрос, — не унимался Отто. — Откуда вы родом?
— Я парижанка.
— Очень интересно. Парижанка с восточнославянским акцентом!
— Вы это почувствовали? — Она отвечала все так же оживленно, нимало не смутившись. — Это мало кто улавливает, но некоторым просто режет слух. Когда я училась еще в пансионе, наш профессор литературы мосье Диоле жаловался моему отцу: «Это ужасно, но у девочки древнегалльский акцент! Так говорили только во времена Карла Великого!..» Отец смеялся, потому что никакой тайны не было. Все дело было в матери, она русская, эмигрировала во Францию после революции. Вы бы послушали, как она говорит!..
Незнакомка засмеялась, тут же замерла, прислушалась.
— О, какое прелестное танго! — Она повернулась к приятелю Отто. — Почему бы вам не пригласить меня на этот танец, раз уж вы взяли меня в плен?
— С радостью, мадам!..
Они пошли танцевать, и как-то само собой очень естественно получилось, что сумочка перешла в ее руки.
Краммлих и Отто выпили по рюмке коньяку.
— Так что, Томас, трусишь? — продолжал гнуть свою линию Отто. — Давай пари! Я берусь доказать, что она партизанка. У меня есть вернейший способ.
— Надоело, — отмахнулся Краммлих. — У меня вот такая голова от английских шифров, а ты никак не угомонишься. Нужен мне твой способ!..